Вечерний Гондольер | Библиотека

Нейман Геннадий

http://samlib.ru/n/nejman_g/

Сказки, написанные мимоходом

  ЗОЛОТОЙ ДРАКОН

  

  Мы сидим с Жанной, дочкой моей сестры, на веранде нашего старого дома. Вечереет, но сейчас, в начале июля, ночь ограничивается синими прозрачными сумерками. Окна нашего дома выходят на Финский залив, над которым висит темно-багровое пятно - солнце. Тянется к берегу по сизой воде огненная дорога, словно путь в небеса.

  

  Жанке восемнадцать лет, она смешливая и красивая. У нас намного более близкие отношения, чем с ее матерью, моей сестрой Людмилой. А все потому, что я на двенадцать лет младше, чем Людка и только на десять старше Жанки. Поэтому я ощущаю себя скорее старшим братом, а не дядей. Как-то так случилось, что у нас нет друг от друга секретов, Жанна рассказывает о своих кавалерах, я - о своих, и нам обоим это интересно.

  

  Моя племяшка закинула длинные ноги на журнальный столик и тянет из моей пачки уже четвертую сигарету. Ей не нравится на даче, но мать заставляет Жанну время от времени помогать с садом-огородом. У меня отпуск, который я провожу в блаженном безделии.

  

  - Расскажи чего-нибудь, - просит Жанна, выпуская в потолок длинную голубую струйку дыма. - Только не про своих голубых приятелей.

  

  - А что тебе рассказать? Про работу, так это еще скучнее.

  

  - Расскажи мне сказку.

  

  Когда Жанна была еще совсем малышкой, я часто оставался с ней по вечерам. Мы быстро перечитали все сказочные книжки, которые были у нас в доме, и я начал сочинять свои. Жанне они очень нравились, герои были необычными - то чернильница, то подстаканник, то воробей, а сказки были длинными - иногда с продолжением на несколько вечеров.

  

  - Такая большая девочка, а сказочку просишь, - мне смешно.

  

  - Тебе что, жалко, или фантазия с возрастом иссякла? - Жанка выпускает в мою сторону дым.

  

  - Да не иссякла, кажется.

  

  - Ну, так расскажи, скучно же, мои еще нескоро приедут.

  

  Задумываюсь на несколько минут. Тянется по воде огненная дорога, словно путь в небеса...

  

  

  

  "Очень высоко, где-то за облаками - а, может, в шестом или десятом измерении - есть целый мир. Люди там вечно молоды, сказочно прекрасны, добры и не знают войн. Множество небольших царств, королевств, княжеств - словно лоскутное одеяло - в этом волшебном мире. Вот в одном таком небольшом - побольше чем Монако, но поменьше, чем Москва - королевстве жил да был один молодой король. Когда ему исполнилось двадцать пять лет, его отец передал всю власть своему сыну и удалился на покой - разводить розы. Король, которого звали Элиас, был, как и все жители того мира, красив, как Бог, добр, справедлив и любим своими поддаными. Все девушки его страны были бы счастливы стать ему верными женами. Но Элиас все никак не мог выбрать. Ему хотелось себе какую-то совсем необыкновенную жену, такую, ради которой он отдал бы свою вечную молодость, да и самую жизнь.

  

  И вот, как-то раз, сел он в свои синие "Жигули"

  

  

  

  - что ты смеешься, Жанка, ну не в "Жигули", на белого крылатого скакуна

  

  

  

  - и отправился на поиски своей судьбы. Долго ли, коротко, но опустился скакун в темном лесу. Разбойников там отродясь не водилось, поэтому король Элиас без страха поехал по узкой, еле заметной, тропинке. Вдруг видит - идет по тропинке маленький мальчик.

  

  - Откуда ты? - спросил Элиас, - и почему ты совсем один?

  

  Мальчик повернул голову и посмотрел на короля прекрасными темно-синими глазами:

  

  - Я из королевства, которое тут, неподалеку. Я играл на облаке и не заметил, как его унесло ветром в лес. Потом облако растаяло, и вот теперь я иду домой. Может быть, ты подвезешь меня?

  

  Король Элиас подсадил мальчика в седло и поехал, продолжая расспрашивать. Мальчик, который, как и все дети в этом мире, никого не боялся, охотно рассказывал о себе.

  

  - Меня зовут Лори, и я принц. Мы живем вдвоем с сестрой вон там, за лесом. У меня очень красивая сестра - она самая лучшая в мире. А мамы с папой у нас нет, поэтому моя сестра - королева. Ее зовут Элинор, а все называют ее Прекрасная Элинор. Ты не мог бы ехать чуть-чуть побыстрее, а то она будет волноваться.

  

  Неторопливый шаг иноходца вскоре убаюкал мальчика, и он задремал, прислонясь черной кудрявой головкой к плечу Элиаса. Молодой король терялся в догадках - как в счастливом мире вечной молодости дети могли остаться без родителей. Что произошло в этом крохотном королевстве?

  

  Но вот лес стал редеть, и открылась широкая дорога, которая вела к большому красивому дому. На пороге стояла прекрасная девушка - ее волосы цвета меди золотились на солнце, темно-карие глаза внимательно смотрели на приближающегося всадника. Элиас тут же понял, что именно эту девушку он так долго искал.

  

  Лори проснулся, попросил спустить его на землю и побежал к красавице.

  

  - Где ты был, несносный мальчишка? Ты заставил меня переживать, поэтому сегодня я оставляю тебя без сладкого.

  

  - Не сердись, сестричка, - Лори прижался к коленям сестры, заглядывая ей в лицо. - Я не специально. Посмотри, какого гостя я к нам привел.

  

  Прекрасная Элинор поклонилась Элиасу:

  

  - Добро пожаловать, я рада приветствовать вас в нашем королевстве. Не хотите ли отдохнуть с дороги?

  

  Король спустился с седла и преклонил колено:

  

  - Единственное, чего я хочу, о Прекраснейшая, - назвать вас своей женой. Я король Элиас, я так долго искал себе невесту, и, кажется, нашел.

  

  Ну что тут долго рассказывать. Конечно же, Элинор тоже влюбилась в Элиаса, и они сыграли пышную свадьбу. В первую брачную ночь все небо над королевством Элиаса разукрасилось дивными полярными сияниями, а потом начался сказочно прекрасный звездопад. А через девять месяцев Элинор подарила своему мужу первенца - очаровательного мальчика с огненными волосами и серыми глазами.

  

  Лори остался с сестрой. Элиас и его жена решили, что, когда мальчику исполнится двадцать лет, он вступит во владение своим королевством. Пока что им управлял первый министр.

  

  Однажды, когда Элинор сидела в саду с сыном, Элиас решился задать ей вопрос, который так долго мучил его.

  

  - Скажи мне, любимая, как случилось, что вы с Лори остались без родителей. К тому же, я заметил, что мальчик совсем не похож на ваших предков, чьи портреты висели в вашем доме. Они все рыжеволосые и кареглазые. А Лори синеглазый и черноволосый.

  

  - Ах, милый, - печально ответила Элинор, - это очень грустная история. Когда-то наш отец путешествовал по далекой Земле и там встретил девушку, которая стала его женой. Потом родилась я, и меня назвали Элинор - дитя любви. Но у нашего отца был друг - сын звездочета. Они родились в один день, вместе выросли и были неразлучны. Этот несчастный безумно влюбился в мою мать, но она совсем не отвечала ему взаимностью. И тогда сын звездочета поклялся, что отыщет то колдовство, которое поможет ему завоевать любимую. Он долго странствовал, целых четырнадцать лет, а когда вернулся - отец в те дни уехал в гости к соседям - преподнес моей матери прекрасную орхидею с Земли. Мама вдохнула аромат и безумно влюбилась. На одну ночь. Утром она прогнала вероломного друга, но через девять месяцев родился Лори. Мама надеялась, что он - сын ее мужа, но, увидев черные волосы и синие глаза, поняла, что мальчик - плод ее измены. В отчаянии, она пожелала себе смерти так сильно, что это желание сразу исполнилось. Мой батюшка взял меч и отправился к старому звездочету.

  

  - Ты опоздал, - ответил ему волшебник, - я уже наказал своего сына. Посмотри, видишь, там, на ветвях, сидит ворон. И таким он будет до скончания миров. Такова расплата...

  

  Отец вернулся домой - он потерял и жену, и друга. В скорби он назвал ребенка Дэлинор - дитя Беды. Впрочем, все мы называли мальчика Лори. Когда мне исполнилось двадцать, батюшка отправился к звездочету и попросил превратить свое исстрадавшееся сердце в звезду. Ты видел ее - она светит над нашим домом, оберегая нас. А я стала королевой.

  

  Элиас не знал, что его прекрасная жена не сказала всей правды. Раз в год, в день рождения Лори, ворон превращался в человека и был им до третьих петухов. Он приходил к своему сыну, который и не подозревал, что грустный волшебник в черном - его отец. Зато Лори было хорошо известно, что можно попросить любую вещь на свете, и его желание будет исполнено. Сын звездочета не мог отказать своему дитяте.

  

  Шло время, Лори рос и к шестнадцати годам превратился в прекрасного юношу, который был немного избалованным, очень ласковым и безумно любящим своих близких. А больше всех на свете он любил - нет, не свою сестру, а ее мужа - короля Элиаса. Может быть, потому, что мальчик в раннем детстве был обделен отцовским вниманием, ведь отец Элинор ни разу не назвал его своим сыном, не приласкал, не поцеловал, как делают все папы в мире. А, может быть, потому, что воспитывала Лори сестра-королева, и по характеру он был мягким и нежным, как девушка. Так или иначе, но в день своего шестнадцатилетия, когда волшебник в черном вновь пришел навестить своего сына, Лори потребовал у него любви короля Элиаса.

  

  - Но он и так любит тебя, мой мальчик. Какой же любви еще тебе надо?

  

  - Я хочу, чтобы он любил меня так, как любит Элинор, нет, еще сильнее!

  

  Волшебник печально посмотрел на своего сына:

  

  - Знаешь ли ты, что краденая любовь никогда не приносит счастья? За нее надо платить - собой, покоем своих близких, иногда даже их жизнями!

  

  - Все равно! Я хочу, и ты не можешь мне отказать!

  

  Надо сказать, что у королей того мира было модным иметь какое-нибудь странное хобби. Отец Элиаса разводил розы, кто-то собирал старые автомобили, отправляя посланцев за запчастями аж на Землю. Были чудаки, коллекционирующие паровозы, пачки из-под сигарет, трубки....

  

  Элиас собирал зажигалки. Целую комнату в его дворце занимали стеллажи, в которых находились самые различные предметы из его коллекции - огнива, кресала, зажигалки из патронов, ну и, разумеется, самые наисовременнейшие - пьезо, с турбонаддувом, разукрашенные, инкрустированные.

  

  Волшебник протянул Лори плоскую черную зажигалку. На ней был выгравирован золотой дракончик.

  

  - Вот, возьми. Как только твой любимый возьмет ее в руки - в сердце его вспыхнет непреодолимая страсть. К тебе, мой мальчик. Он забудет обо всем на свете. Но запомни, что отступать уже нельзя. Если кто-нибудь попытается разрушить мое колдовство, случится нечто ужасное.

  

  И все получилось так, как хотел Лори. Элиас забыл обо всем - о том, что у него есть прекрасная и любящая жена, подрастающий сын. Он забыл о своих королевских обязанностях, проводя дни только с Лори, любимым, ненаглядным Лори.

  

  Элинор долго не могла понять, что же происходит. Она видела, как изменился ее муж, забывший дорогу к ее постели. В лучшем случае, он здоровался с королевой по утрам за завтраком и прощался перед сном. Наконец, Элинор позвала ведьму, жившую неподалеку, чтобы та ей немного погадала.

  

  Ведьма была не злая. Она помогала безнадежно влюбленным, посылала дождь на сады, прогоняла саранчу с полей. Да и на ведьму она была мало похожа. Скорее, на юную фею, умеющущю колдовать.

  

  Как только ведьма вошла во дворец, она тут же повела тонким носиком:

  

  - Я чувствую тут недоброе колдовство.

  

  Пробежав по комнатам, ведьмочка остановилась перед маленьким шкафчиком, где лежала зажигалка с золотым драконом, и ткнула в нее пальчиком:

  

  - Ты хотела погадать, королева, но я и без гадания вижу - твоего мужа околдовали. Только очень сильный чародей может снять заклятие, это не в моих силах. Но поторопись, пока волшебство не выпило у твоего мужа остатки разума.

  

  - Но кто наложил это заклятие? - воскликнула потрясенная королева, - Кто осмелился?

  

  - Тот, кто подарил эту вещь твоему мужу, тот, кто любит его больше, чем жизнь, больше, чем честь.

  

  Элинор в ужасе вспомнила, что этот сувенир подарил Элиасу ее родной брат, и ей стало плохо. Ничего хуже она и представить себе не могла.

  

  Королева отыскала Лори в дубовой роще. Юноша сидел у ручья в венке из ромашек и любовался своим отражением в бегущей воде.

  

  - Как ты мог? - печально сказала Элинор, - Как посмел ты отнять чужую любовь?

  

  Лори взглянул на сестру:

  

  - Я люблю его больше, чем ты. Я готов отдать свою жизнь ради него.

  

  - Пока что ты жертвуешь чужими жизнями, а не своей. Посмотри, горе состарило меня, наш юный сын плачет, не видя отца. Подданые косятся на своего короля, который перестал заниматься государством и думает только об избалованном мальчишке. Скоро в вас начнут кидать камни и грязь - ты этого хотел? Ты готов пожертвовать своей честью, но почему ты решил, что должен запачкать грязью и других? Ты должен снять заклятие.

  

  - Вот еще, - рассердился Лори, - С какой стати? Элиас любит меня.

  

  - Ты и правда дитя Беды, - сурово ответила Элинор, - Я не назову тебя больше своим братом, незаконнорожденный.

  

  В молчании и злобе расстались они. Элинор твердо решила вернуть себе мужа и в ту же ночь, оседлав своего скакуна, отправилась в свое бывшее королевство. Там, в самой глуши темного леса, отыскала она маленький домик звездочета. Конечно, он согласился помочь, ведь звездочет был верным подданным своей королевы, хотя и понимал, что делает это против воли своего внука.

  

  - На новолуние, в полночь, приходи туда, где лежит заклятый подарок. И брата своего приведи - хоть добром, хоть в цепях. А король нам не надобен - ты ему зелья сонного в еду подмешай. Вот из этой скляночки. А уж я не запоздаю.

  

  Минуло пять дней, и в полночь новолуния королева вошла в залу, куда уже стража привела Лори. Юноша был уверен, что его никто не посмеет тронуть, и был крайне удивлен столь грубым обращением. Но Элиас спал мертвым сном, и Лори так и не смог его разбудить.

  

  С последним ударом часов вспыхнуло посреди залы сияние с разноцветными искрами, и явился им звездочет.

  

  - Юноша, понимаешь ли ты, какое преступление совершил?

  

  - Кто ты такой и как смеешь судить меня, - рассердился Лори.

  

  - За то, что ты дерзнул украсть чужую любовь, ты будешь наказан, - не я так решил, а звезды. Мы все подчиняемся их суду. Как только упадет первая звезда, ты окажешься очень далеко отсюда. Тот мир зовут Землей. Ты не будешь там прекрасен и бессмертен. Ты станешь обычным - как все. Мрачный огонь сладострастия будет гореть в твоей душе, но сердце...Оно останется холодным, как лед. Ничьи мольбы и слезы не тронут его. Быть может, ты так и проживешь короткий земной век - одиноким и равнодушным. Но может случится и чудо. Если кто-нибудь, когда-нибудь захочет поменяться с тобой местами, полюбит тебя так, что готов будет отдать тебе и душу, и жизнь - вот тогда перестанет смеяться Золотой Дракон на твоем заклятом подарке, простят тебя звезды, и ты сможешь вернуться сюда, в свой мир, вновь бессмертным и юным, с сердцем, чистым и открытым для новой любви.

  

  Звездочет коснулся тоненькой веточкой подарка Лори, и мир вокруг юноши закружился и провалился в ничто. А в покинутой им зале раздался звон разбитого окна - это ворон, почуяв несчастье, устремился на помощь, но опоздал и теперь умирал с разорванной грудью среди острых осколков...

  

  Утром король Элиас проснулся ничего не помнящим о своей странной колдовской любви, а добрые подданные и, тем более, королева, не напоминали ему о ней. Король поначалу удивлялся исчезновению младшего брата своей жены, но ему рассказали, что Лори уехал учится в далекие страны, и король вскоре совсем забыл о нем...

  

  Ночь опустилась над городом, а посреди этой ночи стоял Лори. Одинокий, но странно равнодушный к своей судьбе. Ведь его сердце превратилось в обыкновенную льдинку. Что-то звякнуло в кармане, Лори достал это "что-то". На плоской черной зажигалочке насмешливо оскалился Золотой Дракон.

  

  Шло время. Дни сменяли недели, месяцы, годы. И вот, однажды, некий мальчик, юный и наивный, после ночи любви воскликнул:

  

  - Ради тебя, Лори, я готов отдать всю свою жизнь - капля за каплей - только ради того, чтобы услышать, как забьется твое холодное сердце. Если бы я мог - я забрал бы себе все твои беды и несчастья. И душу бы продал дьяволу, лишь бы в твоих глазах зажглась хоть искра любви.

  

  Шевельнулось холодное сердце. Огненный смерч возник в комнате, и появился звездочет:

  

  - Ну вот, Лори, ты и прощен. Осталась самая малость - сейчас я вложу твое ледяное сердце в грудь этого мальчика, и ты будешь свободен.

  

  Лори взглянул на юного любовника. Он представил, как потухнут эти ясные глаза, как холод змеей заползет в пылкое любящее сердце и свернется там ядовитым клубком. Как руки - живые и горячие - станут холодными и безжизненными. И не будет никакого волшебника, готового избавить от куска льда в груди.

  

  - Нет, звездочет, - глухо сказал он, - Я отказываюсь. Там, в стране вечной молодости, я не смогу жить, зная, что за мой грех несет наказание невинный. Несет только потому, что слишком сильно полюбил. Я не прощу себе этого. Пусть он останется таким, какой он есть, а я ... что ж, я теперь намного сильнее, чем был. Иди, звездочет.

  

  - Глупец, - ответил ему звездочет, - звезды дают шанс только один раз. Посмотри - твой дракон вновь смеется, ты опоздал.

  

  Двое остались в комнате. Мальчик горько плакал, и Лори, присев на кровать, погладил его холодной рукой.

  

  - Я отогрею тебя, - вдруг сказал мальчик, - Пусть ты не сможешь полюбить меня, но моей любви хватит на нас обоих. Я не покину тебя, Лори.

  

  

  

  По занавескам скользнул свет фар.

  

  - Ой, - вскочила Жанна, - мама с папой приехали. Только не говори им, что я курила.

  

  Она торопливо бросила в рот несколько кофейных зерен и, сморщившись, разгрызла их. Потом побежала к двери, но, остановившись на пороге, взглянула на меня через плечо.

  

  - А ты еще тот... Андерсен, - и выскочила за дверь.

  

  Я вытащил из пачки сигарету и встряхнул коробок. Спички кончились, и я полез в карман брюк за зажигалкой. Прикурив, я бросил ее на столик. Тускло блеснула гравировка - скаля перламутровые клыки, мне насмешливо улыбался Золотой Дракон.

  

  

  

  ЗЕРКАЛО ТРОЛЛЯ

  

  Кто сказал, что не осталось на Земле волшебников - чародев, магов и колдунов? Не верьте - так говорят люди, которые смотрят только себе под ноги. Им недосуг поднять глаза к небу, чтобы увидеть свободный полет дракона. Они не прислушиваются к тихим шагам домовых, быстро перебегающих пятиметровые кухни. Не замечают легкого скольжения фей над полевыми цветами. И уж подавно не подозревают, что попрятались в шумных городах лешие и кикиморы, изгнанные из родных лесов и болот, замаскировались - под скандальных продавщиц винных отделов, наглых водопроводчиков, хамоватых начальников всяческих ЖЭКов. Только дети еще верят в сказки, да и то не все и очень недолго.

  

  Петя в сказки не верил. Впрочем, он давно уже не был ребенком. Жизнь научила его смотреть на вещи мрачно и пессимистично. Ничего хорошего от будущего он не ждал, проводя свободное время в грустных раздумьях о своей безнадежной и странной любви. Глядя в зеркало на свою нестандартную внешность, он вздыхал в тоске, пребывая в полной уверенности - никому-то он не нужен.

  

  В школе Петю сначала прозвали Жаконей - за подвижное угловатое личико с круглыми и слегка печальными карими глазами, оттопыреннные лопухастые уши, большой рот. Потом, когда Петя учился уже в 10 классе, он отрастил длиннющие волосы - чтобы хоть как-то прикрыть широкие скулы. Волнистые светлые, расчесанные на прямой пробор, они спускались на плечи, придавая Пете сходство с грустным спаниелем. Учительница английского языка как-то обронила случайно фразу - "Ты, Конюхов, на кокер-спаниеля похож с такой прической", и кличка прилипла намертво - Кокер.

  

  С тех пор иначе его и не называли.

  

  Безнадежную Петину любовь звали Стасом. В их небольшой спаянной компашке Стас был кумиром и героем. Высокий, спортивный, синеглазый красавец - удачливый и обожаемый, он мог и умел все. Когда в полумраке квартиры, на очередном миленьком междусобойчике, Стас брал в руки гитару - тут же выключалась музыка, прекращались танцы, и все присутствующие старались сесть поближе, чтобы хоть часть влюбленных взглядов досталась и им. Если Стас рассказывал анекдоты - рядом с ним бледнели и признавали свое поражение Хазанов и Петросян. На танцах все взгляды были прикованы только к нему - грациозному и небрежному. Бесконечные Маши, Светы и Кати плакали в подушку, мечтая хотя бы об одном его поцелуе. Любвеобильное сердце Стаса вмещало в себя всех - он дарил девушкам танцы и цветы, нечаянные свидания и случайные ночи, идя по жизни легко и без особых размышлений. Единственный недостаток - близорукость - и тот не имел особого значения в глазах многочисленных поклонниц. Модные, слегка затемненные очки, придавали Стасу некоторую загадочность и отстраненность.

  

  Кокер страдал тайно. Пытаясь хоть как-то заглушить боль сердца и тоску тела, он снимал в барах случайных мальчиков, проводя с ними грустные ночи. Он даже не представлял себе, что сможет когда-либо в чем-то признаться Стасу - воплощению мужественности, всеобщему идеалу, от одного взгляда которого все внутри у Пети обрывалось и замирало.

  

  Близилось лето - очередное лето одиночества. Кокер бродил по зеленеющему городу, полный грусти и неясных предчувствий. Каждую весну он надеялся, что произойдет что-то - очень светлое и счастливое, что изменит все к лучшему. Но лето заканчивалось, приходила осень, потом зима, - а ничего не менялось в его одинокой тайной жизни. Все те же случайные мальчики, все та же неразделенная любовь.

  

  "Надо бы очки солнечные купить, - подумал Кокер, заметив скромную вывеску "Оптика" над входом в незаметный полуподвальчик. - А то лето на носу, опять не соберусь".

  

  Звякнул дверной колокольчик, Петя шагнул внутрь. В магазинчике никого не было. Большие светлые витрины были полны роскошных импортных оправ для модных и состоятельных, скромных пластмассовых - для тех, кто победнее. Особняком были выставлены солнечные очки - словно черные, коричневые, зеркальные глаза сказочных существ. Круглые, продолговатые, в форме бабочки - на любой вкус.

  

  Петя печально разглядывал предлагаемое великолепие. На его обезьянье личико трудно было подобрать что-то подходящее.

  

  - Мартышка и очки, - пробормотал он себе под нос.

  

  - Выбираем, молодой человек? - скрипучий голос за спиной заставил Петю вздрогнуть.

  

  Хозяин магазинчика стоял рядом - маленький скрюченный горбун неопределенного возраста, в какой-то неопрятной хламиде, одетой, казалось, на голое тело. На лысой яйцеобразной голове торчал единственный седой хохолок - словно гребень у какаду. Крючковатый нос спускался к верхней губе, оттопыренной и совершенно не прикрывающей крупных и редких желтых зубов, в которых торчала погасшая папиросина.

  

  Петя смотрел на уродца и думал о том, что вот, есть кто-то и страшнее, чем он. Этого горбуна никто, наверное, тоже не любил.

  

  - Ошибаетесь, юноша, - захихикал карлик, - Любили, и страстно. И не раз. Какие красавицы были - глаз не оторвать. Одна, помню, фрейлина Ея Императорскоко Высочества. Уж такая была неприступная, такая холодная, а что в постели вытворяла...Ах, юноша, такие женщины рождаются раз в столетие!

  

  "Сумасшедший, - подумал в ужасе Кокер. - Вот влип".

  

  - Странные вы, люди, - насмешливо сказал горбун. - Никогда ничему не верите. Чуть что необычное - так сразу - этого не может быть, он сумасшедший. А сам о чудесах мечтаешь.

  

  - О каких таких чудесах? - Кокер с тоской поглядывал на дверь. Чтобы до нее добраться, надо было обойти этого ненормального, а Петя был вежливым молодым человеком.

  

  - Ну о том, например, что Стас в тебя влюбится. Ни с того, ни с сего. По щучьему велению.

  

  Кокер почувствовал, как ноги стали ватными и чужими. Они словно приросли к полу, не позволяя немедленно сбежать из этого странного и страшного места.

  

  - Боишься... - насмешливо сказал горбун. - А я бы мог тебе помочь. Не просто так, разумеется, но это уже детали.

  

  "Что он потребует? Мою душу, кровью расписаться на старинном пергаменте? - мысли понеслись в голове Кокера бешеным аллюром. - Я на все бы согласился".

  

  - Ну зачем мне твоя душа, что я с ней делать буду? Это не мой стиль, - горубн обнажил в улыбке прокуренные зубы. - Так, смех уже в залог брали, голос тоже, помнится. И волосы брали, жаль, я бы не отказался. Любовь у тебя потребовать - так это бессмысленно. Отдай-ка ты мне свою удачу.

  

  - Удачу? - Петя всегда считал себя неудачником, но, может, со стороны видней...

  

  - А ты думал что, нет у тебя ее? У всех есть. Таких, кому никогда не везет - нету. Ты вот в любви неудачлив, а во всем остальном - очень даже. Друзей - полно, работа - хорошая, денежная, да и по душе. В Спортлото выигрываешь - пусть по трешке, зато часто. Чем не удача?

  

  - Я отдам, я согласен! - Кокер с надеждой взглянул в маленькие хитрые глазки. - Только... помогите.

  

  - Ну, вот и чудненько, - горбун захихикал. - Договоров составлять не будем, пережиток прошлого. Приводи сюда своего Стаса, а уж я все сделаю.

  

  - А... как вы сделаете? - в сердце Кокера зародилась слабенькая надежда.

  

  - Не твое дело, - неожиданно грубо ответил карлик, но, увидев расстроенное лицо Пети, смягчился. - Было такое волшебное зеркало. Разбили его по глупости, но кое-что осталось. Я это КОЕ-ЧТО перемолол, выпарил, сцедил в мензурочку и вот, пользуюсь при случае. Пожалуй, немного удачи я тебе оставлю, на один раз - Стаса убедить. Скажи ему, что очки сейчас не в моде, пусть контактные линзы поставит.

  

  - Зеркало... - Петя вдруг вспомнил полузабытую детскую сказку. - Так сердце же замерзнет!

  

  - Ну так это когда было, - горбун щелкнул зажигалкой, раскуривая папиросу. - И потом, я там кое-что добавил, так что не обледенеет твой Стас. Красавцем в его глазах ты не станешь, не надейся, а вот душу твою... скажем так, разглядит. И любовь твою. И взгляды его на жизнь слегка переменятся, в твою пользу. Ты ведь этого хочешь? Ладно, иди, а то мне еще подготовить все надо. Через три дня приводи своего... героя.

  

  На улицу Кокер вышел в смятении. Весь разговор внезапно показался ему бредом, созданным воображением. Оглянувшись, он увидел, что магазинчик никуда не исчез, а горбун стоит за стеклянной дверью и попыхивает папиросой. В этот момент к остановке тяжело подкатил переполненный троллейбус, и Кокер рванулся к нему. С трудом протиснувшись в салон, он вспомнил, что талоны у него кончились, а передавать деньги водителю с задней площадки - остаться и без талонов, и без денег. "Так проеду", - решил Петя и тут же услышал мерзкий голос контролера:

  

  - Граждане, билетики показываем, проездные предъявляем.

  

  "Вот.. не повезло, - платить штраф Кокер не хотел, не денег жалко было, а просто стыдно, что без билета. - Надо выйти на следующей остановке, народу много, пока он сюда проберется".

  

  Как назло, троллейбус застрял на светофоре, контролер пробирался через салон быстро и целеустремленно, Петя обреченно полез в карман за бумажником и обнаружил, что плотного кожаного портмоне - нет. То ли выпал, то ли сперли в троллейбусной толчее.

  

  - Молодой человек, ваш билет, - контролер стоял рядом и выжидательно смотрел на Кокера.

  

  Петя для виду порылся по карманам и горестно вздохнул:

  

  - Нету. И на штраф - тоже нету.

  

  - Вы только на него поглядите, такой молодой, а уже такой бессовестный. Зайцем ездит, платить не хочет, совсем распустились. На шмотки денег хватает, а за проезд - нету!

  

  Петя выскочил из троллейбуса с горящими ушами. Ему казалось, что все пассажиры смотрят на него с осуждением и насмешкой. Даже хихиканье слышал - скрипучее.. очень знакомое.

  

  "Удача, я же отдал ему свою удачу, - в растерянности подумал Кокер. - Да нет, совпадение, не может быть!"

  

  Однако остаток дня оказался тоже неудачным. Мальчик, с которым Петя надеялся продолжить знакомство, позвонил и сказал, что заболел, ангина, и вообще, что-то ему больше ЭТОГО не хочется. Мама с папой, которые собирались на все выходные уехать на теплоходе в Кижи, передумали и решили поехать на дачу, прихватив с собой Кокера в качестве рабочей силы, а копать грядки он терпеть не мог. Халтурка, которая так успешно продвигалась, неожиданно зависла, зайдя в какой-то непонятный тупик. Даже фильм, который Петя давно хотел посмотреть - неожиданно отменили, поставив вместо него в сетку какую-то политическую муть.

  

  Лежа в постели, Кокер перебирал события дня и тихо сомневался - стоило ли менять все это на призрачную любовь со Стасом. Впрочем, горбун пообещал оставить немного удачи, так что Петя заснул с надеждой, что все образуется.

  

  И снились ему троллейбусы, полные одних контролеров.

  

  Уговорить Стаса Кокеру удалось неожиданно легко. Оказывается, тот давно подумывал, не сменить ли очки на линзы, так что Пете оставалось только сказать, что он знает один такой клаааасный магазинчик с совершенно обалденными ценами. Через три дня, с замиранием сердца, Кокер ввел своего друга в знакомый полуподвальчик.

  

  Посередине магазина в мягком кресле сидел импозантный мужчина в дорогом костюме, очках-хамелеонах и курил длинную трубку.

  

  - А.. где? - Петя растерянно огляделся в поисках горбуна.

  

  - Что желаем, молодые люди? Очки, линзочки поставить?

  

  - Тут другой работал, - Кокер пал духом, поняв, что его гнусно обманули. - Я вот знакомого привел.

  

  - Ну так я за него, - радостно ответил роскошный господин. - Все и сделаю, что надо.

  

  - Я бы хотел контактные линзы, - вмешался Стас.

  

  - О, у нас есть отличные - супер-современные, их даже вынимать не надо на ночь, только по утрам капельки в глаза капать, растворчик я дам, его на полгода хватит. Уверяю вас, никто и не заметит, что у вас линзочки. Космические технологие, американские, у нашего магазина - ЭКСКЛЮЗИВНЫЕ права!

  

  - А сами - в очках, - насмешливо заметил Стас.

  

  - Ну так.. это, - неожиданно знакомым скрипучим голосом ответил господин. - Как говорится, сапожник без сапог. Не по карману мне.

  

  - Дорого? - Кокер вдруг засомневался, что Стас поскупится.

  

  - Вам, молодые люди, я предложу некоторый обмен, - господин торжественно встал, держа погасшую трубку в руке, словно скипетр. - Я вам - скидочку, а вы мне - рекламу. У таких симаптичных и обаятельных должна быть масса друзей, не сомневаюсь, что многие носят очки. Молодые люди часто небрежно относятся к своему здоровью. Вы берете обязательство всем им предложить мою визитную карточку, а я - скидываю вам, скажем, 30 процентов от цены. И обойдутся вам мои супер-современные, исключительно великолепные линзы всего... в сорок пять долларов. По рублевому курсу, разумеется, нам этих зелененьких не надо, мы патриоты.

  

  Стас пожал плечами:

  

  - А когда готовы будут, долго ждать?

  

  - А сейчас я глазки вам проверю, часик вы у меня посидите, кофейком побалуетесь, журнальчики посмотрите, а я все быстренько и сделаю. Говорю же - суперсовременные технологии! Нигде, кроме как у нас!

  

  Кофе оказался превосходным, журналы интересными, кое-где даже не совсем приличными, - время пролетело незаметно. Хозяин магазина зазвал Стаса в маленькую комнату, которую он громко называл лабораторией, а Кокер напряженно прислушивался к происходящему за закрытой дверью. Он услышал, как успокаивающе забормотал что-то таинственный оптометрист, болезненно вскрикнул возлюбленный, и еле-еле сдержался, чтобы не броситься на помощь. Наконец, дверь распахнулась, хозяин довольно потирал руки, а Стас мигал и вытирал набегающие слезы. Петя поднялся из кресла им навстречу.

  

  - Ну вот и все, мои юные друзья, - оптометрист улыбнулся. - Вот вам, юноша, бутылочка с каплями, запомните, утром по одной в каждый глаз, это вот - мои визиточки. Будут какие-то проблемы - милости просим. Хотя... оптика импортная, редчайшая, только ТАМ известная.

  

  И он многозначительно воздел палец к небу.

  

  Кокер и Стас молча шли по улице. Солнце светило необычайно ярко, прохожие, обрадовавшись неожиданно раннему теплу, на ходу стаскивали с себя куртки и плащи. Отчаянно орали и дрались у теплых луж воробьи. Даже битком набитые автобусы были яркими и праздничными. Стас прервал молчание первым:

  

  - А правда, классные линзы. Совсем не чувствуются. Спасибо, что привел меня туда. Как ты надыбал этот магазинчик?

  

  - Да случайно, хотел очки от солнца купить.

  

  - Зачем тебе очки? - Стас положил Пете руку на плечо и слегка сжал. - У тебя такие красивые глаза, не надо их прятать.

  

  - Да ну, чего там.. красивые...- Кокер смутился. - Вот у тебя красивые.

  

  Стас засмеялся:

  

  - Петька, ну я тебя умоляю, что там красивого, близоруко-лупоглазые. И вообще, мужик должен быть чуть красивее обезьяны. С лица воды не пить, как говорится, был бы человек хороший. И друг надежный.

  

  "Какой друг, люблю я тебя", - Пете хотелось прокричать это Стасу в лицо, но он еще больше смутился и, как всегда, промолчал.

  

  Отметить приобретение они зашли в маленькое кафе, где всегда можно было выпить шампанского под необычайно вкусное мороженое. Стас неожиданно стал задумчивым, поглядывал на Кокера как-то странно, словно хотел что-то спросить и не решался. Они опять начали говорить о чем-то несущественном, что вот, весна такая ранняя, лето, наверное, будет жарким, на пикничок бы съездить надо в выходные. Неожиданно Стас замолчал, взглянул на Кокера в упор и негромко спросил:

  

  - Петька, а почему ты всегда один? Ни разу с девочкой не пришел? Проблемы?

  

  -Ты моя проблема, - Кокер сам не ожидал от себя такой откровенности, но шампанское всегда действовало на него плохо. - Ничего за своими очками не видишь, да?

  

  - А что я должен видеть? - обескураженно ответил Стас.

  

  - Люблю я тебя, вот что, - прошептал Кокер и низко опустил голову, ожидая насмешки.

  

  Стас растерянно поболтал ложечкой в растаявшем мороженом:

  

  - Да, мы с ребятами как-то раз говорили на эту тему.

  

  - О чем говорили? - страдая, Петя боялся поднять глаза.

  

  - Ну... что ты, похоже, голубой.

  

  - Ну голубой, так что, мы не люди, что ли? - отчаяние придало Кокеру смелости. - Ты ведь даже представить себе не можешь - каково это - день за днем, ночь за ночью быть одному. Умирать от любви к человеку, который даже на тебя не смотрит. Бояться, следить за собой, как бы не выдать случайным словом, неосторожным жестом. И знать, что тебе никогда - НИКОГДА, слышишь, - не ответят взаимностью!

  

  Тягостное молчание повисло между ними. Кокер, вновь опустивший голову, не мог видеть, как пристально разглядывает его Стас. "Зачем я ему все это сказал? - горько раздумывал Петя. - Теперь он только посмеется надо мной, да и все узнают, что я...Глупость я сделал, ой, какую же глупость!"

  

  - Петя, а как это, когда любит мужчина - мужчину? - судя по голосу, Стас сам застеснялся своего вопроса.

  

  Теперь уже настала очередь Кокера пристально смотреть на смутившегося приятеля.

  

  - Что ты имеешь ввиду?

  

  - Ну... как это происходит? Я догадываюсь, конечно, но...

  

  - Попробовать хочешь? - от удивления и неожиданности Петя выронил ложечку и она, звонко стукнувшись, упала на пол.

  

  Стас вдруг густо покраснел, полез под стол, избегая смотреть Кокеру в глаза. Положив ложечку рядом с бокалом, он еле заметно кивнул.

  

  - Сегодня? - не веря своему счастью спросил Кокер, готовый петь и плясать прямо тут, в кафе."Чудо, чудо", - ликовало его сердце.

  

  Петя радовался жизни еще три месяца. Не смущали его ни сплетни, ползшие в их тесной компании, ни то, что Стас при всех называл его "женушкой", ни неудачи во всех делах, наваливишиеся как-то разом. Единственно важными были глаза любимого, когда он шептал ему на ухо всякие неприличные глупости после бурных и страстных ночей. Ничто не могло омрачить радость Кокера по утрам, когда он нежился в ласковых объятиях Стаса. Пете казалось, что так будет продолжаться вечно, всегда, до скончания мира. Уже привыкли к их любви друзья, смирились и отплакали свое отвергнутые подружки, когда однажды, в самом начале осени, Стас огорошил Кокера сообшением, что он собирается делать операцию в клинике знаменитого Федорова.

  

  - Решил, знаешь ли, расплеваться со своей близорукостью окончательно.

  

  Кокер почувствовал, как сердце дернулось где-то в груди, трепыхнулось и встало.

  

  - Послезавтра, я хотел тебе сюрприз сделать, да вот, не выдержал, - Стас радостно улыбался. - Так что скоро - никаких линз, ни импортных, ни отечественных.

  

  - Что, что мне делать теперь? - Кокер метался по зальчику, в котором, как всегда, не было ни души, кроме невозутимого горбуна. - Я же не переживу, я умру!

  

  - Ну, дружок, что делать? - горбун глубоко затянулся неизменной папиросиной. - Тут уж я ничем тебе помочь не могу.

  

  - Он разлюбит меня? - Петя рухнул в кресло, совсем потеряв силы.

  

  - Так он же тебя и не любил, милый мой, - карлик подошел поближе, с сочувствием глядя на убитого юношу. - Это все волшебство, только волшебство. Снимут ему линзы, и все будет по-прежнему, скажи спасибо, если с глаз не прогонит, забудет, простит. И ты постарайся забыть.

  

  - Я не могу, - прошептал Кокер, - как же забыть?

  

  - Вот тут бы я помог, если ты захочешь. И даже не возьму ничего, так и быть.

  

  - Нет! - Петя вскочил и бросился прочь. - Ни за что!!!

  

  - Жаль, - печально сказал карлик захлопнувшейся двери, - было бы легче.

  

  Стас сбежал по ступеням. Как легко и хорошо было на душе, которая радовалась запоздавшему бабьему лету. Вот они собрались все, его друзья, подруги, счастливые, что он, наконец-то, выписался из больницы. Как они любят его, как он их всех любит. Обнимая, похлопывая друзей по спинам, целуя девчонок в теплые щечки, Стас все высматривал и высматривал кого-то поверх голов. Вон там, за березой, невысокая худенькая фигурка. Прячется ото всех, стараясь стать незаметной. Раздвинув друзей, Стас шагнул к Кокеру.

  

  Петя смотрел на любимого, приближавшегося неумолимо, словно сама Судьба. Сейчас подойдет, бросит злое презрительное слово, и жизнь окончится. Кокер закрыл глаза, чтобы не видеть, как поднимется для удара безжалостная рука, сжался, готовый провалиться сквоз землю.

  

  Теплые ладони легли на узенькие плечи Пети, прижимая, обнимая. И нежный, полный ласки голос, негромко прошептал ему прямо в ухо:

  

  - Как я соскучился по тебе, любимый!

  

  

  

  АЛЕНЬКИЙ ЦВЕТОЧЕК

  

  Посвящается Olwen

  

  

  

  Давным-давно... когда чародеи еще не были Богами...

  

  - Я выйду замуж только за того, кто принесет мне аленький цветочек, который приснился мне вчера!

  

  Вот так. Не принцесса, не царевна, не королевна, даже не купеческая дочь. Пастушка, а такие требования. Впрочем, пастушка была хороша. Настолько хороша, что живи она на пару тысяч лет позже - Елена Прекрасная удавилась бы от зависти, и Гомеру не о чем было бы писать.

  

  Десятки претендентов на руку и сердце тут же бросились в славные походы. Снарядили корабли, вооружили дружины, повязали руки шелковыми шарфами в честь любимой дамы и отправились на поиски Аленького цветочка.

  

  И только один из влюбленных поклонников остался дома. Не потому, что не любил или любил не так сильно. Просто это был бедный рыбак, и все его хозяйство составляла маленькая лодочка с залатанным парусом. По вечерам он садился на низенькую скамеечку в крохотном дворе, закрывал глаза и начинал мечтать. О том, как отыщет Аленький цветочек, как привезет его возлюбленной, и какая веселая будет свадьба.

  

  Шли дни, недели, месяцы, походники один за другим возвращались ни с чем, а рыбак все мечтал. Так случилось, что постепенно он стал мечтать не только по вечерам, но и утром, и днем, и даже в море, вытаскивая сети с жалким уловом. Однажды рыбак так замечтался, что не заметил, как на горизонте выросла огромная туча, предвещавшая шторм. Опомнился юноша только тогда, когда его маленькую лодочку захлестнули первые волны.

  

  Нечего было и думать бороться с таким ураганом. Рыбак сложил весла, спустил парус и решил помолиться. Чародеи еще не назвали себя Богами и не придумали молитв, поэтому юноша стал просить Большую Рыбу, живущую глубоко-глубоко в море, пожалеть его и спасти от смерти.

  

  Утлая лодчонка носилась по волнам, словно щепка, то взлетая к самым тучам, то проваливаясь до дна морского. Вскоре рыбак уже не понимал - день ли, вечер ли, ночь, и куда его несет - то ли на север, то ли на юг.

  

  Сколько прошло времени, неизвестно, но внезапно тучи разошлись, и в открывшееся Око бури заглянула маленькая любопытная звездочка. Ее звали... впрочем, астрономии тоже еще не было, поэтому звездочка осталась Безымянной. В этот момент огромная волна подкинула лодочку до небес, и Звездочка увидела очень красивого и очень перепуганного юношу, который изо всех сил цеплялся за правИло, вырывающееся из рук, пытаясь удержать свою ветхую посудину носом к волне. Звездочка не знала человечского слова ЛЮБОВЬ, но ей вдруг очень захотелось спасти красивого рыбака и она упала за горизонт, туда, где жил один из самых известных чародеев.

  

  Чародей был занят выбором имени. Вот-вот должно было состояться первое великое заседание магов и волшебников, и он не без основания полагал, что именно его, старого и мудрого, изберут Первым Богом. Имен было множество, все очень звучные и солидные, поэтому чародей записал их на картонные квадратики и теперь тасовал, словно колоду карт, полагаясь на Счастливый случай.

  

  - Спаси его! - Выпалила звездочка, влетая в открытое окно.

  

  - Кого? - Чародей поймал незванную гостью на ладонь и положил перед собой на журнальный столик.

  

  - Рыбака, - еле слышно промерцала Звездочка, - Там шторм, он утонет.

  

  - Хм, это надо разговаривать с Большой Рыбой, а мы с ней вчера поссорились, - чародей сокрушенно покачал седой головой, - Из-за пустяка, правда, но она очень злопамятная.

  

  - Я не могу в море, - растерялась Звездочка, - Я не знаю, где ее искать, эту вашу Рыбину.

  

  - Тссс, - чародей прижал палец к губам и оглянулся, - У нее слух как у кошки, у этой морской коровы, не Рыбина, а - Большая Рыба.

  

  - Что же мне делать? - Звездочка так огорчилась, что ее серебристое сияние стало серым.

  

  - Ну... я могу превратить тебя в остров, например, и твой рыбак переждет там шторм. Только вот снова в звездочку не получится, обратной трансформацией мы еще не владеем.

  

  - Я согласна! - Решительно сказала звездочка, - Буду островом! Только быстрее, быстрее!

  

  - Где там твой рыбак? - Чародей взглянул в окно, - Таак, несет его на зюйд-вест, лети туда и падай прямо перед ним в море. А я прочту заклинание. Торопись, пока Око бури не закрылось.

  

  Рыбак уже совсем отчаялся и потерял надежду на спасение, как вдруг он увидел, что из-за туч прямо в море падает маленькая яркая звезда. Он тут же загадал заветное желание. Огромная волна подхватила лодочку, понесла ее вперед и с силой вышвырнула на песчаный берег. Оглушенный ударом юноша с трудом выбрался из чудом уцелевшей посудины, упал на песок и заснул мертвым сном.

  

  Остров оказался маленьким, но очень уютным. Шторм продолжался и на второй день, поэтому рыбак решил не испытывать судьбу и остаться на берегу. Пока он спал, ветви деревьев переплелись над его головой, защищая от холодного ливня, недалеко от берега весело булькал маленький ручеек с очень чистой и вкусной водой, с деревьев прямо в руки рыбака падали вкусные сочные плоды, а когда вновь наступил вечер - над островом разлилось странное серебристо-алое сияние. Естественно, юноша решил выяснить - что же там такое светится, и пошел прямо к центру острова.

  

  Там, под прикрытием странных деревьев с огромными жесткими листьями, в небольшой ямке, рос дивный цветок. Лепестки его были причудливо изогнуты и переливались всеми оттенками алого, а в самое серединке ярко мерцала серебрянная звездочка.

  

  Сердце юноши забилось от счастья. "Вот он, Аленький цветочек, я нашел его, теперь пастушка моя!"- и, недолго думая, он наклонился и выдернул цветок из земли вместе с корешком. Громовой раскат потряс остров, но юноша не испугался, сунул цветок за пазуху и направился к берегу.

  

  Утро наступило солнечное и тихое. Но что-то произошло с островом за эту ночь. Деревья, такие красивые еще вчера, стояли, задрав к синему небу мертвые переплетенные ветви. Листва с них опала, устлав остров шелестящим почерневшим ковром. Песок побурел, а когда юноша решил набрать воды в дорогу, оказалось, что вместо сладкой холодной воды из под корней мертвого дерева выбулькивается вонючая грязь. Аленький цветочек не завял, только сияние его стало неровным и редким, словно прерывистое дыхание тяжело больного человека.

  

  Рыбак намочил морской водой сеть и укутал ею тоненький корешок, на всякий случай. Потом оттолкнул лодку от берега и взялся за весла.

  

  Он добрался до родной деревни к вечеру следующего дня. Не так далеко и унесло его от дома, если рассудить по справедливости. Ветер был попутным, а море спокойным. На мокрой сети тихо сиял Аленький цветочек.

  

  Юноша даже не стал переодеваться, так и помчался к дому пастушки - в просоленной морской водой рубахе и холщовых портках.

  

  Его встретила пышная веселая свадьба.

  

  Домик пастуха был небольшим, поэтому гуляли во дворе, расставив столы из грубо сколоченных досок.

  

  - Как же так? - В отчаянии закричал юноша, - Ведь это я, Я! привез Аленький цветочек, почему же она выходит замуж за другого???

  

  Невеста в белом платье насмешливо посмотрела на рыбака и указала тоненьким пальчиком на центр своего стола. Там, в золотой вазе, возвышался Аленький цветочек. Стебель его переливался изумрудами, лепестки из крупных рубинов горели в свете факелов багровым огнем, а в между рубинами сиял огромный бриллиант чистейшей воды и заграничной огранки.

  

  - Вот мой Аленький цветочек, - гордо сказала пастушка, - Видишь, как он прекрасен! А ты мне что притащил? Экземпляр для гербария?

  

  С этими словами она выхватила цветок из пальцев юноши и бросила его на землю под смех танцующих гостей. Пары кружились в быстром вальсе, кто-то наступил на поникшие лепестки ногой, и ало-серебристое мерцание с легким вздохом угасло...

  

  

  

  БОГ 2000

  

  "Будах тихо проговорил:

  

  - Тогда, господи, сотри нас

  

  с лица земли и создай заново,

  

  более совершенными... или,

  

  еще лучше, оставь нас и дай

  

  нам идти своей дорогой.

  

  - Сердце мое полно жалости, -

  

  медленно сказал Румата,

  

  - Я не могу этого сделать."

  

  А.и Б.Стругацкие, "Трудно быть богом"

  

  

  

  Я не был здесь....очень давно. По людским меркам. Да и по моим тоже. Сначала я вообще решил, что промахнулся на пару парсеков, и разубедили меня в этом только знакомые очертания материков. Впрочем, я и сам не знаю, чего я ожидал от этой планеты. Я шел по темной аллее и думал о том, что надо было оставить здесь наблюдателей на время моего отсутствия, ну, хотя бы, пару-другую ангелов.

  

  - Привет.

  

  Сатана сидел на скамейке с выломанными планками в спинке и насмешливо улыбался мне. Со времени нашей последней встречи он немного располнел и слегка обрюзг, но выглядел по-прежнему - на сто баллов.

  

  - Привет, - я присел рядом, - Давно не виделись.

  

  - Да уж, - Сатана затянулся длинной тонкой сигаретой, - Как твоя командировка?

  

  - Ничего, вполне удачно. А что тебя сюда занесло?

  

  - Да вот, с инспекцией...

  

  Он всегда умел хорошо устраиваться, тогда как мы, практики, вечно были в загоне.

  

  - Знаешь, неудачная у тебя была эта дипломная работка, - Сатана щелчком отправил сигарету в лужу, - Чем дольше смотрю, тем больше в этом убеждаюсь. Надо было тебе остановиться на дельфинах. Или на мартышках. Так нет, понадобилось тебе, хомо сапиенсов...

  

  - А чем они плохи? - Мы всегда с ним спорили, еще в пору этих чертовых дипломов, правда, я с тех пор поумнел, но люди всегда были моей слабостью.

  

  - А чем они хороши? Ты хоть видел, что они тут творят? При этом творят ТВОИМ именем? Опять будешь искать подходящую девку для богочеловека? И его кровью искупать все грехи? Они тут, кстати, второго пришествия ждут-не дождутся. Видать, сами соображают, что наделали делов.

  

  - Думаешь, не найду?

  

  - Да найдешь, - Сатана вытянул из сумки бутылку пива и ловко открыл ее о скамейку, - Хочешь пивка? Нет? Ну, твое дело. Найдешь, конечно, родит, вырастит... отдаст на муку.

  

  - Ну какую там муку, - я махнул рукой, - Ты ж знаешь, боги бессмертны.

  

  - Боги-то бессмертны, а о матери ты подумал? Людям простительно не думать о матерях, а вот тебе, всеблагому... Нет, зря ты им дал все эти чувства, все беды от них. Вот посмотри на моих - это ж идеальная цивилизация. Во-первых, бесполые, во-вторых - безо всяких там глупостей вроде любви. Да-да, все несчастья от этой любви. Войны, смерти, предательства - это все от нее. А мои - свободны. Я заложил в них только одно - стремление к совершенству. И посмотри на результат! Твои еще от планеты не оторвались, а мои уже между галактик летают. Потому что не тратят себя на эмоции. Совершенствоваться - вот их главная задача.

  

  - Мои тоже совершенствуются, - возразил я, - Ты же видишь сам.

  

  - И что они совершенствуют? С тах пор, как человек понял, что палкой можно не только сбивать с дерева орехи, но и разбить голову врагу, он совершенствуется только в способах убийства. Все остальное - сопутствующие явления. А мои... смотри сам, они все одинаковы, значит, нет причин для ссор и зависти. Они стремятся к совершенству во всем - живут в согласии с природой и учатся у нее. Технологии безвредны и развиваются бешеными темпами, болезней нет, транслантология - высочайшая.

  

  - А искусство? Музыка? Живопись? Театр?

  

  - Что такое это твое искусство? В нем не может быть совершенства, оно излишне. Лучшая музыка - тишина, лучшая картина - чистый холст, лучший театр - жизнь. Посмотри, мои творения летают от звезды к звезде, они уже усовершенствовали себя, свою планету. Скоро они начнут совершенствовать звездные системы, потом галактики, потом - всю Вселенную!

  

  - А потом? Вдруг они решат усовершенствовать и своего творца? Или сделают вывод, что ты не отвечаешь их понятию совершенства?

  

  Сатана усмехнулся:

  

  - Тогда я им устрою Сверхновую из их звезды. Впрочем, ты можешь вообще не думать о таких проблемах. Твоим это не грозит. Ты создал совершенно сумасшедший мир, который сам себя уничтожит. Да посмотри сам. А я пойду пока в казино разомнусь.

  

  Я сжал руками голову и сосредоточился. Что-то взорвалось у меня в голове...

  

  

  

  Я был...

  

  

  

  ...женщиной, прикрываюшей детей от осколков, в подвале, куда спецназовцы, проводящие зачистку, не глядя швырнули пару гранат...

  

  ...восемнадцатилетним пацаном, заживо горящим в подбитом БТР...

  

  ...мальчиком, кричашем в смертном ужасе за узким выступом дома ...пулей, уже разрывающей его тело...

  

  ...солдатом, которого разъяренная толпа кромсала на куски...

  

  

  

  Это меня...

  

  

  

  ...насиловали в очередь, швырнув спиной на занозистые доски стройки...

  

  ...привязывали к электрическому стулу перед тем, как включить рубильник...

  

  ...били "старики" за неповиновение...

  

  ...выковыривали из тела женщины острой кюветой...

  

  

  

  Это я...

  

  ...делал шаг с крыши небоскреба...

  

  ...резал ножом женское тело...

  

  ...умирал от передозировки...

  

  ...падал вниз вместе с перекрытиями рушашегося после взрыва дома...

  

  

  

  Я был... Это меня... Это я...

  

  

  

  Собачники, сонно выгуливающие утром своих питомцев, вызвали "Скорую". Человек, видимо, просидел на скамейке всю ночь - рубаха на нем промокла от выпавшей росы, всклокоченные волосы были белы, словно снег, в глазах, когда-то, наверное, синих, а теперь словно выцветших в одночасье, навсегда застыла боль. Боль, в которой корчился целый мир.

  

  

  АНГЕЛ

  

  

  Сначала было просто странно. Он не мог найти определения этому "странно" - внутри что-то чесалось, свербило, мучило, заставляя тело корчиться и изгибаться, дергаясь тряпичным паяцем на веревочке.

  

  Потом пришло понимание боли. И вместе с этим пониманием он почувствовал, что задыхается. Надо было что-то сделать - немедленно, пока суматошно бьющийся моторчик в груди не заглох на полудвижении. Он открыл рот и закричал - отчаянно, в первый раз...

  

  - Спокойно, спокойно, - Некто в бесформенной хламиде вытер ему мокрое лицо и аккуратно расправил слипшиеся крылышки за его дрожащей спиной, - Все уже кончилось, все хорошо.

  

  Он бессмысленно озирался, позволяя Некто оглаживать себя, расчесывать волосы, натягивать длинный белый балахон с прорезями на спине, застегивать легкие сандалии.

  

  Второй Некто - в грязно-сером одеянии, с усталым лицом и поникшими извазганными крыльями, поднес ему зеркало. И тогда он понял, что он - Ангел.

  

  - Хранитель, - уточнил первый Некто, - Ангел-Хранитель. А это - твой напарник. Ангел-Искуситель.

  

  Второй Некто слегка поклонился, представляясь. Хранитель по инерции поискал на его залысой голове рожки, не нашел и вопросительно уставился на первого.

  

  - А я Ангел-Повитуха. Да не волнуйся - все узнаешь в свое время. Искуситель объяснит. Время еще есть. Вон твой подопечный, видишь?

  

  Хранитель оглянулся в поисках "подопечного". В туманной сырости, окружавшей его, не было видно никого, кроме Искусителя и Повитухи.

  

  - Не туда смотришь, в зеркало смотри, - Повитуха развернул его лицом к запотевшему стеклу и протер зеркало рукавом.

  

  Сквозь муть проступили очертания сморщенного личика с плотно зажмуренными щелками глаз. Туго запеленутый кулек лежал на боку, посапывая кнопкой носа, и Хранитель почувствовал, что больше всего на свете любит это крохотное существо, беззащитное перед стихиями и случайностями.

  

  Нежность и любовь в долю мгновения переполнили сердце Ангела, он зарыдал от ощущения причастности себя ко всему, что должно было произойти с этим ребенком в будущем.

  

  Повитуха переглянулся с Искусителем, и во взгляде его была печаль и понимание.

  

  

  

  Спокойная жизнь для Хранителя продолжалась недолго. По ангельским меркам. Он, правда, успел за эти несколько месяцев усвоить свои обязанности и слегка подлечить нервы, изначально оказавшиеся в полном раздрае. Но плакать при взгляде на СВОЕГО ребенка не перестал. Еще Хранитель узнал, что подобные ему ангелы рождаются вместе с ребенком. К сожалению, оставался непонятным вопрос, куда они деваются ПОСЛЕ...Это "после" приводило Хранителя в ужас заранее. Он смутно понимал, что его собственная жизнь не закончится, но вот форма этой будущей жизни была для него абсолютной тайной, узнавать которую не хотелось. Искуситель по этому поводу тоже отмалчивался, ограничиваясь беседами на тему добра и зла и влияния морали современного общества на эти компоненты человеческого существования. Хранитель пока еще не чувствовал в себе сил к настоящей дискуссии, поэтому предпочитал слушать напарника и делать молчаливые выводы.

  

  Как-то раз его с непреодолимой силой потянуло взглянуть в зеркало, которое ему полагалось по должности для наблюдения за подопечным. Противиться желанию Хранитель не стал, он с самого начала решил доверять интуиции, тем более, что Искуситель с самого утра куда-то запропастился.

  

  Увиденное привело Ангела в ужас. Дитя давно уже ползало, шустро, на четвереньках, хвостиком следуя за матерью. Вот и в этот раз неугомонный мальчишка добрался до кухни и уселся под столом, довольно лопоча что-то свое и перебирая крышки от банок, с которыми он предпочитал играть. Рядом по-турецки устроился Искуситель. Он похлопал малыша по плечу, привлекая внимание ребенка, а потом указал ему на свисавший край линялой клеенки. Край покачивался, кусочек его оторвался, напоминая бабочку неизвестного вида. Малыш попытался дотянуться до бабочки. С первого раза это ему не удалось, ребенок сердито гукнул, подполз к ножке стола и потянулся снова. Ему удалось достать самый краешек, и он потащил его к себе. Хранитель, замерев, наблюдал, как клеенка натянулась, а потом сдвинулась с места и поползла вниз вместе с утюгом, стоящим торчком и включенным в розетку.

  

  - Что ждешь-то? - Повитуха ткнул пальцем в зеркало, неизвестно как нарисовавшись за спиной Ангела. - Храни давай.

  

  Хранитель не знал - как хранить, поэтому все, на что он оказался способен, так это потянуться сквозь стекло зеркала вниз, вниз, вниз, к столу, к шнуру утюга, к ручке дверцы шкафа и последним, предельным усилием зацепить шнур за ручку. Провод натянулся, утюг затормозил свое движение к краю стола, накренился и грохнулся на стол, заставив мать малыша обернуться к столу, а ребенка под столом - зареветь в голос от испуга.

  

  - Пусик! - Женщина наклонилась к сыну. - Как ты меня напугал! А если бы тебе на голову?

  

  Она выдернула вилку утюга из розетки, взяла ребенка на руки и понесла утешать.

  

  Хранитель перевел дух и осознал, что все это время не дышал вообще.

  

  Искуситель возник из тумана, как всегда - равнодушный и угрюмый. Ангел приступил к напарнику, угрожающе подняв кулак:

  

  - Ты это зачем, а? А если бы он убился?

  

  - Не наезжай, - Искуситель уклонился от удара. - Должность у меня такая. Да и не факт, что убился бы. Набил бы шишку, обжегся бы - в следующий раз был бы осторожнее. Отрицательный опыт - тоже опыт.

  

  - Ну ты зверь, - Хранитель был потрясен. - Ему же года нет!

  

  - А ты думал, он всю жизнь в пеленках пролежит? Впрочем, что с тебя взять, с Хранителя...

  

  

  

  Маленький Данечка рос как в сказке - не по дням, а по часам. Хранитель потерял сон и аппетит, исхудал, зарос колючей щетиной, но катастрофически не успевал - его преследовали прищемленные пальцы, разбитые колени, ободранные носы. Напарник умудрялся подбивать мальчишку на такие подвиги, которые приводили Хранителя в ужас, но Ангел просто не представлял себе всевозможных последствий и поэтому часто опаздывал. Например, как-то раз Хранитель счел совершенно неопасной крохотную занозу, которая влезла в грязный мальчишеский палец во время выстругивания столовым ножом настоящей кавалерийской сабли. Но невинная щепка умудрилась переродиться в зверский гнойник, который чуть было не лишил подопечного фаланги указательного пальца. В другой раз Хранитель проспал поездку на велосипеде. Ушиб ноги в результате падения в канаву обернулся ни больше ни меньше, как остомиелитом и двумя тяжелыми операциями.

  

  Впрочем, вместе с ростом, прибавлялось в Данииле и ума. Постепенно Хранитель перестал вмешивался в происходящее физически. Он просто сначала внушал мальчику сомнения, потом опасения за благополучный исход, и в итоге - все обходилось.

  

  Теперь уже худеть пришлось Искусителю. Уговорить мальчишку сделать что-то рискованное стало совершенно невозможно. Даник долго думал, просчитывал варианты и - отказывался.

  

  - Ничего, - шипел Хранителю Искуситель. - Будет и на моей улице праздник. Еще не вечер.

  

  Хранитель только молча улыбался в ответ, чувствуя за собой силу. Он верил в разум Даниила. Мальчишка стал осторожен и опаслив. Он не выходил из дома после шести вечера, не гонялся в футбол, не перебегал улицу на красный свет и вне зоны пешеходного перехода, не пил сырой воды, а со сверстниками предпочитал общаться по телефону.

  

  

  

  Годы неторопливо шагали вперед. Из вихрастого мальчика с конопушками незаметно вырос стройный русоголовый паренек. Хранитель теперь часами сидел перед своим зеркалом, любуясь на дело рук своих. Осторожность, осторожность и еще раз осторожность - этот девиз Даниил мог бы с гордостью носить на своем щите, будь он графом или бароном.

  

  Первый звоночек прозвенел, когда в начале учебного года, последнего, выпускного, важнейшего - в класс Даниила пришла новая девочка. Сначала она была для всех просто Новенькая. Через пару дней - Марина. А через месяц - Маришка, Мариночка, Мариетта и бог знает, кто еще. Она была обычной - на первый взгляд. А на второй - вы замечали в ней озорную большеротую улыбку, насмешливый прищур серых глаз, изрядное остроумие, временами переходящее в сарказм. Не ускользала от внимания достаточно оформившаяся фигура, толстая - не по моде - коса и абсолютная незвисимость в суждениях обо всем на свете.

  

  Хранитель сразу почувствовал опасность, исходившую от Марины. Эта опасность была непонятной, новой - и совершенно непредсказуемой. Мальчик, которого Ангел шестнадцать лет приучал к осторожности, к борьбе со всевозможными соблазнами, которых так много в этой жизни, мальчик, который никогда ничего не делал, не просчитав все варианты последствий какого-либо шага - этот мальчик буквально сошел с ума. Казалось - прикажи ему Марина кинуться в огонь, прыгнуть с крыши, объявить войну всему миру - и он исполнит все это и даже больше.

  

  Искуситель ходил довольный, победно поглядывал на соперника и посылал Дане по ночам стыдные, но сладкие сны. Хранитель размышлял несколько недель, пассивно наблюдая, как катится в пропасть все, что он с таким трудом взращивал и лелеял. А потом, засучив рукава, взялся за дело.

  

  Искушениям первой любви он противопоставил трезвый разум. Он подсовывал мальчику газеты с письмами сверстников о неразделенной любви. Он несколько раз заставлял его выглянуть в окно, когда Марина дружески болтала с кем-то из многочисленных приятелей, и поселил в сердце Даниила ужасающую ревность. По ночам Хранитель перебивал сны Искусителя кошмарами о плохом аттестате, последующей службе в армии и беспросветной работе разнорабочим в ближайшем магазине. Пару раз Хранитель даже подсунул тщательно спланированный сон, где с отчетливыми подробностями изображалась будущая Даниилова жизнь в задрипанной малогабаритной квартирке с десятком замызганных детишек и растолстевшей Мариной в засаленном халате и с колтуном на голове.

  

  - Что ты творишь? - Хватался за голову Искуситель. - Это же первая любовь! Ей надо переболеть. А если это на всю жизнь? А если это его судьба?

  

  Хранитель на провокационные вопросы не отвечал, жертвовал сном и потихоньку отвоевывал свои позиции. К концу второй четверти Даня смотрел на Марину уже совершенно равнодушно, с головой был погружен в учебу, и собственная короткая влюбленность казалась ему неимоверной глупостью. Девушка сначала не могла понять, почему Даник, который так ей понравился, внезапно переменился. Она еще звонила какое-то время, пыталась что-то выяснить, но юноша отговаривался делами, занятиями, грядущей контрольной, и Марина оставила его в покое. В дальнейшем Даня имел удовольствие наблюдать стремительный Маринин роман со студентом, который проходил преддипломную практику в их школе. Скандал прогремел вплоть до РОНО, студента выгнали из школы, потом и из института, Марина пыталась отравиться, ее откачали, тогда она бросила школу и ушла жить к любимому. (Через много-много лет Даня увидел их на улице и удивился тому, насколько сбылся его давний сон - Марина располнела, шла по улице под ручку со своим студентом - плешивым, в очках - в сопровождении четырех детишек. Пятый лежал в старенькой коляске с вихляющимися колесами. Одета вся семья была бедновато, хотя и опрятно. Даниил поморщился, думая о том, как нищие любят плодиться и размножаться, но в это мгновение светофор подмигнул зеленым, и личный водитель Даниила Дмитриевича рванул застоявший "волгарь" с места в карьер, оставляя позади Марину вместе со школьными воспоминаниями).

  

  

  

  После истории с Мариной Искуситель перестал общаться с Ангелом-Хранителем. Впрочем, Хранитель тоже не испытывал тяги к беседам со своим врагом. Даниила подстерегали опасности, с которыми надо было постоянно бороться. Ангел решительно пресекал все лишнее, что могло помешать счастливой и долгой жизни ЕГО ребенка. Друзья - лишние хлопоты, заботы, трата денег и нервов. Отсечь! Женщины - помеха карьере, угроза внебрачных детей, неприятных и постыдных заболеваний, трата денег и нервов. Отсечь! Семья - опять же помеха карьере, хлопоты-заботы, пеленки-распашонки, ревность, страсти, трата денег и нервов. Отсечь! Родители - болезни, лекарства, больницы, трата нервов и денег. Отсечь!

  

  Главное - удачная, престижная, выгодная работа. Главное - прекрасные душевные отношения с начальством. Главное - комфорт в быту и спокойствие на душе, не отягощенной ненужными проблемами.Главное - железное здоровье и размеренный образ жизни. Главное - уверенность в завтрашнем дне и ощущение состоявшейся судьбы. Главное...

  

  

  

  Из зеркала на Хранителя смотрел трясущий обрюзгший старик. Исчезли буйные кудри, когда-то голубые глаза выцвели до серости осеннего неба. Пористый нос исчеркали нитки капилляров. Брезгливо отвисала нижняя губа, обнажая искусственные зубы (сделанные в дорогой клинике, между прочим).

  

  - Ну и чего ты добился, Хранитель? - Искуситель возник за спиной Ангела, впервые заговорив с ним за много-много лет. - Посмотри на это чудовище. Всю жизнь он прожил для себя. Предавал друзей, отказывался от любящих женщин, забывал о собственных детях. Отвернулся от родных, лизал задницы начальникам, презирал подчиненных. Копил деньги, берег здоровье, ни разу в жизни не совершил ПОСТУПКА. Посмотри на него, Хранитель. Он прожил свою жизнь, так и не став человеком. А я ведь тебе говорил - отрицательный опыт - тоже опыт. Загляни в его душу, что ты видишь там?

  

  

  

  В душе старика копошились черви. Безглазые жирные черви. Червь Страха перед грядушим Ничто. Червь Жадности. Червь Подлости. Червь Трусости. Червь Безверия. Вся душа старика была изъедена червями насквозь, как сгнившее яблоко. Хранитель отшатнулся, чувствуя вонь заживо разлагающейся плоти. Он пытался понять и не мог - в чем же он ошибся? Что сделал не так? Он желал этому ребенку только добра, хранил его от всевозможных искушений, а оказалось - хранил от жизни? Уберег от друзей, от любви, от детей - и обрек на одиночество в четырех стенах роскошной квартиры, под завязку забитой ценным и бесполезным хламом. Обрек на медленное бессмысленное умирание, обрек на забвение после смерти, ибо некому было вспомнить старика добрым словом - никому и никогда в своей долгой жизни он не сделал ничего хорошего.

  

  - Скажи мне, - Хранитель повернул враз постаревшее лицо к Искусителю. - Скажи мне, брат мой, КЕМ становятся Хранители после смерти своих детей?

  

  Напарник пожал плечами, и его помятые крылья слегка затрепетали:

  

  - А ты еще не понял, брат? Опыт твоей первой жизни ничему тебя не научил? Они становятся Искусителями.

  

  

  

  ЛЮДИ И БОГИ

  

  Лето вскипало в венах, небо пузырилось белесой слизью, стекая к горизонту, деформируя границу мира. "Не к добру" - шептались жрецы, так и сяк толкуя знамения, - "Не к добру". Жалобно кричали под жертвенными ножами бараны, курились дымом алтари, а боги сидели себе на Олимпе, сытые и равнодушные к человеческим страхам.

  

  - Врешь ты все, - Эпаф кинул камешек в стрекозу и, разумеется, промахнулся. - Какой ты, кабан тебя задери, сын бога? Да еще самого Гелиоса? Станет Лучезарный связываться с какой-то водяной девицей.

  

  - А ты... ты!!!! ..Бык! Твоя мать - корова! Толстая глупая корова!

  

  Разнимать их каждый раз становится все труднее. Эти два братца вместе ужиться не могут. Спрашивается, что им делить? Нечего. На мой взгляд простого смертного, не имеющего к Олимпу ни малейшего отношения - нечего им делить. Девок у нас хватает на всех, хоть рабынь, хоть свободных. Вина, слава Дионису, вдоволь. Слава нас подождет - Олимпийцы позаботятся. Так нет же - каждый раз надо отцами считаться. Зевс - Гелиос, Громовержец - Лучезарный, кто сильнее - кто важнее - кто главнее...

  

  Между нами говоря, она, действительно, похожа на корову. Она - мамашка Эпафа. Во-ло-о-ка-я... И все время что-то жует. То лепешку, то финики, то инжир. Не представляю - какая из нее была жрица. Белая-дебелая. Впрочем, даже у богов бывают вывихи вкуса. Когда я представляю себе, как Зевс над ней трудился, а она жевала себе и жевала... И-оооо, одним словом...

  

  То ли дело Климена. Быстрая, как вода, стройная. До сих пор словно девочка, а ведь каких сыновей родила - Атлант! Прометей!

  

  Но - тсссс. О Прометее говорят шепотом, и - когда никто не видит-не слышит. Больно много насолил неугомонный титан своим божественным родственникам.

  

  Каждый раз, когда Фаэтон плакал, уткнувшись головой в мои колени, мне хотелось кричать от бессилия и любви. Мальчик, мальчик мой, как тебе хочется подвигов! Чтобы оглядывались, чтобы шептались за спиной - вон, вон он идет, сам! Небрежно кивать восторженным девицам, ловить восхищенные взгляды женщин, насмешкой встречать зависть ровесников. Он! Сын Лучезарного! Брат титанов!

  

  Хорошо Эпафу - все знают, что его отец - Громовержец. Правда, мать - дура, корова безмозглая, зато оракул предсказал, что Эпаф будет царем. И теперь этот верзила донимает всех окружающих. Он и раньше-то умом не блистал, а сейчас совсем свихнулся.

  

  Мальчик мой, мальчик. Рыжекудрый, золотоглазый. Как утешить тебя, как изгнать печаль с твоего милого лица. Ничто не радует тебя в последнее время. Ни звуки свирелей, ни пляски юных жриц, ни доброе вино. Даже мою любовь принимаешь ты равнодушно, думая о чем-то своем, хмуришь золотистые брови, отводишь взгляд.

  

  Я слышал, как Климена клялась именем Лучезарного, что ты его сын. Я слышал, как утешали тебя твои сестры. Что задумал ты, светлоокий мой, юный и прекрасный? Теснит мое сердце грусть, чьи глаза чернее, чем пеплос Никты.

  

  Невыносимое лето. Скот падает на склонах гор, когда Гелиос в своей колеснице поднимается из Океана. Воды рек и ручьев не несут больше прохлады, и наяды перестали даровать людям бессмертие. Гамадриады умирают вместе с рощами, и никто не в силах помочь им вернуться к жизни. Невыносимое лето, но еще невыносимей боль твоих глаз, мальчик мой.

  

  Ради богов, ради отца своего - доверься мне, что ты задумал, любимый?...

  

  - Скажи, почему со мной и обо мне ты всегда говоришь высоким штилем? А когда речь заходит об Эпафе или о ком-то другом - ты превращаешься в неотесанного козопаса?

  

  - А я и есть козопас, Фаэтон. Неотесанный козопас. Лахесис тянула мой жребий из самой дальней кучки. Атропос в своем списке написала - просто человек. Сколько отмерила Клото - жизнь покажет. А о тебе... Просто я не могу иначе, Фаэтон. Если влюблен, то Эрато идет рядом и шепчет на ухо нужные слова.

  

  - Я буду героем, Кикн! Самым-самым героем. Я совершу то, чего не совершал еще ни один смертный! Я стану достоин любви. Твоей любви, Кикн!

  

  - Я люблю тебя и без подвигов. Просто так. Время героев еще не пришло, мальчик мой.

  

  - Я буду первым!

  

  

  

  ... Вчера мир сходил с ума, а сегодня реки полны, утихли пожары, и горы стоят там, куда поставили их боги. Пойманы крылатые кони Гелиоса, вновь запряг их возница, скрывая горе свое от людей и богов; медленно движется квадрига, взбираясь по небесной дороге.

  

  Бросив все, ушла из дома Климена - скрыв лицо под пурпурным гиматионом, взяв в руки посох. Не высыхают слезы у юных сестер-гелиад. А мне? Где мне искать тебя, мальчик мой? Я отправлюсь следом за Клименой - материнское сердце и сердце любящее - вдвоем мы отыщем тебя, где бы ты ни был.

  

  Катит тяжелые волны серый и холодный Эридан. Серый и холодный - словно камень гробницы. Вдоль угрюмого берега склонились, скорбя, гелиады. Руки их стали ветвями, тела скрыла грубая кора. Катятся безостановочно слезы, падая в темную воду солнечными каплями. Давно вернулась домой Климена, щедро отблагодарив гесперийских нимф за заботу о сыне.

  

  А я...

  

  Нет сил покинуть тебя, мальчик мой. Память терзает меня - так терзает Зевесов орел Прометея. Не угадал, не смог отговорить, не понял, что больнее стрелы ранят тебя насмешки Эпафа. Если бы я знал тогда, какой подвиг ты придумал для себя. Я попытался бы хоть что-то изменить. Я стал бы для тебя всем миром - и ты забыл бы неумные шутки надменного мальчишки.

  

  О, Фаэтон... Только несчастная Эхо отвечает мне. Она тоже потеряла любимого и тихо угасла рядом с душистым цветком, оставив нам лишь свой слабый голос.

  

  Возлюбленный мой...Твой ужас - он непредставим тому, кто остался жить на горе себе. Что думал, что чувствовал ты в долгие мгновения своей обреченной скачки? Что терзало тебя за секунду до того, как Громовержец швырнул в тебя смертоносным огнем? Боль? Страх? Раскаяние?

  

  Мне не узнать этого никогда.

  

  Мне осталось только обнимать мертвый холодный камень на твоей гробнице и плакать, и спрашивать у темного неба - за что?

  

  Мне осталось только смотреть в равнодушные глубины Эридана и стонать в тишине - за что?

  

  Мне осталось ждать на берегу гесперийских нимф, чтобы просить у них последней милости - когда дни мои подойдут к завершению, когда Гермий-Душеводитель поднимет свой кадуцей, чтобы проводить мою тень на берега Леты - пусть прах мой тихо ляжет в изножии твоей гробницы.

  

  О, мой Фаэтон, мой возлюбленный. Видишь - мои руки, которые обнимали тебя когда-то, становятся белоснежными крыльями. И тело мое легко скользит по волнам Эридана туда, где нашли нимфы тебя, обожженного Зевесовым гневом. Мой стон, мой плач превращаются в птичий крик, мятущийся среди стройных тополей.

  

  Но я все помню... я все помню... любимый

  

  

  

  - Зачем ты это сделал, Справедливейший? Не лучше ли было дать им соединиться там, в царстве Аида?

  

  - В царстве теней никто ничего не помнит. Они бродили бы рядом, не замечая друг друга.

  

  - А вернуть Фаэтона к жизни?..

  

  - К чему? Чтобы он снова отправился делать глупости?

  

  - Совершать подвиги, брат...

  

  - Время героев еще не настало. Подвиг до срока - глупость. Зато посмотри, как красива эта птица. Какой грациозный изгиб шеи, какой величавый взмах крыла. И не скажешь, что бывший козопас.

  

  

  

  ОБОРОТЕНЬ

  

  Он жил под огромным выворотнем, в самой чаще. Сразу за распадком начинался непроходимый бурелом, и каждый раз, оставляя на мертвых переплетенных ветвях клочья шкуры, он радовался, что до его логова мало кто смог бы добраться, не переломав ноги.

  

  Он почти не помнил свою прошлую жизнь. Иногда снилось по ночам какое-то женское лицо, размытое, неузнаваемое. Он никогда не мог разглядеть его, но хорошо помнил запах мягкой большой груди - запах молока и свежего хлеба. И то чувство счастья, которое наполняло его, когда губы обхватывали крупный розовый сосок. Еще помнил огромного громкоголосого мужчину, который кричал что-то и вырывал его из добрых родных рук. Потом была долгая тряская дорога и колкий мох под огромной елью. Он долго плакал, с течением времени все тише и тише, пока не устал и не затих. На этом его воспоминания обрывались, и дальше он помнил себя уже тем, кем был сейчас.

  

  По молодости он иногда шалил по окрестным деревням, но, пару раз с трудом уйдя от облав, поумнел, перестал пугать неосторожных девок и охотился подальше от логовища.

  

  Время от времени оборотень забредал на Гнилое болото. Там, в самой глубине непроходимых гибельных топей, на небольшом сухом островке, жил единственный человек, которому он верил. Впрочем, назвать человеком древнюю, выжившую из ума старуху, мог только оборотень. Он осторожно пробирался с кочки на кочку, звериным чутьем угадывая бездонный провалы под ярко-зеленым болотным ковром. Бабка жила в маленькой, вросшей в землю избушке, глядевшей в сторону болота одним подслеповатым окошком. Оборотень ложился у порога и терпеливо ждал. Старуха появлялась под вечер, выходила, кряхтя, садилась на истертый порожек, клала коричневую руку, всю в переплетенных синих жилах, на крупную лобастую голову зверя.

  

  - Ну, как живешь, внучек?

  

  Волк закрывал глаза, наслаждаясь лаской. Красное огромное солнце катилось за лес, окрашивая болото багровыми красками, зажигая на вершинах сосен рыжие огни. Лес замолкал, готовясь к ночной, совсем особой, жизни. Потягивались под корягами сонные лешие, открывали подслеповатые глазки мелкие болотные духи, начинали верещать, обмениваясь сплетнями, болтушки кикиморы. Оборотень любил такие тихие вечера. Они наполняли его покоем и странной отрешенностью. Волк поглядывал на луну, тихонько карабкавшуюся на темнеющее небо, что-то начинало подрагивать в его горле, словно незримый кукловод дергал за тонкие ниточки души, все внутри напрягалось, сжималось, морда сама собой задиралась вверх, и вырывался из груди вой, жалобный, как поминальная песня.

  

  Охотился оборотень по ночам. Подстерегал на тракте одиноких путников - мужиков, возвращающихся с торжища, припозднившихся пьяниц. Иногда набредал он на милующиеся парочки. Долго лежал тогда в высокой траве, дожидаясь, когда счастливый парень, проводив девушку до калитки, отправится домой, довольный и неосторожный. От сладкого человечьего мяса кружилась голова, запах теплой крови заставлял трепетать ноздри. Бывало и так, что, перекинувшись парнем, выбирал он себе девушку, шел с ней куда-нибудь, целовал, мял податливое, млеющее тело и впивался в беззащитное белое горло. Частенько удавалось ему подстеречь молодок, слишком далеко забредших в лесную чащу в поисках грибов.

  

  Волк знал, что за ним охотятся. Иногда селяне объединялись, устраивая облавы, засады. Он легко уходил от погонь, спасаясь на Гнилом болоте или в своем логовище. Отлеживался там, пока живот не начинало сводить от голода, а потом вновь выходил на промысел.

  

  

  

  В тот злосчастный день оборотень заспался под ракитовым кустом до полудня. Охота накануне была удачной, тащиться в укрывище было далеко, солнце начало припекать с раннего утра, поэтому он выбрал себе место потемнее и попрохладнее, там и уснул. Разбудил его лай собак да звук охотничьего рога. Спросонок волк вскочил и метнулся не в сторону оврага, а прямиком на опушку, куда с противоположной стороны вылетела свора.

  

  От собак оборотень ушел бы легко, он хорошо умел путать следы, а догнать его не мог никто. Одним прыжком он преодолел расстояние до спасительного оврага, который выходил прямиком к реке, и почти не почувствовал мягкий толчок в заднюю лапу. Но внезапно тело пронзила боль, волк перекувырнулся через голову и увидел стрелу, которая до оперения вонзилась в тело, высунув острое жало наружу. Собаки были уже почти рядом, поэтому он постарался забыть про боль, про кровь, толчками выплескивающуся из раны. Река была недалеко. Волк еще не знал, сможет ли плыть, но лучше было захлебнуться и пойти на корм ракам, чем достаться добычей яростно лающей своре.

  

  Течение подхватило его и понесло. Шерсть быстро намокла, тянула ко дну, все реже волку удавалось поднять морду над водой, чтобы вдохнуть воздуха. Ему надо было продержаться до излучины, там река делала поворот, и оборотень надеялся, что течение отнесет его к противоположному берегу, который был более пологим.

  

  Этим надеждам не суждено было сбыться - оборотень слишком ослаб, чтобы плыть, а стремнина несла его дальше, мимо берега. Гаснушее сознание уже не контролировало тело, только жажда жить еще заставляла зверя барахтаться в попытках спастись.

  

  Жесткая рука ухватила его за холку, приподнимая над водой. Воздух обжег легкие, волк закашлялся. Словно сквозь пелену он увидел край небольшой юркой лодки и девушку, склонившуюся над ним. Одной рукой она ловко орудовала небольшим веслом, второй - придерживала оборотня, не давая ему уйти под воду вновь.

  

  Девушке пришлось потрудиться, чтобы вытащить волка на берег, - лодка крутилась, мешая сохранять равновесие. Но вскоре оборотень почувствовал, как его проташили по песку и оставили лежать на небольшом взгорке. Он был слишком слаб, чтобы подняться, поэтому только следил одним глазом, как девушка, вытащив лодочку на берег, снова вернулась к нему. Присев на корточки, она осмотрела стрелу. Затем развязала бечеву, стягивающую длинную толстую косу, перетянула лапу выше раны, обломила жало и резким движением вытащила древко. Волк дернулся от боли, но даже не попытался огрызнуться. Он так и лежал, пока девушка ходила в небольшой рыбачий домик у реки, обливала рану какой-то жгучей, резко пахнущей жидкостью, запирающей кровь. Лапа онемела, но рана больше не кровоточила, и волк, с трудом поднявшись, с помощью своей спасительницы доковылял до калитки. Он ожидал увидеть во дворе собак, но было тихо, никто не бросался на него, ослабевшего от боли. Девушка кинула у крыльца старенький лоскутный половик и похлопала по нему ладонью:

  

  - Иди, ложись, ну?

  

  Оборотень лег, чувствуя, как на солнце обсыхает шерсть, как отпускает боль, наслаждаясь теплом летнего дня. Вскоре около его морды появилась плошка с водой и несколько вареных рыбин. Волк не был голоден, но жажда мучила, и он долго лакал, останавливаясь, чтобы передохнуть. Потом снова лег и задремал, сунув голову под крыльцо, в тень.

  

  Так и прижился в рыбачьей избушке, вдруг захотев дома и ласки. Отец Милавы сначала долго кричал, что вот, притащила зверя в дом, того и гляди загрызет всех ночью, мать старалась обходить его стороной, но Милава и две ее младших сестры волка не боялись, баловали его, чесали деревянным гребнем густую светлую шерсть. Оборотень тыкался мокрым черным носом в ласковые руки, жмурился от удовольствия и слегка порыкивал. Таскался с девушками на посиделки в неблизкую деревню, лежал там у двери, дожидаясь хозяек, и ревниво охранял их от посягательст захмелевших от браги парней.

  

  Беда пришла неожиданно. Вернулся с торга отец, позвал Милаву в комнату и безо вских околичностей сообщил, что просватали ее меньшухой к зажиточному мужику, Кряжу Желановичу. Был тот нравом крут, прижимист, искал себе не столько жену вторую, сколько работницу в дом. Сговорились быстро, мать Милавы поплакала, но смирилась, - еще две девки подрастают, а за старшую давал Кряж хорошее вено, можно и обновок купить, и в дом кое-что, жили небогато, а тут такая удача. Милава порыдала в спаленке, пожаловалась волку на девичью немилую судьбу. Оборотень слушал внимательно, только нос морщил в нехорошей звериной ухмылке. Когда приехал за невестой Кряж, долго выл на заднем дворе, запертый в сарай - от греха подальше. А на следующий день исчез.

  

  Работы в доме Кряжа было слишком много для одной. Старшая, Любава, после последних родов болела, вставала с трудом, еле таскала по дому непослушные опухшие ноги. На Милаву смотрела с жалостью, подсовывала ей за обедом кусочки получше и повкуснее, понимая, что не в радость молоденькой такая жизнь - солнце еще не взошло, а она и к коровам, и птицу выпустить, и поесть приготовить на мужа, четверых пасынков, ее, болящую, да на здоровенных работников. Весь день Милава по дому хлопочет - на кухню, во двор, убрать, накормить, постирать, к вечеру шатает, бедную, а надо еще и мужа немилого уважить. Таяла Милава, словно свечечка, но молчала, с тоской поглядывая на лес, за которым текла неспешно родная река.

  

  

  

  По весне, когда начали сходить снега, пришел к Кряжу наниматься в работники парень. Платы просил немного, выглядел сильным и ловким. Милава, бегавшая по двору, между делом рассмотрела его - высокий, с непокрытой светлой головой, при этом смуглый, словно коптили его на огне. Глаза были у парня странные - один зеленый, второй карий, да и сам выглядел угрюмоватым, не улыбался, смотрел на Кряжа, не опуская головы перед будущим хозяином. Сговорились, хлопнули по рукам. На вопрос, как звать, ответил парень, помедлив, словно не хотел имени говорить:

  

  - Неждан.

  

  Кряж только усмехнулся - видывал он таких, по первости гордых да заносчивых, словно и не нужда заставляла работы наемной искать. Обломается, куда денется. Велел Милаве новенького накормить, да показать, где жить будет до осени.

  

  Неждан шел за Милавой и словно впервые видел ее. Помнил он беззаботную девушку, которая пела по вечерам, глядя в темную воду, звонко смеялась шуткам парней на посиделках, улыбалась счастливо, когда отец привозил обнову с удачного торга. А сейчас перед Нежданом стояла неулыбчивая молодая женщина, с потухшими глазами и натруженными непосильной работой руками, смотрела в землю, говорила тихо, словно боялась чего-то. Взвыл бы Неждан волчьим воем, да в шкуру свою не влезть до поры, не излить тоску и боль холодной белой луне. Так молча и шел через двор, думая о своем.

  

  Милаве все казалось, что видела она этого парня, где только - припомнить не могла. Но уж больно знакомыми были глаза, хоть и не встречала она таких раньше. Да и как-то спокойно стало рядом с Нежданом, что-то было в нем уверенное, надежное, словно давно она его знает, забыла немного, но придет время - и вспомнит. Чуть-чуть осталось, но ускользает воспоминание, как утекает из ладоней речная вода. Милава даже головой замотала, прогоняя морок. Показала, где живут работники, кинула на лежанку тюфяк, набитый соломой. Неждан молча помог ей, опустил на скобленый пол тощий узелок, стянул с плеч волчий полушубок.

  

  А Миша был счастлив. Он лежал в постели, вспоминая вкус губ возлюбленной, и в его голове, сменяя друг друга, проносились всевозможные фасоны свадебных платьев для Вики и костюмов для него самого. Он решил проявить твердость характера, во всем признаться родителям и поступать не в институт какой-нибудь механики, а только в швейный техникум.

  

  - Попозже приходи, накормлю, - Милава первой нарушила молчание, неловкое какое-то, тяжелое.

  

  - Приду, умоюсь только с дороги, - низкий голос был у Неждана, хрипловатый, будто простуженный, - Да много мне не надо. Хлеба да молока, и хватит.

  

  Вынослив был Неждан, даже Кряж изумлялся, мог целыми днями без устали махать топором, обтесывая колья для загона или вычищая стойла для скота. С другими работникми общался мало, уходил вечерами с хутора в лес, часто по возвращении кидая на кухню зайца или тетерку. Было что-то странное в том, что боялись Неждана собаки и лошади - шарахались в сторону при его приближении. Злые дворовые псы поджимали пушистые хвосты под брюхо, пятились прочь, скалясь, огрызались за спиной, не решаясь напасть. Смирные рабочие лошадки вдруг начинали бить задом, пытаясь вырваться из оглобель, всхрапывали в паническом ужасе. Неждан мало обращал на это внимания, ему было все равно, но вскоре нелюдимый парень стал изгоем и среди людей. Нашлись злые языки, донесли Кряжу, что поглядывает молодой работник на Милаву совсем не так, как надобно глядеть на жену хозяина. Да и меньшуха неравнодушна к парню - вроде бы, и не разговаривает с ним, близко не подходит, а вот взглянет случайно, краской зальется вся, глаза заблестят, губы сами собой улыбаются. Пригляделся Кряж по-внимательнее, да и взъярился. На Неждана руки поднимать не стал, а жену молодую проучил, - неделю ходила, прикрывая платом синяки на лице. Но на парня заглядываться все равно не перестала, только теперь не с надеждой непонятной, а с тоской в темных, словно омуты, глазах.

  

  Неждан с хозяином связываться не решился, понимая, что отольется его ссора Милаве горькими слезами. Но однажды утром обнаружили работники в хлеву двоих загрызенных коров - самых лучших, от которых надеялся хозяин получить к осени славных телочек. Кряж почесал в затылке, разглядывая рваные раны, оставленные волчьими зубами. Неделю работники крепили изгородь, перекрывая дорогу во двор. Не помогло, - еще через несколько дней волк за одну ночь передавил весь птичник. И, словно в насмешку, ни одной птицы с собой не унес, оставив растерзанные тушки валяться по всему двору.

  

  Пришлось Кряжу договариваться с работниками, чтобы сторожили по ночам. Парни хмуро молчали, - никому не хотелось встречаться с глазу на глаз со зверем, повадившимся на хутор. Один Неждан недобро посмеивался, пряча разноцветные глаза.

  

  Сторожбу решили вести по двое, так было сподручнее, но волк больше не появлялся, Кряж успокоился, и, как оказалось, - напрасно.

  

  Зверь появился у хутора неожиданно. И днем. Играли во дворе двое младшеньких Любавиных малышей, как назло, без пригляда. Кряж с утра на торг уехал, Любава в доме отлеживалась, работники - кто в лесу, кто в поле. Одна Милава и видела, как махнул через высокий забор огромный белогривый волк, метнулся к мальчишкам, оскалив белые клыки.

  

  Кряж узнал о несчастье вечером. Почернев лицом, стоял долго над кроватью, где без памяти лежала Любава, в одночасье потерявшая двоих детей. Когда хоронил сыновей, тоже молчал - ни слезинки не уронил.

  

  Замер хутор, ожидая беды. Ясно стало - не зря волк повадился, не простой это зверь, оборотень. Милава, лежа рядом с Кряжем бессонной ночью, вспоминала волка - ох и знакомого, ох и страшного. Замирала от ужаса, примеряя на себя горе Любавы. Но сказать о своих подозрениях мужу так и не решилась.

  

  Через пару дней Кряж привез на хутор колдуна, невообразимо древнего, казалось, заросшего мхом от старости. Колдун долго камлал во дворе, бормоча непонятные слова, в которых с трудом угадывалась человеческая речь, шамкал беззубым ртом. Потом указал скрюченным грязным пальцем на Милаву.

  

  - Ее отдайте. Она оборотню нужна.

  

  Милава на миг застыла, потом рванулась со двора, но ее схватили в несколько рук, повалили, связали.

  

  В тот же вечер отвез Кряж меньшуху в лес, привязал к толстенной сосне, полумертвую от страха. Сам неподалеку расположился с рогатиной, устроив в кустах укрывище. Уговаривал работников с собой пойти, - никто не согласился, боялись. Один Неждан захотел, да Кряж его сам не взял.

  

  Ночь выдалась темной. Невелик и свет был от молодого месяца, а и того тучи закрыли. Все Кряжу враждебным казалось, - ветер, налетавший злыми порывами, туман, застрявший между кустами рваными клочьями, далекий зловещий крик совы, выбравшейся на ночную охоту. Милава обвисла на веревках, постанывала в беспамятстве, заставляя Кряжа сильнее сжимать в одеревеневших руках рогатину.

  

  Низкие тучи разошлись на мгновение, и вдруг зелеными искрами сверкнули волчьи глаза.

  

  Оборотень стоял недалеко, но так, что ударить его Кряж бы не дотянулся. Казалось, зверь прекрасно все понимал, да так оно, верно, и было. Морщилась в злобной волчьей ухмылке верхняя губа, обнажая крупные, ослепительно белые клыки.

  

  Какое-то время человек и зверь смотрели в глаза друг другу, а потом оборотень прыгнул. Не в горло метил, как расчитывал Кряж, - а в руку, державшую оружие. Челюсти сокнулись на запястье человека, хрустнули, словно сухая ветка, кости. Сшиблись, покатились по земле, ломая кусты, человек и зверь, дико закричала очнувшаяся Милава.

  

  Кряж, шалея от невыносимой боли, пытался достать нож здоровой рукой, но обротень не дал ему этого сделать. Выпустив перекушенную руку врага, он вцепился Кряжу в лицо, раздирая живую плоть.

  

  Страшный вопль Кряжа увяз в низком тумане. Теперь обротень рвал человека за что попало, не давая ни поднять отлетевшую рогатину, ни просто ударить. Он выиграл не одну такую схватку, подстерегая на дорогах молодых, уверенных в себе парней. Оборотень наслаждался риском, выходя на бой открыто, никогда не прыгая на человека сзади. А сейчас он дрался за свою женщину и не мог проиграть.

  

  Все закончилось неожиданно быстро. Обротень уловил мгновение и разорвал Кряжу яремную жилу. Хрип, судороги сильного тела, отказывающегося умирать, и - внезапная тишина. Стих даже ветер, раскачивавший вершины вековых сосен.

  

  Неждан подобрал выпавший на землю нож Кряжа, разрезал веревки, подхватил на руки Милаву, вновь впавшую в забытье. Бережно уложил женщину на мягкий мох, подальше от растерзанного тела. Сила требвала выхода, сила и дикая, звериная страсть, слишком долго Неждан ждал такой ночи. Он срывал с Милавы одежду, торопясь, дрожащими от нетерпения руками. Она так и не пришла в себя, когда Неждан овладел ею, и волчий вой далеко разнесся по притихшему лесу...

  

  ... Хуторяне отправились на поиски утром. Точно никто не знал, куда Кряж увез меньшуху, но наткнулись на место схватки довольно быстро, не иначе, леший вывел. В ужасе стояли над растерзанным телом хозяина, молча показывали друг другу обрывки нарядной поневы Милавы. Кто-то попытался поискать молодую хозяйку по окрестным холмам, но его быстро остановили, - мужики не хотели снова столкнуться с оборотнем.

  

  Милава нашлась сама, когда работники везли останки Кряжа на хутор. Она шла в одной рубахе, ничего не видя, не слыша, растрепанная и словно неживая. Хуторяне посадили ее на телегу, в которой лежало тело Кряжа, там она и прилегла, сжавшись в комочек.

  

  Любава нашла в себе силы встать, когда скорбная телега въехала во двор. Долго смотрела на изуродованное лицо мужа, на Милаву, почерневшую и осунувшуюся после страшной ночи, потом повернулась к мужикам:

  

  - Костер готовьте, - с тем и ушла в дом, тяжело передвигая неподъемные ноги.

  

  Неждан, который на поиски не ходил, оставался хутор сторожить, бросился за нею:

  

  - Милаву-то за что?

  

  - Слышал, что колдун сказал, не отвяжется оборотень.

  

  - Что ж он ее в лесу с собой не забрал? - Неждан схватил Любаву за руку, с силой развернул к себе, - Отдай мне ее, вместе уйдем.

  

  - Не боишься? - Женщина недобро посмотрела на парня.

  

  - Мое дело, - тихо ответил Неждан, - Справлюсь.

  

  - На что она тебе, разума лишившаяся? Смотреть-то страшно.

  

  - Мое дело, - повторил Неждан, - Отдай.

  

  Любава покачала головой:

  

  - Нет, не получишь, за Кряжем пойдет, погибель от хутора отводить. А тебя велю в поруб посадить, если вмешаешься.

  

  - Всех на хуторе погубишь, и сыновей своих, и себя. Отдай Милаву, хозяйка. Отдай. Пока не поздно, - Неждан еще просил, но в голосе его услышала Любава угрозу.

  

  Взглянула в разноцветные недобрые глаза, произнесла медленно, сознавая, в чем обвиняет:

  

  - Не ты ли...- И отшатнулась от злобной ухмылки, исказившей лицо парня.

  

  - Отдай! Моя она!

  

  - Тать лесной, - схватившись за сердце, Любава привалилась к стене, - Мальцов-то за что? Идолище! Что ж ты ее ночью не увел? Забирай, вор, не будет вам ни радости, ни счастья.

  

  - С нами пойдешь, хозяйка, проводишь до леса, чтобы не тронул никто.

  

  Через три седьмицы вывел Неждан Милаву к Гнилому болоту. Она так и шла, без разума, молча, словно все равно было - куда и зачем. Ела и пила с ладони Неждана, как дитя. Не уследишь - в сторону уйдет да и потеряется. Любил ее Неждан ночами, только Милава не отвечала, лежала себе, глядя в небо.

  

  Через топи путь оказался нелегким, еле до избушки знакомой добрались. Встретила бабушка, увидела Милаву, только руками всплеснула. Увела женщину в домик, оборотню велела воды натаскать.

  

  Вечером, уложив Милаву на полати, выспросила бабка Неждана обо всем. Долго молчала, качая трясущейся седой головой:

  

  - Непраздна Милава-то, да не от тебя, внучек.

  

  Неждан так и вскинулся:

  

  - От Кряжа?

  

  - От него, милый. Что делать-то будешь? Девочка твоя что пичужка лесная, такой, видать, и останется, тут я тебе ничем помочь не смогу. А с дитем будущим что делать думаешь?

  

  - Вытрави, - скрипнул оборотень зубами.

  

  - Поздно, внучек, да и не занимаюсь я этим.

  

  - Мавкам отдам, когда родится, кикиморам, пусть там растет. А Милава потом моего родит.

  

  Родами Милава умерла. Как ни старалась бабка, как ни нашептывала над больной постелью, ушла Милава, не удержали. Вспомнил оборотень Любавино проклятье, поклялся за злые слова отомстить, да все времени не находилось. Доченька Милавы забот прибавила. Хотел ее сначала Неждан и взаправду в болото бросить, да взял на руки, взглянул в бессмысленные младенческие глазки и не смог. Растил как свою, на лето ходил в работники наниматься, чтобы обновок Травке купить. Травушка росла смышленая, ничего в ней от Кряжа не было, вся в Милаву пошла. Помогать стала бабке со временем, как немного подросла, - то ягодок набрать, то за квашней присмотреть, то в избушке прибрать. Лес ей домом стал, с каждым деревом она по утру здоровалась, каждому цветку кланялась. Хоть и не разрешал Неждан дочке на болото одной ходить, а все дите непослушное по своему делало. Накричать да наказать оборотень не мог. Каждый раз Милаву перед собой видел. Жил вдовцом, после любимой ни на одну молодку не загляделся, разбойничать по трактам забыл и думать. В полнолуние только уходил в лес, повыть немного в тоске на черное небо.

  

  К пятнадцати годам расцвела Травка дивным лесным цветком, грустить стала вечерами долгими, одинокими. Все бабушку расспрашивала, почему они втроем на болотах живут, из лесу никуда не ходят. Песни пела - без слов, одним голосом, как пташка лесная. Пойдет из дому в лес, сядет на поляне венок плести и поет. Сердился оборотень, запрещал одной уходить, да куда там, каждый раз подбиралась Травка все ближе и ближе к людскому жилью. Привыкла в лесу никого не бояться, как ее Неждан ни остерегал.

  

  Потому и не испугалась, когда вышли к ее заветной ягодной полянке двое молодых да здоровых парней...

  

  Неждан забеспокоился под вечер. Давно должна была Травушка вернуться, солнце садилось уже, а дочки как не было, так и нет. Вошла в сердце тупая игла страха, заметался Неждан по дому, куда себя деть не знал. Когда совсем стемнело, выскочил на крыльцо и бросился через топи в лес, на поиски.

  

  Нашел доченьку на поляне, изломанную, холодную. Долго смотрел в глаза, широко открытые, пустые. Полночи рыл руками могилу, рвал цветы и кидал их в сырую яму, чтобы Травушке было мягко лежать. Потом поднял лицо к небу и завыл. А как луна стала за лес опускаться, - переметнувшись, пустился в погоню по свежему следу.

  

  След вывел его к деревне. Солнце стояло уже высоко, испытывать судьбу оборотень не стал, схоронился за околицей, в подлеске. Люди были совсем близко, он чувствовал запах дыма, свежего хлеба, слышал человеческие голоса. Оборотень не боялся потерять насильников, он навсегда запомнил их запах - ни с чем не сравнимый запах похоти и крови. Просто надо было дождаться ночи, чтобы справить суд. Лезть в деревню днем, под колья и топоры, оборотень не собирался.

  

  Когда длинные тени накрыли ближние дома, затеплились огоньки в окнах, оборотень закрыл глаза, вспоминая дочь. Он никого не собирался щадить, все, вставшие на его пути, должны были умереть. Нетерпение сжигало его, он целый день караулил, но жажда крови убила осторожность. Еще не стемнело, когда волк решил, что настала пора идти. Длинным прыжком он выметнулся из зарослей и бросился к деревне. Оборотня мало беспокоил яростный лай собак из-за заборов, он готов был к смерти, но не раньше, чем свершится его месть.

  

  Первый след привел его к крайнему домику. Волк слышал негромкое кудахтанье в закрытом на ночь птичнике, женский смех во дворе. Двое обнимались у самой калитки - молодая девка и высокий красивый парень. Не раздумывая, оборотень перемахнул через невысокую ограду. Девка закричала, когда огромный серый зверь, миновав ее, с лету сбил парня наземь и рванул зубами за горло. Кровь ударила фонтаном, марая девичью поневу, заливая страшную седую морду оборотня, а он уже разворачивался, чтобы не дать девке убежать и поднять тревогу в деревне. В смертном ужасе увидела она окровавленные клыки, застонала, пытаясь прикрыть горло ладонями, не в силах сдвинуться с места. Волк легко повалил ее и ухватил зубами чуть ниже затылка, ломая позвонки. На заходившегося лаем цепного кобеля он даже не взглянул.

  

  Надо бы было уйти, спрятаться, выскакивали из домов люди, услышавшие крики, но остановиться оборотень не мог. Он летел по улице, мимо оторопевших людей, вперед, туда, куда вел второй след, такой отчетливый, такой ненавистный.

  

  Там тоже были люди, уже с рогатинами в руках, с топорами, с выломанными из оград кольями. Оборотень почувствовал среди них одного - того самого, второго, пахнувшего смертью. Нельзя было останавливаться ни на мгновение, поэтому волк не стал прыгать под удар, а метнулся низом, смыкая вершковые клыки у парня между ног. Оборотень слышал высокий дикий визг насильника, упавшего на землю в попытке оторвать от себя бешеного зверя, почувствовал страшные удары по голове, по телу, но только крепче сжал зубы, вгрызаясь в мягкое, исходящее кровью мясо...

  

  

  

  Труп огромного волка деревенские решили сжечь. Долго не разгоралось, а когда пламя вдруг с гудением рванулось вверх, многим показалось, что на вершине костра лежит тело мужчины. Но огонь тут же скрыл от посторонних глаз чужую тайну.

  

  

  

  СТАТЬ ДРАКОНОМ

  

  Я знал, что волшебник живет где-то здесь. Крестьяне из соседней деревушки никогда не называли этот крохотной лесок иначе, как Роща Колдуна. Подлесок сразу за оврагом переходил в непролазную чащу. Наверное, когда-то здесь росли березы, и девки приходили собирать по осени грибы, весело аукаясь в прозрачно-желтом лесу. Ныне черные сосны встали непроходимой стеной, пространство между ними заполонил колючий жесткий кустарник, так что я с трудом пробивал себе путь в зарослях. Он не был очень большим, этот лес, занимавший склоны невысокой сопки, но местные жители предпочитали обходить его стороной. Как я ни старался, но так и не смог узнать, чем опасно это место, крестьяне просто молчали и выразительно переглядывались за моей спиной. Видимо, поселившийся на вершине сопки колдун чем-то сильно напугал их в свое время.

  

  Мне пришлось оставить в деревне своего коня, и теперь я шел пешком. Ножны моего меча цеплялись за ветки, били меня по ногам, так что в конце концов я вынужден был снять перевязь и держать ее в руки. Сапоги скользили по валунам, скрытым под переплетением травы и кустарника, я взбирался наверх, проваливаясь и оскальзываясь в ямы между ними. Сотню раз я рисковал переломать ноги и остаться в этом проклятом лесу навсегда, ибо какой дурак пошел бы мне на выручку. Но подъем внезапно закончился, сосны расступились и я вышел на светлую и довольно большую поляну.

  

  Домик, стоявший у подножия каменного пальца, ничем не напоминал логово злого ведьмака, каким я его себе представлял. Скорее, он походил на теремок - большими окнами, затейливой резьбой наличников, задорным коньком на крыше. Крохотный ухоженный огородик, родник, обложенный белыми камешками, деревянный ковшик около него - все это совершенно не вязалось с мрачным колдовством и страшными сказками.

  

  На крыльце сидел человек - не старик с бородой до пояса, в черной хламиде и засаленном колпаке. Обычный человек, обычно одетый: кожаные охотничьи штаны, рубашка, короткие сапоги. И лицо было совершенно обычным, неприметное лицо, сотни таких лиц встречал я на дорогах и ни одного не запомнил.

  

  Колдун держал на коленях цаплю. Она распустила крыло, сидела смирно, словно понимая, что человек не причинит ей зла. Увидев меня, волшебник опустил ее на землю, и птица поковыляла куда-то за дом, припадая на покалеченную ногу.

  

  - Говорят, ты колдун? - мне было не по себе от оценивающего взгляда прищуренных глаз волшебника, но я преодолел страх и подошел ближе. - Я пришел к тебе за помощью.

  

  - Чего ты хочешь... рыцарь? - Колдун встал и оказалось, что мы почти одного роста, только он сутулился и поэтому казался ниже.

  

  Я глубоко вздохнул, взглянул на солнце, уходящее за вершину горы и ответил:

  

  - Я хочу стать Драконом.

  

  

  

  (- Ты мне не интересен, Колин. Ты - один из многих. Десятки рыцарей толкутся вокруг меня в замке, пишут глупые стихи, пробивают друг другу головы на турнирах, совершают никому не нужные подвиги. Вот недавно один притащил откуда-то голову убитого им великана. Зачем? Я не просила. Мне скучно, Колин. Все вы одинаково серы и гремите своими доспехами, считая их знаком своей избранности. А мне нужен один, единственный, особенный. Такой, которого я не смогла бы забыть никогда.

  

  Ах, эта Амалия, жестокосердная Амалия. Сколько из нас, рыцарей Тулема, сложило голову, совершая подвиги в ее честь. Но никому не удалось тронуть ее холодное сердце. И меня она прогнала прочь, как и многих до меня. Я долго думал, сидя в своем замке. Что я должен сделать, чтобы стать ее избранником? Убить великана? Найти самый прекрасный алмаз в мире? Пройти землю от края до края? Все это было, все это делали раньше другие. И я решил стать Драконом. Никто и никогда до меня не становился Драконом ради любви к прекрасной девушке. Я буду первым. Единственным. И я отправился искать того, кто поможет мне в этом. Поиски привели меня в Набель, эту глухую, Богом забытую провинцию Тулема. И именно здесь я услышал о Роще Колдуна.)

  

  

  

  - Стать Драконом... - Колдун замолчал и молчал так долго, что солнце успело скрыться за горой... На меня он не смотрел больше, казалось, что он вообще забыл о моем существовании. Наконец, он снова заговорил.

  

  - Это трудно, рыцарь, стать Драконом. Я не спрашиваю - зачем тебе это. Но уверен ли ты, что сможешь выполнить все, что будет необходимо?

  

  Я нашел в себе силы только кивнуть...

  

  

  

  Два дня провел я в доме колдуна. Два дня он молчал, читая какие-то пыльные старые фолианты. Я думаю, он очень не хотел мне помогать. Рыцарь и колдун - что могло у нас быть общего в этом мире?

  

  Наконец, он подошел ко мне. Это случилось ранним утром третьего дня. Я только что закончил упражнения с мечом и собирался немного порубиться с тенью, когда на мое разгоряченное плечо легла прохладная рука.

  

  - Я нашел рецепт, рыцарь. Готов ли ты услышать его?

  

  Я был готов на все... ради Амалии. И я выслушал колдуна.

  

  Сначала его условия показались мне глупыми и невыполнимыми. И чем больше я размышлял, тем глупее они мне казались. Я даже подумал, что колдун издевался надо мной. Я должен был принести ему жизнь человека, радость ребенка, счастье лучшего друга, память матери и надежду любимой.

  

  Я думал о требованиях колдуна, спускаясь вниз, в деревушку. Я думал о них, расплачиваясь за содержание своего жеребца. Я думал о них, глотая пыль из под колес проезжающих телег на дороге. Я бы мог убить - но это не означало принести колдуну чью-то жизнь. И в чем была радость ребенка? Как я мог забрать счастье у друга или присвоить память матери? Что могло быть надеждой для моей возлюбленной, но холодной Амалии? Воистину, требования колдуна были издевательством над здравым смыслом.

  

  

  

  Прошел месяц прежде, чем я понял, чего хотел от меня колдун - вечером пыльного, жаркого, июльского дня. К тому времени я проехал весь Тулем вдоль и поперек, обращался к ведунам и толкователям, но все без толку. Солнце уже клонилось за Гремский лес, известный на весь Тулем своими волколаками и ведьмами. Я прикидывал, далеко ли до ближайшего постоялого двора, когда заметил на обочине оборванного старика-нищего. Он расположился на камне, нагретом солнцем. В руках у него была черствая горбушка. Старик любовно оглаживал ее обгрызанные края, сдувал прилипшие табачные крошки, бормотал что-то негромко. Увидев меня, он улыбнулся беззубым ртом и снял потрепанную шляпу:

  

  - Удачи вам, господин рыцарь. Не подадите ли нищему медяк, а я помолюсь за вас.

  

  Я подъехал поближе:

  

  - Скажи мне, старик, что ты бормотал над этим черствым куском?

  

  - О, господин рыцарь. Я возносил хвалу Господу нашему. В этом куске хлеба - моя жизнь.

  

  Небо качнулось над моей головой. "В этом куске хлеба - моя жизнь" Вот оно, первое требование колдуна!

  

  Я наклонился с седла и вырвал хлеб из рук старика. Сначала он не понял, что произошло, но, когда я кинул горбушку в седельную сумку, заплакал и протянул ко мне дрожащие руки.

  

  - Отдайте, мой господин, отдайте. Я не ел весь день. Я умру на этой дороге от голода. Где мне взять сил, чтобы добраться до деревни. Неужели вы бросите меня умирать здесь, господин рыцарь?

  

  На мгновение в сердце моем шевельнулась жалость, но я быстро справился с ней. Старик прожил свою жизнь. Так или иначе, но смерть уже ждала его на дорогах прочь из Тулема - днем раньше, днем позже... Я шевельнул поводьями, и мой послушный Лорель понес меня прочь. Я еще слышал какое-то время жалобные вопли нищего за спиной, но потом все стихло. На Тулем опускалась ночь.

  

  

  

  Радость ребенка я нашел быстрее, в убогой крестянской деревушке недалеко от столицы. Девчушка лет пяти играла в крохотном садике с красивой куклой. Я удивился - откуда такая роскошь в крестьянской семье, но ее мать - молодая и статная женщина - развеяла мое недоумение.

  

  - Эту куклу подарил нашей дочке мой муж. Его забрали в солдаты месяц назад, мой господин. Что поделать - мы чужаки в этой деревне, приехали сюда издалека. Старейшины решили, что мой Ноель должен послужить королю. Перед отъездом Ноель съездил на ярмарку и купил дочке этот подарок. Когда теперь она увидит отца? Эта кукла - ее единственная радость, ведь теперь мы еле-еле сводим концы с концами.

  

  Я остановился в этом домике на ночлег. Утром, бросив на стол пару медяков, я ушел, крадучись, как вор, унося с собой куклу, одетую точь в точь, как принцесса Амалия. Я представлял, как будет плакать утром ребенок, сердце мое сжималось от стыда, но я утешал себя тем, что, став возлюбленным Амалии, разыщу эту женщину и верну ей стократ.

  

  

  

  Подъезжая к замку своего друга, я уже знал, что я должен делать. Полгода назад Керен овдовел. Его обожаемая жена умерла в родах, оставив своему мужу крохотное дитя, сына. Мне предстояло выкрасть этого ребенка и так, чтобы ни одна живая душа не заподозрила моего участия. Конечно, потеря ребенка была бы для Керена страшным горем. Но он был молод, красив, богат. Я не сомневался, что он еще найдет себе жену, которая нарожает ему наследников.

  

  Не буду рассказывать, как я подговорил одного смазливого продувного парня познакомиться с кормилицей из замка. Могу сказать только, что изрядное количество золотых монет перекочевало в его дырявые карманы. Я щедро оплачивал его свидания и молчание. Он не знал, глупец, что уже приговорен мной к смерти. Да и кто бы пожалел о его никчемной жизни.

  

  Несколько недель спустя, дождливой ночью, я мчался по дороге, прижимая к себе спящего ребенка, а в придорожной канаве остывали два трупа - кормилицу я тоже зарубил, чтобы она не проболталась о чем-либо. Впрочем, это был для нее наилучший выход. В подземельях замка Керена ее заставили бы сказать правду - кому и зачем она отнесла хозяйского младенца. Дуреха, потерявшая голову от любви, могла проболтаться под пыткой о своих свиданиях. А ниточка неминуемо привела бы ко мне. Я избавил их своим мечом от более страшных страданий.

  

  Ребенка я оставил у своего ловчего. Он был предан мне душой и телом, а его жена, моя молочная сестра, промолчала бы и под самой страшной пыткой. Впрочем, я не остановился бы и перед тем, чтобы убить их обоих, когда выполню все, что наметил. Мертвые умеют молчать лучше живых.

  

  

  

  Мать встретила меня с радостью - последний раз я был дома год назад, проводя время в столице, развлекаясь на турнирах и балах, страдая от неразделенной любви. Моя мать... как провинциально выглядела она по сравнению со столичными красавицами. Подумать только, она до сих пор носила траур по отцу, скончавшемуся десятилетие назад. И до сих пор хранила ему верность. Я вспоминал о столичных адъюльтерах накануне свадеб, о громких скандалах после полувека безупречного супружества, о подробностях незаконных связей. Моя мать еще была относительно молода, но никто не смог поколебать ее любви к умершему супругу. Смешная провинциальная преданность.

  

  Я провел дома неделю. Присматривался, приглядывался. В замке было много вещей, напоминавших об отце. Но трогательнее всего мать относилась к кольцу с изумрудом, которое отец надел на ее палец в день помолвки. С того времени прошло двадцать лет, кольцо буквально вросло в плоть - мать носила его, не снимая. Я как-то обмолвился, что хотел бы передать это кольцо своей невесте, но мать только покачала головой:

  

  - Оно уйдет со мной в могилу, сын мой. У нас много иных фамильных драгоценностей. А это - моя память о вашем батюшке.

  

  Завладеть этим кольцом стало моей навязчивой идеей. Видит Бог, я не желал смерти своей матушке. Но шли дни, и я все больше убеждался, что только с ее гибелью найду выход.

  

  Ожидание становилось невыносимым. Матушка отличалась завидным здоровьем, плюс сельский воздух и размеренный образ жизни. Я приучал себя к мысли, что мне придется поторопить ее уход, и однажды решился.

  

  К комнатам матери вела каменная лестница. Я старательно намазал перила салом - эта работа отняла у меня всего лишь несколько минут. После ужина я отослал горничную - сказав, что за прекрасную службу разрешаю ей повидаться с родными. Остальные слуги отправились ужинать в другое крыло замка, туда, где жила прислуга.

  

  Мать поднималась по лестнице - я ждал ее наверху. Она улыбалась мне, наверное, хотела пожелать тихих снов. Когда ее нога коснулась верхней ступени, я изо всей силы толкнул ее в грудь. Матушка взмахнула руками, подсвечник взлетел в воздух огненным цветком. Она еще попыталась уцепиться за перила, но пальцы соскользнули, и мать полетела вниз по лестнице. Когда я спустился к подножию, она была уже мертва - только на лице застыло изумление. Я вытер первой попавшейся тряпкой сало с перил, кинул ее в камин в обеденном зале и только после этого ушел к себе. Тело матери должен был найти не я, а кто-то из слуг.

  

  Меня не мучила совесть, ночь я провел без сна. Жизнь моей матери была скучна, а на небесах она воссоединилась с моим отцом. Так что я, конечно же, оказал ей услугу, избавив от долгого ожидания естественной смерти.

  

  Еще пять дней я ждал, пока мать похоронят в семейном склепе. И лишь на шестую ночь я пробрался туда, поднял крышку гроба и ножом отрубил палец с кольцом. До заветной цели оставался один шаг.

  

  

  

  Жизнь в столице шла своим чередом. Вокруг Амалии, как и прежде, увивались ухажеры. Дамы из свиты по-прежнему крутили романы со своими грумами. Принцесса встретила меня холодно - как встречала она всех, безнадежно в нее влюбленных. Но я уж знал - что я заберу из королевского замка. Слезы, которые прольет моя возлюбленная, узнав о потере, были для меня ничем. Я вознагражу ее своей любовью, когда стану драконом.

  

  Конечно, я был среди приглашенных на очередной бал в королевсом дворце. Как-никак, я был не последним рыцарем, а весть о смерти моей матушки еще не добралась до столицы. Если бы об этом узнали - мое появление на балу сочли бы неприличным и вызывающем. Но мне было все равно. Мне сжигало нетерпение, в костяной клетке моей груди билось сердце, пылающее любовью к принцессе Амалии.

  

  Когда в небе засияли фейерверки, я пробрался в заветный зимний сад Амалии. Там, в самом центре оранжереи, рос дивный куст черных роз. Насколько я знал, Амалия никогда не подпускала к нему садовников и слуг. Во всем Тулеме не было второго такого куста. Саженец привез для Амалии ее отец - несколько лет назад. Долгий поход на юг, множество приключений и схваток, принесших славу рыцарям нашего королевства. Украшенные шрамами, с богатой добычей возвратились они домой. Но не прошло и года, как странные и неизлечимые болезни стали косить участников знаменитого похода. Не избежал общей участи и отец Амалии, король Оливер. Нет, он не умер, но вот уже три года лежал прикованный к постели, и усилия лучших врачей Тулема не смогли вернуть ему сил и здоровья. Один из знахарей сказал, что до тех пор, пока у постели больного будет стоять одна черная роза с заветного куста, он будет жив и в здравом уме. Но если куст погибнет или перестанет цвести - король Оливер неминуемо впадет в слабоумие и будет умирать долго и мучительно.

  

  Надо ли говорить, что сад охранялся. Но что для рыцаря пара ленивых охранников, растолстевших на королевской службе. Их криков никто не услышал за грохотом шутих и римских свечей.

  

  Я вырвал розовый куст с корнем. С него сыпалась земля, пока я прятал куст под куртку. Мне удалось выбраться из замка незамеченным. Оставалось забрать у ловчего ребенка и ехать к колдуну.

  

  

  

  Огонь поглотил домик моего преданного слуги вместе с тремя телами - мне пришлось убить и дочь ловчего. Глупая девчонка вздумала поднять крик. Но жизни этих людей ничего не значили по сравнению с моей великой целью.

  

  До Набеля путь был неблизкий, а я понятия не имел, как обращаться с младенцем. Загоняя коня, я думал только о том, как привезти ребенка к колдуну живым. Если его жизнь был так уж важна.

  

  Оставляя Лореля в Набеле, я простился со своим верным жеребцом. Он несколько раз спасал мою честь на турнирах, мой боевой и прекрасно обученный конь, но у дракона есть крылья - я не нуждался больше в Лореле.

  

  Когда я добрался до вершины горы, ребенок Керена совсем затих в сумке за моими плечами. Три дня он изводил меня плачем, и я почувствовал облегчение, когда жалобный писк перестал терзать мои уши.

  

  Колдун сидел на крыльце - словно и не прошло с нашей последней встречи нескольких месяцев. Я был готов поклясться, что он вздрогнул, увидев меня.

  

  - Я пришел стать драконом, - сказал я ему и бросил на землю мешок со своей добычей. Потом снял сумку с ребенком.

  

  Младенцем колдун занялся в первую очередь. Тот был еще жив, хотя внешним видом напоминал мертвого. Я ожидал кровавого ритуала, но колдун напоил ребенка козьим молоком, завернул в теплую шкуру и оставил спать на собственной кровати. Лишь затем он вернулся во двор и поднял мешок.

  

  - Расскажи мне, рыцарь, как ты добыл все это.

  

  Я рассказал колдуну: о встрече с нищим, о девочке, получившей подарок от отца, о несчастной короткой любви моего друга, о верности моей матери, о славном походе короля Оливера. Моему рассказу позавидовали бы лучшие менестрели, но колдун молчал, только потемнело его лицо - или это просто вечер нарисовал на нем зловещие тени.

  

  - Что ж, рыцарь. Ты выполнил все условия. Жди здесь.

  

  Колдун ушел в дом, прихватив с собой мешок, а я опустился на ступени крыльца, поддавшись внезапной слабости. Цель была рядом, но я не ощущал радости, только какое-то гнетущее чувство потери овладело мной.

  

  Колдун вынес мне рог, из которого поднимался пар.

  

  - Выпей это, рыцарь.

  

  Я поднес рог к губам. Зелье пахло дешевым вином с северных виноградников Тулема. Да это и было вино, только что кипевшее на очаге.

  

  - Ты обманул меня, колдун! - я выхватил меч, меня переполнял гнев.

  

  Волшебник отступил на несколько шагов:

  

  - Зелье не подействует сразу. Ложись спать - я приготовлю для тебя постель тут, под звездами. Все свершится под утро.

  

  Я поверил ему. Горячее вино лишило меня сил. Я упал на сено, прикрытое шкурой огромного медведя и уснул, как убитый.

  

  

  

  Меня разбудило солнце. Потянувшись всем телом, я ощутил мощь своих мышц, закованных в золотистую чешую. Яркий блеск распахнувшихся крыльев на мгновение ослепил мои глаза. Я вскрикнул - из моей пасти вырвался огонь, дотла спаливший ближайший куст. Ярость и гордость испытывал я, поднявшись в воздух. Земля осталась внизу - с высоты я видел квадратики полей, коробочки домов, люди казались мне ничтожными муравьями. Мощные крылья несли меня над Тулемом в сторону столицы. Внезапно я почувствовал голод. Раздумий не было - я слетел вниз, моей первой жертвой стала перепуганная до смерти крестьянка. Я сломал ей хребет одним ударом лапы и пожрал ее тело, еще трепещущее в судорогах. Вкус человеческой крови придал мне сил. Я знал, что силен и прекрасен - я видел свое отражение в озерах и реках. Я знал, что подчиню своей власти весь Тулем, и жрецы воздвигнут мне кровавые жертвенники по всей стране. Я знал, что не остановлюсь ни перед чем - все было подвластно мне, первому Дракону.

  

  Рыцари - эта жалкая кучка закованных в железо идиотов - разбежались, когда я опустился на поле для турниров. Придворные дамы падали в обморок, кавалеры обмочили со страху свои атласные штаны. Я видел перед собой принцессу Амалию. Он побледела и дрожала от ужаса. Во мне вспыхнуло презрение. Эта ничтожная человеческая самка не могла утолить моей страсти, не могла дать мне настоящей любви. Ибо равным Дракону может быть только Дракон!

  

  Я уже готовился к тому, чтобы сжечь королевскую ложу со всеми, кто там находился, когда в крыло мне вонзилось копье. Я повернул голову. Я узнал рыцаря, готового выйти со мной на смертный бой. Это был Керен, мой лучший друг Керен.

  

  Я развернулся к нему всем своим телом и зашипел.

  

  

  

  Запели трубы и боевые рога. Над королевской ложей взлетело знамя Тулема. Начиналось самое интересное. Впереди нас ждала госпожа Неизвестность.

  

  

 

Высказаться?

© Нейман Геннадий