HIGH LYRICS Дмитрия Бушуева.
|
Страница Дмитрия Бушуева "VERSES ABOUT LOVE": http://listopad-club.narod.ru/ Собрание стихотворений HIGH LYRICS: http://muraweynik.narod.ru/lit_bushuev_st1.html |
Все же, самым сильным оказывается первое впечатление - и к каким бы потом ни пришли мы суждениям и выводам - сердце будет помнить первую встречу.
Возможно, если смотреть с этой точки зрения, стихотворения должны наносить удар немедленно.
Быть ощутимыми, проникающими. Уметь сразу "поднять" читателя, с каким-то даже почти настоянием - "втолкнуть" во вселенную автора, не приманивая таинственным светом из приоткрытых дверей. Захватить вещественностью.
Или - захватить движением.
Казалось бы, современной литературе удается совместить несовместимое - в этакой клиповой мелькающей манере, когда каждый кадр бьет по глазам световой вспышкой. В конце концов, привыкнув, сдавшись, ощущаешь, что к чтению стихов длинных себя уже почти принуждаешь.
Нужно обладать немалой уверенностью в себе, чтобы начинать большим стихотворением, практически - поэмой. Чтобы открыть подборку некой непрерывностью, потоком, а не "нарезкой". В случае неудачи попытки увлечь за собой - автор в утомленных и недовольствующих глазах современного читателя проигрывает все.
Или - в случае успеха - получает читателя.
Во мне Дмитрий Бушуев читателя получил в тот момент, когда, уже на первых строчках "Послания" я ощутил себя в прямом смысле - на полюсе мира. Полюсе мира - автора. Когда масштаб, объем этой вселенной мелькнул перед глазами, чтобы периодически напоминать о себе на протяжении всего начавшегося путешествия.
Движение стиха оказалось именно путешествием. (Возможно, это один из немногих способов уйти от назойливого мелькания стоп-кадров.)
Начало как бы раскачивает - вовсе не кажущийся тяжелым - маятник: карта-лес-широты-игрушка-шотландия-манускрипт - и в воздух на удивление легко поднимается удивительная конструкция - гармония любви, памяти и вины, жалобы и свободы - "небесный тихоход".
К середине странствия, немного оправившись от этого внезапно легкого подъема, начинаешь прозревать: перед глазами - мир куда более глубокий, разворачивающаяся в нескольких планах энциклопедия времени и чувства, странным образом просвечивающая сквозь сменяющиеся ландшафты памяти. Полет выходит за сферы - и под небесным тихоходом начинает разлистываться огромная мудрая книга.
Батюшковская Гальциона - душа погибшего товарища, - вьющаяся за знакомым с самого детства - Призрачным кораблем - и тот самый "скрипучий поворот" - и тот самый "свиток неба". И - те самые - "колокольцы". - Словно, сонм знакомых Теней, окружающий две тени - двух тихих пришлецов, - одного из них даже не видно, он, пожалуй, еще бесплотнее обступивших - почти пустота, зияние, окружаемое, получающее облик, контур - стихом, вниманием, воспоминанием, замеченностью в этой встрече, голосом, в котором как бы слит ропот всех встречающих и сопровождающих чудесный корабль Призраков. Путешествие во временах чувства, уже почти не разбирающего лиц, словно напившаяся воды Мнемозины душа, взирающая на оставленный ею мир, не различает имен и голосов, но все еще - и уже навсегда - не остывает.
Время, вобравшее в себя все виданное, услышанное, всю жизнь, - сгустившееся здесь до невероятной для себя плотности - и при этом оставшееся столь разрывающе воздушным, редким, - верная ипостась памяти, только в таком сгущении и выдающая подлинную свою разреженность.
Верная ипостась лирики в ее высоте.
Но небольшая эта поэма чудесным образом оказывается не только энциклопедией мировосприятия, но и чисто в стилевом смысле - энциклопедией всей подборки, возможно и - всего периода творчества автора. Практически в каждом стихотворении чувствуются силовые линии, стягивающиеся к "полюсу" "Послания".
Подобно платоновским эйдосам, спускаясь ближе к земле, тонкие образы "Послания" начинают овеществляться, постоянно, впрочем, продолжая, обнаруживая свою связь с породившим их воздухом. Связь эта, противоречивая и разрывающаяся надвое - само ее напряжение - создает лучшие стихотворения сборника, если умеет удержать цельность на краю распада, взрыва.
Превосходный контраст измороси - и теплого воска, острого света - и глубокой тьмы в "Может, я увидел слишком поздно ..." с мандельштамовски-тяжелыми "золотыми и яшмовыми гроздьями".
"Луна, шиповник и мед". Невозможно пропустить блистательную, пробивающую насквозь строчку с "Боже мой" - мгновения внезапного обретения смысла памяти - и одновременно обращения-молитвы о возвращении, поднимающее стихотворение на невероятную высоту искренности и сочувствия.
Рождественские волхвы, - "Нуриеву" - на предельной амплитуде горстки прекрасного хлама - и устрашающего сознания.
Иногда же стихотворения вдруг теряют резкость, становятся слитными, уводя контраст за свои рамки, - в контекст всего сборника. Таковы "Последняя встреча", с замечательной концовкой
Я Вас всегда задерживал в дверях
на грани темноты, дождя и града,
но у Вселенной где-нибудь впотьмах
ещё горит последняя лампада.
- рильковски тонкой - и как бы открывающей двери вовне из своего мимолетного уюта. Таков "Флейтист". Таковы стихотворения с нотой ностальгии, иногда граничащей с признанием в изгнанничестве - и в этом смысле соседствующие многим любовным темам.
Продолжают тянуться нити путешествий - "Письмо из России", голоса Теней ( вполне ахматовское
... а всё-таки чудесный перелёт
у чёрта на спине Россия - Кипр!...
и тд.)
Трудно не сказать об одной особенности стиля. Захваченная подобным движением лирика редко бывает богата на "острые" впечатляющие строки, являясь сама скорее сложной, стихом разворачиваемой, метафорой. Лирике Бушуева удается и здесь стать исключением. Находки вроде
я раньше думал, что казнящий Бог
на тёмных досках пахнет земляникой.
но у Вселенной где-нибудь впотьмах
ещё горит последняя лампада.
и жизни ритм как оборот винта
у падающего аэроплана...
Вдруг память, как игральный автомат
сдаёт всю мелочь...
- порадуют любого читателя.
Возвращаясь к напряжению, конфликту сборника, - сложно начинать разговор об источнике подобного напряжения. Читатели бывают достаточно жестоковыйны и удовлетворяются мгновенно вспыхнувшей эмпатией, сочувствием, моментальным взрывом доверия - оставляя за скобками природу породившего этот взрыв чувства.
Но именно то, что любовь, вина, память, раскаяние, неуют - в этой своей, вызывающей сочувствие, ипостаси, - воплощение которой - трагическая, богатая в стилевом смысле фигура Арлекина - ввязаны и в земную, телесную (часто переживаемую темной, ожидающей краха) драму - и создает тот размах ощущения, резкость переживания, который и поддерживает жизнь стиха. Всматриваясь в себя, я нахожу, что даже чуждость для меня "земной", вещной, эротической подоплеки многих стихотворений - а порой и чуждость слишком прямых религиозных контекстов - не убивает это сочувствие, но только вносит дополнительный вклад в царящий на страницах конфликт, обостряет ощущение подвижной наэлектризованности этой лирики.
Не хотелось бы и ввязываться в долгие споры относительно уместности внимания к личной жизни поэтов, уместности присутствия ее в самом стихе - иногда это действительно идет во вред самой ткани лирики, и сборник Бушуева - не исключение.
Попытки проследить некоторые линии приводят к грустным результатам, пожалуй это я мог бы сказать и о попытках изменить стилю начала сборника, насильственно приземлить - или "осовременить" состав стихов. (Например, я был благодарен автору за троеточие после "(вот перечень их видов - читай его неспешно, как стихи) ..." - И в конце подборки почти даже с некоторой досадой пробегал глазами "Героев русской прозы" с их "пригожими поварихами".) На мой взгляд, не очень удачны перебои ритма в некоторых стихах.
Но высокой лирику, на мой взгляд, делают вершины... По прочтении, завершении путешествия, осознаешь, что хотя ландшафт сборника очень неровен, и находится весь под страшным тектоническим напряжением, вершины его, родившиеся в этом напряжении, сияют настоящей высотой, и казавшееся поначалу претензией, попыткой имя - собрание стихотворений носит по праву.