Артем Абаджев
zangezi@pisem.net
РАССКАЗЫ
Белкин сидел на берегу и молча ненавидел море. Хватал правой рукой камень побольше и со злобой бросал в набегающую волну. Конечно же, морю было наплевать, что его ненавидит Белкин, и за это Белкин ненавидел его еще больше. Море усмехалось Белкину многочисленными огнями нефтяных танкеров, оно видело, наверное, миллион таких как он. Все сейчас издевательски усмехалось Белкину, и это его бесило. Мобильный телефон на поясе усмехнулся ему фугой ре минор Баха и тотчас же полетел в ненавистное море.
«Вы из филармонии?» - спрашивает милиционер.
«Да»,- гордо отвечает пианист Володя Белкин.
Милиционер подозрительно прищуривается и отдергивает папку с партитурой, которую только что собирался отдать.
«А фамилия Исбах вам о чем-нибудь говорит?»
Иоганн Себастьяныч три раза перевернулся в гробу.
Белкин до самого рассвета ненавидел море, громко ругался матом, швырял булыжники, а потом стало слишком холодно. Он отряхнул мелкие камушки с голых ступней, натянул носки, ботинки и пошел домой. О том, что дома у него больше нет, Белкин вспомнил, уже входя в подъезд. Хотел позвонить Вите Куприну, но телефона у него теперь тоже не было, осталась только назойливо жужжащая в голове фуга. Отправился искать таксофон. Нашел. Теперь осталось найти таксофонную карту.
- Неужели монетками уже не пользуются? – удивленно пробормотал Белкин и попытался вспомнить, когда он последний раз звонил с таксофона. Не удалось.
Позволить себе вломиться к Куприну в шесть утра без звонка он не мог, потому сел в первую электричку и поехал к бывшей своей жене. Екатерина Леонидовна все еще Белкина открыла дверь, кутаясь в потрепанный халат, заспанная и до неприличия растолстевшая.
- Боже, как ты постарела, Катенька! - изумился Белкин.
- Годы, Володя, - пожала плечами Катенька и впустила Белкина в квартиру.
Замечательной чертой характера этой женщины было то, что она ничему никогда не удивлялась, почти не задавала вопросов и почти не оскорблялась.
Белкин выспался, помылся, побрился, позавтракал и спросил:
- А что твой трубач?
- В больнице, - ответила Екатерина Леонидовна. - С ума сошел.
- Ай-я-яй, - покачал головой Белкин. – Что жизнь с людьми делает…
Потом он позвонил по телефону.
- Володя! Где ты? Господи, я тебя обыскалась. Почему у тебя телефон не отвечает?
- Я его выкинул в море…
- Зачем?!
- Он надо мной издевался…
- Сумасшедший. Где ты был?
- На пляже.
- Что ты там всю ночь делал?!
- Ненавидел.
- Кого? Меня?..
- Нет, море… и Баха. Надо же мне было кого-то ненавидеть…
- Возвращайся домой. Валя звонил.
Белкин положил трубку и стал обуваться. Екатерина Леонидовна грустно смотрела на него, закутавшись в тот же халат.
- Разреши доминант септ аккорд, - попросил он.
- Неполное тоническое трезвучие с утроенной тоникой, - не задумываясь ответила она.
- Теряешь форму.
- Годы, Володя.
Белкин вышел, оставив в прихожей запах лосьона после бритья. Никак он не решался забрать этот лосьон. Так и стоял тот на туалетной полочке у Екатерины Леонидовны рядом с бритвенным станком Володи Белкина и его кремом для бритья с той самой поры, когда несколько лет назад Белкин вышел отсюда в последний раз с тяжелой сумкой в правой здоровой руке, прижимая к груди левую, изуродованную ножом, без трех пальцев.
"Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана:"
Из детской считалки
- Грустно все это как-то, - вздохнул Альтов. - Знаете, Сергей, не буду я с вами пить.
- Это почему же? - удивился Зорин.
- А вот так. Не уважаю я вас:
Зорин всплеснул руками.
- Ну, началось! Нажрался уже, господин музыкант?!
- Кто вы такой? - продолжал Альтов. - Поэтишка сраный: писателишка:
- Вот она, - вскричал вдруг Купцов, - обнажается сущность гадостная человеческая!
Такой внезапный выпад лишил Купцова последних сил, он уронил голову на грудь и надрывно захрапел, рюмка выпала из его ослабевших пальцев и разбилась. Альтов поднял с пола осколок, прищурив один глаз, поглядел сквозь осколок на Зорина и продолжил:
- Где вы живете? В каком мире? Вы отвыкли от живых людей, Сережа!
- Я от них устал, - серьезно возразил Зорин.
- Это не важно. Устали, убежали, спрятались и отвыкли. Выползаете иногда: как будто живете в своих сказках. Вы изверг! Придумываете людей, сразу же коверкаете им жизнь и сидите, жалеете их. Ах, как жаль человечка, все у него не так, все наперекосяк, не сможет он дальше так жить! В петлю его! Или пулю в висок - тоже красиво, с достоинством: Да какое вы право имеете?!
Зорин молча выпил, вытер рукавом губы и поставил рюмку на стол.
- Закусывайте, Сережа, - мрачно посоветовал Альтов. - Меня совсем не прельщает пре: прес: прес-пек-тива тащить вас домой.
Зорин усмехнулся.
- Не волнуйтесь, я поеду на такси.
- У-ух! Богатенький Буратинка: Простите, я у вас сигаретку сопру: Умело вы, наверное, гадите людям в души, они вам еще и платят за это.
- Да уж, поднаторел.
Альтов прикурил сигарету и на минуту задумался, потом вдруг встрепенулся.
- Знаете что, Зорин, я вам соврал, я вас уважаю. Даже более того, я вами восхищаюсь! Хотите, молиться на вас буду?
Он вдруг рухнул на колени, но Зорин схватил его за воротник, поднял и посадил на стул.
- Силен, - невозмутимо заметил Альтов. - Ладно, не буду. Пойду, лучше своим делом займусь.
Он встал и направился к пианино.
- Моя новая композиция, - громко объявил он. - Си дубль диез минор!
Пианино разразилось серией оглушительных диссонирующих аккордов.
- Прекратите, кретин! - заорал Зорин. - Час ночи!
- А что, вам не нравится? Надо будет еще поработать над гармонией:
- Идиот.
Зорин вышел в коридор, снял телефонную трубку и набрал номер.
- Нина? Ты еще не спишь?: Почему?: Хорошо, я уже еду, - он вернулся в комнату. - До свидания, Гриша. И мой вам совет: не пейте больше. Идите лучше домой.
- Сережа, - окликнул его Альтов, - подождите. Вы вот что, Сережа: Вы напишите про меня. Не придется никому жизнь ломать, у меня она уже сломанная:
- Что вы несете?!
- Да-да, напишите. И пусть я у вас там в конце умру: Отменная будет история.
Зорин со злостью захлопнул дверь. Выйдя из подъезда, зябко поежился - начало холодать. Стоянка такси была пуста, а идти пешком через весь город не хотелось. Он присел на лавочку и закурил. Нетвердой походкой к лавочке подошел пожилой человек в обтрепанном пальто, ведущий на поводке маленькую лохматую дворняжку.
- Извините, у вас закурить не найдется? - спросил человек.
Зорин молча протянул ему сигарету. Человек рассеянно похлопал себя по карманам.
- И спичку, будьте добры.
Зорин чиркнул зажигалкой. Собачонка улеглась у его ног, хозяин ее присел рядом на лавку.
- Осень, - произнес человек. - Прохладно становится. Шарик, не лежал бы ты на холодной земле, простудишься. А вы, Сергей Львович, что же, гуляете?
Зорин внимательно посмотрел на него.
- Простите, мы с вами знакомы?
- Как же, было дело. Вы меня придумали.
- Я вас: что? - переспросил писатель.
- Придумали. Разве не помните? Загорский Петр Геннадьевич, непризнанный гений, а это мой друг Шарик. Славный песик. Жалко его, кормить нечем, а на улицу выгнать - рука не поднимается. Да и привык я к нему сильно. У меня кроме него нет никого: да что я вам буду рассказывать, вы и сами все знаете.
Зорин неотрывно смотрел на старика, вскинув брови, беззвучно открывая и закрывая рот, будто рыба.
- Я вот чего не понимаю, Сергей Львович, откуда в вас столько пессимизма? И зачем вы им всех своих героев наделяете? Вам-то чего не хватает? Впрочем, что это я: Вы не подержите песика? Я сейчас.
Зорин трясущейся рукой взял поводок, все еще не в силах вымолвить ни слова. Загорский благодарно кивнул, поднялся и зашагал прочь. Сергей закрыл глаза и помотал головой, словно пытаясь стряхнуть наваждение. Кто-то потряс его за плечо.
- Сережа, вам что, плохо?
Это оказался композитор Григорий Альтов. Сергей огляделся. Собачонки нигде не было, а вместо поводка в руке была зажата сломанная пополам сигарета.
- Который час?
- Около пяти, - ответил Альтов. - А почему вы не поехали домой?
- Заснул наверное: Брошу пить.
Альтов присел рядом.
- Сережа, вы: простите меня за то, что: за то, что я вам наговорил там: напился, знаете. Вы ведь хорошо пишете, мне, на самом деле, нравится:
- Да нет, вы все правильно сказали. А теперь извините, мне пора, Нина волнуется.
- Да-да, конечно. До свидания.
Придя домой, Зорин сразу прошел в кабинет, достал из ящика стола папку с рукописью и вытащил самый нижний листок.
"Эхо выстрела разнеслось по пустому городу, налетая на фонарные столбы, стучась в окна пустых квартир, разрывая тишину, будто старую тряпку. И казалось, вместе с этим звуком мечется от стены к стене обезумевшая душа, переполненная ужасом одиночества, горечью поражения.
Пожелтевший листок, сорвавшись с ветви, закружился, увлекаемый внезапным порывом ветра, настоящего холодного осеннего ветра, пришедшего ниоткуда и уходящего в никуда, уносящего с собой все, чего не смог унести этот последний выстрел:"
Зорин скомкал лист и бросил в корзину для мусора. Сзади подошла Нина, обняла его за шею.
- Все будет хорошо, Сережа, - прошептала она. - Все будет хорошо.
"Весна наступила, когда никто из нас уже не надеялся протрезветь. Помнишь, мы с тобой смеялись, тебе казалось, что нам снова по восемнадцать - кто-то напутал в датах, ошибся на пару миллионов лет. В моих песнях было столько пыли и пепла, сколько песка в пустыне. Никто тогда не заметил, что НАС больше нет, только ветер в печной трубе стал гудеть чуть громче. И никто потом не вспомнил наших имен. Помнишь, я все смотрел тебе вслед и шептал стихи, которые ты нацарапала на обоях на стене у моей кровати. Я думал, ты не сможешь без меня, думал, вернешься хотя бы просто попрощаться, и долго еще приходил ночью к твоим окнам, но оттуда смотрела на меня грустными глазами брошенного щенка осень, поливала холодным дождем. Однажды взглянув в зеркало, я понял, что стал только тенью того, который когда-то ощущал на своей щеке твое горячее порывистое дыхание, целовал твои тонкие пальцы:
За портвейном и крепкими папиросами я уже почти забыл оставленный мне на память взгляд, похожий на контрольный выстрел в голову, стало непонятно - где Слово, а где нецензурная надпись на стене общественного туалета, как вдруг наступила Весна. Занавес распахнулся, портовые проститутки оказались брошенными кем-то женами и вдовами моряков, пьянчуги в дешевых кабаках - поэтами, а в оркестровой яме тихо запела одинокая скрипка сумасшедшего бродяги, которого я не раз угощал папиросами и вином. И под это пение я достал из подаренной тобой на какую-то годовщину табакерки сердце, распустил волосы, натянул струны, собрал паутину с углов спальни, сорвал пожелтевший листок с отрывного календаря, написал твое имя наоборот, и мне показалось - время пошло вспять. Я пел новую Жизнь, я пел Весну и думал: "Неужели понадобился миллиард лет, чтобы понять, что ты уже не вернешься?"
Что ж, прости меня, любовь моя, за то, что состарился раньше, чем допел до конца свою пыльную песню, чем допил до дна чару с ядом; за то, что не я был главным героем; за то, что умер раньше, чем закрылся занавес.
Прости и прощай, mon amour.
Твой навеки, Люка"
Эту записку бывший штурмфюрер СС Вебер нашел в пустой квартире одного из заброшенных домов в Марселе в мае 1945 года, где спустя год умер от рака печени, лелея мечту вернуться в родной Берлин.
Автор записки Люка Флери повесился на гитарной струне в марте 1945 года.
Марта Бергер погибла в 1942 году в немецко-фашистском концентрационном лагере Buchenwald близ г. Веймар (Тюрингия).