Ксения Агалли
Развод и девичья фамилия
Тут в жизни Рюноски и одновременно - вот что удивительно! - Василисы наступает такой критический момент, что пора расставаться с мужьями. Каждой со своим причем. Хорошенького понемножку, тем более что все хорошенькое давно закончилось и впоследствии уже никогда не предвиделось. Даже смешно было бы предположить.
Тут надо сказать, что Рюноска сама была изрядная василиса. Обе они были вполне василисы и за счет этого очень иногда развлекались, особенно в местах скопления знакомых и приятелей. Они договаривались между собой заранее, что вот, допустим, Рюноска сегодня будет Василиса Прекрасная, а Василиса - Василиса Премудрая (обе дуры и уродки), и так и ходили гоголихами со своим тайным о себе знанием, поминутно скисая от смеха в неподходящих обстоятельствах. А потом передоговаривались и менялись, хотя замечание в скобках остается. Впрочем, как раз тайны-то они особой из себя не строили и охотно сообщали всем желающим, кто из них нынче кто (обе дуры и уродки). Пользовались при этом страшной популярностью в силу малой своей на тот момент вменяемости - ведь веселья, веселья-то сколько, не оберешься!
Ах да, тут мужья. Оба были гении, чего не отнимешь, того и не прибавишь, да и не стремился никто, у всех своих неприятностей по горло. Очень талантливо лежали себе на койках, причем не в палате дурдома, об этом впереди, а в одной комнате, рюноскиной причем, в положении под прямым углом. Койки то есть стояли. В дурдоме-то они как раз отлежали загодя, каждый в свое время, запасались темами для бесед на потом, то есть на сейчас - в пространстве-времени нашего рассказа. Но тут была трагедия и неразрешимое при этом противоречие, поскольку все уже кончилось, но ничуть не избылось при этом. Ни исправить, ни забыть.
Дело было такое. Что Митрич лежал в душевном заведении очень давно и недолго, но был колот сульфазином куда след, да и за что след, ибо непомерно по молодости лет выкобенивался перед кем ни попадя, не имая сраму и не ведая меры. Типа я тут Каин и Манфред, а вы все лишь материал для моего небывалого творчества, причем плохонький, залежалый, так что неча мне тут. Дитя я дескать и ангел, но одновременно и дьявол, и руки прочь, а то укушу. О Уголино, кричал невпопад, но вслух. Кстати, и кусал не задумываясь, вот на рюноско-василисиных и прочих глазах сильно укусил контролершу в электричке при исполнении ею ейного контролершиного долга оштрафовать безбилетника. Потом вывернулся из покусанных должностных граблей и резво побег, петляя, по вокзалу, а она со товарищихи следом, ну и эти уродские дуры тоже трюх-трюх следом, якобы спасать. Так что загудел добрый молодец прямо под сульфазинчик, тем более что и защищать отечество совсем не стремился, а в возраст уже вошел, и с преизбытком.
Так, теперь второй. Вохелю от судьбы пощедрее отломилось, годочек отмотал в дурке, хотя и в совершенно санаторных условиях. Персонал к нему с полным уважением, лекарств каких полечиться ни-ни, интернов, наоборот, из их комнаты выгнали и Вохеля единолично туда заселили со всеми его красками, кисточками и сангинами. Плюс магнитофон. Разрешили курить и приводить в гости Василису, правда, чтоб без глупостей. Сам же потом признавался в частной беседе с Василисой же, что никогда ему так не работалось, как в тот год, никто условий таких не создавал (это потом Василиса задумалась, а не упрек ли прозвучал тогда скрытый, не спросяк ли суровый? Да нет, скорее всего нет). Сиди себе, рисуй свои гениальные картины, ну иногда, конечно, наглядную агитацию для отделения, чтоб прочие психи не оставались в стороне от всенародного подъема и глубокого удовлетворения. Картины, правда, врачики по домам норовили растащить, но Вохель не жался, раздавал охотно. Цель - ничто, господа, движение - все! Да и попробуй не дай, не то местечко.
Многое тогда произошло, но пора вернуться к койкам. Парни как на них залегли у Рюноски, так сразу стали страшно собачиться на предмет того, кто более другого пострадал и кто теперь станет более великим русским писателем как Федор Михайлович Достоевский, вот кто. Причем Митрич явно проигрывал и просто заходился от этого. Он тогда затеял утверждать, что у него зато процесс распада личности зашел гораздо дальше, и он уже практически не жилец со своей распавшейся личностью, не писалец и не ходилец, а только лежалец и говорилец.
Тут уж Вохель не стерпел проигрыша по очкам, не пожелал своим распадом поступиться, да и всякий бы себе такого хотел, вещь завидная. Так что шли они ноздря в ноздрю, залюбуешься.
Иногда они, конечно, восставали из праха, как в тот, к примеру, раз, когда один самоновейший русский из первых, явный миллионщик, по неосведомленности приперся покупать таланты за хорошие деньги. Заплатить хотел. Тут добры молодцы бряк об землю, затем встрепенулись и обернулись внешне как бы просто себе сидящими в креслах молодыми людьми. Лох напротив. Ведут беседу.
А Рюноска с Василисой в сам раз затеяли выкорчевывать кухонный шкафчик, совсем уже достал, сил никаких. Зажав в ручонках по топору со стамеской, в дыму и пламени, в огненном столпе пылищи мелькали они иногда, что валькирии, проносились с отколупнутыми от шкафчика чурками - выносить постылое вон, чтоб не видеть. Полуметровые гвозди драли в тандеме, как бабка за дедку, иначе было не совладать.
А те себе втроем сидят, раскинувшись, светские люди, и только и слышно: "парадигма современного искусства" да "самовозрастающий логос". Дескать, присущ психее. Ну, много ли услышишь, мечась со стамеской, только слово "алгоритм" еще чудом застряло в памяти, Василиса потом силилась припомнить - чего именно алгоритм, но уже не смогла, а те отпирались, мол, не было такого. Ну да, рассказывайте, сами слышали.
Так что парадигма имелась, логос неудержимо самовозрастал, а вот с алгоритмом как раз дела шли просто блестяще. Миллионщик - тот, конечно, ничего не понимал, телефон обрывал, порог рюноскин обивал, чтобы получить обещанный продукт невиданной художественной силы и не меньшего эмоционального воздействия. Только фиг ему. Лежальцы сначала вернулись к своему углубленному самораспаду в горизонтале, а затем вдруг Митрич неожиданно взбодрился и отбыл в иные сопредельные края защищать свой дирижерский, годами материнских слез выстраданный диплом, да так и не вернулся. Забоялся соперника, по всей видимости, да и перед Рюноской было стыдно за ремонт.
Ремонт
Ремонт же был такой самодостаточной сущностью, которую Митрич завел в доме годика за два до этого. Прочно утвердившись в третьей балетной позиции, он одним взмахом мускулистой дирижерской руки отмел предложения о рабочих и ихней оплате, с которыми выступили спонсоры - рюноскины предки. Он сделает его сам, подумаешь, а то ремонтов мы в жизни не делали. Был, как всегда, убедителен, и спонсоры стушевались.
Митрич, находясь в состоянии еще тогда полураспада за неимением здоровой конкуренции, браво размыл потолок в спальне, после чего к созидательному труду поостыл и задумался о вечном. Пару раз приходил ответственный человек Дима Дьяков, он повелся, чистая душа, на просьбу о помощи, но как приходил, так и уходил, ибо бывал по приходе усаживаем в кресло и заговариваем до смерти, само собой о вечном. Потом он сообразил что-то и принес две бутылки портвейного, которые и влил в радостно подставившегося Митича. Тот, конечно, с копыт, а Д.Д. быстренько размыл еще и стенки и отбыл навсегда - где денег-то взять на портвейн каждый раз? "Это я чтоб он не мог говорить", - оправдывался потом Дима, хотя его никто и не собирался упрекать. Да и за что бы?
Тут сработала стоп-машина, и ремонт зажил своей жизнью, пока что в спальне. Оттуда пришлось эвакуироваться, потому что это не жизнь - на полу слой размытой известки с потолка и стен, по всему дому белые следы от редких и опасливых набегов в шкаф, за исподним. Так что все сидели (и лежали) в большой проходной комнате и гостям весело сообщали, что там, за дверью, идет ремонт, поэтому туда нельзя. К моменту приезда Василисы и Вохеля азарт Рюноскин дошел до предела, ей было страшно интересно, как долго это продлится. Робкие наезды спонсоров жестко Митричем пресекались, ремонт себе шел и шел, изговняв уже всю округу. Царила полная парадигма.
Тут трах-бах, Митрич отбыл, потом оттуда звонит некий муж трагическим голосом и требует, чтоб Рюноска бы приезжала и разбиралась, дескать, случилось самое страшное. "Убили придурка!" - догадались наши василисы, но вот как раз и нет. Просто Митрич неожиданно, но глубоко поладил с мужниной женой на почве подготовки к диплому. Уроды, кругом сплошные уроды.
Рюноска только плюнула в сердцах, Василиса полчаса крутила пальцем у лба, не совладав с собой, и обе отправились в Широкую Балку у моря спасать остатки ума и красоты. Оставив Вохеля одного на всех койках с целью продвинуть вялотекущий за стенкой ремонт.
Тут наше повествование затянулось, как и вся, впрочем, история, но мы начинаем стремительно приближатся к фините. Умницы и красавицы возвращаются, Вохель на диване злобный - не вовремя, дескать, приперлись, кругом цветет срач крайне самовозросший, плюс неожиданые обвинения в застарелом корыстолюбии в огород опешившей Василисы. Дескать, стремилась настяжать непонятно нам чего, но, видно, замешкалась, только потому и не успела. Но в планах имела. Так что Вохель тоже отбывает пинком под зад по Василисиной иницитиве и с молчаливого Рюноскиного одобрения. Пока что к Тимофею, кажется, в мастерскую.
После чего оставшимся на поле битвы теперь уже бобылкам было дано познать чувство глубокого удовлетворения, недоступное дотоле. Именно с этим чувством они понадирали на куски невостребованные и уже немодные обои и понаделали из них лозунгов, плакатов и транспарантов. Писали помадой, не жаль для такого случая. Священный огонь горел в них - амазонки, чистые амазонки! Самый впечатляющий продукт мятежного экстаза выглядел так: "Партеногенез - светлое будущее человечества!" - было начертано на нем, внизу подпись - "Человечество", и потом приклеен найденный в доме неожиданный предмет, окрещенный детским презервативом, ибо так и выглядел. И перечеркнут был жирной красной линией, как папироса на плакатах "У нас не курят!"
Также припоминается лозунг "Долой вавиловщину!" в том смысле, что каждый свою дурость взлелеивает сам, не валите на гены. Еще что-то было про Брамса, мол да, мы любим Брамса, с тонким таким отсылом к женской литературе, но это уже головное. Интеллектуалки типа ведь.
Таким образом настала свобода, бросая на сердце цветы.
Насчет же девичьей фамилии в заголовке прибавлено для красного словца, поскольку амазонки при заключении брака ничего себе не меняли, дорожа целокупностью. А партеногенез, если кто не знает, - так это просто размножение женских особей без участия мужских. В природе иногда встречается.
Ремонт-1. Дубель
Вохель и Митрич, таким образом, приобрели каждый по начальному ускорению и постепенно рассасывались, удаляясь по направлению к линии горизонта, вовеки недостижимой. Самоустранились из процесса под разными предлогами, а амазонки остались как раз при процессе, как раз при пиковом своем интересе. То есть ремонт надо было заканчивать, не вечно ж им было шорхаться в известке, как птеродактилям в юрском мезозое.
Кликнули клич.
Дружеское окружение отреагировало более чем сдержанно, надоели со своим свинюшником всем до чертиков, да и призрак Митрича тревожил, мало ли, заявится в самый момент, вырвет из рук циклевальный пескоструйник - и пиши тогда полное пропало.
Но прислали тем не менее однажды человека. Просто красавец был, а не человек, высокий, румяный, косая сажень в плечах. Был отрекомендован как самолучший спец по ремонтам, одномоментно все исполняет. Заслуживающие всяческого доверия источники докладали, что круглый-де год бегает на канал, купается там без шарфа и валенок, возможно, даже медитирует. Не знаем, не видели. Но румянец во всю щеку был хорошо заметен, да и предполагаемая медитация косвенно подтверждалась следующим фактом. Однажды заявился в гости с бутылкой вина и словами: "Ну что, подпортим карму?"
Так выяснилось, что слово карма он знает и хорошо произносит, чего нельзя было сказать о других известных красавцу словах. Так, ловко ввернутый им в разговор "бестлер" был впоследствии опознан как бестселлер, "минация" была, несомненной, эманацией, а упрек в "боготворительности" сводился к недовольству тем, что чаю наливают еще и другим приходящим, а не только ему. Нечего нахлебников приваживать.
"Ты знаешь, он какой-то странный, что ли ненастоящий", - делилась своими сомнениями Рюноска. - "Ну вот как в "Понедельник начинается в субботу" там все делали себе дубелей, когда на собрании сидеть было неохота, таких внешне как бы похожих на себя, если близко не приглядываться и разговоров не затевать. Вот и он - ну типичный дубель". Так парень и остался с тех пор Дубелем, причем его как бы очень качественная внешность только усиливала это ощущение морока, потому что взрослому и настоящему мужчине просто некогда быть таким румяным и бодрым, просто не до того.
Тут проходит время, Дубель регулярно в доме, понатащил балок и шпингалетов, захламив и без того не очень-то разгуляешься прихожую, но на этом месте застрял и время свое тратил на то, что с интересом поглядывал на Рюноску поверх чашки с чаем, а на Василису наоборот с неодобрением, и даже лицом и голосом это как-то выражал. Однажды позвонил и пригласил Рюноску пообедать, та отвечает, что приболела здоровьем и не хотела бы выходить в такой промозглый климат, а он на это вполне жизнерадостно: "Так и не надо! Ты борщ свари, а я водки куплю!" В общем, как-то нехорошо все оборачивалось.
В экстренном порядке вызвонили Ирку, которая была девушка одинокая и ради подруги готовая на многое. Свой опять же интерес совпадал в данном случае. Пришла вечерком невзначай на огонек, этот тут сидит как здрасьте, дежурство отбывает, полный караул.
Ну, Ирка покрутилась часок, шуткам дубелевым посмеялась, потом "проводите девушку, пожалуйста, мне там дворами страшно", ну, и ушли вдвоем. Понятное дело. А то Рюноска борщей не варит, мышей не ловит, Василису в доме держит, у кого хочешь терпение лопнет, как не проводить девушку.
Интриганки проспали эту ночь с облегчением, но потом настало утро, довольно раннее и неприветливое, поскольку без звонка примчалась вытаращенная Ирка с криком "Кого ты мне подсунула?!" Четыре невинных заспанных глаза были ей ответом, а также встречный вопрос "А что такое? Что случилось?"
А вот что случилось, вот что рассказала задобренная кофием с каплей водки и слегка отдышавшаяся Ирка. Дубель проводить проводил, в дом поднялся, в койку улегся довольно охотно, после чего стремительно проделал что-то невразумительное, буквально никто ничего не понял, мама что это было. А затем строго погнал Ирку в ночную аптеку за витаминами - восстанавливать потраченное на нее здоровье. И ошалевшая от непонимания Ирка полночи бегала по пустынным городским пространствам в поисках этой самой дежурной аптеки, с задавленным ойком шарахаясь от нестрашных синюшников и активных по ночному времени котов.
- Ну и как, съел он витамины? - невпопад спросила Василиса, с трудом переваривая Иркин печальный рассказ.
- Да съел, не поперхнулся, чтоб ему! И ушел сразу, а я к вам. Вы это чего? Зачем мне?..
Да кто ж знал, кто ж знал? Ирка, никто не знал. Предполагались в парне какие-то функции, ну одна по крайней мере, которая от купания в канале должна была по идее наличествовать, небось не на коллоквиум, не на ученую беседу шел он к тебе, тут были в курсе, не послали бы. Румянец опять-таки. Верь после этого людям.
Дубель же после случившегося как-то сам собой тихо сгинул, оставив в доме многолетний запас шпингалетов. И самим хватило, и друзьям еще долго раздавали - вещь полезная.
Никому не дано безнаказанно портить карму. Ни себе, ни другим.
|
Ссылки: |