Дмитрий Александрович

Два рассказа

Пустые бутылки

Посвящается Еве Пунш

Я мало похожа на тургеневскую девушку. Короткая медная стрижка с мелированием, за плечами журфак и рюкзак, школа каратэ и два мужа. Не лесбиянка, мягко скажем. По характеру Татьяна Толстая. Интеллект - моя эрогенная зона, - любимая фраза из Марии Арбатовой.

Вот села сдуру перекурить в Лефортовском парке. Раскрыла томик, да нет, не Бунина - Жана Жене. Зачиталась. Робкие скользкие лучики апреля щекотали бледно-помятую, изможденную зимней спячкой кожу.

И вдруг меня обволакивает дерьмо-моче-спиртовое облако. Удушливая вонь давно не мытого тела шибает в нос. Машинально хватаю носовой платок как респиратор и смотрю по сторонам. Треск весенних веток заставляет оглянуться. В метре от меня, в голой слякоти копошится некто. Бородатое неопределенного возраста в дырявой сизой лыжной шапочке. Оно держит в руке бутылку какой-то мути, другой разворачивает грязную газету.

Свежий ветерок подул с другой стороны, и я осторожно опустила платок. Черт, других лавочек в обозримом не было. Какого хрена! Кладу книжку в рюкзак и вдруг слышу шепеляво-сиплое бормотанье под аккомпанемент позвякивающих пустых бутылок:

- Thигаретки не найthеця? - и рука с длинными и черными как семечки ногтями нетвердо потянулась в мою сторону. Пепельно-красное лицо с синюшным носом и подбитым глазом заискивающе щурилось.

Я поднялась, достала и протянула сигарету. Вспомнился анекдот. Хватая Winston, он коснулся ногтем моей руки. Меня передернуло.

- А thаthигалоцки? - просипел он с сигаретой меж пары бурых зубьев, обнажая беззубую верхнюю десну.

Я представила, как бомжара дотронется до меня или хотя бы до моей зажигалки, и почувствовала позывы в гортани. Переменный ветер донес до меня очередную порцию помоечных ароматов, и кровь ударила в темечко.

- А не пошшшел бы ты... Еще пойла своего предложи.

- Вthe концилось. Theвуthка, thathем богом обиthенных обиthаиth? - визгливая нотка в безинтонационной фразе.

- Кто ж тебя обидел, как не ты сам, пьянчуга? Что ты, мразь, бога-то всуе? - я завелась. - Миазм ты, бля, ходячий. Живешь, чтобы гадить-гадить. Ну, кому от тебя польза, скажи?!

- У меня маклеры кварthиру отобрали, thена пропила все theньги... - и рукавом цвета прошлогодней слякоти он смачно размазал соплю по бороде с колтунами. - Я бутылки thдам, и куплю thебе воthки, хоциth?

- Ага, и закуски в мусорных баках вместе нароем. Ты что больше уважаешь, картофельные очистки или колбаску с плесенью?

- Я thиву цихо, никого не обиthаю.

- Слушай, а кому ты пользу хоть какую приносишь? Зачем ты живешь вообще? Вот скажи, кроме кучек дерьма ты след хоть какой на этой земле оставил?

- Я не вthегда такой был, - и он полез за пазуху, сопя покопошился и вытянул замусоленный бумажник.

Из бумажника он достал фотографию и протянул мне. На черно-белом фото был молодой смуглый красавец. Знакомое лицо. Точно, актер, в кино видела, звезда семидесятых или восьмидесятых.

- Это ты что ль? - я не могла поверить.

- Я, я, я, - два последних зуба показались в слюнявом рту.

Он харкнул по-весеннему зеленовато, и плевок повис на сломанной ветке нелепо, как ольховая сережка на липе.

Я вспомнила, актер на фотке снимался в "Белом солнце пустыни". Неужели он? Черты лица похожи. Да что он мне лапшу на уши! Эта дрянь в самооправдание сейчас и Рыбниковым и Тихоновым представится. Мерзость.

- Да ты хоть режиссера знаешь? А в каком году фильм снимался?

- Влаthимир Яковлевиц меня оцен хвалил, а thело было в thыthысят thевятом...

Он врал, как все пьянчужки, вернее фантазировал. Я встала, бросила ему в лицо фотографию и свое последнее:

- Живут же такие...

И не оборачиваясь, вприпрыжку, полетела к трамваю.

В редакции, вспомнив бомжа, первым делом вымыла руки. Потом, ради смеха открыла кинословарь, и прочла: режиссер - Мотыль Владимир Яковлевич, фильм вышел в прокат в 1970. Значит это был он, подумала я. При мысли вернуться и поговорить меня передернуло. Так и не пошла. А вот из головы не выходит.

А еще я решила не выбрасывать больше пустые бутылки в мусоропровод. Ставлю их аккуратненько у мусорного бака возле соседнего дома.

На выход!

У нас во дворе завелись щенки. Маленькие такие, один серый, другой белый, третий палевый с черным чепраком. Холодно-металлические ракушки посреди неухоженного двора жмутся к бройлерной. Там, в узком проходе, заваленном отброшенным от гаражных ворот снегом, чья-то добрая душа соорудила им будку из картонных коробок. Мамка у щенков не ахти: рыжая, облезлая, спина после щена прогнутая, соски чуть не до земли. А щенки чудные. Как не пройдешь мимо, куляются, друг на дружку задорно наскакивают. Стоит присесть, как кубарем несутся к тебе - нет, не попрошайничать - еды, хоть и замерзшей, богато наставлено, - бегут поиграть, поласкаться. И столько в этих наивных мордашках радости и счастья, и не могу понять, отчего. Кажется, счастье уж в том, что на свет божий вырвались эти души, вырвались из вечного тоскливого мрака...

Существуют эти души в некоем пространстве, ни теплом, ни холодном, ни светлом, ни темном, без цвета и запаха, но очень вязком. Мириады душ. Таких нематериальных субстанций. Пространство это безвременно и бесконечно, как вселенная, только без воздуха, без планет, без солнца. На ад это не похоже: тела на сковородах там не поджаривают, невыносимых страданий никто не испытывает. Все души испытывают только бесконечную тоску и многожды утерянное терпение и надежду на новую жизнь.

- Номер 23454329999 в 365748968-ой степени, на выход: дельфин, побережье Флориды!

У душ нет имен. Чтоб вести учет, служители Мрака присвоили каждой номер. Номеров мириады. Канцелярия разбухла до немыслимых пределов. А канцелярских служащих набирают из душ, чья очередь еще очень далека, сотни и тысячи лет им до выхода.

- Номер такой-то, на выход: девочка в беднейшей семье в Калькутте, врожденный порок сердца!

- А-а-а-а-а-а... - заволновались души, - везет же, Человек...

- Номера такие-то, на выход: крыса дала приплод в семь крысят, Франция, департамент Виль-де-Марн, поместье...

- А-а-а-а-а-а...Франция!

Каждая душа в тайне мечтает выйти отсюда человеком, пусть больным, пусть убогим, обреченным на прозябание и страдание, но человеком...

Повезло уже в том, что они в претендентах на тела млекопитающих. Низшие, птицы, земноводные да насекомые всякие, не говоря уж о простейших, в ведении других отделов Канцелярии.

- Номер такой-то, на выход: мальчик, здоровый, из интеллигентной семьи, Москва!

Задрожали души, истошное безмолвие воцарилось во Мраке. Мечта...

- Номера такие-то, на выход: шесть беспородных щенков в московском дворе!

А было, говорят, шестеро. Трое, видно, погибли в ледяной московской зиме, а может, люди сердобольные подобрали. Хотя вряд ли.

- Ешьте творог, пока не замерз, - и весело заработали розовые язычки.

Замурзанно-белые подбородки отвисли в благодарной щеночьей улыбке. А глазенки задрались к холодному тусклому московскому солнцу. Они не видят понурых, всегда озабоченных и вечно жалующихся людей.

Маленькие такие, один серый, другой белый, третий палевый с черным чепраком.