Вл. Савич

Как я в кино снимался

Из всех видов искусств,
важнейшим для нас является кино"
В. И. Ленин.

   Стояла последняя календарная осень тысячелетия. Похожий на бегущего марафонца, мегаполис задыхался от жары. Воды! - шелестели пожухлые листья деревьев. "Воды"! - требовали люди, звонящие в метеорологическую службу. Зверели домашние псы. На фермах наметился падеж крупного рогатого скота. В местную русскоязычную печать просочились слухи о введении карточек на воду. В магазинах возникли очереди с характерными для нее разговорами. По ночам на заборах расклеивались воззвания с конкретными адресами и фамилиями тех, кто выпил воду. Дело принимало не шуточный оборот. Все с надеждой смотрели в подернутую мглой синеву небес... На этом фоне развернулись ниже описанные события.
   Раскаленная печка ресторана, в котором я тружусь, плюсовала к 40-градусной жаре, воззваниям и слухам дополнительных 120 градусов по Фаренгейту. Расплавленные мозги рождали то явь, то миражи.
   Хозяин, увидев мое состояние дружески похлопав по - плечу, сказал: - "Шалер камарад. Нес па?", - (читай, - жара, не правда ли?)
   Жара действовала на него положительно, обычно он молчит, или нецензурно ругается по-английски.
   - "Да уж!" - согласился я.
   - Ступай-ка ты, брат, домой, мы тут и без тебя управимся.
   - Мерси, - поблагодарил я хозяина, и вышел на крыльцо. Далекий горизонт курчавился грозовыми облаками.
   Вскоре, обдуваемый жарким ветром, влетавшим в отворенные люки и стекла, я мчал в своем видавшем виды "Фальце", по пустынным, отданным жаре улицам. У ромбического знака "STOP" дорогу машине перешел вальяжный черный кот. В его усах блуждала рассеянная улыбка путника заблудившегося в Сахаре. "Очередной мираж", - подумал я, давя на гашетку. Минут через десять я вошел в свою парадную. Дверь открыла дочь.
   - Папа, - с улыбкой перебежавшего дорогу кота, сказала она, - иди на кухню, тебя ждет сюрприз!
   Сосед, наверно, долг принес, - подумал я, стаскивая сандалии. Весьма странный это человек - мой сосед. Бывший проходчик шахты "Мирная", трезвый - сосредоточенно молчит, выпивший - путано рассказывает историю о разгерметизации самолета, а о долге, который висит на нем уже около года - ни слова. Странно.
   Затем подумалось, о денежном правительственном чеке и откуда-то из мозговых впадин выплыла дикая мысль о наследстве. (Только откуда ему взяться?). "Нет, скорей всего без меня в бинго, сыграли и выиграли" - решил я, и с такими мыслями и тайными надеждами на "Молсон" (сорт канадского пива) вошел на кухню. Жена как обычно читала что-то шпионское. Отложив, свой детектив, она как-то странно посмотрела на меня. В её зрачках жила загадочность чейзовских героев.
   - Ты знаешь, Савич, я думаю, хватит тебе уже бить свой "Ягуар" на диливерах, да марать страницы приличных газет, (я пописываю иногда в местные газетенки), - без предисловий сказала жена.
   - А куда же я, душа моя, с моими "совковскими" способностями подамся, только если в кино сниматься, - тускло пошутил я. В кухне повисла тишина куинджиевских ночных картин.
   - А, так ты уже знаешь,- нарушила тишину жена, - а мы думали, будет сюрприз.
   - Что сюрприз! Какой сюрприз? - спросил я и полез в холодильник. -
   - Ты чего там шаришь? - перебила мои поиски жена.
   - Сюрприз, - парировал я.
   - Какой сюрприз? - не поняла жена.
   - Я думаю, Молсон?
   - Какой Молсон? Тебе завтра в кино сниматься! - воскликнула жена.
   - Мать честная, крыша поехала, - испуганно подумал я. Вот они, детективы, говорят же умные люди, что А. Маринина еще никого до добра не довела. Но, чтобы не обидеть жену с её пристрастием к чтению А. Кристи, Чейза, С. Жапризо и А.М., заговорил о жаре.
   - Да ты что, мать, на солнце сегодня перегрелась?- трудом вымолвил я и с участием потрогал её лоб. - Сам, ты солнышко мое, перегрелся, - отрезала супруга, - говорят, в кино будешь сниматься, значит будешь!!!
   - А что я там буду делать? - удивленно спросил я.
   - Точно не знаю, - ответила жена, - сказали - немецкого офицера!!!
   Уставившись на жену, я тщетно искал подвоха в её глазах.
   - А кто сказал? - осведомился я. Да какая разница. Кстати, какой размер ботинок ты носишь? - При чем тут размер? 9 на 11, кажется. А что?
   - Спрашивали - деловито ответила супруга и достала из шкафа сантиметр. Началась весьма странная процедура измерения моей ступни. За ней склонив голову, внимательно следил домашний попугай Сережа. Через 30 минут четкий след моей правой ноги был пунктирно нанесен на белую лощеную бумагу. Полный дурак, - неожиданно закричал Сережа и отвернулся.
   - Возьмешь с собой, - сказала жена и протянула мне отпечаток.
   А не 1 ли сегодня апреля? - пронеслось в голове. Да нет, на дворе сентябрь и об этом красноречиво свидетельствовал отрывной календарь, висевший рядом с деревянной ложкой и лаптями на кухонной стене.
   - Слушай, ты дуру не валяй, - сказал я жене. - Кто звонил-то?
   - Да тетка, какая - то. Есфирь, Эстер, Эсер… не помню, - ответила жена.
   Но вспомнил я. Гонимый поисками "места под солнцем" забрел я как-то, в сумрачный ангар... Долго петлял по лабиринтам этажей, спотыкался о доски с надписью "Сделано в Сингапуре" и, проклиная судьбу, дергал дерматиновые двери. Одна из них поддалась. Большая комната с маленькими оконцами оказалась киноагентством. По комнате носились какие - то неясные запахи, блики и токи. Их носителем была хозяйка агентства, плотно сбитая дама, живое воплощение одноименной песни Тома Джонса "Секс Бомб". Одетый мной в тот день бостоновый костюм с институтским ромбиком и характерная косая челка произвели на даму должное впечатление. Меня фотографировали в фас и профиль. Заполняли какие-то бланки и формуляры.
   Сегодня звонила та позабытая мной блондинка, она же и просила размер ноги.
   Меня охватил неудержимый смех. Бывший советский учитель, ныне канадский гражданин, а изображать буду задрипанного немецкого оберштандартенфюрера.
   Оправившись, буркнул:
   - А платить-то будут?
   - Обещали!- неопределенно сказала жена.
   И тотчас же передо мной поплыло небо, в крупных рубинах, огромные буквы "Hollywood", вилла в Санта - Барбаре, бунгало в Беверли-Хилл, в соседях Сталлоне, Кидман, да Лиза Тейлор.
   Мозг стал лихорадочно рождать обрывки давно позабытых немецких фраз, почерпнутых из школьной программы и небезызвестного кинофильма "Семнадцать мгновений весны":
   "Шпрехен зи дойч, Штирлиц, яволь май генерал, ханде хох и Гитлер капут. Маловато, - подвел я итог багажу знаний языка Шиллера, - но при таких деньжищах, что скоро упадут в руки, найму за 5$ репетитора из наших, за 3 дня научит!"
   - Вот ведь, мать, судьба, хотел о монреальском кинофестивале в газетенку накропать, а здесь самому в кино сниматься придется, да ещё и за деньги. Нет не зря, душа моя, всю нынешнюю ночь педикулез (вши) снился. К деньгам! - театрально произнес я. Судьба, не судьба, а завтра к двум часам на примерку.
   Утром начались кино будни. Работа в ресторане была временно приостановлена.
   Улица "Вильям", видно названая именем великого драматурга Шекспира (на ней находилась примерочная) встретила меня рядами закопченных домов диккенсовских времен и запахом конской мочи конюшен монреальского муниципалитета. Приняли будущую "звезду" вне очереди. Костюм мерить не стали и даже не показали, сказав, - "Фигура у вас стандартная", чем, кстати, очень обрадовали. Собравшись уже было тихо ретироваться, я неожиданно был остановлен какой то бочкообразной теткой.
   Месье, ваш размер ноги? - деловито спросила тетка.
   - 9 на 11, -ответил я и достал отпечаток своей ступни.
   - Что это? - тетка непонимающе уставилась на картонный отпечаток моей ступни.
   - След - ответил я.
   - Чей? - опять поинтересовалась дама.
   - Мой.
   - Зачем?
   - Просили.
   - Кто?
   Разговор стал принимать нездоровую форму. Я притих и поспешно засунул свой след в нагрудный карман. Вскоре тетка вынесла какие то запыленные резиновые болотники, напомнившие мне сезон утиной охоты в Подмосковье. Тумбообразная дама упорно называла их офицерскими сапогами. Хотелось оспорить это утверждение, но пугала вероятность киношного "блицкрига". Одним словом, я судорожно вцепился в болотники и уселся на примерочный стул.
   - Лажа с бюджетом, - насаживая на ногу сапог, думал я, - можно только представить, какую рогожку подсунут вместо кителя, и, вспомнив голливудские фильмы о советских офицерах КГБ, рассмеялся вслух.
   Но доллары-то будут настоящие, - успокаивал я себя. За "зеленые" мы и в костюмах папуасов Бормана с Герингом сыграем.
   Записав, проверив, ощупав и освободив от нежданной обуви, меня аккуратно выставили за двери. Уже у порога, робко заглядывая в глаза костюмерше, я спросил - "Когда на съемки?"
   - Ждите, вас вызовут, - голосом оперативника, А.И. Мануйлова, обнадежила дама.
   Выходные дни прошли в томительном ожидании. Вялотекущее время я скоротал, репетируя у зеркала. Становился во фронт и придавал лицу устрашающие выражения. Извел жену, выкриками, "матка яйки, млеко и шнапс"... Громко пел "Дойчен зольдатен, дойчен официрен. Марширен, марширен". У моего окна стали останавливаться прохожие.
   В воскресенье вечером дом сотряс телефонный звонок. Звонила Секс Бомба.
    - Месье Владимир, - вежливо обратилась она ко мне, - завтра в 8:30 вам надлежит явиться на съемочную площадку. И с английского (который я еще кое-как) сорвалась на местный французский диалект. Скажу вам честно: не люблю я здешний французский, хуже того - я просто его не понимаю. Трубка перекочевала к дочери. Место нахождения площадки было кажется определено. Раскрыв карту дорог, мы стали сверять записи с пунктирами шоссе. Выходило не близко.
   В понедельник бетонной полосой я мчал в направление Торонто. 8. 00 p.m. 32 -ой съезд.
   Бетон кончился. Давно позабытая щебенка запетляла среди лугов и полей. Безнаказанно рос лопух. Запахло Родиной. Идеалистическую картину пригрезившейся отчизны смазала слащавая американская мелодия. С ней я и въехал на съемочную площадку.
   Площадка носила вид строящейся вселенной. Дух созидания парил по её периметру. Мускулистые ангелы разматывали черные артерии кабелей, худосочные феи порхали в клубах "творческой" пыли, плечистые херувимы созидали остов будущих вселенских декораций. В тени пестрого тента сидел творец. Создатель был невысок, имел живые глаза и интеллектуальные залысины. К творцу струилась пестрая очередь таких же как я статистов.
   -Хоть бы не выгнал, - молил я судьбу, подходя к создателю. Мастер внимательно смотрел в мои испуганные глаза, как будто хотел отыскать там стяжательские мысли (но зря ли я потратил выходные на перевоплощение!) Тяжело вздохнув, мастер дал отмашку. Принят. Переодеваться.
    - Ваш номер? - встретила меня мэйкаперша. (гример) Зная свою дырявую память на французские цифры, я своевременно записал их химическим карандашом на ладони.
    - S - 289, - и потная ладонь прилипла к конопатому лицу .
   - Заходи, - и указала на занавешенную тряпкой кабинку.
   За тряпкой я разделся и стоя в одних носках стал напевать слова марша "Дойчен зольдатен…" На строчке "Марширен марширен..." тряпка раздвинулась и женская рука просунула мне сценический костюм. Нет, это была не рогожка, зря я наезжал на продюсеров, мундирчик был что надо. Пуговки с орлами, погончики золотом горят, крест на груди (может за взятия города, в котором родился), фуражечка со свастикой да ремешок кожаный (такой бы мне году в 1972 на техасы) и даже болотники помыты, похоже при определенном воображении и операторском мастерстве, они вполне сойдут за хромачи.
   Разгладив складки френча, распушив свои усики "а ля щеголь" я выпорхнул из-за серого полотна уборной. На лицах присутствующих обозначилось явное замешательство, но что оно было по сравнению с реакцией статистов, когда, поблескивая, боевыми крестами, я появился на залитом солнцем дворе. В первые минуты я даже подумал, что забыл застегнуть ширинку. Рука нервно скользнула в низ. Нет, молния брюк была в порядке. Тогда что же?
   - Неужели вошел в роль? - мелькнуло в голове стянутой обручем немецкой офицерской фуражки.
   Но на этом мои перевоплощения не закончились. Кто-то невидимый прокричал в рупор номер, - "S- 289". Сверившись с ладонью, я попал в полутемный зал парикмахерского салона. Лет, наверное, 20 - с той самой поры, как скончался великий цирюльник моего городского района Меер Вульфович Кац, - не приходилось мне бывать в парикмахерской. Меер Вульфович! О, это был великий мастер ножниц! Гроза всех пацанов, корнавший детские затылки под проклятый полубокс. Бывало, заладит просительно оголец - Меер Вульфович меня под канадку, - и слезно добавит, - пожалуйста.
   - У тебя шея худой, - оборвет цирюльник просителя и вжик того под ненавистную стрижку. Огольцу слезы. Родителям радость.
   Встав, через 15 минут с парикмахерского кресла и посмотрев на себя в зеркало, я горько погоревал, что незабвенный Меер Вульфович, не видит моей прически. Печать классического полубокса лежала на моей голове.
   Итак, я был готов. Жара стояла страшная. Минуты, наползая, друг на друга, сменялись часами. Неприятная соленая влажностью наполнила складки оберфюрерского мундира. Пропала охота стрелять глазами и придавать лицу звериный оскал. В расшалившемся от жары сознании стали возникать мысли о побеге. Но, к счастью для американского, а с ним и для мирового кинематографа, носатый дядька дал отмашку на построение. "Нос" построил всех в колонну, и по пыльному шляху мы тронули к съемочной площадке. Дорога, петлявшая меж чахлых берез, оборвалась у опушки скудного леса. Вселенная к этому времени приняла очертания оккупационного лагеря минувшей войны. Лагерь стрелял моторами военных джипов. У ворот блестел настоящий студебеккер.
   - Дубль, - кричала вертлявая дамочка и хлопала кино хлопушкой.
   - Акшин, - гаркал создатель. Наступала тишина. Очередной кадр был сделан.
   Первое время я увлеченно следил за хлопушкой, но, умаявшись, прилег на лафет бутафорской гаубицы и стал ждать своего выхода. Выход задерживался. Дело в том, что реактивный "Фантом" прочертил в небе полосу, каких в 1945 году не наблюдалось. Все напряженно ждали, когда она рассосется. Пошли слухи, что статистов заставят дуть на небо. Я не поверил, но на всякий случай ушел в рощу. Наконец полоса приняла очертания перистых облаков, и толпа худосочных фей напала на мое усталое от ожидания лицо. Когда последние гримерные штрихи наконец легли на чело героя рейха, заместитель творца (помреж.) пустился в разъяснения моих актерских обязанностей. Бессловесная роль была банально проста. Тихо стоять и всем своим видом выражать пренебрежение к "ненавистным янки". Такой оборот дела явно не сулил зеленого долларового дождя. Собрав свои скупые знания местного французского диалекта, я принялся туманно объяснять заму, о том, что знаком с системой великого Станиславского и вправе рассчитывал на большее. Потуги увенчались успехом. Начались переговоры с творцом о назначении меня на роль фельдмаршала. Вскоре создатель покровительственно поманил меня к себе. Так я попал под тентовую тень. Творец был не один, рядом сидела великая кинозвезда - Алекс Болдуин. Мастер о чем-то бойко заговорил со мной по-французски, затем сменил его на английский и перешел на немецкий. Не имея, выбора, я заговорил по-русски. Увы, место русского фельдмаршала уже ухватил какой-то чех. Пришлось возвращаться на площадку ни с чем.
   Там все уже было готово к очередному акшин. Ассистенты заняли свои места, над камерой завис микрофон, напоминающий колодезный журавль, девушка ударила в хлопушку. Началась съемка. Американские солдаты нагло, но без должного огонька (очевидно, сказывается цивилизованность) принялись стаскивать офицеров вермахта с машины. Вялость была тут же подмечена зам. творца. - Стоп, - гневно заорал он и с жаром принялся объяснять статисту его обязанности. Демонстрировать их он почему-то начал на мне? Нет, великое это дело - зеркало!
   - Понял? - завалясь в шезлонг спросил зам., конопатого молодца.
   - Йес, сэр, - гаркнул рыжий, что могло означать только одно, - будь спок папаша, уж я ему дам оторваться! Ну, вот и хорошо, а то плакали твои денежки. Хлопнула хлопушка.
   Попадать под раздачу испуганного вероятностью потерять свои кровные баксы американского пехотинца не хотелось. Как чумной, заметался я по студебеккерскому кузову, вежливо уступая место другим. Но прыгнуть все же пришлось. Конопатый злодей только того и ждал. Серой тенью метнулся американский бугай на хлипкие плечи германского френча. Не остался равнодушным к "акшин" и жгучий брюнет, самовольно решившийся на импровизацию. Пыльный песок союзнического оккупационного лагеря захрустел у меня под зубами. Стало страшно. Прошли мечты о зелени и славе.
   - "Каман, каман гайс. Сепарэйт офицер фор энтэрэгэйшин", - истошно орал где-то рядом американский офицер.
   - "Кат"(снято),- закричала худосочная фея. Дубль был сделан. Выплевывая дорожную пыль из ноющей от удара скулы, я подумал о гонораре и ванной. Ванну отложил оператор, требовавший повторный дубль. Снова рыжий висел на мундире. Вновь постанывающий "Фриц" лежал в пыли, а из глубин американской массовки возник кто-то большой и угрюмый. По внешности и повадкам это был соотечественник. Соотечественник по - свойски целил мне кованым ботинком под пах. К счастью дубль был уже снят, а то бы не писать мне этот рассказ, уж я-то знаю, как бьют соотечественники. Дали отбой. Все стихло. Статисты отошли к артиллерийскому складу и закурили. Я же ринулся к сносно говорившему на языке Шекспира и Пушкина болгарину.
   - Братушка, - начал я, - не подскажете ли, о каком - таком "энтэрэгэйшин" кричал американский офицер?
   Болгарин отложил в сторону газету "Софийские огни" и перевел мне, - "что-де панов офицеров вот-вот "потягнут" до цугундера, где станут чинить допрос".
   - Допрос, - похолодело у меня внутри, - а ну как там будет задействован тот соотечественник, не добравшийся до меня на площадке, да русский фельдмаршал - чех, припомнит мне Судеты и 1968 год? Но, к счастью, планида режиссерским голосом объявила, что все свободны от дальнейших "акшинов" и могут с чистой совестью отправляться переодеваться в цивильные одежды и получать гонорары.
   Спотыкаясь, о сучьях и корни, побрел "суперстар" в направлении денежной кассы. Там уже клубилась очередь времен антиалкогольного закона. В окошке кассы меня ждала жгучая Секс Бомба.
   В свой заскучавший "Фольцваген" я забрался, когда на рощу упали густые вечерние сумерки. В небе зажглись первые звезды. Луна закачалась на темной поверхности озера, и ветер принес с полей запах скошенной травы. Было тихо. День закончился. Беспокойный и интересный. Один день из жизни. День моего участия в важнейшем из искусств, имя которому Кино.
   Больше из киноагентства не звонили.