МНЕ ОТМСТИТСЯ, И АЗ ВОЗДАМ.

 

Я лежу на узком диване в своей гостинке, пропахшей кислыми бычками дешевых сигарет, истлевшими носками, потом и затхлой пылью. Я лежу на диване, вытянувшись на его узких костях, как галстук-селедка. Чихаю, чихаю, чихаю приступами, без остановки. Меня кума-а-а-а-ри-и-ит...
Из носа, как из прохудившегося крана, непрерывными струйками текут водянистые, едкие сопли, которые разъедают губы и руки. Я заибался высмаркиваться, вытираю их рукавом. Встать и слить их в облупленную раковину я уже просто не в силах. Я не могу ходить. Мои ноги превратились в желе и трясутся, как белье на веревке. Я ничего не хочу, кроме одного: мне нужен порох. Белый. Гер, герыч, герик, ге-ро-ин. Мне в хуй не вперся бычий торч, мне надо просто прийти в себя: почувствовать свои руки, ноги, высохнуть от этого ледяного, липкого пота, навести резкость на глаза, увидеть цвет дня и вдохнуть запах ночи.
Я не человек. Я - ухо. Я огромное акустическое ухо, настроенное на уличную волну. Мне в хуй не вперлись ваши лазерные песнопения! Я жду "Тойоту-Короллу" с прогоревшим глушаком и стертыми до железного визга, тормозными колодками. На этой консервочке должен приехать Малой и привезти мне лекарство.
Я лежу на диване. Напротив - иллюминатор телевизора. Суетливо скользит реклама. Я ненавижу этого бобра, который чистит свои мультипликационные зубы зеленой пастой. А потом грызет дерево. Грызет и чистит, чистит и грызет. А по мокрой озерной волне, на белой яхте к бобру плывут два пидора, чтоб восхититься его зубами и разведать секрет их прочности. "Чем ты, бобер, полируешь свои точилки? Ого, какие зубы!" А-а-а... Меня кумарит эта реклама! Заткнитесь! Заварите свои липкие, пидорские улыбки! Мне противны ваши розовые, рыхлые морды! Мне омерзителен бобер! И главное - вот это летнее, зелено-синее, холодное озеро. Я не наркоман. Я - больной. Я - очень больной человек. Я псих. У меня фобия: отвращение к воде.
Уже не помню, когда я в последний раз чистил зубы? Вода кажется мне холодной, липкой, далекой субстанцией, отдельной от меня вообще. Вода мне неприятна точно так же, как здоровому человеку неприятна и мерзка студеная болотная жижа. Я ощущаю свою кожу, как одежду и, когда на нее попадает вода, моя кожа становится такой же мерзкой, как мокрая кофта. Вязаная, тяжелая, мокрая кофта, прилипшая к голому телу. Я не мою руки потому, что у меня на пальцах - трикотажные перчатки. Я не могу их снять. Поэтому стараюсь держать руки сухими - подальше от воды.
Я не хочу есть, не хочу курить. Дым першит горло и, раздирает его сухим, удушающим кашлем. Я могу есть и курить только, когда я здоров: от лекарства - до лекарства. Тогда я ем. Я превращаюсь в муху и ем сладкое. Наверно организм нуждается в сахаре, и я загружаю его в себя вместе с конфетами, плюшками, шоколадными плитками... Только мороженое я не люблю: в нем слишком много воды.
Помню, я ел мороженое, когда не кололся, когда еще только нюхал гер... Как много я мог сделать в то время в своем обнюханном состоянии: работать по 24 часа в сутки, песдеть, успевать везде и ко всем. Весело блевать, свесившись из своей машины, на тротуары ночных улиц. Приоткрыв дверь - опорожнять кишечник под сочувственные взгляды уличных проституток...
Потом, гер, пропущенный через ноздри, перестал вшторивать и я начал задвигать его по венам. Той трассы, что за раз засасывала только одна моя ноздря - мне поначалу хватало на 3 раза, чтобы вмазаться. Убиться так, чтоб пропоносило...
... Когда это было? Зачем я вспомнил о тех трассах из своей прошлой жизни? Рыхлых, жирных, белых, длинных трассах, которыми с таким дешевым понтом - угощал своих товарищей-друзей, все встречных- поперечных чаек, которые...Каждый из них в свое время успел слить меня ментам, стремающим стада "наркозависимых" по одному лишь виду ручек, запортаченных грязными иглами.
Под угрозой трехсуточного заключения в аквариум на КПЗ сломается любой, даже самый "правильный наркоман". Хых, "правильный", бля... Нет правильных среди шакалов-шизофреников, готовых слить кого и что угодно за куцую дорожку бодяжного гера. И я не держу зла на тех, кто сдал меня. Я бы тоже не выдержал, хуйли песдеть?! Я бы не выдержал и слил ВСЕХ! ВСЕХ, о ком бы ни спросили меня мусора! Если б они закрыли меня в четырех стенах на трое суток, а потом показали ложку с чистым, прозрачным, как змеиный яд, раствором.
Я знаю девку-наркоманку. Она училась вместе со мной в институте. Была красивой, гордой, умной стервой эта девка. И у меня срывало крышу, только от единой мысли, что ее может коснуться кто-нибудь другой, кроме меня. Дурак, я ревновал ее без всякого на это права. Она любила не меня... Сейчас - за пол дорожки бодяжного, сырого гера, смешанного с нифелями, которые всплывают в ложке трухлявыми, сопливыми осадками и забивают даже вату на игле - готова сняться и ебаться с кем и с чем попало. Я видел фотографию, на которой она отсасывала собаке. Жирному кобелю-ротвейлеру, на какой-то зафакстроченной банухе у братков. Никогда не забуду масляные, черные, безумные глаза и фиолетовый язык, текущий похотливыми слюнями этого четвероногого чудовища, которому отсасывает человек. Человек, которого гер превратил в животное. Трусливое, больное, жадное до пороха животное.
Меня тошнит, и я ползу до унитаза. На бумажных коленях, закидываю голову в очко и блюю. Скелет, оставшийся от моего истлевшего тела, пульсирует и давит из пустого желудка не рвоту, но одну зеленую слизь. Я давлюсь этой мокротой, размазываю по губам и плачу. Мне нужен ге-е-е-е-ер!!!
Телефон! Звонит телефон! Скорей, скорей в комнату, к аппарату! Ноги не гнутся, и я падаю, ползу, хватаю трубку:
- Ало, ало! Кто это?!
- Сережа, так ты, оказывается дома?
Это - мама... Блядский в рот! Ну, нахуя же мне звонить?! Что вам всем от меня нужно?! Вы же не можете помочь! Идите на-а-а-ху-у-й! Я зажмуриваю глаза, мой рот корчится в спазмах:
- Мама... я сплю... я устал... я сам тебе перезвоню!
Кидаю трубку. Мне похуй, что ты обо мне подумаешь и скажешь, мама! Я вас не трогаю, я живу один, мне никто, слышишь, НИКТО не нужен, не надо мне звонить! Не-на-до!
Я ползаю по ковру, зажав рейсфедер в своих мокрых, дрожащих, грязных пальцах. Я ищу кропали. Микроскопические крошки гера, который когда-то так щедро просыпался на пол со стола. В глазах рябит, роятся черные мухи - пыль, запорошившая зрачки и перекрасившая мой разноцветный мир в черно-белый негатив. Волосы слиплись на лбу и холодные капли пота стекают по вискам. Я очень слаб, у меня нет сил даже на то, чтоб отодвинуть кресло. Я знаю, что под ним ничего не найду. Я уже не однажды шарился там в прошлый, в позапрошлый, в позапозапрошлый раз... И все равно, я опять подпираю своими костями это поганое, тяжелое кресло и сдвигаю его в сторону с того черного квадрата на полу, к которому оно так прочно приросло. Своим глазам я не верю, поэтому, миллиметр за миллиметром оглаживаю, ощупываю линолеум нервными, чувствительными пальцами. Крупинка, еще одна. Мне похуй цвет, каждую найденную на полу крошку я пробую на вкус. Я жду, когда мой напряженный, воспаленный ищущий язык нащупает горечь. И я лижу свои пыльные, грязные пальцы, нашарившие на полу твердые крошки грязи. Я ослеплен своей безумной надеждой.
Неужели?! Нашел?! Слишком маленькая, микроскопическая крошечка. Я не дышу - боюсь неосторожным движением выронить ее из клюва рейсфедера, потерять свое сокровище. Я не уверен в скользких, потных пальцах, в дрожь зажавших инструмент и подставляю ладонь. Заплетаясь ногами, несу на кухню и бережно опускаю найденный кропалик в ложку. Мало. Этого будет мало. Нужно, как минимум, еще штук 10 таких кусочков, чтобы они немного подлечили меня. Возвращаюсь в комнату и снова ползаю по полу, перебирая каждую ворсинку на ковре и вылизывая языком линолеум своей гостинки...
Мертвый телефон. Может быть, его опять отключили и Малой, с утра уехавший с моим баблом за героином, просто не может мне дозво... Гудит. Работает.
- Ало, девушка, Сорок седьмая, милая, я понимаю, что уже заибал и тебя, и Двадцать пятую, и вообще всю вашу пейджинговую контору. Но вы точно уверены, что номер 88-54 не доступен? Точно? Тогда передайте для номера 45-64...Тоже не доступен? А кто же тогда, блять, доступен?! ... Нет, извините, подождите... Бля! Сцука! Опять бросила трубку...
"Меня сейчас нет дома. Оставьте свою мессагу - я перезвоню". (Перезвонишь ты, как же! Урод, сцука, Малой, пидор! Интересно, сколько гудков-сообщений у него уже набралось? Один... два... Два?! Час назад было десять!)
- Слышь, Малой! Малой, я же знаю, что ты - дома! Слышь, возьми трубку, Малой! Это я - Серега. Малой!! Срочно! Слышь, СРОЧНО позвони мне!!!
Сцу-ука-а-а! Дома он, пидор, не хочет брать трубку! Взял на мое бабло гер, сам полечился, а мне - сосать?! Знает же, пидор, что я отдал ему последнее!
Этого кропалика мне не хватит, чтобы раскумариться. Все накопленные ватки я уже давным-давно выпарил и отжал... Ватки-петушки-курочки-завертончики, через которые - намотанные на иглу - с ложки фильтруется в баян-гармошечку раствор. Где же они - ватки? Может быть, еще раз запарить их, вместе с найденным на полу кропаликом?
Выбираю в машинку этот забодяженный, левый раствор, капаю с иглы на кисть - попробовать на горечь-крепость забуторенную жидкость. Еле-еле горчит. Почти не слышно. Почти голимая вода... и по вкусу, и по цвету. И даже добавить нечего: нет ни супрастина, ни... ничего нет...
Теперь - найти вену. Какой же геморрой с этим вляпыванием! С этим герычем заибанным! Сначала найти бабло, потом - найти барыгу, после - найти где можно быстро заварить и раскумариться, и главное - найти вену! Из всех этих хует - самое кумарное - найти свободную, живую вену и попасть в нее!
Ладно, попробую сюда... игла тупая, сцука - не проткнет. Хотя, острая игла - тоже хуеово: может пробить вену навылет... Если же загнать раствор не в трубу, а под кожу, будет такой песдец!!!
Не, вот... пошел контроль: тонкий, кучерявый ручеек крови вонзается в шприц. Есть контакт. Гоню его, придавливая поршнем, обратно в вену, вместе с забуторенным раствором. Мои глаза, уши, язык - все внутри. Я прислушиваюсь к себе. Я жду. Ни.че.во. Никаких ощущений. Вода. Голимая вода. Я вляпался водой...
Телефон! Звонит!
- Ало, ало!!!
- Серый, слышь чо...
- Малой! Родной ты мой! Ты где?! Ты что не едешь?
Я хочу спросить его: ВЗЯЛ? Но боюсь спугнуть, сглазить. Закусываю губы и - на удачу - скрещиваю пальцы. От нетерпения трясу ими возле трубы.
- Серега, прикинь, этого пидора - барыги нету дома. Я его возле подъезда прождал два часа. Потом поехал еще пару адресов пробил - везде голяк. Все - на шкуроходе. Ни у кого ничего нет... Говорят, завтра будет.
- А-а-а! Малой... я же не доживу до завтра...
- Не песди. Раньше-то доживал. Ни хуя с тобой не сделается. Я завтра по утру эту тему опять пробивать буду. Может, чего-нибудь вымучу.
- Малой! Сцука! Я ж тебя всегда выручал... (надо ему на гниль надавить) Я ж на тебя понадеялся! Если б я знал, что ты весь день по порожнякам просуетишься, я бы сам взял!
- Не песди. Где б ты взял?! Я же тебе говорю: весь город сейчас на шкуроходе. После того, как мусора хачиковскую тему накрыли - у всех голь. Если не веришь - я тебе щас обратно твое бабло привезу и - ебись ты дальше, нахуй, в одного! Беспезды... Я уже заибался перед тобой отмазываться, как перед наставником ударной группы! Лежит он дома, как тюлень пляжный, а я тут по всему городу круголи нарезаю. Хуево ему, видишь... а кому щас лехко?
Не. Не песдит Малой... Хотя, с другой стороны, кто его знает - хуя мутного?
- Во сколько ты завтра появишься?
- Не знаю... Как только - так сразу.
Ну вот и все... Впереди - ночь. От ужаса у меня леденеет скальп. Опять ночь без сна. В оглушающей, давящей, как душный пресс, тишине гостиной клетки 12-ти кв.м. С задротным кино по ТВ кабелю. С обсосными вампирами и рекламными паузами каждые 15 минут. Рекламными паузами, тянущимися по полчаса. Полчаса на перечисление всех городских блядских фирм "досуга", питающих это кабельное ТиВи. С их шлюхами, поголовно сидящими на винте и мульке... А-а-а-а!!!
Мне холодно, я тяну на себя одеяло. Нет, делаю усилие-насилие над своими ватными, вибрирующими ногами и бреду к шкафу. Достаю оттуда свою дубленку. Я знаю, почему меня морозит, и стараюсь подготовиться к неизбежному кошмару, который неумолимо надвигается на меня, струясь по венам. Я чувствую, что тот грязный, заплесневелый раствор, что я вогнал в свою кровеносную систему, не только не подлечит меня... Сейчас он - не по-детски - тряханет меня изо всех сил.
Я гружусь на диван и наворачиваю на себя одеяло, дубленку, зарываясь с головой в эту берлогу. Холодно, холодно... начинает потрясывать. Поджимаю колени к подбородку. Шерстяные носки на ногах нисколько не греют. Меня уже колотит от пронзительного холода, который судорогами сводит и карежит мое тело. Зубы лупятся, молотятся, гремят, как поезд, сорвавшийся с тормозов и летящий под откос. Руки - подмышки... руки - в пах. Нечем дышать. На миг выныриваю сухими губами из вороха одежды и одеял - глоток воздуха и - обратно. Хочу пить! Почему я забыл набрать в стакан воды?! Ко!Ло!Тит! Ме-ня-ко-ло-тит! ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы...
10 минут, 15 минут. В прошлый раз конкретно трясло в течение 25 минут... Пульс - тонкой, злой иголочкой агонизирует в бешеном ритме будильника, сорвавшегося со всех катушек! За-жму-ри-ва-ю-гла-за...
Я спускаюсь по обшарпанным бетонным ступеням грязной лестницы в темный подвал. Как темно. Хватаюсь рукой за влажную, склизкую стену. Ладонь скользит по ней, как по теплым соплям. Зачем я иду в этот подвал? Такое чувство, что я должен встретиться здесь с кем-то... Кто-то ждет меня в этом подвале, и я иду к нему. Чиркаю зажигалкой и в ужасе отшатываюсь от стены, за которую только что держался: прямо из нее на меня смотрят огромные глазницы. Безумно-спокойные, подернутые розовой сеточкой капилляров - молочно-сизые глазницы без ресниц и бровей. Глубокие, черные омуты зрачков - бесконечные, бездонные колодцы, затягивающие в свои воронки - внимательно и напряженно следят за каждым моим движением. Я вжимаюсь в угол, руками пытаясь закрыться от безумного взгляда всевидящих глазниц. Зажигалка падает на пол, и я проваливаюсь в тяжелый, давящий мрак. Кто-то, осторожно ощупывая, дотрагивается до моего лица холодными, влажными, мохнатыми коготками... струится по ногам... А-а!!!
Я в ужасе, вырываюсь, выныриваю из болта своих кошмаров, которые снятся мне каждую кумарную ночь. Я мокрый. С меня течет пот, сопли, слюни, которые намочили подушку. Из моей задницы сочится вода... С меня течет. Я - наркоман. Я сижу на гере. Поэтому, у меня - недержание жидкостей в организме и они сочатся из всех дыр моего тела. Мой желудок пуст. Только поэтому из жопы льется не говно, а вода. Я лежу на узком диване, в луже собственного сока...
За окном ветер полощет в серой, утренней мороси, черные листья сентября. "Последняя осень..."
Вспоминаю кино-эпопею "Великая отечественная": гремит колокольный набат и на экране, из огня встают кровавые цифры "1941". Для меня же безумным огнем полыхают титры другого летоисчисления - из пламени восстает имя нынешнего года: "2001". Этот страшный год... Самый страшный год в моей жизни...
Господи. Господи! Что же мне попросить у тебя? (героин, героин, героин, чупс, дорожку, трассу) ...Не могу я. Нет у меня права обращаться к Тебе, просить Тебя. Не могу я пятнать святые одежды Твои своими грязными желаниями шакала и червя... Господи! Освободи меня, забери меня к себе... Господи...
Телефон!
- Да! Ало!
- Слышь, Серый, давай, подъезжай.
- Малой?!
- Да, все нормально. Взял. Подъезжай, давай.
- Малой, ты охуел, что ли? Как я подъеду? Малой, я же ходить не могу... Малой...Ты ж говорил - сам приедешь...ты чо...
- Ну, я хуй знает... Ко мне сегодня должен прийти мастер телефонный. И еще щас Леший должен звонить из района. Понимаешь, в общем, что я тебе говорю?
- Малой... я не смогу.
- Серый, ты заибал. Давай, короче, не разводи сопли, подваливай наскоряк. Всё!
Я знаю, что могу уговорить Малого подъехать. Но - не уверен, что он появится у меня в течение ближайших 2-х - 5-ти - 10-ти часов. Сидеть на подоконнике, приклеившись лицом к стеклу и молиться на каждый автомобиль, мелькающий среди деревьев?
Я отлепляю от пролежней дивана свое деревянное, мокрое. Мысль о скором избавлении от ломки, гонит меня на выход. Тыкаюсь в первые, попавшие в поле зрения, ботинки без шнурков, срываю с вешалки куртку... Выхожу на улицу. Как давно я не был на улице... всю жизнь. Листья трутся на деревьях, скрежеща желтой чешуей о ветки. Как быстро проскользнули весна и лето. Я ни разу не был на море. Ни разу. Уже два года. А скоро зима... грязное марево пара из канализационных люков, птичье дерьмо и ржавая, собачья моча на грязном снегу...
- Слышь, братан, подбросишь до Н-ской?
- Сколько дашь?
- Не понтуйся. Назови цифру. ("братан"- кошелек, бля, сцука, заебанный!)
- Полтинник. Пойдет?
- Иди на хуй. (Я не жлоб. Нет у меня полтинника...)
- Хорошо. А тридцатку дашь?
- Поехали.
- Ты уж лучче сразу мне бабки давай. А-то, знаю я... меня уже не раз наёбывали...
- На, не щекотись.
Малой... сцука... Что же ты меня про лифт не предупредил?! Я ж к тебе на 8-ой этаж еле дополз...
- Гыыы, не песди! Дополз же! Хуй ево знает, чо с лифтом... Вчера, в роде, работал.
- Сколько взял? Грамм?
- Да ну, нах! Какой грамм, ты чо? Токо половину. И ту еле как удалось вырулить. Цены взлетели, барыги совсем поохуевали. Ты ж понимаешь ситуацию... А, что я твою консерву из окна не видел? Ты что - на тачке?
- Говорю ж тебе - хуёво мне. Не рулить, не двигаться не могу. Малой, ну, быстрее же, быстрее!
- Го-го-го, да ладно! Вижу, что у тебя уже клешни дрожат. Чо, совсем хуёво? Сколько сыпать?
- Хуйли ты спрашиваешь...
- С супрастином?
- А есть?!
- ...Ладно, дам одну, чтоб не песдел в другой раз... Сам сможешь или тебя вляпать?
- Не, сам уже не смогу. Помоги, Малой. Да хватит уже его кипятить, выпаришь все! Давай, давай, скорей... Ничо, хоть, гер?
- ...Да-а, хуйня. Бодяженный. А хуйли, лучше-то все равно нет... Да, не трясись ты так! Мешаешь! Руку зажми... щас подлечишься.
Вот ведь сцука, уже, значит, и себе отсыпал и для меня разбодяжил...
- Ну, как, Серый, подраскумаривает?
Я закрываю глаза и начинаю чувствовать. Дрожь растворяется в дымке спокойствия. Спокойствие и нежность окутывают меня. Наливаются и тяжелеют ноги. Я медленно отваливаюсь на спинку кресла. Покой. Мне тепло. Мне уже хорошо...
Блядь!!! Словно кто-то, вдруг, саданул меня по пояснице битой. А! Блядь! Опять такая же хуйня!
- Малой! Чо за хуйня?!
- Серый? Серега! Ты чо? Тебя тряхонуло, что ли? С хуя?
- Чего ты в гер набуторил? С чем ты его разбодяжил?! У меня рожа полыхает! А!!!
- Погоди, погоди, Серый! Тебе догнаться надо! Если тот - грязным был...я щас...зажми руку!
- Дывый быстрыййы, - сквозь зубы скулю я от боли: в мою спину вбивается раскаленный кол!
...Мама... я обещал тебе перезвонить... Какая ты молодая...красивая, ма...ма...
"А сейчас Сереженька нам прочитает стихи!"
- Серёнь, ты почитаешь стихи бабуле с дедушкой? Смотри, папа сейчас тебя фотографировать будет - шепчет мама и легко приподняв, ставит меня -четырехлетнего, светлоголового, по воробьиному нахохлившегося, мальчика на стул. Конечно же, я прочитаю вам стихи! Ведь, я люблю эти стихи, потому что в них говорится про моих маму и папу. Я улыбаюсь и кричу:
- Солнце - желтое! Море - синее! Папа - сильный! Мама - красивая!