Ауда

БОЛЬШЕ НИКОГДА

   О том, что с ним произошло в армии, он никому никогда не рассказывал. Только родители замечали, что по ночам он мечется на постели и кричит во сне страшные слова. Днём больше молчал, а когда говорил, сильно заикался. Может быть, по этой, последней, причине, с девушками ему не везло - решительно, ни одна не обращала на него внимания. Впрочем, если бы обратила, то встречаться было бы всё равно негде - единственная комната в коммуналке, где жили ещё и родители, не оставляла никаких надежд. Постепенно спать Виктор стал всё хуже и даже один раз пытался повеситься. В психиатрической больнице ему кое-что объяснили и велели принимать таблетки. Он возражать не стал и даже дома принимал аккуратно, пытаясь по вечерам резать из шпона инкрустации, которые клеил на фанеру, к ужасу матери, считавшей, что сын впал в детство. А ещё он поместил объявление в газету, в рубрику "знакомства" и получил несколько писем, одно из которых показалось лучше других - были там ласковые слова и что-то важное о смысле жизни, тире дружной семье и счастливых детях.

   В начале июня произошла встреча. Вера была стройной женщиной с простым, тихим лицом, светившимся изнутри добротой, и от этой доброты пожалела Виктора. Может быть, от этой доброты даже полюбила. Они долго гуляли по парку, кружили по песчаным дорожкам, выясняя обстоятельства сводившие для чего-то вместе. Для чего? Кто же задаётся таким вопросом! Тем более что Вера жила в пригороде, в домике-даче, вместе с матерью и дочкой. Она сразу, как только увидела Виктора, решила попробовать связать свою жизнь с ним. В поспешности этого решения была вся её сущность - человека принимающего судьбу такой, какая она есть.

   На следующий день Виктор, с сумкой через плечо, вышел из автобуса в посёлке. Вера, счастливая, окрылённая ждала его на остановке, и они молча пошли по кривоватой улочке, через железнодорожный переезд, мимо одноэтажных, стареньких дач к её дому, где предстояла долгая и счастливая жизнь. Только они не знали друг о друге, что молчат по разным причинам: Вере жизнь казалась простой и ясной настолько, что нечего было в ней обсуждать, а Виктор, смущаясь заикания, чувствовал, что слишком уж всё сложно - не объяснить, не схватить главного и, потому, лучше молчать.

   Пожилая женщина хлопотала во дворе - что-то мыла, готовилась к чему-то важному. Заскулила в загородке из железной сетки собака, почуяв незнакомца. "Сильва, -сказала Вера, - совсем старая, болеет и умрёт со дня на день". Вероника Сергеевна оторвалась от стряпни и поздоровалась. Не слишком-то симпатичный парень: сразу видно себе на уме. Не долго думая, она отправила гостя полоть огород, а тот, никогда прежде этим не занимавшийся, недоумевал: что бы такая эксплуатация означала - расположение или наоборот? Потом они ужинали. Дочка Веры болтала под столом ногами и разбрызгивала суп. Сильва тоскливо скулила. Звенели комары в духоте почти южного вечера. Вероника Сергеевна попыталась положить Виктору в тарелку куриную ногу, внутренне наслаждаясь своей душевной широтой. Впрочем, она и в теле была широка, и, может поэтому, особенно удивилась, когда он ответил: "Не надо мяса! Они все, которые бегают, летают, живые. У них душа есть". "Что ты, - всплеснула руками женщина, - мужику мясо необходимо. Ешь, ешь. Ишь, Сильва-то как скулит! Удавил бы её кто-нибудь!" Виктор внутренне вздрогнул: "Значит, мне придётся. Жаль собаку, хотя, действительно, старая - умрёт сама".

   Стали укладываться спать. Виктор надеялся, что Вера положит его к себе в комнату, хотя и недоумевал: до сих пор они лишь один раз целовались. "Наверно, так надо", - думал он. И всё же удивился, когда определили в прихожую, на неудобный сундук, на котором он всю ночь ворочался - было тревожно и холодно. Светили в оконце звёзды, и в предсмертной тоске выла собака, громыхая железной сеткой. Стараясь не слышать эти звуки, Виктор печалился, что утром будет, как выжатый лимон. Нельзя ему не спать, нельзя. Да разве кому объяснишь про психиатрические таблетки, про эту мучительную болезнь. Страшно было даже встать и начать ходить из угла в угол, как он обычно это делал, - вдруг хозяева что-нибудь заподозрят, поймут его непригодность для счастливого плана семейной жизни. "Вот и руки с непривычки ноют после прополки! - подумал Виктор, и снова про собаку, - не жить ей. Только мучается. Печальная вещь - жизнь. Завтра, завтра утром…".

   Вера тоже уснула не сразу. Думала о том, что жизнь поворачивается к лучшему; думала о своём бывшем муже-алкоголике и радовалась: "Этот вот не пьёт совсем и не курит. Такого, пожалуй, в посёлке не найдёшь. И любит, кажется. Но это бы надо ещё проверить. Только что же маме не понравился?" Поворочалась и уснула.

   Утром они встретились у крыльца. Долго взасос целовались. У Виктора захватило дух от полноты начинающейся новой жизни, от счастья, того самого счастья, о котором мечтал там, там, где его калечили, уничтожали, втаптывали в грязь душу. "Пойду, дочку одену, - сказала Вера, отстраняясь и прислушиваясь к пению соловья, - Слышишь, соловей?" "Да, соловей, - вздохнул Виктор, - Дай мне верёвку". "Зачем тебе?" - Вера ни о чём ни думала, она была счастлива своим женским предназначением.

   Он взял верёвку и пошёл к загородке. Сильва сразу всё поняла и заскулила тихим, леденящим душу воем. Человеку было жаль собаку, но он знал, что должен. Это его мужское дело. Ещё он знал, что мучения бывают хуже смерти. "Извини. Так будет лучше", - сказал Виктор собаке, глядя в слезящиеся, безумные от страха глаза. Сильва даже не пыталась укусить или зарычать - она только замотала головой, чтобы спастись от верёвки, и человеку пришлось оглушить несчастную ударом кулака. Затянулась петля. Виктор удивился, что собака умерла так быстро и не сопротивлялась. Люди, он знал, умирают медленней и упорней цепляются за жизнь. Увидев у крыльца Веру, стоящую со страшным лицом, он с тревогой подумал, что та, может быть, что-то не так поняла. Вдруг женщина оперлась рукой о стену дома, задыхаясь от хлынувшей рвоты. "Оставь меня. Я не хочу жить с палачом!" - закричала она Виктору, подошедшему, чтобы осторожно коснуться плеча, чтобы хоть как-то успокоить. "Ну, что ты, что ты! Из-за собаки? Люди лучше знают, что такое жизнь", - он говорил это, ужасаясь тому, что сейчас произойдёт. Мысль о том, что они могут вот так из-за этого пустяка расстаться, холодным лезвием полоснула по сердцу.

   Вера и Вероника Сергеевна похоронили труп Сильвы за огородом и поставили маленький крестик. Виктору не было сказано ни слова, но это молчание стоило патетических речей. Потом Вера вышла за калитку и беседовала там о чём-то с огромным бородатым мужиком, который, как ей одной было известно, влюблён и, конечно, поможет. "Омерзительно, - думала она, - задушить собаку просто так, по какой-то прихоти". Вчерашние слова матери Вера уже не помнила. Зайдя в калитку, мужик дружелюбно пробасил: "Ты что ли Сильву задушил?" Виктор кивнул. Он обрадовался, что хоть один человек его понимает, и, надеясь, что всё обошлось, первый протянул ему руку для рукопожатия. Удар кулака расплющил Виктору губы, на которых ещё чувствовались Верины поцелуи. От неожиданности он потерял равновесие и, сидя на земле, увидел Верин злорадный и равнодушный взгляд. Кровь стекала струйкой по подбородку и капала на рубашку. Пахло травами и землёй с огорода. "Как прекрасна была бы жизнь, - подумал Виктор, - если бы не люди!". Он тяжело поднялся, чувствуя огромную усталость. Вера вынесла сумку и толкнула его в сторону калитки: "Иди и не возвращайся!"

   Он шёл всё по той же улице, по которой шёл вчера, но теперь даже горячие лучи солнца казались ледяным ветром. Через переезд мчался бесконечный состав из нефтяных цистерн. Уродливые, чёрные, грохочущие чудовища. "Броситься под колёса? - думал Виктор, - Да, нужно броситься под колёса потому, что я не человек; я недостоин любви; я не могу говорить не заикаясь; а кроме того, люди вообще не способны понять друг друга. Жизнь это ошибка. Ошибка в каком-то глобальном смысле, задуманная ТЕМ, который прячется в темноте. Такой же чёрной, как эти цистерны". Сверкающие страшные колёса…. И вдруг тишина. Он шёл к остановке и думал о том, что никогда больше не сможет полюбить женщину.