Добрая тетка, вот ты кто.

Но давайте-ка обо всем по порядку.
Сижу это я на камне, большом таком, мы на нем загорали по утрам, а тут я сижу днем и откровенно жарюсь на солнце спросонья, что, кстати, вредно. Но мне все равно, я еще маленькая и ничего на знаю пока о раковых опухолях, полученных путем непрерывного использования южного солнца в личных целях.

Я сижу и жду – меня специально для этого посадили на камень, а сами ушли в соседний пансионат за пивом. Так и сказали – должна вот прям на этом месте появиться такая баба, Женей зовут, скажет – из Харькова, спросит кого из наших – отвечай: ушли за пивом, для нее же, для Жени, в конечном итоге. Праздник встречи старых Крымских корешей, мол.

Я, честно говоря, даже не поинтересовалась, как энта баба выглядит, а если б поинтересовалась, сказали бы – ты ее сразу узнаешь.

Случилось – пришла такая девушка, в возрасте примерно лет тридцати пяти, и спрашивает по именам ушедших. Отвечаю: вы Женя? Да, говорит… Из Харькова, опять же. Прекрасно, говорю, проходите на полянку, располагайтесь, щас придут. А сама изучаю непомерные мускулы ея. В основном на ногах. Одета в рубашку, шорты и рюкзак. Волосы длинные, рыжие, густые, у меня таких нет. Лицо непонятное. То ли веснушки на нем юношеские, то ли морщины старческие. Но улыбается. Сама большая такая, широкоплечая, грудастая, но рюкзак все равно больше. Хороший такой, станковый, если б я только могла предположить, что в нем спрятано – не найти тогда пределов моему восхищению. Некоторые люди, чтоб такое перевезти, трейлеры покупают, а у тебя все в одной суме. Палатка, три котелка (для супа, для чая и для пирогов с яблоками – очень уж ты любила в курортных условиях бодяжить Шарлотку), одеяла, теплая одежда и еды на весь срок пребывания. Консервы там, яблоки, опять же. Кроме того, набор увлажняющих кремов и маникюрный. Тяжело, но ты сильная.

Пришли они, с пивом которые.
А надо сказать, контингент их из года в год меняться не уставал. И то понятно: Крым – место большое, территориально приемлемое для любого количества народу, вариант коммунизма - места всем хватит, пусть даже планета Земля при этом сто раз страдает от перенаселения. И каждый норовит одногруппника, братца там, или подружку в следующем году взять с собою в эту мекку.

Короче говоря, кто именно привел, и вообще, как появился в нашей компании Алеша, никто не помнит. Помнят только, что был он младше «ветеранов» намного, а, следовательно, почти мой ровесник. Внешне неказист, и даже на красоту души претендовал не особенно. Потому как не разговаривал со мной, а болтал без умолку с ветеранами. Мне –то было все равно, очень уж далекий оказался человек от меня, но пишу ради факта – был таковой. И присутствие его не замедлит сказаться годика через три, когда я, как раз, и увижу этот твой, Женька, согнутый в плаче торс на дне палатки.
Но это все потом, а пока я сижу все на том же камешке, солнце теребит мне лицо и я нюхаю разнообразные древесные испарения, давно и надолго наполнившие местность, а ты сидишь рядом и изучаешь горизонт, но не морской, а другой, дорожный. Через время на нем появляются три пошатывающиеся фигуры, ты вздрагиваешь, а еще через минуты полторы эти фигуры оказываются уже на обрыве, неподалеку от которого лагерь (наш). Ты успеваешь снять рюкзак - разве что, и летишь грузно в их обьятия, крича от восторга. То есть обнимают – то тебя двое, третий – Алеша, стоит в сторонке, смотрит, улыбается – дама какая, незнакомая.

Ты тоже смотришь – мальчик с виду как мальчик, ну, лет эдак на десять-двенадцать младше…Но кроме тебя этого никто не ведает. Пока.

Удачное место – обрыв. Хорошо всех созерцать – как идут, сверху – как будто медленно плетутся, сначала туда (в магазин), потом обратно, в лагерь, даже выражения лиц прочитываются. И физии ваши, смеющиеся, когда вы на следующий день (или дня через два) шли за хлебом с Алешей, взявшись за руки нежно… Или, может быть, за вином.

А работала ты в то время учителем музыки. Кажется, в средней школе. В табелях тогда писали «музыка», а в дневниках – «пение». Странно, да?

Говорили (было кому говорить), что вроде какой-то там «муж» у тебя когда-то был, да сплыл, или это ты его сплыла, неважно… Те, кому было что констатировать, вроде как спрашивали себя: «Чего это она так? Все-таки возраст… Уже – есть муж, нет мужа, а пора…». В смысле что пора кого-нибудь родить. Говорили они это всегда тихо, на берегу, как бы отдавая себе отчет в непричастности – догадывались, что, мол, не их это дело. Но продолжали задавать немые вопросы.

Молодняк побаивался. Приехал Некто, лет, кажется, девятнадцати-двадцати, и ну загорать… А пляж был, естественно, нудистский. То есть для нас это тогда было вполне естественно – мы же «хиппи», свободные от предрассудков люди в бисере на голое тело, и даже нашу это полуобщину ты, Женька, как-то окрестила «вольные либертарии». От слова «либерти», что значит «свобода».

Некто лежит себе и адаптируется к условиям нудизма медленно – то есть лицом вниз.
И в этот момент с небес спускается большой и грузный, медленно качающий желтоватыми от загара грудями рыжий ангел в белом полотенце, оное на ходу срывающий. С разбегу, как бы не заметив новое , лежащее на гальке кверху попой существо, нарушает водный покой, в брызгах выглядит еще более по-домашнему…

Окончив омовение, ложишься рядышком с существом, также кверху кустодиевскими ягодицами без белых следов, и водичка не вытертая бликует на солнце. Лежишь секунду, после чего делается резкое движение локтем вправо, и тело переворачивается как бы спонтанно, доли мгновения лежит спиной на дернувшемся слегка позвоночнике бедолаги, сверкнув растекшимся бюстом. И вновь перелетаешь потом на гальку, уже по другую сторону несчастного… Со смехом вскакиваешь, накидываешь то самое полотенце и бежишь вверх, в лагерь, к Алеше, к кому же еще.

Как же звали-то шокированного? Андрей, по-моему…
Он поднимается через пару минут, смотрит на меня, свидетеля, округлившимися глазами, покачивает коротко стриженной головой, как бы претендуя на понимание. «Странная она какая-то… Что ей от меня нужно-то?».

Улыбаюсь глупой бабской улыбкой, показывая желтые зубы(стесняюсь): не зна-аю… Смеюсь. Существо в растерянности. Кажется, он думает: куда я попал?
За обедом Женька у него интересуется: ты что, обиделся на меня, что ли? Я ж просто тебя хотела немного охладить…Провентилировать. Жарко на пляже.

Неловкое молчание. Неловкий эпизод… Просто вспомнилось.

И вот тогда, в последний раз нашей с тобой встречи, ты приехала в огромной цветастой юбке до пят, изрядно растолстев и приобрев сероватый оттенок когда-то огненной шевелюры, прошло две недели твоего присутствия, все уже успели насмотреться на твою новую молодую семью из одного, совсем маленького человека, носимого на пляж в корзинке для цветов…

И зачем ты тогда напилась так? Хотя что уж сейчас… Это уже произошло.

Я всегда говорю себе теперь: это УЖЕ случилось. Ничего не изменить. Говорю себе это не только касательно когдато-шнего попадания в лужу или глупой ссоры с кем-либо, а и вообще всего.

Я вспоминаю: наверху, далеко в скалах ты нашла заброшенный дом. Самый настоящий , с заколоченными когда-то окнами и дверьми (часть гвоздей необратимо сгнила и вы легко отодрали доски и проникли внутрь, и в нос вам ударил запах плесени, пыли и испорченных продуктов). Пройдя в комнату, обнаружили старый шкаф с одеждой. Мода шестидесятых. Семидесятых.

Ты не стала трогать шмотки, ветхие до полной потери надежд. Тридцатилетняя давность.

Там же валялось жуткое количество обуви, а моде свойственно повторяться, как мы знаем. Женские туфли на платформе, босоножки, сапоги, все на свете. В отличном состоянии. Погрузив все это в рюкзак и захватив с собой старые, антиквариат, керосинку и мраморную шкатулку, с визгом кинулась в лагерь…

Туфли не подошли ни одному человеку. Они были тридцать четвертого размера. Их купили еще до акселерации.
Впрочем, обида подобного рода весьма свойственна человеку, привыкшему всегда и всем предлагать разнообразную помощь.

Девочки вежливо отказывались мерить туфли, ссылаясь на распухшие от жары пятки. Это-то, видно, и послужило причиной.

Ты закричала « пошли – ка по побережью, вчера тут какие-то толстолобики с шампанским приезжали, айда сдавать пустые бутылки. Винчика хочется!!! Красненького! Из бочки!!!»

В предыдущие моменты ты зарекомендовала себя как человек, мягко говоря, непьющий. Некурящий. К тому же женщина. Будущая мать…

Вечер тек тихо, обыкновенно, мужики шуршали поленьями, стояло потрескивание и звон посуды, переговаривались шепотом, чтоб не разбудить детей. Бренчали на музыкальных инструментах.

Посреди этого благополучия ты встаешь на колени, близко к костру, и визжишь истерически «вы что, все тут так думаете??? Какого лешего вы все так думаете? Что я соблазнила молоденького мальчика??? Что я его в оборот, вроде как… А мне между прочим! (многозначительная пауза) А мне, между прочим, двадцать семь ле-ет!!! (Женя, тебе тогда было тридцать восемь с лишним)».

И в этот момент, не поднимаясь с коленей, двумя своими круглыми кулаками в разные стороны тащишь лацканы марлевой ковбойки. Стеклянные пуговицы, одна за другой, с треском летят в костер и в следующую секунду на свет божий появляется традиционное великолепие, только слегка состарившееся, отвисшее и со сморщенными сосками – вдобавок к своим, и без того ярко выраженным эротическим прелестям, ты тогда еще и кормила пятимесячную Алешину дочь, причем делала это, что называется, «где накроет» , иногда и в сорокаградусную жару, без тени, прямо под палящим солнцем.

Шепот на стоянке сразу не то, чтоб затих, а как-то переменился, я краем ухом услышала со стороны о том, что, оказывается, Алеша все-таки уехал к маме, оставив Женьку в Харькове с ребенком, а родителей у нее уже давно нет, Алеша, конечно, козел, но его тоже можно понять, и что-то еще в этом духе. Стали быстро расходиться, как будто дождь пошел, тихо, стесняясь.

А Женька поползла на четвереньках с ревом в палатку, где ее ждало сморщенное потомство, спящее уже, кажется, и тут-то я как раз и пронаблюдала вышеупомянутую картину трясущегося в истерике силуэта…

На следующее утро мы встретились по дороге на пляж, ты исподлобья смотрела на меня, как будто бы я и есть та Алешина мама, к которой он сбежал из Харькова, в любом случае, как-то неприятно смотрела, а дщерь твоя юная, наоборот, весело улыбалась мне из корзины, выпячивая две крошечные носовые дырочки.

Надо убрать ребенка в тень, Женя. Хорошо, пошли тогда за камень… Хочешь воды? Нет, спасибо.

Мы заходим за камень, ты кладешь корзину в тень, снимаешь свою знаменитую цветастую юбку, под которой ничего нет и обнаруживаешь страшный, сверхъестественных размеров розовато-фиолетовый шов (господи, чем они там шьют? Неужели палаточными нитками? Какие они толстенные…) от пупка и вниз, до упора идущий, скрывающийся в лобковой растительности, и говоришь мне снова тихо, как бы извиняясь:

-Вот, видишь, что такое…Поздние роды…Порезали - поклеили всю…..

14.01.02