Тяжелый пар поднимается от воды вертикально.
Густые листья сгибают тонкие ветви.
На всем песке расположены слепки тени.

Трава неподвижна, как должно быть в начале.
Камни показывают беспорядочные спины.
Упруго тревожит веки плывущее наверху.

Солнце скрыто в моей зимней глубине.
Теплое солнечное в моей зимней.
Травы помню только рисунок линий.

Вокруг меня яркая, но обязательная глухота.
Я понимаю, и это знакомая необходимость.
Я сижу у стола, отталкиваясь боковыми.

Выдохнув и схватив, пока он не скрылся.
Положив перед глазами, жду мохнатое.
Мохнатое движение неощутимого тела.

Трудно найти потерянное в тишине ночи.
Оно исчезает, становясь недоступным.
И окно освещает кухню стеклянным эхом.

Многие эти назад менее осторожным.
Более дальше остановится, как в раздумье.
Только ныне все остается прежним.

Вода обещает увидеть овал бездонный.
Я занят созданием самостоятельного портрета.
Картина полна прозрачной гадальной гущей.

Стою, не трогая парапета. Ниже
бежит бегущий. Задирается его рубаха.
Трава начинает двигаться, успевая.

Он - это и есть я. Отмечен
характером твердого, неумеренно в пятку, шага.
Камни в воде образуют диагонали.

Сколько можно так неуемно спорить,
сокращая дистанцию до кратчайшего боя,
разводя крылья перед последним взлетом?

Или мы ангелы, чтобы клевать сердце?
Или цвет наш преобладает над теплым?
Или лицо мое так жалобно улыбнулось?

Воздух ночью перестает быть тихим.
Он пробегает по стенам, по прохладным и гладким.
Солнце ночью оказывается лампой.

Потерянное состояние, когда выхожу в утро.
Небо могло бы напомнить незатрудненным светом.
Небо тоже никогда не вернется.

Я истощен присутствием тех понятий,
забвение которых иногда сообщает силу.
Так и бегу далеким утром, музыку напевая.

Ускользнувшая музыка, боюсь, без меня живее.
Вода тоже уходит, не оставляя впадин.
День ото дня я привыкаю верить
только в то, что навсегда утратил.

Шею мою вновь укрывает шарф,
ноги обуты в черные снегодавы.
Тыльные руки, чьей наготой шершав,
мнутся в карманах, будто нашли забаву.

Я утомлен. Голос, как тот дурак,
рвется на буквы осознанных междометий.
Думаю медленно, словно растет кора
на топорами забитом лесном предмете.

Что меня ждет за суетой ума,
если еще таковым называться станет.
Ты не ругал меня, помнишь, когда дремал,
книгу отметив загнутыми листами.

Скоро бежать наружу, трясти галоп,
грубый хребет растряхивая по дырам,
новую музыку мучая. Тяжело
немощность знать ее. Чувствовать, как нестиран
мутный подол ее низа, набрякший тыл.
Клавиши, что не отлипнут ленивых дланей.
Там, где возьму ее, выступят, как цветы,
лягут, как сны ложатся поверх желаний.

Я зашел в лампу. Взял раскаленную пружину
и порвал ее, отпуская свет утомленный.
Он уронил мне в ладонь горсть золота.

Я ходил, и привыкший ко мне воздух
отпечатывал меня, как делается иногда в снегу.
Я - сидящий, наклонившийся, спящий.

Оставшееся время я не хотел бы использовать,
в нем слишком много посвящено жизни.
Я могу доверить его только тишине.

День закончился. Разместив себя по коробкам,
закрыв дверцы, заклеив особой бумагой,
успокоившись, собираю себя, но уже поздно.

Уже ночь пригласила в гудящую темноту.
Разделенность не позволяет действовать.
Понятно, что все это происходит во сне.

Смотрю на улицу сквозь оконное стекло.
Пар моего дыхания размывает изображение
черного ночного снега в синеве далекого света.

Ты помнишь, я как-то закричал ночью,
ты подошел и ударил меня. Я упал.
Ты сказал после этого, чтобы больше не кричал,
и ушел огромными, если смотреть снизу, ногами.

Когда вспоминаю о чем-нибудь неприятном таком,
внутри оживает, готовое расшуметься.
Я извиваюсь обаятельным чудаком,
из груди выбегает контрольное меццо,
пульсируя в такт движения головы,
что кругла прямо до удивлений.
Вижу все правильно, спрашивайте у совы,
когда она разгибает назад колени.

Каждую ночь я стою у себя на страже.
Бегаю рядом с собой перебором пальцев.
Почему я наивен, ты мне и сам расскажешь,
если начну снимать свой разбитый панцирь.

Если стучат - ответь, что не слышал стука,
тихо запрись в шкафу, притворись штанами.
Это пришла большая тупая сука,
что до утра будет следить за нами.

Помни, я весь с тобой. И, в припадке есьми,
азы червленые будут тебе нужнее.
Если придут за тобою, то это вестник
времени новых понятий, и ты нежнее
тронь свои веки. Утешь их прикосновеньем.
Глаза так устали, что перестану видеть.
Только осталось, что распахнуть мгновенным
взмахом руки створки упрямых мидий.
Сущность подводная прячет жемчужность зрений.
Опалесцирует нежное мясо. Играет сценки
где-то внутри застрявшее микровремя,
пульсом отметив место биений центра.

Когда-то я понял, что на самом деле так.
Что на самом деле являюсь как раз таким.
Я тогда ощупывал себя в недоумении.

Больше всего смущало кожаное покрытие,
и органы ощущений, обнаружившие себя.
Я не понимал, почему могу это представить.

Так начиналось новое состояние,
ветвь, образованная своими ответвлениями,
солнце, построенное из тепла и света.

Ночь, составленная из далеких поездов,
(как неизбежно и навсегда зелень неона
вокзального будет преследовать меня).

Трава узнается по ее появлению.
Птицу помню одну - ушибленная вишневой косточкой,
она упала вниз и лежала несколько минут.

Если понадобится, я все восстановлю,
только меня там не будет. Только музыка.
Только музыка, поющая на бегу.

23.01.91г.


                ..^..