Пенсионер Иван Евгеньевич проголодался и решил поесть чесночный суп. Он достал из холодильника кастрюлю, поставил ее на плиту и зажег огонь. Затем Иван Евгеньевич мелко нарезал на дощечке докторскую колбасу, накрошил в тарелку хлеб и открыл банку лечо.
- Вы что себе позволяете?! - раздался голос за спиной Ивана Евгеньевича.
От неожиданности тот выронил банку и повернулся в сторону плиты. Чесночный суп, уже наполовину вылезший из кастрюли, часто дрожал и покрывался крупными маслянистыми пузырями. Судя по всему, он медленно закипал.
- Я… - в замешательстве произнес Иван Евгеньевич.
- Да-да, вы, - перебил его чесночный суп. - Вы хотя бы отдаете себе отчет в том, что вы наделали?
- Ну я… кипятил.
- Кипятил, - передразнил чесночный суп. - Вы меня чуть заживо не сварили!
- То есть… как это заживо?
- Как-как. Молча. По какому праву вы поставили меня на огонь?
- Как какому?.. Ну, положено так… - заикаясь произнес Иван Евгеньевич.
- Положено! Кем же это положено? - с ехидцей спросил чесночный суп.
- На-народом… И… Я… Да я… Да я… Я Берлин брал! Я всю войну прошел и в лагерях пять лет отмотал!.. Меня сам товарищ… товарищ…
По лицу Ивана Евгеньевича прошла легкая судорога, плечи мелко затряслись, и он глухо зарыдал.
- А вот этого не надо, - равнодушным голосом заметил чесночный суп.
- Чего? - сквозь всхлипы пробубнил Иван Евгеньевич.
- А вот всего этого показательного раскаяния не надо.
- Пошел отсюда! - неожиданно для себя огрызнулся Иван Евгеньевич.
- Дожились, может еще матом покроете?
- Да нет… Тут… так вырвалось… Простите… Так…
- Я Горбачеву напишу, как у вас тут с супами обращаются!
- Ну, зачем же сразу Горбачеву… - растерялся вдруг Иван Евгеньевич. - Давайте может разберемся… Или…
- Вот сейчас я в милицию пойду, там и разберемся.
- Не надо в милицию, давайте… так… обсудим ваши претензии.
Иван Евгеньевич оробел, подумав, что последняя фраза прозвучала неестественно и фальшиво, но было уже поздно. Чесночный суп ловко выбрался из кастрюли, соскочил на пол, засеменил в прихожую и хлопнул входной дверью. "Посадят" - уныло подумал Иван Евгеньевич, вытирая слезы кухонным полотенцем и наблюдая в окно за тем, как чесночный суп осторожно по дощечке переходит водопроводную траншею во дворе. Тот же, перейдя траншею, весь оставшийся день бродил по микрорайону в поисках отделения милиции, однако к вечеру изрядно утомился и задремал в каком-то подъезде.
Утром скисший чесночный суп обнаружил старый дворник Игнат.
- Опять наблевали, наркоманы сраные, - тихо выругался он и метлой разметал суповое тело по ступенькам.
для работ по "Русскому языку"
ученика(цы) 7 "Д" класса
средней школы №93
г. Чернышевска, Канадской АССР
Хрусталевой Елены
В годы Великой Отечественной войны советский народ испытывал много невзгод и лишений. Порой люди отказывали себе в самых необходимых вещах, чтобы приблизить долгожданную победу. На фабриках и заводах рабочие в четыре смены делали снаряды и патроны, а крестьяне с раннего утра трудились в колхозах и совхозах. До поздней ночи работали ткачихи в швейных мастерских, изготовляя армейские шинели, а в районных и областных коксопунктах безостановочно очищали и отправляли на фронт свежий кокс.
Когда коробка с фронтовым коксом приходила в студеную землянку, солдаты устраивали настоящий праздник. Они разрезали брикеты с прессованным коксом на несколько равных частей и начинали делить между собой. Кто-нибудь закрывал глаза и брал наугад один из кусков, а остальные должны были отгадать, кому он достанется. Фашистские солдаты завидовали такой сплоченности русских воинов и поэтому иногда, когда окопы противников оказывались близко, кричали: "Рус, а рус! Давай кокс делить!".
Фашистский кокс был чистым и сухим, а советский - желтого цвета, с землей, навозом или песком. Но русские люди говорили, что даже самый отборный немецкий кокс не сравнится со своим, родным. И когда наши войска переходили в наступление, многие солдаты набирали полные карманы смоленской земли, чтобы вдали от Родины, на чужбине, нюхать иностранный кокс с нашей, русской землей. Ведь недаром писал советский поэт:
Буржуазный кальян
Сожму в кулак
И запущу в харизму,
В промежуток
жадных
эксплуататорских
глаз
Проклятому царизму.
Пускай я вырос
Вдали от пуль
И с песней не брал
Берлин. Но как
настоящий
сов-
-человек
Я нюхаю
Кокаин!
4/3-
Жил-был на Арбате бедный художник, который продавал крашеных матрешек и деревянные резные ложки. Однажды он возвращался домой и встретил в переходе метро странного господина.
- Здравствуй, - сказал господин, - Я - Дядюшка Смерть.
- Чо, уже пора? - спросил художник.
- Точно, пора, - ответил Дядюшка Смерть.
- А ведь и не пожил совсем.
- Ага.
Дядюшка Смерть взял художника за руку и пошли они к воротам Рая. Возле ворот их встретил Святой Петр.
- Наркотики есть? - спросил он художника.
- А? - испуганно ответил тот.
- Наркотики, спрашиваю, есть? - переспросил Петр.
- А?
- Бля, наркотики, я спрашиваю, есть?
- А?
- Какой редкостный гад. Наркотики есть?!
- А?
А пока Святой Петр препирался с художником, Дядюшка Смерть незаметно перемахнул за ограду, нарвал в эдемском саду сочной антоновки и выгодно спекульнул на базаре. На вырученные деньги Дядюшка Смерть купил ящик крепленого и ушел в недельный запой. Пока он пил, в мире не умер ни один человек. Нет, умирать-то они, конечно, умирали, но вот за Ахерон их ни одна сволочь, естественно, не провожала. Так и слоняются они до сих пор по белу свету и незаметно в женские бани подглядывают.
Ссылки: |