Избранник

Часть 1.

Ветер перемен.
Когда наступит время расставаться,
С земною жизнью - я уйду легко,
Пространство, время, нам пора прощаться,
Познания другого я хочу.

Да, я устал, не надо мне простраций,
Мне боязны холодные глаза
И видеть в них измену, ложь, притворство,
Все то, что в этой жизни не принял.

Нет, не боюсь уйти из жизни этой,
Пусть час пробьет последнего звонка,
Отдамся я другому измерению,
Где нету горя, так как нет греха.

***

Как все же быстротечно время. В молодости об этом и не задумываешься. И вот я уже на смертном одре. Нет, конечно, в этом нет ничего противоестественного, и даже страх мне чужд. Просто картины одна за другой из прошлого проплывают перед глазами. Помню все, - чистое, беззаботное детство, теплые глаза матери, громогласный голос отца…
… Далее молодость, та молодость, которая пролетела по принципу "бери от жизни все и не о чем не жалей". И все это всегда сопрягалось с одним и тем же, пьяным застольем, проститутками и прочими всякими увеселениями. Нет, об этом и вспоминать не хочется, да, наверное, и не стоит. Гораздо приятнее вспомнить о том ветре перемен, который, перелистав всего несколько страниц из священной книги, коренным образом изменил всю мою жизнь. А было это так.

***

От скуки ежедневные прогулки в окрестностях нашего поместья вошли в мою привычку. Странные чувства посещали тогда меня. Они были не сравнимы ни с радостью, ни с грустью. Это было нечто другое, гораздо большее, радость созерцания с каким-то грустным, непонятным восприятием. У меня даже были объекты, которые я любил навещать. Так огромное удовольствие мне доставляло созерцание копошащихся муравьев на своем муравейнике, мне интересно было, вывелись ли голуби в гнезде и многое многое другое. Я был обладателем маленького мирка, который любил.
Во время одной из таких прогулок мне повстречался отец.
- Ну что сын мой, повеселимся на славу в праздник Осхофории, - громогласно обратился он ко мне. Утренняя кружка вина отчасти вернула ему состояние веселья и коммуникабельности, это явно наблюдалось. Мне не очень хотелось идти на этот праздник, так как все давно поднадоело. Но и отца не хотелось обидеть. Ладно, придется сходить, да и, в общем-то, я от этого ни чего не потеряю (хотя ни чего и не приобрету), а потом можно в любое время и уйти. Мне не пришлось ответить на вопрос отца, так как его внимание было отвлечено скрипом приближающейся повозки.
- Ты когда научишься колеса жиром смазывать, или для этого тебя обязательно надо высечь? - взревел он на моментально поникшего раба Шу-Амурина. Шу-Амурин быстро остановил повозку, с дикой покорностью спрыгнул с козлов и занялся тем, что должен был сделать раньше, что бы не навлечь на себя гнев хозяина.
- Что за скотский народ - продолжил отец, - пока носом не ткнешь, пальцем не пошевелят.
- А для чего ему пальцами шевелить? День прошел, да и ладно. Это у нас какие-то цели есть, а ему бедолаге, что в этом мире светит? Ну, будет он у тебя больше и лучше работать, а что от этого для него изменится? От этого богаче и свободнее он не станет. Полная безысходность. И мне их всех почему-то жалко, ведь они испытывают все то, что испытываем и мы, стоящие над ними, - высказался я.
- Глупости все это. Пройдут годы и ты будешь думать по-другому. И я, несомненно, прав, ведь если я перестану обращаться с ним именно так, то ты не представляешь, что из него получится, - при этом отец головой кивнул в сторону Шу-Амурина - и пройдет совсем небольшой промежуток времени. Он родился уже рабом и это его участь и, кстати, не я это придумал. Он даже к этому не привыкал, это его нормальное, естественное состояние. Я, конечно, не берусь утверждать, что творится в самой душе этого человека. Да, было дело, пытался поговорить с ними, но они все боятся, о чем- либо разговаривать, кроме Хи-Управы, да и тот несет такую же околесицу, как и твоя мать. Я знаю одно, что между людьми всегда должно быть разграничение. И это есть нормальное состояние человечества. Поверь, оно будет длиться вечно, ведь другого мы люди придумать не смогли и ни когда не придумаем. Одни, которым менее повезло, будут всегда трудиться и создавать блага для тех, кто эти блага будут потреблять, а потребители будут немного отдавать блага тем же, кто их создает только с той целью, чтобы они не сдохли, так как это не выгодно для тех, кто в большей мере эти блага потребляет.
- Как все это не справедливо, - возразил я.
- Ничего здесь не справедливого я не вижу. Без этой так называемой тобой "несправедливости" человечество сможет существовать только при стадном образе жизни, да и там лучшие кусочки будут доставаться хитрым да сильным. Да, ты правильно заметил, что это безысходность. А раз так, то надо противостоять этому стадному образу жизни. И для этого я всегда буду делать так, чтобы все эти "Шу-Амурины" меня боялись, а поэтому и слушались. Спроси его сейчас, чего он больше всего хочет и сравни его желания со своими и я уверен, что между вами будет страшная пропасть, но удовлетвори ваши потребности и вы оба будете одинаково счастливы. Каждому свое, понимаешь? И если я ему дам больший кусок хлеба и лучшую ночлежку, то и сам должен вознестись над ним на столько, чтобы пропасть между нами не сузилась. Иначе он почувствует свое приближение ко мне и это его испортит, испортит его рабскую сущность, что и приведет всех нас к стадному образу жизни, в котором вроде все и должны быть равными, но на самом деле так не будет. Значит, этого делать нельзя. Так что не думай о том, что он настолько несчастлив.
- Эй, Амури! - крикнул отец, - подойди сюда.
Бедолага покорно подошел, потупив голову, не зная того, что его ожидает, очередной удар плеткой за какую-нибудь оплошность, или указания. Ни того, ни другого не последовало, отец просто пристально всмотрелся ему в лицо, отчего тот еще больше сжался. Наконец отец заговорил:
- Скажи, чего ты больше хочешь, чтобы тебя били плеткой, или бить плеткой других?
- Как будет угодно тебе господин.
- Не бойся, говори правду, я тебя не трону, если скажешь правду.
- Я бы хотел господин, чтобы твоя плетка не была такой тяжелой.
- Ладно, иди, ты не соврал, так как сам до конца не знаешь, чего ты
хочешь.
Шу-Амурин остался доволен и продолжил свою работу.
- Да, он и правда не знает, чего хочет, - повторил отец. Стар стал Хи-Управа, стар. Ему уже тяжело ездить на отдаленные плантации. А что, вот возьму и поставлю вместо него Шу-Амурина, а ты тем временем понаблюдай, какие перемены произойдут в нем.
Мне трудно было представить Шу-Амурина управляющим, а еще труднее было представить старенького Хи-Управу выполняющим тяжелую работу на плантациях. Мне стало жаль его. Все мои детские годы непосредственно были связаны с ним. Он постоянно любил меня чем-нибудь удивлять. Например, мог принести неимоверных размеров гроздь винограда и, смеясь, говорил, что и я буду таким большим и хорошим, если все буду делать правильно. Он очень часто выстругивал всякие деревянные поделки и дарил их мне. А иногда любили мы с ним просто беседовать. Он знал много интересных историй, которые рассказывал мне и, надо отдать должное, у него это здорово получалось. Поэтому последние слова отца не могли не найти свое отражение на моем лице и это не ускользнуло от него.
- Не переживай за своего Хи-Управу, работу дам ему не трудную, пусть хлопочет возле дома. Пойми, всегда надо поступать во имя дела.
Последнее немного успокоило меня. Отец удалился по своим делам, а мне захотелось встретиться с Хи-Управой. Я почему то считал, что лучше будет, если он все узнает от меня и будет готов к этому. Долго искать его не пришлось.
- Приветствую тебя молодой хозяин. Хороший урожай будет в этом году, - сказал он, демонстрируя огромную кисть винограда, - давненько такого не было, все плантации виноградника благоухают. Ох, и работы навалится на нас, не знаю, как справимся. Всем очень тяжело будет.
- Тебе тяжело не будет, - вставил я, - отец собирается пристроить тебя на работу по домашним делам, а вместо тебя поставить Шу-Амурина.
Я думал, что это для него будет, как удар грома среди ясного неба, но он спокойно продолжал рассматривать гроздь винограда, даже не сняв с лица блаженной улыбки.
- Хи-Управа, ты что, не понимаешь? Тебя с управляющего отец снимает, - воскликнул я.
- Стар я стал, стар, тяжело уже мне. Отец твой правильно решил. У меня работа поменяется, а это перемены и это хорошо.
Мне было непонятно, как можно так спокойно принимать такие перемены. "Да раб ты и есть раб и ни куда от этого не денешься", - с какой-то непонятной для самого себя неприязнью подумал я.
- Слушай, а тебе никогда не было стыдно за то, что ты раб? - спросил я его, почему- то немного разозлившись.
- А чего здесь стыдного? Да и за раба я себя никогда не считал. Не все рабы, кто рабы. Это очень сложно, мой юный хозяин. Посмотри, сколько знатных граждан вокруг, а ведь они находятся в рабстве еще больше, чем я. Я нахожусь в рабстве только у своего хозяина, а вот хозяин в рабстве у самого себя, в рабстве своих греховных прихотей. Человек так устроен, что должен находится в зависимости, если не в зависимости от другого человека, то в зависимости от своих инстинктов. И поэтому, кто из нас больше раб, я или мой хозяин, это вопрос спорный. А вот виноград в этом году уродился на славу, и это радует, - и Хи-Управа опять заулыбался своей блаженной улыбкой. Потом глянул на меня, на меня, изумленного его безразличием к происходящим, на меня, который совсем недавно думал о том, что изумленным происшедшим будет именно Хи-Управа, добавил:
- Ты хороший, просто сам об этом не знаешь. У тебя все еще впереди. Сейчас ты живешь с собой не в ладу. Но пройдет время, и ты определишься, вот тогда тебе станет легче. Ты не создан для того, как сейчас живешь. Почитай те книги, которые находятся у твоей матери - ничему плохому они тебя не научат. Ладно, мне пора идти, надо поговорить с хозяином.
Не раз я пытался читать те книги, но все прочитанное было просто не понятным мне. В таких случаях я обращался к матери, но и ее разъяснения ни к чему не приводили. Все казалось сказкой и не более, а сказку принимать за реальность не получалось. Отцом мне была привита совсем другая мораль, которая очень просто объяснялась, может, поэтому легко и воспринималась. Жил я тогда так, как мне было удобно.

***

Когда наступил праздник Осхофории, мы с отцом отправились на встречу с его друзьями. Как всегда мать с грустью на глазах проводила нас. Праздник ни в чем не отличался от прошлогоднего, было так же весело. Да, было весело для всех, но для меня почему-то уже не в той мере, как в прошлом году, почему-то притупилось чувство восприятия.
Мне всегда нравилась Вирсавия, нравилась настолько, что я часто сожалел о том, что она обычная проститутка, а поэтому между нами кроме физиологического восприятия друг друга ничего быть и не могло.
- Ты своей красотой могла бы сделать кого-нибудь счастливым, - сказал я ей в тот вечер, но она, кокетливо заглянув мне в глаза, рассмеялась.
- Счастливыми хотят быть все, а красавиц на всех не хватает, поэтому есть мы, дающие счастье всем, но понемногу.
- А мне почему-то грустно от такого счастья "понемногу". Нет, это, наверное, не счастье, а несчастье и, прежде всего твое. Все то, что ты воспринимаешь в порядке вещей, на самом деле, противоестественно самой природе. Посмотри на птиц небесных, многие из них живут парами и не делают того, что делаем мы, одаренные разумом. Они не грубы между собою, не предаются жажде наживы. Да, противоестественность свойственна нам, разумным существам, а отсюда вопрос, на столько ли мы разумны? Нет, конечно, разумны, только разумом своим так и не можем научиться правильно пользоваться.
- Говоришь ты красиво, особенно про птиц небесных, но что сам то делаешь в этом курятнике? Что, думаешь ты лучше других? Птичка небесная, что же ты меня пользуешь как мокрую курицу, а потом еще и морали читаешь. Знаешь, противно все это. А знаешь, в чем разница между нами? Да ни в чем. Просто ты родился в гнезде так называемой "птицы небесной", а я в курятнике. И в двенадцать лет меня вот такая "птица небесная" изнасиловала, и ни кто никогда, ни в чем не давал мне права выбора. Это вы "небесные птички" сделали меня такой "счастливой", а потом пользуете и при этом еще осуждаете. Ну а если вам надо будет, так еще об меня и ноги вытрете, лишь бы вам было хорошо. Видите во мне только проститутку, за это и ненавидите, но кто из нас больше ненавидит друг друга - это еще вопрос. Я плохого ни кому не сделала, зато зла от вас гадких "птиц небесных" натерпелась. Ладно, услуги куриные будут нужны, обращайся.
Повернулась и ушла. Несмотря на то, что мною не было сказано ни одного грубого слова, ей легче было стерпеть более откровенную гадкую выходку кого-либо другого. Да, конечно, задел за живое, поэтому и обидел. Зря я так, кто меня идиота за язык тянул. Отбритый Вирсавией, я совсем поник и далее праздник продолжался просто по инерции, от него приятных моментов уже не ожидалось, хотя все шло своим чередом. А к утру все закончилось дракой, в которой непосредственное участие принимал отец, а поэтому и я. Мало того, как выяснилось потом, зачинщиком был отец, если так можно было назвать. Все дело в том, что он заступился за проститутку, которую избивал некий почетный гражданин Рима, неудовлетворенный поведением бедолаги. В общем, слово за слово и, как всегда получается, пьяная свара.
Когда вернулись домой, мать уже хлопотала на кухне, но о еде и думать не хотелось, поэтому я взял подстилку и решил идти отдыхать в сад. Отцу как всегда надо было отдать распоряжение по работе, дать указания уже новому управляющему Шу-Амурину и только после этого он мог позволить себе отдых.

***

Я решил отсыпаться ровно столько, насколько мог себя заставить. При полном опустошении жить не очень то хочется, поэтому нуждаешься в забвении, а для этого лучше всего подходит сон. Перевернувшись на другой бок и сделав резкое движение рукой, пытаясь отогнать назойливую муху, я попытался заснуть, но это существо опять зажужжало над другим ухом. "С каким бы блаженством я уничтожил тебя маленькая, ничтожная тварь"- подумал я, но повеял легкий ветерок и существо исчезло само. Отец наверное себя уже прекрасно чувствует, похмельный кружкой вина, а вот я… Нет, буду отсыпаться. Неужели и меня в дальнейшем ожидает такая же участь? Ну, буду я почетным гражданином Рима, буду высасывать последние соки из рабов. При всем этом буду чувствовать во всем правым и по этой причине своей правоты буду навязывать свою волю, заглушая чью-то. Нет, что-то все не так, но что? Неужели с годами я что-то начну понимать такое, что меня превратит в тирана и я найду свое удовлетворение в богатстве и власти? Нет, я бы не называл отца тираном, скорее наоборот, человеком он был добрым, но вспыльчивым и сердитым. Несмотря на свою относительную образованность, он приветствовал мою тягу к книгам. И мне казалось, что наши рабы ненависти большой к нему не испытывали. Конечно, он мог накричать, иногда стегануть плеткой, но делал это крайне редко и был отходчив. Мать во многом была противоположностью отцу. Она с горечью относилась ко всем оргиям, к которым так склонны были мы с отцом. Иногда мне казалось, что главной целью ее жизни было приобщение меня к своей вере - христианству, но я, как и подобает детям римлян, принял веру отца - язычество. Мать и сегодня успела сунуть мне книгу и как-то, с мольбой своих кротких и теплых глаз, попросила почитать. Я же просмотрев беглым взглядом несколько страниц, захлопнул книгу.
И снова я начал погружаться в сон и опять перед глазами поплыли все те же образы, пьяные лица, старающиеся перекричать друг друга. Мало кому хочется выслушать, всем необходимо высказаться и если это не получается, то можно с обидой на своем глупо-пьяном выражении лица махнуть рукой и опустошить очередной кубок вина. О Боги, как все это надоело, даже противно.
Но вдруг мое внимание привлек один человек, одетый не как все, несколько необычно, во все ослепительно белое. Несмотря на то, что он выделялся среди всех, на него ни кто не обращал внимание. У меня сложилось такое впечатление, что кроме меня, его никто и не замечал, но как это возможно, ведь он так не вписывался в этот хаос. Он некоторое время стоял среди шумной толпы, наблюдая за ней, как бы что-то осмысливая. При этом выражение его лица не было злым, наоборот выражало какую-то понятную только одному ему добродетель. Затем он повернул голову в мою сторону и наши взгляды встретились. Мне показалось, что он как будто узнал меня. Он действительно направился в мою сторону и присел напротив, обратился ко мне:
- Я знаю, что в твоей жизни произойдут перемены и скоро. А то состояние опустошенности, которое сейчас испытываешь, со временем пройдет и жизнь наполнится смыслом. Тобой, и именно только самим тобой, будет найден выход и очень скоро.
- Откуда тебе известны мои мысли и кто ты?
- И это ты тоже поймешь, не торопись. Лучше выслушай меня до конца, не перебивай. Многое тебе из сказанного мною покажется не понятным, даже странным, но это до определенного периода жизни. Дело в том, что ты мой избранник. Ты должен оставить на земле свой след, поэтому будешь служить мне и это тебе не будет в тягость, а, наоборот, в радость. В измерении пространства и времени ты проживешь не одну жизнь. Сейчас живешь первую. В этой суматохе ни чего хорошего не найдешь. Все это только разлагает твою юную душу. В тебе имеется огромный умственный потенциал, ты должен умело воспользоваться им и отдать его на служение мне.
- Почему ты так уверен, что я захочу служить тебе?
- И на это ты скоро найдешь ответ. Ты придешь ко мне, что бы отдохнуть. Ладно, все, мне пора, мы еще встретимся.
- Где и когда?
Ответа не последовало и, странник исчез.
Я проснулся. Какой-то странный сон. Вроде и спал недолго, а выспался и состоянье похмелья улетучилось. У меня было такое чувство, как будто я не пил целую вечность. Точно помню, что книгу, которую дала мне мать, я закрыл, а сейчас она почему-то открыта. Глазами пробежался по первым попавшимся строкам:
"Придите ко мне и отдохните".
"Вот это да! - подумал я, - что это, совпадение?" - и стал читать дальше.
"Придите ко Мне все усталые и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите на себя иго Мое и научитесь от Меня, потому что Я кроток и смирен сердцем, и вы найдете покой вашим душам. Ведь иго Мое не тяжело и ноша Моя легка".
Я был переполнен какими-то непонятными чувствами. Но я же точно помню, что книга была закрыта. Тогда кто мог ее открыть? Если это какое-то знамение, то почему все произошло во сне, там, где все не реально? В конце-то концов, если это и правда сделал Он, то почему не встретился со мною в реальном естественном состоянии.
Но в этот самый момент подул легкий ветерок и перелистал несколько страниц. Перед моим взором предстали следующие строки:
"Там Иисуса обступили фарисеи и саддукеи, требуя чтобы Он показал им знамения на небе. Иисус ответил:
- Вечером, смотря на небо, вы говорите: "Будет буря, потому что небо ясное", а утром вы говорите: "Будет буря, потому что небо багрово и его заволокло тучами". Вы умеете определять погоду по признакам на небе, а истолковать признаки времени не можете. Грешные и развратные люди ждут знамения, но никакого знамения им показано не будет, кроме знамения Ионы.
Сказав это, Иисус оставил их и ушел".

***

Время летело неумолимо и творило перемены не только в пространстве, окружающем меня, но и самом мне. Рушилась старое мировоззрение, а вот пустота, которая образовывалась во мне, не так легко восполнялась. Мать заметила эти перемены, которые происходили во мне, раньше всех.
- Мне кажется, что ты на пути исправления, - сказала она мне со светящейся улыбкой. Мне стало тепло от ее слов, но что такое сам путь исправления и в чем он заключается, объяснила бы ты мне. В чем мое предназначение, - подумал я, но спросить не успел. Не далеко от нас раздался громогласный голос отца. "Что могло там произойти", - подумал я и отправился на шум. Перед моими глазами предстала следующая картина: Отец с жестокостью, которую никогда не проявлял, бил плеткой Шу-Амурина. Неподалеку стоял Хи-Управа и негромко приговаривал:
- Не надо хозяин, пожалей его, - но отец был не угомоним.
- Давно ли ты был таким, давно ли ты был таким, - приговаривал отец с каждым ударом плетки. Заметив меня, он отшвырнул плетку и выкрикнул уже в мою сторону:
- Вот до чего доводит свобода, данная рабу. Этот гад ударил плеткой Хи-Управу, того Хи-Управу, - отец указал пальцем в сторону Хи-Управы, - который, находясь на его месте, ни разу не обидел его. Слушай теперь меня, - обратился он к до смерти перепуганному Шу-Амурину. Управляющим ты уже отработал. Скажу более, о повозке тоже не мечтай. Будешь выполнять самую тяжелую работу на плантации. Все, - закончил отец.
На этом и закончилась красивая жизнь Шу-Амурина. Вот что значит неправильно воспользоваться шансом, подаренным судьбой. Каково теперь ему будет трудиться среди тех, которых стегал сам плеткой. Да, что не говори, насилие оставляет неприятный осадок. В ту ночь я долго не мог уснуть. Что мешает людям нормально жить? - задавал я себе неоднократно вопрос и не находил ответа. Под утро сон все же сморил меня и мне приснился сон, как будто сижу я под деревом в саду, занят чтением и раздумьями. И вдруг заметил приближающегося ко мне уже знакомого странника. Он издалека заговорил со мною спокойным голосом, но слышно было так, как будто он находился рядом.
- Ты уже начинаешь постигать истину, но цели своей еще не знаешь. Ты на верном пути и никуда не сворачивай. Помнишь, я говорил тебе, что в измерении пространства и времени ты проживешь не одну жизнь. А знаешь для чего? Человечество прекратит свое очередное существование, когда перестанет понимать тебя.
- Это сделаешь ты? - спросил я.
- Нет, они сами. Когда в этом мире останется только зло в чистом виде, то оно само уничтожит себя, так как в чистом виде оно существовать не может, оно может жить только в субстрате добра.
- И только для этого я тебе нужен?
- Нет, не только для этого. Ты должен помочь мне продлить их существование. Это твоя миссия. С каждым круговоротом они становятся лучше, и каждая новая цивилизация живет дольше.
- Но все равно ведь погибает.
- Да, это так, но с каждым новым витком они становятся лучше, как я говорил, а значит, приближаются ко мне. Когда - нибудь мы сольемся. Но это очень долгий путь. Поэтому тебе надо очень много трудиться. Проповедуй мораль из моей книги. Если ты продлишь существование цивилизации хотя бы на год, то это уже хорошо. Для этого полностью познай себя и меня.
С этими словами он исчез.

***

Да, годы пролетели быстро. Но жалеть не о чем. Конечно, трудно было избавиться от сомнений, которые всегда вступали в борьбу с Истиной. Но, справились и с этим… Путаются мысли… Как все же эгоистичен человек… Взятие Рима ордами Алариха. Бездумные римляне, сами вы тоже завоевывали чужие города, так почему вы жалуетесь, когда то же самое сделали с вами… Тяжело… не хватает воздуха… Нет, единственная достойная цель ума - это самопознание и Богопознание. Эти понятия очень близки между собою и часто переходят друг в друга… Все, отхожу к Тебе. Знаю, у тебя хорошо, ведь только у Тебя всех непостоянных вещей постоянная причина, и всего изменяемого - неизменное начало, и всего неразумного и временного вечный пребывает разум…
Это и были мои последние мысли, да, последние, но только в древности.

Конец первой части.

Часть 2.

Возвращение.

Я в сотый раз опять начну сначала,
Пока не меркнет свет, пока горит свеча.

А. Макаревич.

***

- Тебе опять придется вернуться в измерение пространства и времени.
- Я знал, что это когда-нибудь должно произойти, но знаешь, как отсюда не хочется обратно туда.
- Знаю, но и говорить с тобой ни о чем не буду. В этом нет смысла. Все равно в том измерении ничего помнить не будешь, память вернется по возвращению. Тогда и поговорим. Встань под этот столб света, тебе пора, сейчас ты должен родиться.

***

В начале 13 века в королевстве Неаполитанском родился ребенок. Это был я, вернее моя изначальность. Возможно, первым криком я и хотел что-то рассказать, но кроме плача ничего не получилось, а потом все было забыто и поэтому все пришлось постигать сначала.
- Молодчина моя жена, одних продолжателей рода дарит мне, - воскликнул обрадованный моим рождением отец.
Я был третьим сыном. Уже на пятом году жизни отец решил определить меня в монастырь бенедиктинцев в Монте Кассино, где я провел девять лет, изучая классическую школу trivium, из которой вынес прекрасное знание латыни. Но, с изгнанием бенедиктинцев из Монте Кассино Фридрихом вторым, в котором активное участие принимал и мой отец, мне пришлось снять монашескую рясу и вернуться в родной дом, где я не провел и года, как снова отец решил отправить меня учиться в Неаполь.
После окончания университета мне была предложена должность аббата Монте Кассино, но я отказался, так как принял решение вступить в орден доминиканцев.
- Нет, этого, конечно, не будет, - категорично заявил отец, но я не изменил своего решения и совершил пострижение в монахи. Несколько месяцев я пробыл в Неаполитанском монастыре. Генерал ордена доминиканцев Иоанн Тевтонский забрал меня с собой в Болонью, куда сам отправлялся на капитул. Парижский университет считался тогда центром католической мысли и в Болонье было принято решение отправить меня на дальнейшее обучение именно туда.
Но, к великому моему сожалению, добраться туда так и не удалось. По дороге меня перехватили братья и насильственно доставили в замок к отцу.
- Ну что сын, я вижу, что ты так и не образумился, так и остался глупым упрямцем.
- Отец, мне очень грустно оттого, что понятие о разуме у нас с тобой разное.
- Разум, он и есть разум и не тебе глупцу судить о нем, - сказал отец, не скрывая своего раздражения. - Наберись сначала ума, которого не смог набраться в Неаполе, потом спорь со мной. Я так и не могу понять, к чему ты стремишься, ради чего ты все это проделываешь? Не тебе ли дано образование, не тебе ли предложена должность аббата и в конце то концов, не ты ли должен продолжить наш род? Нет, ты просто сошел с пути истинного.
- Отец, я люблю всю нашу семью никак не меньше, чем раньше, но что касается пути истинного, то, как раз, наверное, я на нем и мне хотелось бы познать полностью…
- В башню мерзавца, в башню, - взревел отец, - и держать в одиночестве до тех пор, пока не образумиться. Никого не подпускать к нему. Пусть там и познает истину.
Так я и оказался изолированным от всего мира. В башне только высоко над потолком находилось окно, в котором ничего не было видно, кроме полоски неба, и то, если отойти к противоположной стене. Старый слуга регулярно приносил пищу и разжигал огонь в камине. Сначала я пытался затеять разговор с ним, но он, не скрывая виноватого выражения на своем лице, ответил:
- Мне запрещено разговаривать с Вами, граф.
Лишен я был и самого важного для себя - пользоваться книгами. И мне ничего не оставалось, как только думать. Да отец, лишил ты меня всего, чего только смог, но не смог лишить самого главного - мысли. И часто, размышляя над самыми простыми вещами, я сам для себя делал интереснейшие открытия, которые даже записать было не чем и не на чем, поэтому оставалось только - запоминать. Так, меня окружали необходимые предметы, которые навели меня на следующую мысль: "Все предметы, будь то стул или кровать, не важно, лишены разума, но, не смотря на это, в большинстве случаев направлены к наилучшему исходу, поскольку подчиняются целесообразности, потому, что направляю их я, одаренный разумом. Это еще раз доказывает то, что над нами есть разумное существо, которое полагает цель для всего, что происходит в природе".
Однажды, наблюдая за огнем в камине, что для меня являлось излюбленным занятием, я пришел к выводу, что огонь, как предел теплоты, есть причина всего теплого. Значит, есть и другая сущность, которая является для всех других сущностей причиной блага и всяческого совершенства.
Ко всем своим умозаключениям я приходил через что-то чувственное, что-то подсознательное, через то, чего сам себе не мог объяснить.
Нет отец, что то не получается у меня сломаться, не могу успокоиться, смириться. И все мои умозаключения направлены на доказательство только своих убеждений. Очевидно долго мне еще придется находиться здесь, но все имеет не только свое начало, но и свой конец. Просто надо ждать. Жалько только мать, она, наверное, сильно переживает из-за меня.

***

Солнце движется к закату, значит скоро вернется и муж с охоты. Бог мой, сделай так, чтобы эта охота увенчалась успехом. А я воспользуюсь хорошим расположением его духа, - рассуждала Теодора про себя.
Граф вернулся с охоты мрачным, что само говорило о том, что к нему в такие минуты лучше не подходить, и решено было отложить разговор до следующего удобного случая. Но Теодора и предположить не могла, что причиной плохого настроения мужа послужила не только неудавшаяся охота. Просто граф начинал понимать, что ему не сломить волю упрямого сына. Поэтому на следующее утро он сам заговорил с Теодорой:
- Сходи проведай этого глупца, может немного поумнел. Запомни все до слова, что он скажет, потом расскажешь мне. Но сделай это так, как будто делаешь это тайком, сама, без моего ведома. Напомни ему, что отец по прежнему непреклонен и что ему придется находиться там до тех пор, пока не изменит своего решения.
"Наконец я увижу сына, - обрадовалась Теодора, - может и правда получиться уговорить его, а если нет, то другого выхода нет, надо будет как-то деликатно уговаривать графа".

***

Трудно описать ту радость, которую испытал я, увидев за многие месяцы родное и любимое лицо своей матери. Она своей медлительной походкой подошла ко мне, обняла и расплакалась.
- Бедный мой сын, посмотри, до чего ты довел себя. Ведь все так просто, надо просто смириться с волей отца и все на этом кончится. Пожалей хотя бы меня, свою мать, ведь ты не выходишь у меня из головы. Знал бы ты, скольких слез стоит мне твое заточение. Умоляю тебя, ради меня, ради всего святого, исполни волю отца.
Меня прорвало. Я крепко за плечи обнял мать и впервые за все время расплакался. Так мы простояли несколько минут, а когда иссякли слезы, я заговорил первым:
- Ты хочешь, чтобы я исполнил волю отца ради всего святого? Так знай, как раз ради всего святого я этого и не могу сделать. Не могу я отречься от задуманного. Спасибо вам обоим за мою изначальность, но это только изначальность. После изначальности наступает период целесообразности, и я так ярко чувствую свою целесообразность, что… Мне иногда даже кажется, что что-то в этом духе со мною уже происходило. Умоляю тебя, не плачь. Поверь, мне твои слезы труднее пережить, чем одиночество. Не все так плохо, поверь, существует такое понятие, как время, которое способно вершить огромные перемены. Если есть начало всему, то существует и конец. Оно, время, все расставит на свои места. Другого выхода я не вижу. А от своего задуманного отречься не смогу, извини, даже если мне здесь придется пробыть десять таких сроков.
- Пойми меня, от меня ничего не зависит. Все то, что могла, я сделала, даже тайно проникла к тебе. Плохо будет, если отец узнает об этом. Но подумай сам, разве это не проявление эгоизма мучить не только себя, но и нас с отцом. Отец тоже переживает. Он с каждым днем становится все несносней. Нам приходится очень тяжело с ним. Подумай хотя бы о нас. Как я мечтаю о том времени, когда ты повинуешься воле отца и все станет, как в былые времена.
- Былых времен не очень хочется. И в эгоизме меня не обвиняй. Мне иногда кажется, что моя жизнь не принадлежит мне. Она должна быть посвящена идее, определенной цели. Все пройдет, и цели своей я добьюсь. А теперь иди, вдруг отец узнает. Расцеловав и перекрестив меня мать ушла.

***

Нам не дано узнать, где и как это происходило. Ведь все наши представления о каких - либо событиях происходят в пространстве, которое мажет претерпевать свои изменения в сочетании только со временем. Не понять нам и того, каким образом происходила эта беседа, ведь любой звук, издаваемый нами, имеет свое начало и конец, а значит, претерпевает временное изменение. Здесь было все по - другому, поэтому не будем предавать этому значения, а просто выслушаем изначальных философов, которые являются между собой абсолютной диаметральностью и стоят над нами.
- Тебе не надоели твои подопытные кролики?
- Почему они должны надоесть мне? Ведь все идет так, как надо.
- А что это "надо" и кому это надо? Ну конечно, понятно, фильтрация душ, их накопление. Неужели ты их и правда так любишь?
- Так же, как ненавидишь ты.
- Да ненависть вызывают не они, а другое… Я понимаю, что примирение между нами не возможно, но давай выберем другую субстанцию. Ведь доказать друг другу так ничего и не сможем.
- Ну да, давай луну пополам пилить или звездами кидаться, кто шустрее, тот и победил, а значит доказал. Пойми, я тебе никогда ничего не доказывал. Я просто делаю то, что делаю. А ты доказываешь. И говоришь ты все это потому, что чувствуешь, предвидишь свой проигрыш. Ведь та цивилизация, которая уничтожилась, просуществовала гораздо меньше, а это говорит о том, что она была слабей.
- Ну и что? Какой во всем этом смысл? Исчезнет и эта. Потом все с начала, рождение и самоуничтожение. Допускаю, что в каждом цикле они, конечно в твоем понимании, будут чище… А дальше то что? Совершенствуются они лишь только в сопоставлении со мной. Потом, я это допускаю, они смогут достигнуть совершенства. Ну и с чем они будут сопоставляться? В чем они будут видеть смысл своего бытия?
- Достигнуть совершенства - это, значит, забыть, что такое сопоставление. Сопоставление канет в прошлое, и бытие наполнится другим смыслом. Когда им хорошо, а хорошо им только тогда, где меньше всего твоего присутствия, время у них летит очень быстро. Вот я и хочу того, чтобы они достигли того совершенства, где время исчезнет вообще, а когда оно исчезнет, то они достигнут Истины, то есть меня.
- В своих сладострастных порывах они тоже теряют ориентацию во времени, а ведь это от меня.
- Ну что поделать, тут препоны, поставленные тобою срабатывает, да что говорить, они срабатывают во всем, а иначе в чем смысл твоего существования.
- Из нас кто-то должен исчезнуть, исчезнет побежденный. Вот я и противостою тебе.
- Согласен, только разница у нас с тобой в том, что ты боишься исчезнуть сам, поэтому и предлагаешь выбрать другую субстанцию. Но пойми, что ты исчезнешь в любом случае, ведь сам по себе существовать не сможешь. Зло само себя уничтожит, если ему не с кем будет сопоставляться. Ты в чистом виде существовать не сможешь, ты существуешь только в субстрате добра.
- А какой смысл имеешь ты без меня. Ведь и ты нуждаешься в сопоставлении. Только на фоне черного можно полностью оценить белое.
- Нет, это не так. Когда исчезнет черное, то потеряет свой смысл время и мы сольемся, я и уже бывшее измерение времени и пространства. Вот тогда наступит всеобщее благоденствие.
- Но ведь эта цивилизация обречена, она с тобою не сольется. Когда она исчезнет?
- Да, исчезнет, как ни жаль. А исчезнет она тогда, когда люди перестанут понимать моего избранника. Но эта цивилизация, как и прошлая, еще один шаг на пути ко мне, а значит и наступающее твое затмение.
- Я не слаб и своих позиций так просто не сдам. Мне не верится в то, что они когда-нибудь смогут достигнуть совершенства, я для этого приложу все силы.
На этом их спор был закончен.

***

На этот раз охота удалась, но по усталым лицам всадников было видно, что потрудиться им пришлось на славу.
- Давай немного отстанем от всех, мне кое о чем надо поговорить с тобой с глазу на глаз. Речь пойдет о нашем чудаковатом братце.
- Да что о нем говорить, сидит, ну и пусть сидит. Не будь таким упрямцем, скакал бы снами рядом, вдыхал бы полной грудью этот воздух свободы, - ответил младший, но коня начал сдерживать и когда они отстали на расстояние, недосягаемого слуху остальным, то старший возобновил разговор:
- Знаешь, а мне его жалко. В последнее время часто жалею о том, что мы его тогда перехватили.
- А мне не жаль. У него есть возможность оттуда выбраться в любой момент, а он этого не хочет, значит, его это вполне устраивает. Каждый волен поступать так, как ему угодно.
- Да нет, не скажи так. Как раз то он не совсем волен. Не думаю, что там, в заточении ему просто. Но ему, дурню, гораздо сложнее отказаться от своих убеждений, потому что он пленник больной головы. Он относится к той категории людей, про которых говорят - умный дурак. А вот помочь выбраться оттуда мы должны.
- Ты что, предлагаешь мне, помочь организовать ему побег? Нет, как хочешь, я на это не пойду. Ты представляешь, что потом с нами сделает отец?
- Да нет, это было бы очень просто, глупо, опасно, да и не интересно. А вот если сломить его волю чем-нибудь другим, например, доказать этому ангелочку, что он такой же грешник, как и другие, то думаю это может сработать и он в скором времени будет среди нас.
- Согласен, но как это сделать?
- У меня на этот счет есть кое какие соображения. Слушай меня.
И старший брат начал делиться своими планами.

***

Я сначала считал дни, но потом сбился и решил вообще не думать об этом. Какая разница, первый это день недели или последний. Ничего это уже не имело значения. Летело бы время быстрее, но, увы, не в наших силах его ускорить. В этом мы бессильны. Сейчас придет слуга разжигать камин. Я с нетерпением ждал этого. И дело было совсем не в холоде. Это была мая единственная связь с внешним миром. В последнее, чтобы чем - нибудь занять себя, разжигал камин сам, а слуга тем временем, нарушая приказ отца, рассказывал мне, что творилось в имении. Но долго оставаться он не мог, чтобы ни кто ничего не заподозрил. Я просил его побольше приносить дров, и он это делал. Мне нравилось, как можно дольше времени растягивать огонь в камине, подкладывая дрова понемногу. И созерцал огонь, первопричину всего теплого.
Вот и сегодня, как всегда, пришел слуга. Сложив аккуратно стопкой дрова возле камина, он поведал мне о том, что вчера отец с братьями ездили на охоту и что сегодня мой старший брат приказал ему передать мне, что скоро меня ожидает сюрприз. Я был настолько заинтригован, что не заметил, как слуга удалился.
Какой сюрприз можно ожидать, тем более от братьев? А может они здесь не при чем? Возможно им стало известно о том, что отец собирается выпустить меня из заточения? От этих мыслей холодело в груди. Нет, конечно, я не терял надежду, но все так неожиданно. Я разжег огонь и думал только о возможной предстоящей свободе, другого просто ничего не лезло в голову. Вдруг мое внимание привлекли приближающиеся шаги. "Наверное, слуга решил еще дров принести" - подумал я, но когда открылась дверь, то перед моими глазами предстал далеко не слуга…
Она грациозно прошла к моему ложу и, скинув с себя накидку, что было ее единственным одеянием, прилегла на мое ложе, поджала ногу обхватив ее руками.
- Я и есть тот сюрприз, который тебе обещали братья, - мелодичным, томным голосом произнесла она, - иди ко мне, наверное, ты так соскучился по ласке.
От этого искушения невозможно было отвести глаз. Я чувствовал стук своего сердца везде, в груди, в висках. Что поделать с собой, ведь я начинаю терять контроль. Нет, нельзя, нельзя, будь оно все проклято, нельзя. И тогда я понял, что только боль может спасти меня. Я обеими руками схватил из камина по горящему полену и, размахивая ими начал кричать:
- Я так больше не могу, я так больше не могу… Я кричал и кричал, как бешенный, во все горло, пока на мой крик не сбежались все те, кто мог меня слышать.

***

После того случая отец понял, что переделать меня, как бы ему не хотелось, не удастся. Поэтому в башне меня больше не держали. А я, в свое время, ждал подходящего случая, чтобы поговорить с отцом. Но он сам первым заговорил со мной.
- Ну и что ты собираешься делать дальше? Ладно, можешь не отвечать, я и так знаю, - при этом он тяжело вздохнул. - Когда думаешь отправляться?
- Мне не хотелось бы этого откладывать, отправлюсь сразу.
- Нет, не отпущу.
Опять начинается, - с ужасом подумал я.
- Не отпущу, пока не залечишь руки, - повторил он и впервые за столь долгое время улыбнулся мне. - Ладно, ступай.

***

Туман слегка рассеялся, и перед глазами предстало заплаканное лицо, которое я узнал не сразу.
- Почему ты плачешь, Чезаре? Не для этого ты здесь. Наверное, я прожил хорошую и долгую жизнь, а теперь просто устал. Ты прекрасно знаешь, что там мне будет еще лучше, так к чему слезы?
- Мне падре будет очень грустно без Вас.
- Мне это знакомо. Много дорогих мне людей и я потерял. Но это безысходность, с которой ничего не поделаешь, да ничего и делать не надо. Ты меньше думай об этом, время сгладит все. Ты всегда был моим любимым учеником и поэтому я хочу, чтобы последний обряд в моей жизни совершил именно ты. Утри слезы и приступай.

Конец третьей части.

Часть 3.

На пути к Армагеддону.

И он собрал их на место, называемое
по - Еврейски Армагеддон.
Седьмой Ангел вылил чашу свою на воздух:
и из храма небесного от престола раздался громкий
голос, говорящий: совершилось!

Откровение святого Иоанна Богослова.
16:16 - 17.

***

- На этот раз снова ты уходишь от меня, но там такие перемены, что я боюсь за тебя. Все находится во власти дикого противостояния. Священником больше не будешь, так как их там почти нет, а те, которые остались, далеки от Истины и для меня никакой ценности не представляют. Томить тебя на этот раз там долго не буду, хотя измерение пространства и времени покажет. Мне интересно, сможешь ли ты сам противостоять их нравам и много ли единомышленников найдешь там? Ладно, тебе пора.

***

И вновь я окажусь на земле… Это будет время о котором мы ничего не знаем…Возможно я ошибаюсь, но мне кажется, что противостоять чему-то там будет невозможно, и в силу этого мне придется делать то, чего я не люблю, а то, чего я люблю, то делать не буду. Другого быть и не может. И так до самого конца, когда наступит 2 "666" год от рождества Христова.

Конец.

Высказаться?