Иван Калашников

Вернёшься

Сетку, угрюмо разграничивающую теннисный корт, очевидно не снимали даже на ночь: трудолюбивые пауки украсили её основание серебрящейся в ярком солнечном свете паутиной; кажется в июльской жаре трудолюбие обнаруживалось только у пауков, а изящество – только в паутине. В потных, пыхтящих теннисистах изящества не было и в помине, хотя ударами они обменивались весьма уверенно, почти эффектно и, если можно было отыскать в себе усилие для детализации окружающей действительности, сильно напоминающей фотоплёнку, готовую вот-вот засветиться, и утерять изображение навсегда, то взгляд рано или поздно все равно наткнулся бы на женскую фигурку, замершую в тени акаций.

Несмотря на уже созданную тень, женщина не снял соломенной шляпы и солнцезащитных очков. Именно для неё выделывались теннисисты. Именно её разглядывал Гена, не мигая, прищурившись, убеждая себя в том, что подойти и заговорить с женщиной, такое же простое действие, как смахнуть капли жгучего пота со лба. На расстоянии равном ширине двух кортов, плюс промежуточная полоска выгоравшего на солнце гравия с судейским мостиком и хитросплетениями, поддерживающими сетки обеих кортов до звенящего состояния, Гена больше был уверен в том, что женщина старше его едва ли не вдвое, чем в её красоте. А хотелось верить, что, удалив очки и шляпу, увидишь прекрасное лицо, густой водопад волос естественного оттенка, всё равно какого, к чёртовой матери хну и другие красители. О фигуре также с уверенностью сказать нельзя было ничего; если обнаженные до плеч руки очаровывали, то ноги скрывались в просторной белой юбке, и приходилось полагаться на собственную фантазию. Гену устраивало подобное положение дел. Изъять разочарование из фантазии также легко, как пересечь два теннисных корта.

Вышедших из корпуса Антона с каким-то загорелым крепышом в бело теннисном костюме, Гена заметил лишь потому, что женщина повернула в их сторону голову, придерживая рукой шляпу от несуществующего ветра. Ветер в жарком июле – такая же большая редкость, как и трудолюбие. Несмотря на минувшую часть лета, женщина в тени акаций, загореть успела едва-едва; в сравнении с подошедшим к Гене крепышом, её кожа казалась молочно-белой.

Представить инструктора другу Антону в голову как-то не пришло.

- Ну, так если с десяти до двух, то это запросто, - сказал Антон. – Самая малость…

- Нужно будет задерживаться, - густым басом произнёс крепыш; кто он такой, и как его зовут, Гена так и не понял, хотя перед глазами мелькал бейдж. Женщина в шляпе была намного интереснее бейджа.

- Платите понедельно? – спросил Антон.

- Понедельно… Можно на «ты», - помедлив, сказал крепыш.

- Каждую пятницу?

- Понедельник. По выходным тут яблоку негде упасть, а касса отдыхает. Поэтому неделю работаешь, а получка в понедельник. Думать нечего, - рай, а не работа, - на загорелом лице крепыша забелели в улыбке зубы: как в изломе шоколадной плитки показался бы тесный ряд лесных орешков.

- Извините, что вмешиваюсь, - заговорил Гена, по-прежнему глядя на единственную зрительницу, - вы не подскажите: кто вон та женщина, на трибуне?..

- Короче, мы перетрём, обсудим, и завтра скажем – согласны или нет, - быстро произнёс Антон, и буквально потащил Гену к выходу.

Одна из паутин была сметена напрочь – причина неудачной подачи? Хотя серебрение могло исчезнуть просто потому, что переменился угол зрения. Вряд ли до этого все подачи были результативными…

- Ты за колпаком следишь? – осведомился Антон, уже за пределами кортов. У него также были очки, но не солнцезащитные, с парой диоптрических линз.

- Временами, - задумчиво ответил Гена. На всякий случай он потрогал голову – кажется на месте, выше шеи, расположенной между плечами.

- Это жена его, - мрачно сказал Антон.

- Я хочу ещё раз на неё посмотреть, - настойчиво произнёс Гена. В отличие от Антона, он говорил медленнее, но разборчивее.

- Забудь. Прошлым летом он тоже студентов нанял. Один из них мячик закатал не туда, куда нужно.

- У меня колпак стартует от твоего высокого слога, - признался Гена.

- Трахнул он её, - сказал Антон.

- Кого?

- Жену главного тренера.

- А мы при чём?

- Мы – тоже студенты.

- Ясно. Зря ты сбежал, - Гена вздохнуло. Он обладал редкой дурацкой привычкой, смотреть на собеседника лишь в редкие минуты. – Джинсы подрезал, - осенью назад пришивать будешь?

Антон критически осмотрел на себе джинсы, обрезанные до середины голени с мохнатой бахромой; совсем недавно обрезал, бахрома не успела обтрепаться.

- Новые куплю, - сказал Антон.

- Тебя сюда инструктором теперь не возьмут даже на общественных началах…

- Ладно. Всё равно я в теннис играть не умею. Только на приставке.

- Я тоже не умею. Но быстро учусь. Зачем ты меня оттуда утащил? – тоскливо протянул Гена.

- Пошли в общагу.

- Пошли на термометр посмотрим.

- Пошли, - согласился Антон. – Всё равно делать нечего…

Можно было подумать, что город совсем недавно пережил ошибочный авиационный налёт: всё разворочено, разломано. На самом деле – для следующего восстановления, более совершенного, более дорого. Из девяти центральных улиц на шести – пробки, гудение машин и пыль. Несуразный экскаватор ковырял асфальтовый тротуар прямо перед входом в райисполком, или горисполком, - не перед исполкомом, потому что так экскаватор сделал бы своё дело в считанные минуты.

Антон гордился своими подрезанными джинсами, его первый опыт в качестве портного. Всю дорогу к главпочтамту присматривался к другим обладателям такого фасона. С бахромой ни у кого не было.

- Вон девчонка идёт, - у неё с бахромой, - Гена кивнул на противоположную сторону улицы.

- Умеешь ты кайф сломать…

- Ага…

Зачем-то вывернули мраморные плиты-ступени, ведущие в подземный переход. В прошлом году только клали, - на платиновые менять будут? Гена пренебрёг красной лентой, спустился в цементную прохладу перехода.

- Сколько там? – спросил он, выйдя с другой стороны.

- Очки купи, - проворчал Антон. Зрение у Гены также было не идеальным, однако очками он обзаводится не торопился. Говорил, что всё детство до выпускного класса в очках провёл, снимал только на ночь, и когда под душ становился. «А как целовался в первый раз?» - поинтересовалась одна девчонка. Гена тогда позаимствовал у Антона окуляры, продемонстрировал любопытнице как он целовался впервые в жизни.

- Триста пятьдесят! – ошарашено воскликнул Антон, устремив свой взгляд поверх квадратных городских часов, на электронный термометр.

- Тридцать пять по Цельсию, - хладнокровно перевёл Гена. – При трёхстах пятидесяти мы бы по колено в асфальте стояли…

- Да? Гена, я домой завтра поеду, - заметно погрустнев, сказал Антон. – Папики думают, что я сессию завалил…

Гена пожал плечами.

- Давай, езжай, - сказал он без особого энтузиазма. Он-то сессия как раз не сдал.

- Надо только лавэ подзанять. У Карины. Как ты думаешь, – даст?

- Денег? – уточнил Гена.

- Ага.

- Денег даст. На большее не рассчитывай.

- А ты домой… Когда собираешься? – с усилием завершил Антон.

- Не знаю. Не скоро. У меня мать опять замуж выходит.

- Так поедем, погудим!

На расстоянии вытянутой руки впереди них проехал трактор с прицепом, гружёный бордюрными планками. Не мраморными.

- И трактор колёсами – в асфальте! – прокричал Гена. –При трёхстах пятидесяти!..

«… Вот скажи, откуда ты взялся такой: непослушный, балованный… не бережёшь ни себя, ни меня!..»

Многие недоумевали: зачем резать вены в апреле-месяце? Самая высокая волна, расцвет чувств, бесконечность выбора – двенадцать этажей, девочек, меньше чем девочек. В общаге-то и кровь из себя выпустить негде: ванной нет, а в ведре задолбаешься руки держать, пока вся кровь вытечет. Гена подошёл с научным параграфом, вычитал, что порошком нужно запястья посыпать, - и всё будет о’кей. Проконсультировался у знакомого студента-медика, тот обеспечил необходимым материалом. Уже в больнице Гене сообщили, что обул его коллега-медик, обыкновенный анальгин подсунул. Запястий Гена вообще не чувствовал, пока не началось всё это: лето, жара. Чесаться порезы начали, может не от жары, может от нервов, знал наперёд, что один экзамен ему не сдать ни за что на свете.

И вот закончилась сессия, деканат забросали результативными зачётками, разъехались по домам, наступил июль, - наиболее подходящее время, чтобы выпустить из себя кровь, пусть не всю, хотя бы часть, а умирать почему-то совсем не хотелось…

Третьекурсная проституточка Карина спала, когда они пришли, тёрла глаза, ничуть не стесняясь тог, что на ней только лишь трусики и топик. Карманы на джинсах Антона за длительное пользование растянулись настолько, что можно было без труда засунуть в них учебник. В жаркие дни Антон в карманы вообще ничего не клал, говорил, что так прохладней. Сейчас вот, сложил руки за спиной, таращился на полуголую Карину и, кажется, забыл напрочь зачем пришёл. Надо было ткнуть Антона локтем в бок, но Гена произнёс довольно громко:

- Доброе утро, Карина.

- Скорее день, - сонно отозвалась девушка; заметив взгляд Антона, завернулась в простыню. – Чего надо?.. За просмотр деньги платят…

- Ага. Карина, заплати нам, - проговорил Антон.

- За что? – удивилась она. На ногтях пальцев ног – сногсшибательный педикюр, с ярким узором. Впрочем, сами ноги тоже хороши, особенно стало заметно, когда всё остальное скрылось за простынёй.

- Ты ж на нас пялишься, - грубовато сказал Антон.

- Было бы на что…

- Каринка, смотри как я штаны подрезал, - круто вышло?

- Угу. Правая штанина длиннее, - заметила девушка.

- Где?! – сокрушённо воскликнул Антон. - Всё ровно!

- Ты на лето в общаге остаёшься? – спросил Гена у Карины.

- Если не выгонят.

- Я слышал, ты на квартиру перебираешься…

- Блин, Каринка, ровно всё, где криво?!

- Напряжно на квартиру. Если с кем-то ещё…

- Не со мной, - пробормотал Гена.

- К счастью, - улыбнулась Карина.

- Да где же криво?! – неистовствовал Антон.

- Дай ему денег, - сказал Гена.

- Отдадите когда? Мне вся общага должна, свалили, придурки, на каникулы разбежались…

- Мне на дорогу, - Антон готов был тут же снять джинсы, чтобы отыскать изъян. – На билет. К маме хочу.

- Вот так вот все: к маме, на билет, осенью отдам. А я сама на бобах теперь сижу, - сказал третьекурсница.

- Ты вечером ещё поднимешь, - успокоил её Антон.

- Да?! Думаешь мне каждый раз под мужиков ложиться, - одно удовольствие?!

- Тебе бесплатно с кем-нибудь трахнуться нужно, - сказал Антон.

- Слушай, Карина, - задумчиво проговорил Гена, - я слышал или читал где-то, что студентки на панель идут, ради экстремала, а не для денег…

- Поставить бы того, кто это написал, на панель, - проворчала она. – И не на панели я!

- А где? – озадачился Антон.

- В кабаке с пейджером сижу…

- Блин, скажи номер, я тебе сообщение пошлю…

- Фигушки.

- Ладно… Так денег займёшь или нет?

- А вы только у меня решили занять или…

- Всю общагу облазили – ни у кого больше нету! – соврал Антон.

- Врать некрасиво, - обронил Гена.

- Я вчера ходил, - пробурчал Антон.

- «Ради экстремала», - повторила Карина. – У меня мать дома, пенсионерка, инвалидность получила два года назад…

- Это же не я сказал, в газете написали…

- Поменьше читай. Башня, смотрю, совсем уже опухла.

- Это от жары. Карина, а ты сессию сдала?

- Да пошел ты!

- Я тоже не сдал, - вздохнул Гена. – Видишь, как у нас много общего…

- Не наезжай на неё, - пробубнил Антон.

- Неприлично говорить о присутствующем человеке в третьем лице, - поучительно сказал Гена. Помедлив, поинтересовался, - А почему вы разбежались?

- А зачем ты вены пилил? – коварно отозвалась Карина.

- От скуки, - честно признался Гена. – Антону деньги на билет нужны, как леопарду телевизор.

- Так давать или не давать? – растерялась девушка.

- Давать. Мне, - коротко произнёс Антон.

С неподражаемой ловкостью, как только умеют делать хорошенькие полуголые девушки, завёрнутая в простыню Карина прошла к настенному зеркалу, сняла с гвоздя сумочку. Пока Гена раздумывал, кто прибивал гвоздь (Антон или не Антон?), она вынула деньги, отсчитала, сколько нужно, хотя сколько нужно Антон не сказал.

- Карина, а сколько ты берешь за миньет? – вдруг спросил Гена, глядя на гвоздь.

- Блин, ну ты вообще уже! – воскликнул Антон, округлив глаза за линзами очков.

- Я студентам не даю.

- Ты ничего не поняла, - вздохнул Гена.

- Блин, ну вообще уже!

- Антон ещё неделю назад мог домой уехать, - а здесь торчит. Думаешь, из-за меня? – Гена, кажется, впервые посмотрел девушке в глаза.

- Мальчик, вы действуете мне на нервы, - натянуто произнесла Карина.

- Ты сильно обольщаешься, когда думаешь, что Антон до сих пор любит тебя. Только страсть и желание – ничего похожего на любовь. Только страсть и желание – ничего похожего на любовь. Сколько у тебя мелочи? – спросил гена у Антона.

- Ну… Немного, - отозвался тот, бестолково хлопая глазами.

- Карина, всё наши деньги за секс с тобой. И учти – Антон сейчас не студент.

- А кто он? – спросила девушка, судорожно комкая край простыни.

- Клиент. Раньше студентов даже выписывали из общежития на время летних каникул. – Гена замолчал, словно что-то припоминая. Вспомнил: женщина в шляпке, на теннисных кортах.

- Придурок, - беспомощно произнесла Карина.

- Точно придурок, - поспешно согласился Антон, нов глаза ей он не смотрел.

- Мне нужно ехать на железнодорожный вокзал, - произнёс Гена изменившимся голосом.

«…Ну посмотри на себя, куда ты уходишь? Неужели тебе не всё равно, что со мной будет? Сколько мне тебя можно ждать? Зову, зову…»

Кто-то мог заподозрить ростки дедуктивного метода в Гене, - тот же Антон, - но дедуктировать особенно нечего было. Со дня последнего экзамена Антон говорил только о Карине, а смелости набрался ровно столько, сколько требовалось, чтобы занять у неё денег на билет. Во время перехода на постоянное панельное место работы Карину больше всего беспокоила огласка. Могли из института вытурить, - не вытурили, таскали только куда-то, промывали мозги, до родителей так и не добрались. У хозяина Карины была хорошая крыша; у него документы не спрашивали, когда в общагу заходил, он часто разгуливал по институтским коридорам в поисках новой рабочей силы.

Антона больше беспокоило то, что Карина перестала с ним спать. Ему было наплевать на низменное положение подруги, а ей нет. Так и разбежались. Гена слабо разбирался в психологии проституток, знал только, что оральный секс дешевле вагинального из сугубо технических соображений, мораль здесь ни при чём. Образно выражаясь, слово «проститутка» по отношению к Карине Антон всегда брал в кавычки. А Гена предложил им взять в кавычки слово «студенты». Время остановилось в июльской жаре, и солнце путешествовало по пыльным и пустынным коридорам общежития. Не было дежурств. Чисто, не так, где убирают, а там, где не сорят.

- Не сорят, а сорят, - исправила Карина.

- Ага, - рассеянно согласился Антон. – Зачем ты ездил на вокзал?

- Провожал любимую девушку, зачем же ещё, - ответил Гена. – Вообще, задавать подобные вопросы бестактно. Всё равно что спрашивать у женщины, лежащей в гинекологическом отделении, чем она болеет…

- Кто болеет? – отвлечённо спросила Карина.

- Не ты, - обронил Гена.

Джинсы Антона теперь уже наверняка были выровнены по нужной блине стараниями третьекурсницы. Все трое сидели на балконе, вынесли стулья из комнаты Карины. Во второй половине дня балкон скрывался в тени, можно было позволить себе подобное удовольствие - –сидеть на открытом воздухе. Девушка сидела посредине; Антон – справа, выглядел он так, будто по нему проехался каток, выгладил вместе с обрезанными джинсами. Карина,- наоборот, сияла свежестью, блистала задумчивостью.

- Рубцов тебя специально завалил, - сказала она Гене.

- Я знаю. Я и не учил ничего.

- Потому что знал, что завалит? – удивился Антон.

- Да.

- Дурак. Сдал бы, если бы учил.

- Не Рубцову, - сказал Гена.

- Крикнуть, что ли, - Антон подобрался, как перед прыжком, заорал на всю улицу:

- КА-НИ-КУ-ЛЫ!

- Вот придурок, - Карина встала, прошла в коридор. – Стулья занесите, - сказал она, обернувшись.

- У вас даже внешнее сходство какое-то есть, - сказалось Гена продолжал начатую мысль, сложив руки за головой.

- У кого? – не понял Антон.

- У тебя и у Карины. Что-то такое, туповато-одухотворённое, - сказал Гена. – Тебя очки немного спасают…

- Да пошёл ты. Нашёл что спросить: сколько миньет стоит…

- А что мне у проститутки спрашивать? Как пройти в библиотеку?

Зазвучавший фабричный гудок, словно нагретый вместе со всеми остальными предметами, вибрировал в воздухе, как тронутая хорошо натянутая струна. Cтарик-полоумный, живший в соседнем с общежитием доме, неистово крестился на кирпичную трубу, высившуюся над горизонтом.

- Она не проститутка, - глухо произнёс Антон.

- Слава тебе Господи, - вздохнул Гена. – Приятно осознавать, что хоть что-то осталось прежним в этом изменчивом мире. Пошли в институт, - на новенькую медсестру посмотрим…

По мнению Антона, ничего стрёмнее, чем шастать среди абитуры, на свете не было. Однако он вспомнил, что Гена рискует столкнуться с деканом Рубцовым, завалившим его на экзамене, стало быть, посмотреть на медсестру стоило…

На Рубцова Гена отвязался ещё первокурсником. На его лекциях он всегда занимал первую парту, вытянув ноги вперёд. Рост у Гены отнюдь не маленький, ноги высовывались далеко. Пока все остальные кропотливо заполняли общие тетради малоразборчивым почерком, он сидел, скрестив руки на груди, и смотрел на Рубцова с таким безмерным скепсисом, что тот однажды не выдержал, и поинтересовался причиной безделья заносчивого первокурсника. «А у вас ошибка в третьей строке», - ответил на это Гена. Пока Рубцов проверял бесконечно правильное уравнение, Гена собрал свои вещи, и покинул аудиторию.

Ошибка в уравнении действительно была. Лекции Рубцова Гена посещать перестал. Когда Рубцов стал деканом, проблем больше не стало. Их стало больше, когда Гена переспал с его женой, а институт наконец-то убедился в том, что Гене нравятся женщины старше него. Раньше-то думали, – выделывается…

Кто убирал коридоры в общежитии на каникулах было загадкой. Кто убирает комнату медпункта Гена и Антон увидели своими собственными глазами. Правда, стройная девушка с тонкими руками в белом халатике ми шапочке полы уже вымыла. К их приходу она вешала на окно плотную, жёлтую штору. Ей всё никак не удавалось прикрепить прищепками тяжёлую материю, со стула она не доставала, а с подоконника было неудобно. Разинув рты, Гена и Антон таращились на её старания. Долгое время медсестра их не замечала. Гена подумал, что у девушки с такой стройненькой фигуркой вряд ли будет всё о’кей с личиком, потому он не спешил давать знать о своём присутствии. Солнце безжалостно просвечивало белый халат новенькой медсестры. Гене показалось даже, что он разглядел родинку под коленкой девушки. Немного подумав, он решил, что вряд ли солнце может светить настолько ярко.

- А давайте я вам помогу, - громко сказал он. Девушка ахнула, и сделала шаг назад, в пустоту, поскольку стояла на самом краю подоконника. Она вцепилась в штору, державшейся на одной прищепке, штора оторвалась, и девушка рухнула на пол. Гене пришла в голову странная мысль, будто её смело потоком солнечных лучей, тем более, что окно было распахнуто настежь. Бросившись внутрь комнаты медпункта, Антон поскользнулся на только что вымытом полу, растянулся рядом с девушкой, - правда, его ушибы не были столь значительны.

- Мать твою, - произнёс он, приподнимаясь на локтях.

- Недолго ей довелось медсестрой поработать, - прокомментировал Гена.

- Неужели насмерть?! – ужаснулся Антона. Очки слетели с его носа, толком рассмотреть он ничего не мог.

- Беги в деканат, «скорую» вызывай, - сказал Гена, оставшись стоять в дверях.

- Почему я? – возмутился Антон.

- Беги, беги, тебе полезно. Профилактика от сотрясения мозга, - совершенно серьёзно сказал Гена. Антон поверил, побежал, даже очков не захватил…

Медсестра была красива. Даже без сознания. Присев рядом с ней, лежащей на полу, Гена хладнокровно рассматривал правильные черты лица, густые светлые волосы с золотистым отливом, рассыпавшиеся по бурому линолеуму, подобно ореолу. Гена подумал, что в медпункте пол имеет такой оттенок не случайно, - чтобы не так сильно была заметно кровь. Потом он подумал, что, если не видно крови, значит кровотечение у новенькой медсестры – внутреннее. Из стола Гена извлёк картонную коробку, переполненную ампулами, облатками из-под таблеток, флаконами; ампулы он вскрывал, отламывая кончик ногтями, найдя резкий, противный запах, вылил содержимое прямо в коробочку, поднёс её к лицу медсестры. Девушка очнулась. Как после скверного сновидения: поморщилась, сглотнула и открыла большие голубые глаза с мутной пеленой в них. Всё равно, глаза были яркими, сияющими…

- Здравствуйте, _ сказал Гена, собрав руки на сжатых вместе коленях. Очнувшаяся медсестра повела себя так, будто он её похитил, предварительно лишив сознания: отодвинулась в сторону, пока не наткнулась на ручки ящиков письменного стола. Вновь поморщилась, положив ладонь на затылок.

- Вы кто? – шёпотом спросила она.

- Студент, - просто ответил Гена. – А вы – новенькая медсестра.

- Я знаю. Я что, упала?

- Совершенно верно. С подоконника. Подождите немного, сейчас «скорая» приедет…

- Зачем «скорая»? – нахмурилась девушка. – Я сама – медсестра.

- Вы же ранены, - напомнил ей Гена.

- Это не смертельно.

- А хотелось, чтоб смертельно? А я вены резал, - смотрите, - он предъявил ей запястья.

- Зачем это?

- От скуки. Порошок только не подействовал.

- Вам анальгин подсунули? – заинтересовано произнесла девушка, очевидно, хорошо знакомая с предметом разговора.

- Совершенно верно, - подтвердил Гена.

- Что здесь происходит? – послышался от двери взрослый солидный преподавательский тембр. Медсестра спохватилась, принялась оправлять на себе халатик, но с пола не поднялась. В дверях стоял декан Рубцов. Гена с ним не поздоровался. И с пола также не поднялся.

- Чемпионат мира по футболу, - пояснило он. Пользуясь длиной своих светлых волос, девушка спрятала улыбку. Гена с вызовом смотрел в глаза на круглом лице декана.

- Вам не жарко в пиджаке? – спросил студент.

- Перемените тон, юноша, - отозвался Рубцов.

- Я лучше носки переменю.

- Будешь и дальше…

- Я сказал Хохловой, что экзамен буду пересдавать только в присутствии всей комиссии, - перебил гена. Некоторое время они немигая смотрели друг другу в глаза.

- Думаешь, поможет? – произнёс декан.

- Если вы не разведётесь до осени, - сказал Гена.

- С вами всё в порядке? – обратился Рубцов к девушке.

- … и если вы из института никуда не уйдёте, - закончил гена.

- Вон оно что, - усмехнулся декан. – Это и есть твоя конечная цель…

Гена вернул усмешку:

- Ну что вы, - возразил он. – Это – моя мечта. Цель у меня совершенно другая…

«… Ну посмотри, чем ты опять занимаешься?! Что ты вытворяешь, глаза твои бесстыжие!»

Здесь нужно вставить уже сделанную пластину в шарманку, которую воспитанные люди называют классикой, а все остальные – банальностью. В шарманке уже есть история о старлетке, влюблённой во взрослого матроса; по-мат-ро-сил-и-бро-сил, и, если девочка не дурочка, то начнёт обводить вокруг пальца всех своих последующих мальчиков, если дурочка – перережет вены, смешивая кровь со слезами, а потом начнёт обводить вокруг пальца всех своих последующих мальчиков. Мальчики взрослеют позже девочек. Зато девочки раньше стареют. Новую пластину вставили в шарманку. Переменились мелодии, но всё равно осталась такой же грустной и тоскливой. А сейчас уже июль, студенты сдали сессию, разъехались по домам…

Врачу из «скорой помощи» Антон по глупости проболтался, рассказал, как было дело; ехать в больницу медсестра категорически отказалась, - первый день на работе и уже на больничном! Врач сказал Антону, о’кей, значит вы за неё отвечаете. Антон наплёл медсестре, что Гена контактирует с потусторонними и мистическими силами, а сам побежал за водкой. Антон рассчитывал, что Гене удастся узнать самое яркое сексуальное переживание медсестры в своей жизни. Как будто не знал, очкарик-третьекурсник, что у выпускниц медучилища, только вчера получившей диплом, самое яркое переживание – это бреющийся в ванной комнате отец…

Блондинка-медсестра сидела в бейсболке, под бейсболкой – самодельный компресс, руки сложены на коленях. Девушка, казалось, не совсем вышла из обморока, сидела, сонно и медленно мигая, смотрела на обстановку комнаты своими большими голубыми глазами.

- Что же вы говорите, что у вас денег на билет нету, а тот, в очках за водкой побежал? – спросила она немного обиженно.

- Антон с проституткой переспать хотел, а она бесплатно согласилась, - пояснил гена; пожал плечами. – Любовь…

- А-а-а… Зачем вам два телевизора?

- Это не наши, нам на лето оставили, чтоб не украли. И кресло тоже оставили, - правда красивое кресло?

- Правда. А что, здесь воруют? – спросила девушка, нахмурив в тревоге лоб.

- Хватает. У меня зимой джинсы украли, прямо из сушилки…

- У нас не так было, - задумчиво произнесла медсестра. – У нас и сушилки в общежитии нет, не то что…

- Вы где живёте? – бестактно перебил Гена; поморщился. – Простите…

- Ничего. Нигде.

- Оставайтесь у нас.

- Здесь?! – возмутилась она.

- Общежитие пустое, а с комендантом можно договориться… Кажется… - с сомнением добавил он.

- Я пока у тёти поживу, - с заметной осторожностью произнесла девушка.

-как хотите. – Гена вновь пожал плечами, собирался сказать что-то ещё, но вдруг воспоминание, яркое и полноценное, какое какой бывает картина старательного художника реалиста, поглотило его, нейтрализовав все чувства; в ответ на какой-то дурацкий вопрос медсестры (есть здесь летом горячая вода?), Гена лишь растерянно кивнул неожиданно потяжелевшей головой…

Он вспомнил, как точно также, напротив него сидела Ольга Николаевна Рубцова, с полуулыбкой на лице, полуулыбкой почти безумной, поскольку препод в общаге – это полу сенсация, но супруга препода – сенсация оглушительная и общажной общественности приходилось только гадать, что происходит за прикрытой, но незапертой дверью, а ничего особенного не происходило, они просто сидели друг напротив друга, Гена нахально ставил локти на стол, удивляясь, почему никто не появляется, движимый любопытством, - за чайником, за солью, за утюгом, за двумя телевизорами, которых весной в комнате не было и в помине, а появились они лишь летом. В июне. Студенты сдали сессию, и разъехались по домам…

- Здравствуйте, - сказала Нина.

На фоне коренной жительницы общежития раненая медсестра выглядела совсем уж юной, беззащитной и невыносимо красивой. С виноватым видом, в одной джинсовой рубашке, так как только что вышла из душа, Олимпиада исподлобья смотрела не третьекурсницу Нину, занимавшую место в одной из комнат этажом выше. Прочистив горло, гена произнёс с пафосом:

- Разрешите я представлю вас друг другу. Нина – это Олимпиада, наша новая медсестра. Олимпиада, это Нина, моя старая знакомая…

- Правильно, я Нина, - подтвердила Нина, энергично кивнув головой, и разметав короткую стрижку каштановых волос.

- Я правильно всё сказал? – негромко поинтересовался Гена у медсестры.

- Правильно…

- А как будет сокращённо «Олимпиада»? – Нина не намеревалась скрывать сарказма в интонации.

- Не знаю… В училище Олей звали…

- В училище?

- Олимпиада работает в нашем институте медсестрой, - счёл нужным напомнить Гена.

- Вы оказываете помощь студентам и на дому? – Нина эффектно поставила руки в боки.

- Я, наверное, пойду, - сказала медсестра.

- Поздно, - сказал Гена, прислушиваясь к звукам в коридоре. В следующую секунду в комнату влетел запыхавшийся Антон…

Водка никого не вставила, при такой температуре спирт выдыхался из организма, как ацетон на открытой веранде. Настроив телевизор на «фэшн-канал», девочки смотрели на тряпки, мальчики на моделек, обменивались односторонними репликами, не особенно беспокоясь о содержании беседы. Антон пообещал попросить у Карины ключ от комнаты – ничего не вышло, они разминулись, и Олимпиада осталась ночевать у Гены…

Среди преподавателей института женщина, конечно же, были, но с такой внешностью, что их невозможно было выставить напоказ даже на товарищеской игре КВН между преподавателями и студентами. Так институт познакомился с женой декана Рубцова. Студенты очень хорошо запомнили номер с пародией на Мерелин Монро, с вздувающейся юбкой. Всем запомнилось то, что юбка жены декана поднялась настолько, что можно было увидеть нижнее бельё. Кажется, Гена был единственным, кто заметил не только нижнее бельё, но и сами ноги. По его мнению, ноги жены декана Рубцова были значительно лучше, чем у М.М. После, в обмене впечатлениями, он ненароком высказал своё мнение, - и заставил коллег студентов недоумевать.

Ещё была родинка, чуть выше левого уголка губ, и нежная белизна на сгибе локтей. Этими впечатлениями Гена ни с кем не делился, хотя, когда открылось ему всё это, в институте было что обсудить и без его информации. Впятером они грузили мебель на рубцовской квартире. Студенты походили на грузчиков только в выражениях, ничуть не стесняясь присутствия членов деканской семьи. Гена смотрелся английским лордом, на досуге занимающимся погрузкой роялей. Позже, когда их усадили за стол, он вёл себя в соответствии со всеми известными ему правилами приличия. Ольга Николаевна тогда сказала: «Вы родились намного позже своего времени…». «Не я выбирал», - ответил он. Основного адаптера сплетен – студенток – в тот раз за столом не было, но что-то просочилось в институт (надо полагать, многозначительный обмен взглядами), и Гена не решался сделать ей навстречу какой-либо поступок. Это не групповуха, и не съёмка в студенческом порнофильме. А эгоизм в Гене просыпался весьма редко, - вот темноволосая Ниночка вполне могла возбудить в нём эгоизм…

Олимпиада оказалась довольно стеснительной выпускницей медучилища, спала на соседней кровати, так и не сняв с себя джинсовой рубашки, оставив её на себе вместо ночнушки. Сосед Гены сдал перед отъездом всю свою постель, поэтому подушку завернули в запасную простынь. Олимпиада лежала на самом краю кровати, но простыня с подушки всё равно сбилась к утру. Гена догадывался, что девушка, может быть, дремлет, но не спит; он также не спешил подниматься, лежал, думал о том, что Нинка, если захочет заявить каких-то своих правах в его комнате, то пусть сперва приготовит что-нибудь поесть, а не наезжает на хорошеньких девушек, случайно оказавшихся в его комнате. Потом Гена вспомнил, что готовит Нинка скверно, он, не в первый раз, перепутал её с Диной, её соседкой. Потом Олимпиада раскрыла глаза, и Гена сделал вид, что всё ещё спит

Ценности на лето студенты сложили не только в комнату Гены, был ещё один постоянно действующий житель Кондратий, выглядевший постоянной принадлежностью к общаге: постоянно хмурый, с пустыми бесцветными глазами и выгоревшими – уже! – на солнце чубом. Рассмотрев технические усовершенствования в комнате Гены, Кондратий сказал:

- У тебя тут духами воняет…

- Ага, - скучно отозвался хозяин комнаты, искренне надеясь, что Кондратий уберётся отсюда как можно скорее. Девушки в целомудренной неприкасаемости в соседстве с Геной ночевали редко, он все пытался припомнить, когда именно подобное было здесь в последний раз, но его отвлекало присутствие общественного старосты. Кондратий выглядел так, будто его родители недавно погибли на какой-то неизвестной войне. Запросто попрошайничеством мог заниматься, успех бы имел невероятный.

- В посадке мужика грохнули, - сказал он. Нам теперь не жить.

- Ты, что ли грохнул? – осведомился Гена.

- Не, не я, - заулыбался Кондратий.

- Почему же нам не жить?

- А кто тут, кроме нас, ещё есть?

Самое страшное, что так рассуждает не только Кондратий, но и менты тоже, думал Гена. Они опросят живущие полторы тысячи человек, и арестуют всех, кто годится на роль убийцы, - так было в прошлом году, когда убили редактора местной многотиражки. О политических мотивах даже не задумывались, сразу же указали на ограбление: у редактора, оставленного убитым в общественном парке, не хватало серьги в левой ноздре…

- Кондратий, иди домой, - появившийся Антон был настойчив и твёрд.

- Я…

- Знаю, мужика завалили в посадке, слышал, иди, дай поговорить с человеком, - перебил Антон Кондратия.

- Спасибо, - сказал Гена, когда Кондратий исчез.

- Должен будешь…

Никаких дел, конечно же, у Антона не было, староста этажа динамил его не меньше чем всех остальных. Развалившись на свободной кровати, Антон понюхал подушку.

- Вы не перепихнулись?

- Нет.

- Ну и дурак.

- Возможно, - произнёс Гена. – У тебя ведь поезд…

- Денег нету. А Каринкины вчера на водку потратил, - Антон снял очки, неудобно было в них на постели валяться.

- Работу больше не искал?

- С тобой найдёшь.

- Без меня найди…

- Один не хочу. Одного кинуть могут, - рассудительно произнес Антон.

- А двоих не кинут?

- И двоих могут кинуть. Зато потом не так обидно…

- С Нинкой поищи. Она везучая.

- Она меня за медсестру с дерьмом готова сожрать. Думает, я её тебе подсунул. Ей назло.

- А почему она здесь сидит? – вдруг оживился Гена.

- Кто, Нинка?

- Да.

- Пойди у неё спроси.

- Лучше я буду пребывать в неведении, - сказал Гена.

- Вольному воля…

Сколь сильно бы не воспринимали Нину вредной и противной особой во всех её отношениях, Гена не мог пожаловаться на негативные впечатления, оставшиеся после встречи с однокурсницей. Для него она не отличалась от всех остальных студенток; однажды он не смог отличить её от соседки Дины, даже в постельной сцене. Думал, девчонки рассорятся после того случая, разъедутся по разным комнатам, - ничего, полгода прошло, по-прежнему вместе живут. Зато она предоставила ему возможность различать собственные свои воспоминания по порядку подчинённому значениям. Фосфориенцирующими точками в чернильно-чёрном тумане тлели образы женщин, значительно старше Гены, взрослых, отдающих отчёт в своих действиях. Гена никак не мог себе представить, что среди них найдутся и такие, что может в один прекрасный вечер отказаться от мужа и семьи, и заявить и своём желании связать свою жизнь с ним…

А Гена не мог связать свою жизнь, не то что с кем-то, - он не мог связать её с самим собой…

- Вот, у тебя колпак срывает, - заметил Антон.

- Временами, - откликнулся Гена.

- Давай лучше фотки посмотрим.

- Я отдал.

- Кому?

- Ей.

- Ну и дурак.

- Возможно, - вяло согласился Гена.

За окном послышался шум, думали, кратковременный дождь пошёл, или ветер подул, - оказалось поливальная машина проехала. Увидев воду, засобирались на ставок. Кондартия сразу решили не брать, долго решали, как быть с Ниной, пока обсуждали эту проблему, она заявилась сама, а Гена как раз стоял в одних купальных плавках, так что получилось, что Нинка сама навязалась. Впрочем, на ставок в тот день гена так и не попал.

- Чего она так долго? – рассуждал сам с собой Антон в ожидании Нины. – Чего ей собирать? У нас плавки. У них плавки и лифчик, всё равно что двое плавок. Раз-раз – и надето…

- Они красятся долго, - заметил Гена.

- На ставок?! – изумился Антон.

- Они всегда красятся. На ставок, в церковь, на похороны…

- Месячные у неё, наверно, поэтому и оформляется долго, - сказал Антон. – Если у бабы месячные, - готовь для себя укрытие. Нинка и так стерва, а с месячными, - вообще туши свет… Здравствуйте, - произнёс он переменившимся, почти официальным тоном, однако с кровати не поднялся. В отличие от него Гена буквально подскочил со своего места, стал у быльцы, вцепившись в хромированную трубу. В дверях стояла Ольга Николаевна.

- Недавно проснулись, - заговорил Гена, будто отвечая на поставленный вопрос; лихорадочно соображал: непричёсан, хоть зубы успел почистить, шорты какие-то дурацкие на себя натянул.

- Все разъехались, - бессвязно продолжал он. – Лёша, мой сосед, впопыхах даже комнату не запер, домой торопился…

- Да тормоз твой Лёша! – решил принять участие в беседе Антон. Его реплика осталась не услышанной, словно утонула в подтаявшем на солнце сливочном масле. Он вовремя сообразил о том, что мешает – не чай в стакане, а своим присутствием…

Гена не видел её с начала сессии, то есть больше месяца. Зная, что она опасается навредить ему в сдаче экзаменов, точнее одного экзамена. Лучше бы продолжали встречаться, думал он, всё равно…

- Вы куда-то собирались? – спросила Ольга Николаевна. Она совершила движение рукой, поставив сумочку на край стола. Гена тупо смотрел на предмет, без которого не может обойтись ни одна женщина на свете, и не понимал, в чём же подвох. «Я перестал смотреть ей в глаза», - мелькнуло в сознании. Загадка разгадалась. Если начать перечислять числа, то в тот момент, когда они окажутся в недавно заправленной постели, получится «семьдесят два»…

- Откуда здесь запах духов? К тому же весьма неплохих…

- Здесь медсестра ночевала…

- Гм-м… Ты себя плохо чувствовал?

- Весьма. Весьма плохо. Она себя плохо чувствовала.

Он подумал, что от мужа она должна знать о происшествии в медпункте, о том, что у них, наверное, дома был какой-нибудь скандал, когда выяснилось, что гена не сдал экзамена, о том, что её ребёнок может быть его младшим братом, но никак не сыном, о том, что половина института считает его больным, а другая – чокнутым, о том, что она не поехала в отпуск на море, за границу, или в деревню, или к родственникам, в Париж, а он не поехал на очередную свадьбу своей матери, о том, что вчерашнее убийство не имеет ко всему этому никакого отношения, но наступил июль, студенты разъехались по домам, в общежитии нет никого кроме них двоих…

- Мне приснилось, что ты плачешь, - сказала Ольга Николаевна, прикоснувшись ладонью к его щеке.

- Я не умею, - признался он.

- Значит, я до сих пор считаю тебя ребёнком. Тебе не обидно?..

- Не знаю… А если я надену на себя фрак?

- Фрак? Откуда?

Он задержался ненадолго, чтобы посмотреть на её улыбку, выбрался из-под простыни, залез в шифоньер с головой.

- Зачем ты спишь в купальных трусиках? – спросила она.

- Это называется «плавки», - ответил он из шкафа. – Говорят, мне идёт. Я однажды на дискотеку в них заявился…

- Представляю, что там случилось.

- Представляешь?.. Алле ап!

Он выскочил на середину комнаты, во фраке на голое тело, расставил руки в стороны, совершил церемонный поклон. Фрак был самый настоящий, одолженный у студентов консерватории, и назад так и не вернувшийся. Гниловатый там народец учился, оставить их без фрака было садистским удовольствием.

- Видел бы тебя… - Начала Ольга Николаевна, приподнявшись на локте, придерживая на груди простыню.

- Он бы мне «пятёрку» поставил, - беспечно отозвался Гена.

- Я имела в виду Романа…

Рома – один из немногих их общих знакомых, фотограф, сделал с них несколько снимков ранней весной.

- Он уехал, - сказала Ольга Николаевна. – Заработки на побережье… С пальмами и обезьянами…

- Ты тоже уедешь? – спросил он с трещиной в голосе. Незаметно для себя Гена склонил голову на бок: капризный ребёнок, ожидающий немедленного своего признания в качестве самого важного человека в большой семье.

- Я зависима. От многих, - мягко, насколько это было возможно, произнесла она. – Я не могу сказать сейчас…

-…что будет с тобой завтра, или даже сегодня вечером; ты подстриглась, я только сейчас заметил. А давай ты родишь от меня ребёнка. Или даже двух, - муж прокормит, не сомневайся, - Гена болтал, не собираясь останавливаться. – Наделаем опять кучу фотографий, или даже кино снимем. Как-то ведь нужно запечатлеться в истории. Я в школе с девчонкой одной дружил, а у меня ни одной её фотографии не осталось, даже на общем снимке, она у нас совсем недолго училась, уехала, аттестат в другой школе получала…

- Замолчи, - попросила она. Опустила простыню, - для того, чтобы привлечь его к себе, во всей его красе, во фраке и плавках…

А потом Ольга Николаевна готовила в бытовке грибной суп. Глядя на неё, одетой в его футболку и чужой фартук, Гене было легко представить её студенткой, хотя он никогда не стремился найти в ней какие-либо детали, делающие Ольгу Николаевну моложе. Она отказалась от его помощи в приготовлении супа, всё делала сама, привычно справлялась в пространстве, намного больше квартирной кухне.

- Я где-то читал, что человек, переехавший из общежития в квартиру, или содержит свой дом в идеальном порядке, или наоборот, - сказал Гена.

- Я не жила в общежитии.

- Я знаю. Ты говорила.

- На подоконнике валялись пробки от пивных бутылок, - он швырял их мусорный бак – кланк!

- У тебя сейчас волосы так красиво завиты и уложены… особенно по бокам и на затылке…

-Полчаса перед зеркалом (пар, поднявшийся от кастрюли, скрыл её лицо). Терпение для любимого мужчины…

- А он видел, как ты завивалась?

- Нет. Он не вылезает из института, многие ушли в отпуск, людей не хватает.

- А у нас медсестра новенькая.

- Ты уже говорил.

- А я говорил, что ты сегодня красивая?

- Ещё лет пять, и ты будешь говорить иначе, - вздохнула она.

- Ты тоже, - сказал он. – Может через пять лет твой муж умрёт…

В её взгляде мелькнуло что-то похожее на… на мечту?.. Не сейчас, не этим летом. Подозрения сразу же падет на Гену – потому что получил «пару» на экзамене, а не потому что спит с женой Рубцова, а та готовит для него грибной суп…

Гена был из тех людей, которые могут засыпать в любом положении. Суп остался ими не тронут, - они оказались тронуты друг другом. Много раз, просыпаясь рядом с нею, Гене казалось, что она непременно должна выходить из сна раньше него, смотреть на него, гадая, что он видит во сне. Хорошо, когда кто-то думает о твоих снах, - если только этот «кто-то» не психиатр. Гена уснул, устроившись на полу, положив на постель голову. Ольга Николаевна гладила его волосы, но проснулся он лишь когда за окном загудел фабричный гудок. Чувство времени подвело Гену, Ольгу Николаевну он заметил не сразу, испугался мнимого чувства одиночества.

- Мне пора, - просто сказала она.

Под фрак не подходили ни кроссовки, ни общажные шлёпанцы, туфли нужно было чистить («Я бы начистил заранее, если бы знал, что ты придёшь…»). Желание выделываться до последнего не покидало Гену. Провожать женщину он отправился в летних шортах и фраке. Студентов в этом районе знали, вслед ему не оборачивались. Прошлой зимой Антон напялил соломенную шляпу с цветочками, - лошадь, развозящая в детские сады молоко, только отреагировала…

- Представь себе: я знакомлю тебя со своей мамой, - говорил Гена. – Не сейчас – попозже. У неё сейчас… сложный период…

- Наверняка она скажет: ты мог бы найти и помоложе. Насколько она меня старше? На шесть лет? На семь. Ты вполне заслуживаешь реплики: годишься мне в сыновья.

- Перестань паясничать. Может, обсудишь это с мужем? – поинтересовался Гена. – Усыновите меня, а потом…

- … суп с котом. Давай поговорим о чём-нибудь другом.

- Давай. Я уеду. Всё равно уеду. – Гена шёл, сунув руки в карманы, отведя назад фалды фрака. – Я ведь такой же как и все, тоже скучаю по дому, тоже хочу повидаться с матерью. Что ты во мне нашла.

- Доброту и понимание, - пояснила Ольга Николаевна.

- Ничего оригинального, - заметил он. – Про твоего мужа говорить – и то интереснее.

- Это и есть настоящая измена, - сказала она.

- Разговоры про мужа? = удивился он.

- Обсуждение супругов.

- Ерунда, что в нём обсуждать? Препод скучный и самолюбивый…

- Перестань.

- Всё теперь говорить точно больше не о чем… Когда ты придёшь снова? – спросил он, настойчиво заглядывая ей в глаза.

- Я не знаю.

- Тогда я уеду, - пригрозил он.

- Уезжай.

- Завтра же возьму и уеду. И не как вот ты сейчас, на троллейбусе, а на поезде, несколько суток, никогда меня больше не найдёшь.

- Ты вернёшься, - с улыбкой произнесла Ольга Николаевна. Поцеловала в щёку, надавила пальцем: «Помада осталась». Уехала домой, к семье, к мужу. Гена стоял – как дурак, во фраке на голое тело и в шлёпанцах. Проводив взглядом троллейбус, заговорил, почти пронзительно, перекрикивая шум машин и ходьбу пешеходов:

- Дурак твой муж! И ты дурочка, потому что замуж за дурака вышла! А он тебя не отпустит, всю жизнь с ним маяться будешь! Знаешь ведь об этом, знаешь, что возраст твой – чепуха в сравнении с…

«Ну посмотри во что ты вырядился! Что ты на себя напялил! Ты что – клоун?!»

Вернувшись со ставка, Антон сотоварищи сожрали всю кастрюлю супа. Сотоварищи – это шесть человек, включая Нину и отморозка Кондратия. Гена и слова бы и мне сказал, но из института вернулась Олимпиада, уставшая, бледная, у неё какая-то инспекция была, а жрать в комнате нечего, сотоварищи всё сожрали. Вышагивая перед Антоном, Ниной и Кондратием, Гена отчитывал наглых студентов:

- Человек всегда должен думать о ближних своих. Тем более – в общежитии. Тем более – о друзьях и товарищах. О чём вы думали, когда выгребали последнюю ложку супа из кастрюли? Задумались ли вы о том, что сюда может вернуться кто-то, кто также как и вы будет голоден?.. К тому же вы не работали весь день не покладая рук, не гнули спины, не топали ногами на немыслимые расстояния. Вы бездельничали на пляже, тогда как остальные созидали… Ты чем занималась? – спросил гена у Олимпиады, появившейся на пороге балкона.

- Кастрюлю вымыла…

Услышав это, Гена совсем озверел. Вспомнил о прежних грехах «ближних своих», о совести и морали. Улучив момент, Антон шепнул Нине:

- Видно, потрахались хреново…

- Кто с кем? – отозвалась девушка.

- Гена с той, которая суп приготовила.

- Гена, а кто суп готовил? – громко спросила Нина.

- Я запрещаю тебе лезть в мою личную жизнь! – гневно воскликнул тот.

-Да? А кто со мной на дискотеке после экзаменов целовался? Вот здесь, вот на этом на балконе? – невинно напомнила Нина.

Залившись краской, Гена сунул руки в карманы шорт, развернулся так, что фалды фрака уподобились крыльям, ушёл в дальний конец балкона. Олимпиада незаметно удалилась…

«Как аукнется, так и откликнется», - подумал Гена; в наглую рылся в шкафах у Нины, искал чего-нибудь съестного, пока Нина сама не дала ему быстро приготовляемую ерунду, макароны, что ли. Гена насильно усадил медсестру за стол. Девушка отказывалась изо всех сил, тогда он показал ей свой фотоальбом, - в качестве утешения. Вещь считалась в общежитии культовой, хотя её в глаза никто не видел.

- А мне зачем показываешь? – спросила Олимпиада, заметно польщённая оказанным доверием.

- Я тебя ждал давно, - признался Гена. – Здесь никому ничего рассказать или показать нельзя. Разболтают, растрезвонят…

- А мне почему можно?

- Я уже показал тебе всё, что у меня есть на самом деле.

Она не поняла, – он вновь продемонстрировал порезы на запястьях…

Встретившись впервые с фотографом Ромой, гена принял его за «голубого» лишь позже понял, что с такой профессией, если под «голубого» не косить, художником считать не будут. А так – всё честь по чести: Рому воспринимали как «голубого» художника.

Вместе с Ольгой Николаевной он затащил Гену в какой-то заброшенный ДК, полуразрушенный, но с чудом сохранившимся бархатным занавесом. Гена облачился в одолженный костюм, выделывался перед объективом от всей души, а Ольга Николаевна хранила строгость, хотя и щедро дарила улыбки, после запечатлённые Ромой на фотобумаге. Разница в возрасте Ольги Николаевны и Гены на снимках была совершенно незаметной; \мать и сын, - да ни за что на свете; возможно так: учительница и ученик.

Рассматривая альбом, Олимпиада сразу же спросила: «А что она преподавала?» Они сидели слишком близко. Разъясняя идею каждой фотографии, Гена не заметил, как вплотную придвинулся к медсестре. Объяснения иссякли, и он вдохнул аромат духов блондинки. Олимпиада медленно повернула голову.

- Я тут вчера весь день был, вот чудак подтвердит! – Антон влетел в комнату, как на пружине. Отвязываться на него за появление в неподходящий момент помешал вошедший следом сержант милиции, - потный, при полном обмундировании, в фуражке и с папкой в руках, также, казалось, разбухавшей от вечерней духоты.

- Гена, скажи, я вчера тут был, - проныл Антон.

- Ты обкуренный? – небрежно осведомился сержант у Гены.

- Нет. Просто с красивой девушкой рядом сижу, - ответил тот. Пришлось-таки подняться, прекратить контакт своего колена с коленкой медсестры. – А в чём, собственно говоря, дело?

- Дело, собственно говоря, в убийстве, - сообщил мент. Олимпиада незаметно спрятала фотоальбом за спину, и теперь нельзя было на вопрос «а чем это вы тут занимаетесь», честно ответить: «фотографии рассматриваем».

- А чем это вы тут занимались? – в комнату вошла Нина.

- Поцеловаться хотели, - сказал Гена.

- Что вы можете сообщить по данному вопросу? – произнёс сержант казённым голосом.

- Ну-у, - смутился Гена. – Приближаете своё лицо к лицу девушки, которую любите, или просто если нравится, касаетесь своими губами её губ… Можно подождать немного, если нравится чувствовать дыхание…

- Я об убийстве, - прервал его мент.

- А-а… Скрывать что-либо, собственно говоря, нет никакого смысла, - Гена задумчиво посмотрел в распахнутое окно. – Это я его убил…

У Антона вытянулось в удивлении лицо и заметил линзы очков. У Нины отвисла челюсть. Олимпиада смотрела на Гену снизу вверх большими тревожными глазами. Сержант хладнокровно вынул из папки лист бумаги.

- Подробнее, - деловито произнёс он.

- Я не его хотел убивать, совсем не его, - продолжа Гена. – Это тот случай, когда субъективная и негативная энергии ненароком задели совершенно постороннего человека.

- Значит, другого ждал? – поинтересовался сержант.

- Гражданин милиционер, это он не про труп в посадке, это он про декана нашего говорит! – вскричал Антон.

- А, тут ещё и декан, – удовлетворенно кивнул сержант.

- Тебе делать нечего? – спросила Нина; взгляд её упал на медсестру:

- Это ты во всём виновата. Он для тебя выделывается…

Кривые ухмылки однокурсников, призывы поделиться интимной жизнью с женой препода, - всё это можно было предвидеть. В какой-то пьянке Гена полез в рукопашную разборку; он был слабее, полноценной драки не получилось, но ухмыляться стали меньше, а просьбы поделиться впечатлениями иссякли вовсе. Также можно было предвидеть и вызов Рубцова для беседы один-на-один. Беседы не вышло. Всех преподов Гена делил на дураков и всех остальных. Когда декан спросил:: «Ты по-прежнему с ней встречаешься?», гена ответил: «А ты по-прежнему такой тупой, что не замечаешь этого?»… На следующий день удивился, обнаружив, что до сих пор числится студентом института. «Двойка» по рубцовскому предмету в летней сессии никого не удивила.

По мнению Гены Рубцову повезло именно так, как везёт дуракам и утопленникам. Место в вузе, казённая квартира, какая-то учёная степень, поездки за рубеж, - заманчивое сочетание, укладывающееся в краткое: спокойная стабильность. Должно быть, Ольга Николаевна лучшего представить себе не могла, но тут появился Гена, в глянцево-чёрном фраке. Помимо спокойной стабильности, о которой Гена слыхом не слыхивал, в этом мире было кое-что ещё, подпитываемое собственными слабостями…

Камеру в РОВД Гене пришлось делить с вонючим жизнерадостным бомжом. После того, как остались рассказанными масса история из лагерной жизни, бомж спросил:

- Знаешь почему тебя замели?

- Почему? – отозвался Гена.

- Сейчас мак прёт. Всех, вроде тебя, ментят…

- Не-ет, - рассмеялся Гена. – Просто менты знают, что мы, студенты, умнее их. Комплекс неполноценности…

Пока бомж размышлял над этой мудростью, Гена всё никак не мог вспомнить слова «паноптикум», разгадывая кроссворд, неизвестно как оказавшийся в камере предварительного заключения. А потом началась интерлюдия.

По случаю жары двери камер были распахнутыми, запертыми оставались лишь внутренние решётки. В одной из клеток этой решётки Гена увидел, как к нему приближается знакомый сержант, арестовавший его сегодня в общежитии, Антон в подрезанных джинсах, Олимпиада в облегающем вечернем платье. Посетители казались Гене сном, тем более, что у девушки на голове была сдвинутая набекрень бейсболка. В следующую секунду Гена догадался, что кепка скрывает повязку, и ощущение сна исчезло.

Завершала группу товарищей Ольга Николаевна Рубцова.

Поднявшись в полный рост, из-за решётки Гена смотрел на неё почти надменно, сложив руки за спиной, задрав подбородок, спросил, учитывая собравшееся у открытой камеры общество: «Что вы здесь делаете?»

- Итак, гражданка Рубцова, вы подтверждаете, что вчера вечером находились вместе с этим молодым человеком? – спросил сержант, прагматично игнорируя арестованного подозреваемого.

- Подтверждаю, - произнесла женщина, глядя на Гену.

- Не вчера вечером, а сегодня днём, - сказал Гена.

- Ну хорошо, - сказал сержант, будто согласившись. – А где тогда был он?

Жёлтый, словно указательный ментовский палец, застыл по направлению Антона. Тот облизал губы, переводя взгляд с зарешёченного Гена на палец, растерянно мигая.

-Он был со мной, - сказала Олимпиада унылым голосом. Антон вытер пот со лба. В камере захихикал бомж.

-А почему вы, гражданка, имя своё неправильно назвали? – грозно обратился сержант к юной медсестре.

-А какое у тебя имя? – озадаченно спросил Антон у девушки.

-Её зовут Ольгой, - сказал сержант таким тоном, будто обнаружил в сумочке у медсестры партию героина.

-«Олимпиада» красивее, - сказала девушка, опустив взгляд.

- Ну и что, что она не Олимпиада? – вступился за неё арестованный студент. – Мне в своё время казалось, что меня зовут Долорес Гейз…

Он хотел добавить что-то ещё, но Ольга Николаевна направилась к выходу, не спросив на это разрешения тем насмешливо-светским тоном, каким все красивые женщины разговаривают с казёнными людьми: «Могу ли я удалиться?» Только сейчас, глядя ей в спину, Гена заметил, что на ней деловой костюм, совершенно ему незнакомый, что она не сказал ему ни слова, что впервые она оказалась в обществе его друзей, и выглядело это неестественно и странно. Ольга Николаевна удаляясь от него, - в миллионах смыслах, - это была совсем другая женщина, совсем не та, которую он видел сегодня днём, и вот теперь нетрудно было представить её женой самовлюблённого сноба и матерью десятилетнего ребёнка…

Из-за наслоения множества деталей Гене пришла в голову мысль, прежде не посещавшая его никогда: возможно, Ольгу Николаевну он видит в последний раз. Вряд ли её обрадовал звонок Антона, переживающего за своего друга, а может в квартиру Рубцовых звонила Нина, - это уже не имело значения. Впервые Гена остро почувствовал разницу в возрасте между собой, и той женщиной, что удалялась по сырому, душному коридору: не мать и сын, даже не учительница и ученик.

Учителей Гена терпеть не мог, - ещё со школьной скамьи.

Он дёрнул на себя решётку, мрачно поинтересовался:

- Вы меня отпускаете или мне сюда ещё жену ректора позвать?

- Да судя по всему, следствие зашло в тупик, - вздохнул сержант, отыскивая в связке нужный ключ.

В комнатной темноте, отделенная от Гены сквозняковым потоком, Олимпиада, ставшая Ольгой, сопела совсем не так, как принято сопеть спящим людям.

- Ты зачем плачешь? – спросил гена.

- Я не плачу, - не сразу ответила девушка.

- Я же слышу… В женщинах я, может, не сильно разбираюсь, но, если плачут, то слышу. Перестань.

- В первый раз такого встречаю. Раньше только в книжках читала, - пробормотала Оля. – Она такая взрослая… Я думала ты выпендриваешься…

- Все так думали, - заметил Гена.

- … а потом понял: тебе поговорить не с кем, вообще ни с кем рядом тебе хорошо ещё не было, или просто спокойно.

- Почему? Вон Нинка есть и Антон. Антон – классный друг.

- Они тебя тоже ненормальным считают, - сказала девушка.

- А зачем плакать? Жалеешь меня?

- Нет. Тебя незачем жалеть, с виду ты, вроде, всем доволен… Я думала, у тебя никого нет, ты ни с кем не встречаешься…

- Давай я с тобой встречаться буду, - предложил Гена. – Ты мне с первого взгляда понравилась, когда я тебя на подоконнике увидел…

- Ерунда.

- Слушай, давай встречаться! – возбуждённо воскликнул он. – Потом поженимся, детям будем рассказывать, как мы с тобой познакомились: ты шторки вешала, а я рядом проходил, а ты как гупнешься!

- Между прочим, это ты виноват, что я упала, - укоризненно сказала Оля.

- Я же нечаянно… Или ко мне, у меня ту и наволочка есть, и подушка, и простыня и матрац.

- М-м…

-Ну иди же, я не буду приставать, нельзя после такого короткого знакомства любовью сразу же заниматься….

Устроившись рядом с ним, девушка рассказала ему, почему у неё никого нет. Гена слушал рассеяно, больше наслаждался душистым запахом её волос. Медсестрой в институт Олю устроила мама, в надежде на то, что дочь найдёт себе порядочного жениха. В училище поиск женихов был обречён на провал, - следствие порочной репутации училища. Появлялись, только чтоб снять девочку на ночь, на две, на больше – редко. А тут в институте, сразу же появился Гена, с подкупающей детской наивностью и доверчивостью. Нина, хоть и неприязненно относилась к новоявленной медсестре, Гену расписала именно так, об Ольге Николаевне и словом не упомянула.

- Долго это у вас продолжаться всё равно не будет, - произнесла Оля, но так, будто старалась уговорить саму себя.

- Я знаю. Спокойной стабильности не получится, - согласился Гена, а потом они занялись любовью, потому что невозможно было сдерживать какие-либо обещания, лёжа в одной постели с такой девушкой, как Оля, всё это – в июле, студенты разъехались по домам, в общежитии остались только они одни. Щекой гена чувствовал, как на лице девушки высыхают слёзы…

Улыбка у Олимпиады был красивой; впервые Гена увидел, как она улыбается лишь под утро, когда предметы становились всё определённей и определённей. Им овладело новое совершенно чувство, распознать которое стало возможно лишь к рассвету. Если смотреть, не мигая, на край горизонта в ожидании восходящего солнца, получается впечатление, будто светило не выглянет никогда. Как чайник, если смотреть на него – никогда не закипит. Яркий луч солнца прокрался в комнату. Гена мигнул. Оля рассмеялась, пряча лицо в подушку. Его новая девушка была моложе его. Сознание Гены превратилось в комнату с множеством зеркал, отражающих луч, пущенный кем-то давным-давно; ни одно из зеркал не могло зафиксировать луча, требовалось что-то другое. Не отражающая поверхность… Красивая девичья улыбка на лице с правильными чертами, обрамлёнными светлыми волосами с золотистым отливом, лишь угадываемым в утреннем рассвете.

Свою семью Антон считал демократичной, насколько может быть демократичной семья в глухом индустриальном поселке. В качестве доказательства он приводил какую-то вечеринку незадолго до выпускного бала в школе, когда его родители оставили сына с приятелями в доме на весь вечер. «Ну мы тогда и нажрались!» - восхищённо вспоминал Антон, - а один Лёха Стрельцов заснул в обнимку с унитазом!» Такая вот она – семейная демократия…

Демократичный Антон влетел в комнату, по забывчивости незапертую. Испуганно и сонно ахнув, Олимпиада накрылась простынёй с головой, свернулась в клубок возле Гены. Возбуждённо сверкая глазами, Антон переводил взгляд с Гены, сидящего у стены, на девичью фигурку под простынёй, не в состоянии произнести что-либо связное.

- Ты предложил Карине выйти замуж и она согласилась, - предположил Гена. Взъерошив волосы на голове. Настроение у него было преотличное. Незаметно для Антона он держал Олю за руку. За одну ночь прошлое вымерло, выгорело без остатка, не осталось даже пыли. Доказательства – вот оно, рука в руке, надёжно скрыто под белой материей. Это намного убедительнее пьянки детей в демократичной семье.

- Глеба, Кирьяна и Вадика из лагеря выперли! – выпалил Антон. – Всех выпрели! Нажрались вперед самым концом смены!

- Я ни при чём, _ сказал Гена, положив свободную руку на грудь.

- Мы поедем! – воскликнул Антон.

- Куда?

- В лагерь!

- После Глеба, Кирьяна они никого из наших брать не будут, - рассудительно произнёс Гена.

- Они без девок ехали! А мы с девками поедем – нас возьмут! Там директор – мужик! Нинку я уже уболтал!

- А Карину?

Антон заметно погрустнел.

- Ещё успею, - сказал он; кивнул на прячущуюся медсестру. – А Олимпиада поедет? То есть – Оля…

- Откуда ты узнал, что это я? – спросила девушка, высунувшись наружу.

- По духам.

- А-а…

Оля посмотрела на Гену.

- Я же в институте не учусь, - негромко произнесла она

- Как-нибудь уладим, - пообещал он…

Карину проболтали очень быстро. Опять пришли, когда она спала; пока Антон её уговаривал, Гена хладнокровно рылся в её шифоньере, особо не разбираясь, бросал всё подряд в сумку. Поставленная перед фактом, вернее перед собранной сумкой, Карина сдалась. У неё было сугубо коммерческое преимущества: денег ни у кого, кроме неё и Нины, не было, но Нинка уже уехала в транзитный родительский дом («Меня пап на машине привезёт»), а нужно было быстро получить справку в студполиклинике. Можно было весь день по врачам пробегать, а можно было выставить терапевту бутылку цветов, и букет шампанского, - и справочка готова. С каждого по шампанскому – медицина сопьется. Сделали так: в кабинет терапевта вошла Карина, сама секс-символ института, в платье облегающем и настолько коротком, что оно едва прикрывало её аппетитный зад. Когда цветы и шампанское были предъявлены, в кабинет вошли все остальные. Терапевту просто деваться некуда было.

Редкий случай: проблема образовалась там, где её ждали, - в кабинете декана…

«… Ну что, скажи, что ты собираешься делать?.. Опять глупость какую-тол? Не ври мне! Я знаю, - у тебя в голове одни только глупости!..»

Доска объявлений в вестибюле института напоминала стенд у тотализатора: масса листков, едва держащихся на невидимках. Гене они казались белыми осенними листьями.

- Почему белыми? Если осенние? – спросила Олимпиада.

- Я люблю осень, - признался он.

- Куда прусь? Какого чёрта мне там делать? – поддержала тему Карина. – Делать мне больше нечего – малолеток придурошных воспитывать.

- Не возьмут нас. Из-за меня не возьмут, - убитым голосом произнесла медсестра. – Ещё с работы выгонят. За прогулы…

- Какие прогулы? – не поняла Карина.

- Я же сегодня день прогуляла, - пояснила Оля.

- А-а… Интересно, а пейджер там работает? – задумчиво произнесла проститутка, собиравшаяся стать воспитателем в детском летнем лагере труда и отдыха.

-Работает, - Гена положил руку на плечо Оле. – Если не подпишет, - мы директора лагеря проболтаем там, на месте…

- А потом?

-Суп с котом…

По причине отпуска многие должности замещал в единственном лице декан Рубцов. О результате похода к декану можно было судить по лицу зал? – спросила Карина.

- Ничего. Просто не подписал – и всё. Может, оделся я не так? – задумчиво пробормотал Антон, рассматривая свои подрезанные джинсы.

- Так, ну опять мне надо… - начала Карина, но Гена прервал её кратким:

- Я пойду…

Он взял заявления из рук однокурсника, направился к лестнице.

- Только в голову его ногами не бей! – крикнул Антон ему вдогонку.

Двойные древние двери, покрытые многослойным слоем краски, могли вызвать раздражении как в описании, таки в употреблении: дверь на себя, следующая - от себя, теперь прикрыть в обратном порядке.

Двери кабинета Рубцова были распахнуты настежь.

По традиции не поздоровавшись, гена подсел к столу, и разложил перед деканом все пять заявлений, одно за другим, словно предлагая неуступчивому клиенту бесполезный товар. Лишь после Гена заглянул в глаза Рубцова, застывшему в терпеливом ожидании.

- Она была у меня вчера, - заговорил Гена, - и сегодня придёт, пока ты тут паришься. Во всяком случае, я её жду.

- Забудь о ней, - не осознавая того, Рубцов подстроился под интонацию студента.

- А если ты подпишешь вот это, - Гена кивнул на заявления, - то меня здесь не будет уже сегодня вечером…

Он замолчал, замер в духоте кабинета вслед за деканом. Встретившиеся поверх стола взгляды могли вызвать искру, зажигающую пожар, но потом Рубцов опустил глаза на листы. Исписанные одинаковым текстом, но разными почерками, - риск возгорания исчез.

- Ты вернёшься, - раздражённо произнёс препод.

- Осенью. Тогда и поговорим, - сказал Гена. Рубцов взял одно из заявлений.

- Это же медсестра! – с негодованием воскликнул он, пробежав глазами каракули выпускницы медучилища.

- Я уеду уже сегодня вечером, - повторил Гена.

- Ты мне не тычь! – вдруг вскричал Рубцов, а рука уже тянулась к эффектному «паркеру», специально для подписей…

Инструктор по теннису, - почётно, конечно, занятно, однако воспитатель в детском лагере труда и отдыха - не менее почётная профессия. По виду студентов, ожидающих вечерней электрички, можно было подумать, что едут они отнюдь не на летние заработки. Бдительный родитель вряд ли доверил бы им на сохранение своё любимое чадо. Жмурясь в предвкушении надвигающегося отдыха на берегу реки, в заповедной лесной зоне, Антон кричал через всю территорию вокзала: «Олимпиа-ада-а-а-а!», и махал блондинке рукой, и было видно, что ему доставляет удовольствие только то, что у него есть знакомая девушка с таким редким именем…

- Я не Олимпиада, знаете ведь уже, - смущённо сказала девушка, приблизившись к ним. На Оле была короткая юбка, А Гена, Антон и Карина сидели на низком бордюре.

- А ты сядь вплотную к Генчику, а впереди сумку поставь, - посоветовала Карина.

- А ничего, что мы на ночь глядя едем? – озабоченно спросил Антон.

- С направлениями хоть в два часа ночи обязаны принять, - сказала всезнающая Карина.

- У меня даже образования педагогического нет, - пробормотала Оля, - и вожатой я никогда не была.

- И не будешь, - успокоил её Гена.

- А кем я буду?

- Воспитателем. Младшим.

- А ты старшим?

- Нет, - Гена задумчиво покачал головой. – Я, наверное буду плавруком.

Реплика его вызвала единодушный смех, Карина чуть в клумбу назад не рухнула.

- Да у тебя за смену все пионеры перетопятся! – хохотала она. Потом Антон сказал какую-то глупость, что-то насчёт того, что, когда он видит Нинку загорелой, ему кажется, что она болеет какой-то венерической болезнью. Гена сказал, что ему с ней не спать (Карина это подтвердила), так что пусть Антон попустится. Всё равно, сказал Антон, классно, что мы с Нинку с собой взяли, а не Кондратия. Классно, согласился Гена, так бы телевизоры на лето некому было бы оставить…

Из телеграфа при вокзале он отправил домой поздравительную телеграмму – «счастья в новой семейной жизни», - а подписаться забыл, вспомнил об этом ужен в электричке, сильно не огорчился, подумал, что в этом городе у его матери близких людей, кроме него, нет, одни только бывшие любовники…

Июль, 2001

Высказаться?

)