Олег Горшков
И ОЧЕРТАНЬЯ ФАУСТА ВДАЛИ?
(Презентация книги стихов Артема Ведерникова)
На исходе минувшего года новосибирским Издательским Домом "Горница" была выпущена небольшая книжка стихов Артема Ведерникова "Магеллановы облака". Для меня книжечка эта сразу же стала преизрядным чтением, порождающим совершенно гипнотическое ощущение. В словах этих, клянусь, нет ни толики дежурной комплиментарности автору, который, одновременно, является моим другом. На самом деле, в очень небольшом по формату издании заключена, на сей раз, весомая частица по-настоящему талантливой поэзии. Я, конечно, и раньше был знаком со стихами Артема, и даже в некоторых письмах к нему пытался косвенно, фрагментарно и совершенно неуклюже объясниться на предмет значимости для меня того, что он еще только начинает делать в этой безумной охоте на химер собственного подсознания. Теперь уже настало время признаться. Лично мне всегда было необходимо знать, что обитает все же где-то на шарике человек, всматривающийся в себя, в людей, в этот неодушевленный и одушевленный мир, во всей их взаимозаменяемости и превратности, посредством мистического общего со мной зрительного нерва. Конечно, и разрез глаз у нас непохожий, и радужные оболочки не совпадают, и угол зрения у каждого свой, но сам зрительный нерв, он атомами одной сущности в волокно сплетается.
Ведерников, несмотря на сказанное здесь об ощущении общности, уже успел сотворить свое уникальное поэтическое пространство, не делая революций ни в фонике, ни в метрике, ни в ритмике, не обращая ни малейшего внимания на рассуждения продвинутых поэтических сообществ об актуальности того или иного модуса стихонаписания. Сейчас я думаю, это же большое счастье, что он, будучи человеком осведомленным и начитанным, не принял в расчет ни одно из соображений по поводу необходимости адаптировать свой поэтический язык к пресловутым условностям модного поэтического синтаксиса. Вот испугался бы Артем писать в классической манере, начал бы лепить "свои понты", лить поток раскрепощенного до мочеиспускания сознания, и потеряли бы мы такую чистую, такую завораживающую интонацию в шуме поэтической речи.
Темыч, дружище, теперь ты почти одинок в своем мировосприятии, и как бы успешно ты не приспосабливался к миру окрестной жизни, ты будешь в нем чудом уцелевшим реликтом. Но в этом, прости за громкие слова, и есть чудо постижения бытия. И чем больше ты будешь выращивать, обустраивать, лелеять и холить свой сокровенный внутренний мир, тем более важен и значим он будет для мира окрестного. А этот окрестный мир, как жил, так и будет всегда жить своей жизнью, не ощущая, в общем, трагичности своего ритуального порядка, своего обрядового сознания, своих усредненных ценностей и похожих друг на друга богов.
Однажды я позволил себе упрекнуть Артема за один кусок из его поэмы, давшей название всей книге. Я тогда, кажется, написал, что так изъяснился бы, наверное, любой поэт-попсовик, что ничего артемова в этом кусочке нет. Не знаю, как он тогда воспринял мои слова, но суть их была в том, что те строфы были написаны как раз на том самом эсперанто нашей повседневной поэтической суеты, когда мы используем самые привычные, проходные, первые пришедшие на ум символы, используем усредненные, общие атрибуты вещей для передачи внутренней энергии ощущений. Движение чувств у творческого человека происходит стремительно, и холодный разум иной раз не поспевает за этим движением, не поспевает сбить налет общепринятых словесных формул и найти в более глубоких слоях сознания единственно верный, не обезличенный символ.
Остановиться и постараться, все же, добраться до этих подспудных глубин часто бывает невыносимо трудно, но какое же наслаждение приносит потом результат подобных душевных затрат. Слова, определенный способ организации речи - это всего лишь вторичная форма бытия поэзии. В сущности, поэзия один из непознаваемых, но величайших инструментов восприятия, постижения сущего, некое движение метафизических импульсов, смущающих подсознание, раздражающих рецепторы, вызывающие болевые или благостные ощущения. Привычный мир сотрясается и рушится в бездну, а ему на смену приходит поэтическое чувство, завладевающее человеком безраздельно, пусть и на самый краткий миг. Всё! В этот миг поэзия уже обрела свою первозданную плоть, и новое ощущение сущего состоялось. Не скажешь ведь, чтобы это было совсем уж обычное ощущение. Скорее, такой акт наития связан непременно с неимоверным напряжением и обострением чувств, не зря же ему сопутствуют, его сопровождают те же боль, восторг, чертовская бесприютность души, катарсис, в конце концов. Не зря же в таком состоянии по особенному видится всякая мелочь и всякая важность, запросто меняясь друг с другом местами. Мы таки ловим этих существ, этих химер своего подсознания! Так почему же, когда мы пытаемся передать свое сокровенное знание об этом метафизическом существе на языке вербальных символов, придать ему материальную, видимую другими форму, мы с такой удручающей леностью и поспешностью прибегаем порой к тому, что лежит на самой поверхности, к тем самым усредненным и общим атрибутам вещей.
Книга Артема Ведерникова дорога мне как раз тем, что он не топит своих метафизических чертиков в море устоявшихся поэтических оборотов, в языке поэтического делопроизводства. Там нет стихотворной канцелярщины, там обитают именно живые существа поэзии, заключенные в адекватную вербальную форму. Вербальная ипостась поэзии. И слова - хрупкий мостик перехода из одного мира в другой, канал овеществления прекрасного. Чуть исказил, слегка подогнал под нужный размер, махнул рукой на случайный эпитет и всё, существо либо погибает, либо становится уродливым и ущербным, как выскочившее из королевства кривых зеркал. Какое же требуется порой неимоверное долготерпение и упорство, чтобы не умертвить, не причинить вред обретенному в себе самом.
Но в чем удивительное, моцартианского свойства, преимущество Артема Ведерникова, так это в том, что очень многие его наития, открытия, прозрения, великое множество его поэтических впечатлений, они являются сразу в двух своих ипостасях. Живой импульс особенного восприятия мира уже облачен разумом в свою единственно возможную вербальную форму. А так ведь и должно быть. Я, почему-то, уверен, что так задумано в Небесном управлении архитектуры и миростроительства - каждому нашему самому единичному, уникальному творческому знанию, которое, возможно, будет обретено нами в будущем, уже загодя заготовлена своя, единственно возможная форма своего существования в иных ипостасях. Касается ли это поэзии, музыки, живописи, архитектуры - нет разницы. В "Маленькой ночной серенаде" невозможно помыслить себе ни одного другого обертона в звучании. В ахматовском "И очертанья Фауста вдали…" не заменишь ни одного союза, не уберешь многоточие. В "Старом музыканте" Мане не сгустишь и не размоешь ни одного оттенка в небесно-лиственном фоне. Артема Господь наградил легкостью облачения сути в ее единственно возможную стихотворную форму. Именно от этого его потрясающая, естественная, едва ли не спонтанная звукопись в стихах. Все эти:
Нагой огонь в агонии… И бурой бахромой бурьянный чернобыльник К обочине пришит. Бездождью вопреки… Дремотный дождь не перестанет Скрести в заржавленную жесть, Стекать слезинками со ставен… И ожило, заголосило, запело Безмолвное олово голых долин…
Подобных аллитераций в стихах Ведерникова несть числа. Можно брать почти любое стихотворение и с самого начала погружаться в его удивительную музыку. Открываю наугад и читаю:
Теплая ночь пахнет терпко и пряно, После дождя разметавшись во сне. Легкий, как пух, полушалок тумана Мягко ложится на плечи сосне…
Незаурядность стихов этой книги обнаруживается, конечно, не только в мелодике. Свой плезир при ее прочтении может извлечь самый привередливый ценитель метафорических блюд, композиционных приемов, потрясающе точной игры со смыслами, синтезирующей все более новые оттенки их восприятия. Но самое главное в книге - это, конечно, роскошная топика, изобилие штучных и, повторюсь, завораживающих образов, которые щедро рассыпаны в стихах, независимо от их жанровой принадлежности, будь то пейзажный этюд
Заболело небо. Не успели яблоки засветиться спелостью, Не успела вынянчить рожь колосьев рать, Как уж осень впрыснула небу грязной серости - Помрачнело бедное, начало хворать: Изошло туманами, моросью - испариной, Я его проведывал, трогал влажный лоб И траву целебную для него заваривал, С мёдом - чтоб смогло оно одолеть озноб. Маялось, болезное - очищалось, тужилось, Ливнями исплакалось, поблажило всласть - Так и не заметило, как дохнула стужею, Заклубила вьюгою новая напасть: Скрыла краски осени под мазками млечными, Я хожу, укутанный, белый цвет кляня, Небо снежной перхотью усыпает плечи мне - Знахарь незадачливый вышел из меня.
или философская зарисовка:
ВРЕМЯ "О, вспомни: с Временем тягаться бесполезно; Оно - играющий без промаха игрок". Шарль Бодлер Не ищи моего отраженья В опрокинутом небе воды, Всё что было - достойно забвенья, Все грядущее - призрачный дым. Не ищи моего отраженья В затаённых глубинах души: Ростовщица по имени Время Разменяла его на гроши. Ты для прошлого двери закрыла, Ты сожгла свой пленительный сад, И твои бутафорские крылья Не дают оглянуться назад. Но однажды суровое Время Старый вексель предъявит, и ты Не найдешь своего отраженья В опрокинутом небе воды.
пиши он посвящение своему и всеми нами любимому поэту:
Верочке Любовь чужбины - ласка против шерсти… А может, просто уязвимей стали мы? Я вновь гляжу в глаза твои усталые, Огромные, как целый штат Нью-Джерси. Ты внешне безмятежна, но каверной В спокойствии таится неуверенность: Не зря ли Крысолову ты доверилась И море одолела с этой верой? - Душе озябшей не приносит росталь Комфортность новой родины неоновой - Родимая, родная, Родионова, Чужих реалий ты вкусила вдосталь. Но знай - не от тоски, не от бессилья Мальчишка на рисунке дочки крохотной С оконного карниза спрыгнул с грохотом - Смотри! Смотри! - он расправляет крылья.
или, пытаясь, наконец, решиться на всегдашний, исповедальный поэтовый суд совести, заглядывая за последнюю грань земного бытия:
ВЕСЫ Когда, устав от суетных скитаний, Я перед Богом голову склоню, Он книгу из хранилища достанет - От "А" до "Я" земную жизнь мою. Возьмет весы, протрет очки десницей, Намочит палец праведный слюной И поплывет неспешно по страницам, По чашам век раскладывая мой: Грехи налево, добродетель - вправо… И слева чаша уж полна совсем: Гордыня в ней, неверность, жажда славы - Дорога мне заказана в эдем. Пойдет к концу подсчет неторопливый, И вдруг направо ляжет, вся светла, Моя любовь к стране христолюбивой, Надежно перевесив чашу зла.
Вот уж где простор для самовыражения какому-нибудь искушенному критику, изнемогающему от желания поговорить о сущности аллюзии в общей структуре средств поэтики или о роли консонанса в системе неточных рифм. Но всё это пустое. Поразительно другое. Все эти приметы владения цеховым ремеслом, признаки умышленного использования художественных приемов в данном случае могут соврать о характере работы Артема со стихами. Это я знаю точно. Вся эта книжка, от первой прописной буквы до последней точки, суть свободное от какой-либо художественной заданности и искусственности, предельно искреннее общение автора с теми, кому дорого и близко это сокровенное колоритное пространство ведерниковского мира. А поскольку автор талантлив, то возникают, сами собой, и приметы насыщенности стихов сиими, мудрено обозначаемыми художественными приемами. Что и подтверждает старую, как мир истину - искусство первично, а наука о том, как делать "искусство" всегда вторична и всегда относительна.
Если Вы дочитали до этого места, не подумайте, пожалуйста, что рецензируемая книга содержит безупречный набор сплошных поэтических шедевров, а сам автор белокурый гений, посылающий на землю безупречные свитки лирики с парнасскими голубями. Конечно, в книге, с моей точки зрения, есть и совсем неудачные стихи, и вещи очень неровные. Есть определенные проблемы с техникой стихосложения. Но техника - дело наживное, мера художественного вкуса тоже приходит с опытом, как приходит с опытом и философическая глубина. Для меня же сейчас первостепенно другое - вышла книжка талантливого поэта, в которой очень много талантливых и очень дорогих лично для меня стихотворений, которые, я уверен, могут стать столь же дорогими для очень большого количества людей, слышащих поэзию. И потому я не хочу омрачать свою радость. Имею право! Имею право даже на то, чтобы завершить этот свой маленький сабантуй по поводу выхода книги публикацией стихотворения, которое посвящено восторженному автору сего опуса.
Олегу Г-кову * * * Прильнула ночь к оконному стеклу И, дом окинув взглядом льдисто-серым, Крылом задела пыльную портьеру, Влетела внутрь, устроилась в углу - Где на давно некрашеном полу, Отвергнутые мною, сочиненья Себе не мнили лучше назначенья, Чем обратиться за полночь в золу. Сперва была смиренна и тиха В почтении к труду поэта гостья, И вдруг сказала фамильярно: "Брось ты Суть истины исследовать в стихах! Ты позабыл в объятьях духоты, Как белый цвет весной струится с вишни, Как ароматен летом мед гречишный, И даже то, что мы давно на "ты"! Летим со мной! - и ты поверишь вновь, Отведав вкус настоя зверобоя, Что не всегда довлеют над судьбою Несбыточность, тоска и нелюбовь! Я отшлифую заново луну! Все звезды из сокровищниц достану - И станет Млечный путь густым - Сметанным! Летим?" ..............А я в ответ: "Да ну..."
книжку можно заказать по адресу:
630055, Новосибирск, ул. Лыкова 4, "Общественная организация "Фонд имени
М.В. Ломоносова". Стоимость 52 рубля без почтовых расходов