Чайка по имени J

МОНЕТКА

Даже если бы я поклялась вам и съела землю, доказывая, что

вчера ко мне приходил Михаил Афанасьевич Булгаков, вы бы все

равно не поверили. Поэтому врать не стану: не приходил. Я сама

приперлась. Очень уж сильно хотелось узнать, что он думает про

шестой том Дунаева, да сказать, что он неправильно посчитал

квартиры в доме Драмлита. Кроме того, был у меня еще один

вопрос, всем вопросам вопрос, ответить на который мог только

он, Булгаков.

Правдами и кривдами, где прибегая к помощи журналистского

удостоверения, но чаще - благодаря своей небесной красоте и

редкому обаянию, дошла я до самых нужных инстанций. Там мне

выдали абонемент на одно посещение и предупредили, что в аду

сквозняки, сырость и холодрыга (а вовсе, кстати, не жара, как

настаивают некоторые любители детализировать). Поэтому

передачку для Михал Афанасьича - не с пустыми же руками в

такую оказию! - я собрала соответствующую: две пары шерстяных

носков, упаковку медицинского спирта (17 рублей флакон), пару

блоков хай-лайта, новый китайский свитер и сотню экземпляров

«Парламентской газеты», чтобы он делал стельки в валенки.

Кстати, спирт у меня конфисковали на вахте: сказали, что

передадут в местный медицинский фонд.

После шмона мне выписали пропуск, предостерегли, что здешние

обитатели способны на любую пакость и дали вертухая, чтобы

показывал дорогу. Несмотря на скудное освещение, я его узнала,

и мне взгрустнулось: обожаемый Сергей Довлатов, одетый в

ватник на голое тело, был небрит и неухожен. Шли мы долгими

катакомбами, Довлатов - все время позади, изредка поправляя:

нет, щас налево, нет, щас прямо. Однажды мой немногословный

Вергилий споткнулся, и из кармана его ватника выпала и

зазвенела бутылочка. Я ее разглядела: флакончик из

конфискованных. Довлатов дальше не пошел. Он поднял флакон,

открутил крышку и, поднося спирт ко рту, махнул мне свободной

рукой:

- Направо, потом прямо, там ступеньки, рядом дверь. Стучать не

надо, открыто.

Нужная дверь и впрямь нашлась быстро. На ней висела картина с

изображением блюющего в рюмку змея и подписью «МЕДПУНКТ». Я

нажала на ручку и шагнула на серую поляну, посреди которой

стоял накрытый к ужину операционный стол. По поляне парами и

поодиночке ходили мужчины в расстегнутых белых халатах поверх

телогреек. Было прохладно, но не то чтоб мороз.

- Здравствуйте, господа, - сказала я, немного конфузясь

многолюдия, - разрешите войти?

Несколько лиц повернулось в мою сторону.

- Типичный случай так называемой наглости, - промолвил один

худой, - сначала вломиться без стука, а затем просить

позволения войти.

Я задохнулась от восторга: это был Чехов и он меня заметил.

«Но, позвольте, он-то что здесь делает?» - мелькнуло в моем

мозгу. Додумать не получилось.

- Вы кто? – недружелюбно подступил ко мне какой-то чернявый

господин, - Вы – психическая?

- Гаршин, все гораздо хуже, - сказал Антон Павлович, - она

живая. Вдобавок – из начинающих.

Вокруг нас уже собиралась толпа.

- Антон Павлович! - залепетала я, чувствуя, что краснею, - и

вы, господа, (как я рада вас всех здесь видеть – ой, нет, не к

месту) простите великодушно! Мне Довлатов сказал – стучать не

надо…

- Это который Довлатов? – переглянулись мужчины, - не из наших?

- Из охраны, наверное, мудила какой-нибудь, – сказал Чехов.

«И это – Чехов?!!» - поразилась я. Стало обидно за Довлатова.

- Он говорил, что единственный писатель, на которого бы он

хотел быть похожим, это вы, Антон Павлович! – сказала я с

робким укором.

- К сожалению, милая, быть похожим на меня очень просто, -

язвительно скривил губы Чехов, - стоит только надеть

pince-nez, и сходство становится поразительным!

Я снова не успела домыслить, так как увидела того, к кому,

собственно, и пришла. Прямо к нам неспешной походкой

направлялись Булгаков и Вересаев. Михаил Афанасьевич ступал

задумчиво, немного склонив на левое плечо свою угловатую

голову. Викентий Викентьевич что-то горячо шептал ему на ухо.

- Господа, уже давно накрыто, - хлопнул вдруг в ладоши Чехов,

и я вздрогнула, - присаживайтесь! Ну и ты садись, чего уж там,

- кивнул он мне и торжественно возвестил: - Господа, у нас –

дама!

Он любезно подвинул для меня стул, но как только я коснулась

задницей сиденья, ловко выдернул его из под меня и я

хлопнулась на землю. Все засмеялись, и громче всех сам Антон

Павлович.

«Вот это да», - подумала я.

- Мы, врачи, страшные циники, - пояснил Чехов. Он поднял меня

за шкирку и усадил на стул. Стекла pince-nez увеличивали его

умные глаза и выступившие на них слезки.

- Спиртику? - сказал Булгаков. Он держал бутылочку из тех

самых. Не соврали на вахте.

- А можно с апельсиновым соком? – выдавила я.

- Отвертку будешь жрать с этим, как его… Аксеновым, - строго

сказал Антон Павлович, - а пришла к интеллигентным людям, так

нечего.

- Так ведь он жив? – испугалась я.

- А какая разница, - сказали слева. Я обернулась и уже почти

без всякого удивления увидела Григория Горина. Он сидел рядом

и грустно накладывал на тарелку что-то рыбное.

Мы выпили. Поскольку никто не закусывал, из скромности не

стала и я. К тому же проглоченный мною спирт явственно отдавал

апельсином и не ударял. Я глянула на Вересаева, сидевшего

напротив. Он хитро щурился. Стало стыдно, что ничего, кроме

«Записок врача», я у него не читала.

За столом сидели еще какие-то люди. Но знакомых лиц больше не

было.

- Лекари, - шепнул мне Горин, - Гинекологи. Окулисты.

Терапевты. Хирурги.

- Почему в аду? – спросила я также шепотом, - убили кого?

- Пописывали, - лаконично ответил он.

- Перерывчик небольшой! – голосом тамады сказал Антон

Павлович, и все снова подняли стопки, - А этой хлюзде больше

не наливать, она сок выпила.

- Антон Павлович, будет вам! – улыбнулся Булгаков, -проявим

снисходительность к девушке!

И протянул мне наполненный до краев граненый стакан.

На этот раз вместо сока там была галимая вода. «Как это они

делают?» - удивилась я.

После третьей все откинулись на спинки стульев и закурили мой

хай-лайт. Что-то я не заметила, когда из моих рук исчезла

принесенная дачка.

- Ну, говори, чего хочешь? – ободряюще кивнул мне Антон

Павлович, - надеюсь, не драму приволокла?

Хихикнув, какой-то подхалим подал Антон Палычу пресс-папье.

Впрочем, я и до этого твердо знала, что никогда не буду писать

драмы.

- Очень надо поговорить с господином Булгаковым, промямлила я.

Я уже начала сомневаться, действительно ли надо.

Михаил Афанасьевич при моих словах вздрогнул, перестал кушать

и внимательно на меня посмотрел. Я решила, что надо.

- Тю! Так можно ж было блюдечко повертеть, - засмеялся

Вересаев.

- Блюдечко вертеть грех, - сказала я, потупившись.

- А-а, ну-ну, - сказали сразу несколько голосов.

Булгаков отложил вилку и нож.

- Извольте, - проговорил он после долгой паузы, - Спрашивайте.

Спрашивайте всё, что вас интересует, но запомните: только ОДИН

вопрос!

Ободренная, я набрала побольше воздуху - так, что даже

закружилась голова – главный, главный вопрос! – и выпалила:

- Михал Афанасьич! Пожалуйста!! Объясните! как! вам!

удавалось! писать! такие! выдающиеся! изумительные!

бесподобные! вещи!! РАБОТАЯ ДНЕМ В ГАЗЕТЕ!!!

- Ну так в газету я ж всякое говно писал, - слегка удивился

Булгаков и великодушно добавил: - Этот вопрос не считается.

- Так и я в газету пишу всякое говно, - понурилась я, - а все

равно ничего хорошего не выходит…

- Говно говну рознь, - поднял указательный палец захмелевший и

подобревший Чехов, - например, если оно у вас с зеленцой, то

это, скорей всего, гнойные процессы, а если в красный отдает –

то это тиф, а если…

- Оставьте, Антон Павлович! – мягко перебил Вересаев, - сейчас

ведь не об медицине, а об литературе речь!

- Ах, Викеша! Вся их современная литература – сплошное…

клиника!

"Какой-то пьяный базар", - поежилась я.

- Ну, право, не стоит передергивать, - не согласился Вересаев,

- Есть и у них кое-что. Например, «Белеет парус одинокий в

тумане моря голубом…».

Я истерично хихикнула:

- Викентий Викентьевич, это ж Лермонтов! Он уж почитай 150 лет

как умер на дуэли.

- Да?! Удивительно. Почему же это я Антошку вижу, Мишку вот

вижу, Вовку Гаршина и этого, новенького, Горина – тоже вижу, а

Лермонтова – ни разу не видел?

- Он офицер и он в дисбате, - загадочно объяснил Булгаков.

"Спокойно," - подумала я.

Тут очень кстати Булгаков повернулся ко мне:

- Я предлагаю оставить господ докторов и поговорить у фонтана.

А то ведь не дадут вам со мною пообщаться.

Я с готовностью сорвалась с места, хотя, если честно, было

немного жалко уходить из-за стола, не попробовав фляков

господарских. Я почему-то точно знала, что они тут есть, но не

знала, как выглядят.

- Миха, трахни ее там! – выкрикнул кто-то из писателей, и все

заржали.

- Пойди на Ясную Поляну, - ответил Булгаков скабрезнику и взял

меня под руку.

- Захватите бутерброд, - сказал Горин, - Обязательно надо

закусывать, - и подал мне пустой газетный сверток. «ПАРЛА», -

было написано на нем. Все почему-то опять засмеялись. Я

ускорила шаг.

Михаил Афанасьевич и я молча прошли метров пятьсот по каким-то

сыроватым коридорам, пока в тупике за очередным поворотом не

показался огромный неработающий фонтан. Мы сели на гранитный

парапет, достали по сигаретке и помолчали еще немного.

- Ты, кажется, хочешь теперь спросить совсем о другом? -

сказал Михаил Афанасьевич.

- Да! - я напряженно глядела на него. Он на меня – довольно

равнодушно.

- А разве ты еще не поняла? – ухмыльнулся он.

В том-то и дело, что поняла. Поняла. И все-таки спросила:

- Неужели все писатели попадают в ад?

Булгаков зевнул:

- Еще поэты.

- Но почему?!!

- Потому что Слово... конкуренция, опять же... по кочану, в

общем.

- И больше никого-никого в аду нет?

- Конечно, нет! – досадливо поморщился Михаил Афанасьевич.

- А черти? – голос мой дрожал, когда я задавала этот

совершенно лишний вопрос.

Булгаков снова ухмыльнулся. Его глаза нехорошо сверкнули

красненьким. Мне стало сильно не по себе.

- А ты как думала, - подтвердил он.

- А если я больше - ни-ни?

Я с отчаянием смотрела на Булгакова. Раздвоившись, он стек по

моим щекам.

- Не по-лу-чи-тся, - проговорил по слогам Михаил Афанасьевич,

и я уловила в его голосе плохо скрытое злорадство, - Теперь

только продолжать.

- Мамочки, - всхлипнула я.

- Да ничего. Привыкнешь.

- И что ж я тут буду делать?

- Известное дело, по специальности. Вот аграрии – пашут. Врачи

– сама видела. Философы – дурака валяют. Инженеры – фонтаны

строят... В общем, так сказать, что на становление повлияло и

к писательству соблазнило, то и это самое.

Я была в шоке.

- Спиртику все ж таки надо было, - сказал Булгаков с не очень

искренней заботой.

- Свидание окончено, - донесся издалека казенный голос, и я

чуть не заорала от радости.

- Ну, пока! - прозорливый Булгаков даже хохотнул.

- Прощайте, - сказала я ему.

- До свидания, - с нажимом поправил он. Я промолчала.

У дверей медпункта ко мне подскочил какой-то мелкий бес в виде

незнакомого доктора. На нем была повязка дежурного.

- Эй, журналистка! Состирнешь, притаранишь чистое, - сказал

он, всучив мне в руки набитую тряпьем наволочку со штампом

«+».

- Не буду! – швырнула я наволочку ему в грудь. Он мерзко

заржал:

- Привыкай, дура, - и снова всучил мне тряпье.

Я выкинула узел тут же, за дверью.

Провожал меня на выход уже другой охранник. Мне даже

неинтересно было знать его фамилию.

На вахте поинтересовались, хочу ли я посетить еще какой-нибудь

департамент. Я нервически передернулась; довольно с меня и

медицинского. У меня забрали пропуск, и буквально через

мгновение я уже сидела дома перед компьютером.

Ну конечно, вы можете не верить ни одному моему слову. И даже

покрутить пальцем у виска. И отматерить меня за поклеп на

кумиров. И лишить меня права голоса и прочих гражданских прав.

И вы наверняка все это по пунктам проделаете. Но напоследок я

скажу: не представляю, как выглядит рай и на какие тусовки он

поделен, но нет ничего более скучного и пошлого, чем

писательский ад. Не ходите туда.

А я, конечно, могу прям сейчас все бросить. Насовсем. Прям

сейчас - и ни строчки за день. Подумаешь.

Только какой смысл-то? Булгаков ведь сказал мне «до свидания».

А главное, я вспомнила, как, сидя с ним на гранитном парапете,

машинально достала из кармана монетку и бросила ее в фонтан.

Высказаться?