ПО ТУ СТОРОНУ ЛЕВОЙ НОГИ.

Определенно, мне пытаются что-то внушить, показывая все это, - часто задумывался Петрищев, глядя в экран телевизора. - Не иначе, подсовывают образец для подражания, - думал он и потел левой ногой от волнения мыслей.
А ведь какие подсовывают образцы, - думал Петрищев, напряженно потея левым коленом. - Нет чтобы посеять в меня что-нибудь разумное, доброе, может быть, в известной степени вечное, а тут как-то наоборот всё - кровь, мордобой, секс в извращенной какой-нибудь форме... Мозги по стенке, печень в дверях, кишки на телефоне, - он вспомнил недавно просмотренный триллер.
И уступлю ведь когда-нибудь, поддамся, - обреченно думал Петрищев, потея левым бедром и боком. - Тогда спросит меня человек на улице "как пройти" или "который час", а я сперва вежливо начну отвечать, а потом вдруг - по морде ему, по морде... А дальше может случиться и печень в дверях, мозги по стенке, кишки на телефоне, а там еще и секс, - Петрищев зажмурился, - в какой-нибудь извращенной форме. - Он вытер со лба пот и продолжал думать.
У этого Петрищева было свойство: потеть могла только левая сторона его тела, хотя и в разных местах, а на правой в любую жаркую погоду было сухо.

Петрищев был в гостях у Судакова в его квартире на четвертом этаже дома на Бармалеевой улице. Они вдвоем пили чай из стаканов, позванивая серебряными ложечками.
Петрищев откинулся в кресле, положил ногу на ногу, высоко задрав колено. Снял носок и пошевелил пальцами.
- Вот, - сказал Петрищев, - вроде бы одинаковы обе ноги, со скидкой на естественную симметрию, разумеется, но есть между ними какое-то глубинное различие.
- Какое такое различие? - спросил Судаков.
- На левой я меняю носки в три раза чаще, - сказал Петрищев.
- Так это не глубинное различие, а поверхностное, - сказал Судаков и засмеялся. - Ха-ха-ха!
- Смеешься? - спросил Петрищев.
- А нельзя?
- Могу перейти грань, - предупредительно сказал Петрищев, - и тогда уже всё: печень в дверях, мозги по стенке, кишки на телефоне.
- Какой пейзаж, - Судаков посмотрел на босую ногу Петрищева.
Петрищев пошевелил пальцами.
- Вернее, натюрморт, - поправился Судаков и спросил: - а почему печень в дверях?
- А потому, - сказал Петрищев, - защемили дверью и так оставили.
- Про мозги-то как бы понятно, - сказал Судаков, - могу представить.
- Это я смотрел такой триллер, - стал объяснять Петрищев, - там тоже - сидят, пьют чай, пьют его, пьют, как-то с ложечками в стаканах, как-то с вареньем, пьют его, понимаешь, а потом - бац и всё: печень в дверях, мозги по стенке, кишки на телефоне...
- Натюр-морт, - раздельно произнес Судаков, - могу представить.
Он взял с блюдечка варенья и запил чаем.
- А ведь когда-нибудь поддамся, - тихо сказал Петрищев.
- Поддайся, - Судаков пожал плечами.
- Ты как-то не понял, - Петрищев растопырил на ноге пальцы и покрутил ступней. - Это ведь нам дают образец для подражания. Определенно хотят внушить все это. Внушить мне... И ведь я поддамся... И тогда можешь представить себе: вот сидим как сейчас, пьем чай, пьем его, пьем - с вареньем обязательно, с ложечками - и вдруг бац! - печень в дверях, мозги по стенке...
- Ладно, ладно, - замахал руками Судаков, - представил уже, хватит.
- Или секс в какой-нибудь особенно извращенной форме, - Петрищев ухватил свою левую ногу обеими руками и потянул на себя, - как-то так, - он посмотрел на Судакова.
Судаков взял с блюдечка варенья, отпил из стакана чаю.
- Поддайся, - сказал он, - но с предварительным умыслом... Я хочу сказать, - пояснил он непонимающему Петрищеву, - что есть ведь возможность выбрать, чему поддаться. Не свет клином сошелся на этом триллере.
- А повсюду одно, - сказал Петрищев, - кровь, муть, жуть... и какая для тебя будет разница: печень в дверях и кишки на телефоне или кишки в дверях, а печень по стенке?
- А почему, собственно, кишки на телефоне? - спросил Судаков.
- Потому что повесили, - сказал Петрищев.
- Да, - задумчиво произнес Судаков. - Отняли идеалы у народа. А что взамен? Раньше делали жизнь с товарища Дзержинского и не задумывались...
- А теперь с графа Дракулы и со многими мыслями, - подхватил Петрищев.
- А знаешь, - Судаков облизал свою ложечку и пристроил на край стакана в равновесии коромысла, - есть такой югославский писатель, Милорад Павич. Сербский писатель, твой любимый, если не ошибаюсь. У него где-то есть в персонажах девушка, которая из каждого дома, где бывала в гостях, уносила серебряную ложку. Вот тебе и пример, вот образец.
Судаков подтолкнул пальцем ложку, и она соскользнула в стакан, коротко звякнув.
- Я как-то не понял, - сказал Петрищев.
- Представь себе человека, который увидел для себя в этой девушке образец для подражания. Решил, что именно это ему пытаются внушить, и поддался. С тех пор он уносит из каждого дома в кармане по одной маленькой серебряной ложечке, и это для него словно прививка. Иначе он, быть может, ограбил бы банк или замочил бы старушку, насмотревшись криминального сериала, но маленькой ложечкой удовлетворены темные разбуженные инстинкты, и человек спит спокойно, отделавшись легкими упреками совести, а может быть, и без оных, понимая, что поддался меньшему злу. К тому же, согласись, что кишки на телефоне - с сексом там или без секса - это, в сущности, примитивно и пошло, а в серебряных ложечках уносимых есть какая-то выдумка, уникальность ситуации...
- Что-то такое есть, - согласился Петрищев, - надо подумать, - он помешал чай в стакане, сделал глоток, посмотрел на ложку, которой размешивал. - А пожалуй, я и думать не буду, - заявил он вдруг, - мне понравилась эта идея.
- Лучше все-таки подумать, - сказал Судаков. Он вынул из чая свою ложку и, подняв над стаканом, продолжал. - Я ведь не ложку конкретно тебе рекомендую. Это только пример, образец возможного. А найти свой вариант - это уже твое дело.
- И поможет? - спросил Петрищев.
- Все так делают, - сказал Судаков. - А ты и не знал.
Петрищев уходил домой, со всем согласившийся, но в кармане брюк у него лежала серебряная ложечка, до которой он время от времени дотрагивался кончиками пальцев. С чувством удовлетворения при этом - и никаких упреков совести.
Судаков, оставшись один, включил телевизор. Передавали рекламу пива, потом - бритвенных лезвий, потом - рекламу сделанного по особой тонкой формуле антиперспиранта "Эксклюзив" (Exclusive) для правой половины тела.

В таком месте приходится жить и в такое время, - размышлял Петрищев, - что далеко не в каждом доме есть серебряные чайные ложечки. И что мне в такой ситуации нужно делать, если уж я обещался брать по ложке из каждого дома (то есть как бы принял обет, это серьезно). Тут просматриваются разные варианты. Во-первых, можно взять и простую ложечку из нержавейки в том случае, когда нет выбора, но тогда будет нарушено то условие, что ложка должна быть серебряной. Во-вторых, можно ничего не брать, тогда будет нарушено условие "в каждом доме". И, наконец, - думал Петрищев, потея левой стороной шеи и лба (и то, что потел лбом, косвенно указывало на глубину возникающих мыслей), - можно компенсировать возникающий недобор (увы, практически повсеместный) дополнительным изыманием ложек в домах, где есть их избыток.
Нужно было выбрать из вариантов. Сам Петрищев предпочел бы второй или первый, но Судаков, с его безусловным в данном случае авторитетом, назвал бы такой путь недостойной уверткой. Петрищев почти не сомневался в этом, а к тому же еще и сон видел в подтверждение. Ему снился Судаков, который сидел за столом и держал в поднятых кверху руках семь серебряных ложечек. В правой руке - три, и в левой - четыре. Слов не произносил, но во сне и без слов все было ясно.
Петрищев без радости проснулся от этого сна. Предложенный ему выбор подталкивал к действиям, которые уже не так легко вписывались в концепцию малого зла. Петрищев знал только один дом, в котором можно было позаимствовать семь недостающих ложек; поразмыслив, он нашел два дома, где смог бы взять по отдельности три и четыре ложки, - это, видимо, в большей степени соответствовало полученным во сне указаниям. Но взять со стола эти три, семь или четыре во время визита было бы слишком заметно.
Петрищев представил, что проникает в чужую квартиру в какой-нибудь выходной день, способ проникновения казался ему несущественным. Всё тихо, хозяева на даче. Он открывает дверцу буфета (вариант - выдвигает ящик) и берет необходимые ему три, семь или четыре, не больше.
И тут неожиданно все семейство возвращается с дачи - холодный пот проступил у Петрищева по всей левой стороне тела. Хозяин, жена его, дети малые. Сталкиваются с Петрищевым прямо у открытого буфета, у него ложечки в руке - три, семь или четыре. Смотрят друг на друга, смотрят, а дальше темно в глазах, темно, темно, а потом - бац и всё: печень в дверях, мозги по стенке, кишки на телефоне...
Петрищев маялся день, а вечером пошел к Судакову пить чай на его Бармалееву улицу.
Уходя, задержался у телевизора. Передавали рекламу колготок, потом - прокладок, потом - рекламу сделанного по особой тонкой формуле антиперспиранта "Эксклюзив" (Exclusive) для правой половины тела.

- Хочу кое-что уточнить относительно нашего прошлого разговора, - сказал Судаков.
Чаепитие как-то не складывалось. Петрищев два раза проливал чай на клеенку, ронял на пол ложку. Левая нога Петрищева, которую он по обыкновению положил поверх правой, то и дело соскальзывала, приходилось поправлять ее руками.
Судаков молча смотрел на всё это, а когда перестал смотреть, спросил:
- Помнишь наш прошлый разговор?
Петрищев вздрогнул, его левая нога соскользнула на пол, ударившись пяткой.
- Нужно кое-что уточнить там по сути, - сказал Судаков, вертя между пальцами ложку из нержавеющего металла.
- Я слушаю, - сказал Петрищев.
- Относительно тех серебряных ложечек, - сказал Судаков. - Хочу уточнить, что если бы кто-то буквально последовал этому совету (я не намекаю на то, что кто-то действительно ему последовал, а только предполагаю возможность), так вот, - продолжал он, внимательно разглядывая ложку в своей руке, - следуя ему, он совершил бы двойную ошибку. Во-первых, он отказался от поиска своего собственного решения. Выбрал легчайший путь, но "легкий" - не значит "правильный", скорее - наоборот. Второе прямо вытекает из первого: не взяв труда задуматься о своем выборе, он не заметил, что выбранный им вариант оказался женским.
- Как-как?! - Петрищев едва не подскочил на своем месте; подскочил бы, но левая нога мешала, закинутая в неудобном положении.
- Элементарно, Ватсон, - хихикнул Судаков, - это ведь была девушка у Павича. Но можно рассмотреть и по сути, - продолжал он уже серьезно, - женщина - это собирательница по своей натуре, в нашем случае - собирательница ложек, мужчина же - расточитель или даритель. И каким должен выглядеть обратный нашему, мужской вариант? Когда человек время от времени оставляет серебряную ложечку в доме, где бывает в гостях. "Иногда" вместо "всегда", "оставляет" вместо "берет" - полная инверсия. И, кстати, у твоего любимого Павича есть такой персонаж в одном романе.
- Мужчина, оставляющий после себя серебряные ложечки? Не читал такого.
- Есть в каком-то романе, а может, в рассказе. Только не помню, в каком.
Петрищев уходил задумчивый от Судакова. По телевизору передавали рекламу пива, потом - бритвенных лезвий, потом одеколона. "Здесь могла быть другая реклама", - подумал Петрищев.
Входя в троллейбус, ставя ногу на высокую ступеньку, Петрищев приподнял рукой брючину, чтоб не тянуло в колене. И внутренне вздрогнул: как-то это выглядело по-женски, не таким ли движением они подбирают подол длинной юбки?

Петрищев зашел в аптеку купить таблетки от головной боли. Голова у него пока еще не болела, но могла бы по жизни и заболеть, он чувствовал. В соседнем окошке женщина покупала антиперспирант "Эксклюзив" (Exclusive) для правой стороны тела.
- Я купил бы такой для левой своей стороны, - сказал Петрищев.
Она обернулась и с улыбкой произнесла несколько слов. Позже Петрищев забыл, какие это были слова. Может, "иди за мной" было сказано среди прочих?
Он пошел - сзади, на некотором расстоянии. Шли по улице, потом - через двор, оказавшийся проходным. Там, под выводящей на улицу гулкой аркой (кривое, неверное зеркало для звука шагов) Петрищев почувствовал себя участником некой истории, перевернутого подобия известного мифа. Он был Орфей (безголосый, но это неважно), идущая впереди - Эвридика. В этом варианте истории не он - она его выводила, и не из ада, а может быть, с третьего круга в четвертый или с седьмого в третий. Петрищев знал в этот миг, что мир поделен на круги - не дантовские, с их строгой иерархией мучений, а по-житейски мелкие - в сущности, незначительно отличающиеся друг от друга. И все же, он чувствовал, в этом был шанс, возможность поворота судьбы, неизвестно какого... Но по правилу перевернутого мифа Эвридика должна была обернуться. Не оборачивалась. Петрищев удлинил свою тень, чтобы она увидела ее у себя под ногами. Безрезультатно. Хотел окликнуть, но голоса не было. Они перешли на другую сторону улицы - словно вброд через реку, и на песке Петрищев увидел следы: три следа левой ноги, четыре - правой. Правые были глубже, словно весь вес приходился на эту ногу.
Детали этого происшествия впоследствии каким-то образом исчезли из памяти Петрищева - или как-то размылись. Если воспоминания настигали его в среду, идущая впереди женщина представлялась в зеленом платье, по четвергам он вспоминал ее в голубом, в седьмой день недели - в чем-то светлом, почти, может быть, белом.

Петрищев прочел все романы Милорада Павича и все рассказы. Он хотел прочесть про мужчину, который имел обыкновение оставлять серебряную ложечку в доме, где был в гостях. Знаком ли был этот мужчина с той девушкой, собирательницей ложек? Дополняя друг друга, они были созданы для того, чтобы встретиться, пусть за пределами романного текста. Так думал Петрищев, и ему казалось, что если он прочитает о них обоих, то и о встрече сможет вычитать между строчек. Но мужчина (расточитель, даритель) никак не хотел попадаться, даже когда Петрищев прочел все тексты по третьему разу (может, следовало прочитать четыре раза или семь). Начинало казаться, что от одного прочтения к другому некоторые эпизоды начинают выглядеть неуловимо иначе, какие-то детали исчезают, какие-то возникают. В одной версии чтения известная девушка вовсе не была собирательницей ложек, в другой это даже не девушка была, а старик, и ложки он собирал не в кругу друзей и знакомых, а по ресторанам, и не серебряные (знать бы раньше), а просто понравившиеся. Но даже за такой личиной Петрищев узнавал скрытую женскую суть персонажа, и мог, например, догадаться (хотя впрямую об этом и не упоминалось в тексте) о том, что старик-собиратель несомненно приподнимает рукой брючину, когда ставит ногу на высокую ступеньку - тем самым движением, которым женщины поднимают подол длинной юбки.
Петрищев стал думать, что мужчина, которого он ищет, вполне мог уже встретиться ему, но остался не узнан, потому что эпизоды, где он проявлял свои качества расточителя серебряных ложек, каким-то образом проскользнули мимо при чтении.
Петрищев в четвертый раз прочитал все книги Павича, потом - в седьмой (минуя шестой и пятый), стараясь глядеть сквозь страницы и читать между строчек. Он понял, что история девушки-собирательницы в междустрочии своем уже содержит рассказ о мужчине-расточителе, так человек, увидевший в учебнике по арифметике число "-1", вглядевшись в него, может догадаться о существовании мнимой единицы (квадратного корня из того, что он видит), хотя и отсутствующей на страницах учебника. Но нужен ли был ему этот мужчина?
Петрищев вернулся к своим мыслям, читая их между строчек и глядя насквозь. И понял, что не чужого мужчину ищет, а себя. Что он готов узнать себя в персонаже, который, к примеру, в три раза чаще меняет ботинок на левой ноге, чем на правой. Или использует антиперспирант "Эксклюзив" (Exclusive) для левой половины тела.
И узнав, поймет, наконец, что это за история, в которой прописана ему роль: триллер она (и тогда, стало быть, возможны мозги по стенке и прочее), мелодрама, житейская проза, или так - кое-что из области юмора.

Высказаться?