Предисловие автора:
А сказать хочу я следующее. Я решил сделать рассказ в пятницу семнадцатого. Именно решил. Именно сделать. Рассказ в принципе. Кроме того, я решил убить на него только один день. Сказано - сделано. В субботу я не поехал на рыбалку, встал с утра пораньше, и за дело. Никаких там вдохновений, записных книжек. Только поллитровка и любимая сайра, вилочкой из консервной банки. Младшего - к бабушке, жену - к любовнику, дочь, рыжуха моя, - пусть остается с мамой, уточняю, с моей первой женой. Старший - ему шестнадцать, сам найдет своих девочек и сигареты. Пятерых котов - по табуреткам с помощью все той же волшебной консервы, собаке - почесульки-почеушки и побольше сайры, сайры. Я глянул на оставшихся со мной домочадцев, сидящих на табуретках, и назначил героев рассказа, каждому выдал по характеру, именами не стал бросаться, сконструировал сюжет, призадумался за стопкой над названием рассказа, выбрал, и сел за клавиши. И сделал рассказ за один день, в субботу восемнадцатого, на девяносто процентов в том виде, в каком он там, ниже. Правда, пришлось еще раз сбегать за бутылкой в магазин мимо тех самых кустов барбариса, пописать вместе с собакой, да ногами обратно на девятый этаж по обесточенной темной лестнице. Следующие три дня, девятнадцатого, двадцатого и двадцать первого, я работал над рассказом, вечерами после работы я заменял одни слова на другие, подобрал эпиграф, увязал его с рассказом, кстати, девятнадцатого сварганил стихотворение, на этом и закончилась моя работа.
Почему я пишу это длинное предисловие к столь короткому рассказу? На неделе перелопатив прозу в периодическом издании Вечерний Гондольер, я сказал себе в пятницу: ё-моё, ведь так и рассказчики переведутся в Питере. Сплошные приколы, текстовые ухмылочки, ужимочки, отлеты в какие-то зауми, а на деле - с умным видом о чем-то. Есть категория "банальные вещи", есть категории "совесть", "красота", а еще есть категория "о чем-то". А сколько в прозу-то нашу воткнуто мужских членов! Вот не хочу я говорить слово на букву "х", не хочу и все, вот тебе "не" перед "хочу". Сколько женских трусиков снято с нее, сплошные сцены разврата, преимущественно в рот и сзади, словом, одна большая жопа. Недосказанность не хочет говорить со мной, молчит, и она туда же - с умным видом. Образы и метафоры в нашей с вами современной прозе не в ходу, а сюжеты не закручиваются, и бессюжетность кивает мне со знанием дела. Это "как", похоже, вообще не встает с этого "о чем", трахает его беспросветно, но зачатье, естественно, не свершится. Не то чтобы уважаемые рассказчики не умеют, нет-нет, я ни в коем случае не хочу крикнуть "Алло, мы ищем таланты!", Гондольер кишит ими, таланты, как те черви талантливейшего Гаврилюка, и днем и ночью прогрызают ходы к своим читателям. И все же… Это какое-то тотальное безумие, экспансия современными окололитературными понятиями современной литературы. Литература на понятиях. Я вижу, что сами авторы не хотят, простите, потрясти читателя, не в смысле вытрясти из него тридцать рублей за книжку и трясти концами перед ним, а в смысле удивить, восхитить читателя, тряхнуть его за плечи и спросить с него, чтобы читатель закончил книгу и был потрясен рассказанным, чтобы мурашки по спине, чтобы слезы из глаз, чтобы с книжкой к телефону. Окололитературная тусовка все глубже входит в литературу; если хотите, вошла ей в рот, положила ей на язык. И талантливые авторы смирились с этим. А кто упрекнет? Таланты ведь. Не трогай их, пусть своей талантливостью талантят свое талантливое, а мы посмотрим, нет, не мы, ПОТОМКИ, во!
Думал я думу свою горькую всю пятницу да и решил: а покажу-ка я им. Им - это кому? Да вот не скажу. А что на показ? Да вот и скажу - рассказ! Рассказ, рассказ, раз, раз и - не… Хватит ругаться. Кстати, этот чудак на букву "п", как пишется, через "е" или через "а"? Да чорт с ним! И этих слов на "х", на "п" и на "е", и, конечно же, на "ё" не будет. И этих прожженных девчонок, и сморщенных старикашек вот с такими фаллосами. Нет, нельзя так, нельзя оторваться от Гондольера, пусть будут эти мальчишки, и любовь грязная пусть тоже будет, и от средств массовой информации нельзя отстать, пусть будет убийство! Рассказ будет пестреть красивыми побрякушками: членами, грудями, лезвиями ножей, простынями в крови, пусть хлынут реки крови! В этих реках щуки будут охотиться на окуней и ершей, а те - отщипывать от дерьма, плывущего по течению. О, расстелется скатерть-самобранка с рыбными блюдами безупречного вкуса! Мы помним о Главном поваре. Мы осмотрим стороны любовного треугольника, четырехугольника, нет, в затемненной кухне мы будем нащупывать стенки пятиугольника. Да предисловие станет длинней любой главы из рассказа, будем современно асимметричны, а вот структурно будем логичны, и будем образны, мы ведь поэты, не прозаики, и будем прописаны без прописки в прозе, и будем быстры, будем взбегать на девятый этаж, да так, что не упадем после первой бутылки, и чуть-чуть задержим дыхание, пусть взгрустнется и, может быть, чтобы две слезинки из глаз, нет, одна, всего лишь одна, но слезинка, после второй, нет, шестой, нет, по ходу шестой… Это не шестой день Творенья, но цифра "6". Сколько стопок в этой бутылке? Семь. Вот и будет семь глав. Или правильней спросить: бутылка - на сколько стопок? Проверим на второй. А рассказ отправим Маше, или Рудису, или Радуге. Правда, Руна?
Моя любимица вильнула хвостом, я поцеловал ее в мокрый нос, и мы начали давить и налегать, я - на сайру, она - на клавиши.
Эй, современник, уллю-лю! Видишь, как мы умеем? Это мы начали. Вон там, ниже, название рассказа крупным шрифтом. Трам-тара-рам! Вот тебе спам, Квадратов! Вот тебе, Бойченко, двадцать третьего, или когда там опубликуют? Даешь руку, поэт? Руна, лизни его в ухо. Мы начали, собака Ру! Мы начали, а не кончили! Что за слово - "кончить", тьфу! Руна, фас его!
22 января 2003 года, для пассажиров, скучающих
и блюющих на Палубе Вечернего Гондольера,
22:00:23 в режиме реального времени,
и чуть-чуть нереального.
А на самом деле, знаешь, почему я пишу это предисловие? Я тебе говорил, что я - финансист, я напортачил в сделке. И теперь, прямо сейчас, в режиме реального времени, меня убивают за круглую сумму.
Эх, пошел я за бутылкой. А когда вернемся, откроем баночку сайры, и с удовольствием будем читать рассказ. Руна, гулять!
Вручите мне литературную премию! Ну, пожалуйста.
23 января 2003 года, 04:13:57
Александр Ефимов
ТВАРЬ
|
|
Эпиграф-припев
(что творю! что творю!):
"Нам нет преград
Ни в море, ни на суше,
Нам не страшны
Ни льды, ни облака…"
Марш энтузиастов
1. Щука
Мы жили втроем, я, он и она. Скажу сразу, она - тварь, каких и господь бог не создавал. Она могла смахнуть с булки кругляш твердокопченый колбасы, пока ты несешь бутерброд ко рту. И ты ничего не заметишь, и даже заглянешь под стол, желая обнаружить пропажу.
Ты в смысле ты.
Я замечаю все, и эту хвостатую, когтистую тварь знал как свои пять. Кухонный стол был ее излюбленным местом.
Вот она сидит на столе в своем дальнем левом углу у стены, залипнув черно-белым боком к горячей батарее. Я терпеть не могу, когда сидят на столах. А он ее любит. Сквозь щелочки азиатских глаз она круглосуточно ведет наблюдение за разделочной доской, украшенной розами, и за рукоятями ножей в кухонных деревянных ножнах. Понимаешь, я, он, ты, мы должны спать хотя бы по четыре часа в сутки, как Лев Толстой, или как та сучка в клетчатой юбке, что впархивала к нам в дом, к нему в объятья, и они, изнеможенные, дрыхли до второго завтрака, пока я шуршал на кухне. А тварь не спит. Вжавшись в себя, она упирается мне в глаза своим азиатским прищуром, ухмылочкой, когда я угрожающе нависаю над ней, но со стола не уходит.
Что за тварь! Как-то раз она вырвала с мясом анальный плавник у лежащей на столе щуки, и своими точеными ножичками исполосовала ей все брюхо, истекающее кровью. Знала же, где самое уязвимое место! Семикилограммовая щука еще дышала, с трудом растягивала липкие, затвердевающие пружины своих колючих ярко-бардовых жабр, втягивала в себя брюхо. Лежащая на боку, она знала, что неказистая тварь рядом, потому и втягивала. Почему я смотрел на убийство и не остановил тварь? Звери мы, звери. Запах клейкой крови затормаживает чувства. Щука громко выдохнула, и ее глаз, косо смотрящий на меня, застекленел. Не зная, как выправить ситуацию, как вернуть ей, щуке, брюхо, изуродованное тварью, ошарашенный соучастием в убийстве, я бросился к кошачьей миске, вот к этой, красной, с грязными пластмассовыми бортами и залипшими на них шерстинками, и в отместку твари принялся уминать вонючую рыбную кашу с геркулесом, вот тебе, вот тебе!
Представляешь себе эту кашу? Она варится на бульоне из мелких, не выпотрошенных окуней и ершей, просто эти недомерки не пригодны для приготовления кулинарных шедевров, ну не выбрасывать же, вот они и идут в тварьину-кашку. Да, они самые наваристые из речных рыб, но ты ведь помнишь этот молниеносный укол в небо, а потом язык, не переставая, скребет по небу, чешет ребристую плоскость как собачья лапа, и не может остановиться, а эта заноза, одна из игл спинного плавника, висит лампой во рту, жжет, мешает заковыристому языку, дразнится хвостиком, еще пуще ершится, когда язык потрагивает ее; игла заставляет тебя принимать нелепые позы и кружить по кухне. Мало того, что тварьина-кашка набита рыбьими костями, она еще и с глазками. Эти белые жемчужины тварь выковыривает когтем из глазных впадин, и радуется. Но самое страшное, что я тебе скажу, так это про кишки, эти бело-зеленые и красные гирлянды, тянущиеся от рыбьей глотки к анальному отверстию, достоверные свидетели праздников рыбьих желудков, они, вместе с дерьмом, никуда не исчезают в вареной рыбе, а брюшные пузыри, эти воздушные шарики, всплывающие в булькающем водовороте вместе с водяными пузырями, они тоже остаются в каше, в этой блевотине, и тварь жрет их вместе с костями и чешуей. Тварь, она и есть тварь.
Та изодранная щука не была зафарширована, как того хотел он, со свиным сальцем и сладкой хрустящей морковкой, с булочкой, настоявшейся на сливках, она пошла на обычные рыбные котлеты, и мы, я и он, в который раз ели котлеты в манке. И тварь подъедала, облизываясь.
2. Он
Он не любит сучку в клетчатой юбке, он любит меня и тварь. Он даже не кормит ее, когда она задерживается в нашем доме больше, чем на сутки. Он держит ее в спальне, как на поводке, куда не только тварь, но и я не должен совать нос, пока они там. В это время приходится общаться с тварью, а за дверью спальни молча скрипят новенькие наволочки и простыни, всякий раз приносимые сучкой в наш дом. Уходя, она забирает свои наволочки и простыни обратно, но шерстяное одеяло продолжает пахнуть ее цветочным потом. Ну и сучка! Она стоит на подушках на четырех конечностях перед ним, а он за ней, и оборки клетчатой юбки приподняты, короче, сам знаешь, как это делается. Подсматривает и тварь. Заходит с кухни, по карнизу, и подсматривает в окно.
Вчера он разговаривал со мной о сучке. Он протяжно сказал, что не любит ее, дружище. Я лежал на шерстяном одеяле, пахнущем сучкой, поперек его тела, головой на широкой мужской груди с выпуклой родинкой во впадине, а настырный указательный палец его руки теребил мой непослушный смоляной локон, копался в шевелюре. Сидящая за окном тварь сначала моргнула мне, потом стала зевать раз за разом. Зараза, брысь! Желтым языком он лизнул мой нос, приступ нежности молниеносным высверком передался мне, я было высунул язык, но еще сильней вжался головой в его грудь. Он шепнул, что я единственный, да еще она, и плюнул в сторону окна. Плевок залип на стекле. Тварь, улыбаясь, кивнула, как китайский болванчик, прильнула к стеклу и задрала хвост. И пусть наше шерстяное одеяло не скрипело смачно, как сучьи простыни и наволочки, мы, я и он, стали весело играть в жмурки, подглядывая друг за другом сквозь дрожащие ресницы, короче, сам знаешь, как оно играется с любимым человеком. Тварь радостно скакала по карнизу, висла на деревянной рейке и драла коготком марлю, растянутую в форточке. А потом раздался предательский звонок в дверь, и тварь сиганула с девятого этажа в кусты барбариса, всегда стоящие у дома.
3. Сучка
В отличие от твари сучка в клетчатой юбке не знала, как войти в дом иначе, чем в дверь, она звонила настырно. Он нехотя открыл и отступил ко мне, он не видел, как тварь свалилась с карниза. Сучка всем корпусом стояла в дверях, широко расставив бойцовские ноги, лишь по колено закрытые клетчатой юбкой. На руке, согнутой в локте, она держала очередной комплект скрипящего постельного белья, а пальцы другой руки отбивали марш энтузиастов по деревянному косяку. Эта сволочь - обычно так она окликала меня и так говорила ему обо мне - мешает тебе жить. Ха, на меня, сколько времени он тратит? Много, сучка, много, не то, что с тобой, раз-раз и готово. Он и утром со мной, и вечером, и ночью, и все выходные мы вместе, я и рыбалю с ним. А тебя он не берет на рыбалки, и ее, но та хоть рыбу его хавает, а ты член сосешь; жаль, что не мне. Сучка немигающими глазами смотрела на меня в упор и все не решалась войти, марш как-то сам собой закончился, а я как вкопанный стоял рядом с ним, преданный и счастливый, и если бы не тварь, болтающаяся где-то в барбарисовых кустах, то, клянусь тебе моей медалью, сучка не вошла бы в дом, ты веришь? Он сказал ей: к ноге или что-то вроде этого, и сучка пошла, косясь на меня; она не могла противиться его командам, не хватало воли, настолько сладким для нее стал его член, она и сама говорила мне об этом в минуты расположения ко мне. Сволочь, а сволочь - теребила она мою шевелюру - у тебя такой же сладкий, как у него? Я отворачивался, у меня даже не стоял на нее, настолько было противно. А тварь ластилась к ней, к ее упругим, согнутым в коленях ногам, пока сучка сидела на корточках и мяла мою шею, а колечком большого и указательного пальцев другой руки сжимала его член у основания, и ее губы вытягивались в трубочку. Тварь, она и есть тварь.
Мурлыкни, сволочь, - издевалась она надо мной. Сама мурлыкай, сука клетчатая, - и я попер на нее, я чуть не сшиб ее с ног, но она отскочила. Он не успел ударить меня по спине, я ускользнул в дверь и прыжками понесся вниз по лестнице, тварь-тварь-тварь - прыгали ступеньки, тварь - хлопнула наша дверь, эта мурлыкающая тварь где-то там, в кустах барбариса, скорей.
4. Тварь
Я выскочил из подъезда во двор, свернул за угол, еще раз обогнул торцевой угол дома, и напропалую пошел по барбарисовым кустам, ломая их. В кустах, под окнами нашей квартиры, твари не было, значит, жива, отползла, сволочь. И какие они живучие, эти твари! В прошлом году я смотрел, как дворовые мальчишки стояли плотным кругом и быстро-быстро передавали такую тварь из рук в руки, держа ее за хвост, за самый кончик, головой вниз, а та орала на веселой карусели и изгибалась колесом, на своем гибком позвоночнике старалась подтянуться к кончику хвоста, и все-таки цапнула мальчишку за руку. Он, бедный, закричал от боли, разжал кулак, упустив кончик хвоста, и стал прыгать, приложив окровавленное запястье к губам, а тварь, ощерясь, - слышишь, тварь? - наступала на него, шипя. Он отступал и плакал не столько от боли, сколько от страха, потому что проиграл, и теперь ему предстояло разбить стекло в окне дворничихи. Мальчишки бросились врассыпную, и нет бы этой дымчатой твари уползти куда-нибудь в кусты, стресс-то какой, она села там же, где ускользнула, и стала вылизывать свой хвост и розовую задницу. А когда мальчишка с окровавленным запястьем подошел к ней, чтобы пнуть, и стал примериваться, тварь завалилась на бок к носкам его ботинок, она весело валялась в мальчишеских ногах и дергала шнурки, а он так и стоял, и плакал. Мальчик, ты себя помнишь? Вот сучье отродье! Тварь, она и есть тварь. Что взять с нее? Разве что разбитое стекло дворничихи. Где же ты, тварь, почему надо искать тебя? Что ты возомнила о себе? Ты думаешь, что весь двор крутится вокруг тебя, вот тебе рыбка, вот тебе шерстяное одеяло. Кость тебе в небо! Наше шерстяное одеяло пропахло сучкой, еще не хватало, чтобы и тобой несло. Тварью не пахло в кустах. Тварь, а, тварь, мяукни, ведь там, наверху, сучка в клетчатой юбке, уже без юбки, понимаешь? Тварь мяукнула, я задрал голову, она, распластанная, как летучая мышь, качалась на ветках молодой березы аккурат под нашим окном, на уровне первого этажа, а я и не заметил пятнистую, ее плечо и спина, ближе к шее, были насквозь проткнуты суком, кровь сочилась по стволу березы, капала на листья кустарника и сворачивалась в продолговатые плоды барбариса. Тварь беспомощно шевелила лапками и смотрела на меня своими китайскими, почти уже закрывшимися, бутонами. Вот ты тварь! Мышь поганая! И надо же так влететь - я стал прыгать, пытаясь сбить ее с сука, ветки кустарника больно хлестали меня по носу и глазам, цепляли грудь. Или надо что-то делать или уже все равно, вспомни щуку, тварь! Тушка шлепнулась на землю между кустами, я поднырнул, схватил ее за шкирку и что есть силы, задыхаясь, рванул к подъезду. Взлетев на девятый этаж, я забарабанил в дверь. Он не выходил из спальни. Я осадил дверь плечом, и тут она, спружинив, приоткрылась. Я ворвался в дом и на бегу, бросив тварь на кухонный стол, на ее излюбленное место у батареи, завернул к спальне.
5. Убийство
Как ты думаешь, что произошло дальше? Правильно, убийство. Смотри на заголовок. Или нечто похожее, достойное детективной развязки.
Его не было в спальне. Сучка, поджав ноги под себя, сидела на икрах, блестящими коленками ко мне, на скрипящей подушке, и вполоборота к трюмо расчесывала увесистым деревянным гребнем свои рыжие локоны.
Сидишь? - Сижу.
Где он? - А пошел он!
Сука! - Сволочь!
Она напевала какую-то незатейливую песенку, а я все ждал, когда он восстанет из вороха перекрученных сучьих простыней и улыбнется мне, как его медная блесна на солнце. Господи, как я люблю его! Два года назад я засекся на крючок его улыбки в нескончаемом автомобильно-пешеходном потоке нашей улицы. Два года как я с ним, он и я. Я так люблю его серые глаза, вздернутый нос, его горячие пальцы. А тварь, она была выужена этими пальцами из помойного бака восемь лет назад, и, конечно, имеет гораздо больше прав на него, чем сучка. Полгода нечеловеческой муки, господи! Деревянный гребень пролетел над моей головой и ухнул в большой комнате. Сучка, вложив в ладонь левую грудь с твердокопченым кругляшом соска, переминая ее упругость, настаивала: лижи. Не мешкая, о, господи, я бросился на нее и завалил на спину, ее ноги спружинили вверх, подушка, скрипя, выползла из-под ее зада, я нависал над ней на четырех конечностях и мял ее тело изрядным весом. Она смеялась, щекотала мой живот мокрой промежностью, а я приноравливался, куда сделать удар. И тут меня тряхнуло. Он стоял за моей спиной, я узнал - он, и наотмашь бил меня кожаным ремнем с металлической бляхой. В глазах помутилось, и рыбные котлеты вывалили из меня, куски, облепленные коричневой манкой, скользили по накатанному телу сучки, как студень. Виляя рыбьими хвостами, ручейки слизи заныривали в уголки перекошенных, сжатых сучьих губ. Морковные крошки сыпались на простыню, как искры из глаз. Не в силах удержаться на сучке, я оскалился и всеми зубами вцепился ей в плечо. Сучка вопила от боли, вздувала шею, втягивала брюхо, но так и не смогла выскользнуть из-под меня. Он полосовал мою спину, хрипя: тварь, тварь, тварьтварьтварь… Мы по-прежнему были вместе, я и он. Сучка жалобно заскулила, обмякла, и я отвалился. Я вжимался в наше с ним шерстяное одеяло, пропахшее сучкой, слюнявил простынь распухшими, пенящимися губами, кувыркался в постельном белье, и все силился спрятать голову под подушку, но так и не смог.
6. Я
Очнулся я от крика. Тварь голосила с кухни пронзительным человеческим голосом. Тварь, она и есть тварь, наверно, проголодалась. В голове моей лежал винегрет из кругляшей твердокопченой колбасы, березовых сучков, нарубленных кем-то, и кровавых плодов барбариса. Больше я ничего не вспомнил. И о твари тут же забыл. Я глянул на свое исполосованное брюхо. Нос кровоточил, а спина и бедра нестерпимо ныли, будто я одолел марафон. Перевалившись через бок, я с трудом слез с кровати и заковылял в сторону кухни по чьим-то следам, по веренице бурых розочек, затвердевших на линолеуме. Первое, что я увидел, так это сгорбившуюся сучку, она сидела нагишом на кухонном столе.
Сучка!
Сволочь?
Раздался крик, с новой силой, завывающе-человеческий, он двумя рыбьими хребтовыми костьми встал в моих насторожившихся ушах. Винегрет в голове обветрился и осел, там стало стучать, шваркать, как лифт о стенки шахты: тварь, тварь… вверх… вниз…. пульсировала кровь… приливала и отлива… вверх… вниз… тварьтварьтварь… Кто-то баловался в этом лифте. Хватит уж, слышишь? Пора бы и выйти.
Шатаясь, я приблизился к сучке. С помощью зубов она рвала свои скрипящие простыни на бинты, твердой рукой придерживала повязку, кое-как наложенную на растерзанное правое плечо, белоснежная ткань наливалась цветом барбариса прямо на глазах, и сучке приходилось рвать простыни и накладывать все новые и новые бинты.
Дружище, ты знаешь, ведь кричала не она, сучки не умеют так кричать. Сучки умеют зализывать раны, подставлять задницу, они мужественно переносят утраты, стойко. Но чтобы так по-человечески кричать, просить о помощи, нет!
Я смотрел на тварь, умирающую на кухонном столе, и плакал. Крышка стола утопала в свежих багровых лепестках рядом с сучьей задницей. Тварь, а, тварь божья, как я люблю тебя! Твои серые глаза, вздернутый треугольный нос, черно-белую шерсть. Тварь, ты хочешь кашу? - я подскочил к красной пластмассовой миске, но рыбной кашей там и не пахло. Сучка, ты? Я поспешил встать в изголовье твари и обдал ее горячим дыханьем, тварь шелохнулась, но от этого ей не стало легче. Какая ты красивая, тварь. Ну же, сучка, помоги! Помогите, хоть кто-нибудь! Я оглянулся. Кроме меня, изодранной сучки и умирающей твари, и еще кроме кухонной тишины, в этом доме никого больше не было, только кровь в голове продолжала стучать, как удары металлической бляхой, как шаги на лестничной клетке, удаляющиеся с каждым лестничным пролетом: тварь, тварь, тварьтварьтварь…
Сучка все накладывала бинты на плечо, то прислушивалась к лестнице, то зыркала на меня. Мурка приподняла голову и хотела было выдохнуть еще один истошный человеческий крик, но не смогла, голова тихо стукнулась о стол, и ее глаза, как у той щуки, застекленели. Я заскулил.
Сучка сползла со стола на пол и обняла меня. Уткнувшись лицом в мою черную шерсть, она беззвучно рыдала, наверно, так ей было жалко Мурку. Она чесала мне мохнатое ухо, накручивала на палец непослушный жесткий локон над моими ресницами и целовала меня в мокрый нос. И тут я увидел, что она вовсе не сучка, и ее цветочный запах мне понравился. Наконец-то мой хвост шевельнулся, и я лизнул ее в горячее ухо.
7. Клетчатая юбка
Эпиграф-куплет
"Нам ли стоять на месте?!
В своих дерзаниях всегда мы правы.
Труд наш есть дело чести,
Есть подвиг доблести и подвиг славы,
К станку ли ты склоняешься,
В скалу ли ты врубаешься,
Мечта прекрасная,
Ещё не ясная,
Уже зовёт тебя вперёд"
Марш энтузиастов
Мы живем втроем, я, он и она. Скажу сразу, она - тварь, каких и господь бог не создавал. Она может смахнуть с булки кругляш твердокопченый колбасы, пока ты несешь бутерброд ко рту. И ты ничего не заметишь, и даже заглянешь под стол, желая обнаружить пропажу.
Ты в смысле ты.
18 января 2003 года, в режиме нереального времени,
для собаки Руны, кота-евнуха Матвея, кота-евнуха Марка, черного кота Степана, утопившего княжну-надежду, помойного кота Ксенофонта Александровича, черно-белого кота Фимы, любимой жены Машутки, моей рыжухи Акулинки, Миши старшего и Миши младшего, кредиторов, Маши с Палубы, поэта Рудиса, поэта Радуги, поэта Бойченко, поэта Квадратова, Тибула, критика З.Е.К.(а), разводящего по понятиям, Гостьи, Кибербонда с его мальчишками, Гаврилюка с его червями, Ивана Зорина - талантливого рассказчика, зоринских Игната и Кондрата, графа Льва Николаевича Толстого, графа Нулина, Главного повара, рыбака Фимы… В рассказ всех не возьмешь, дружище.