TERRA AUSTRALIS

   Е.Ч.

Я буду там, где Ты прикажешь мне:
Где трещина на каменной стене
Себя считает молнией Господней,
Где след еще не стерт от колеса
Переселенца, где царит овца,
Где каждый двор, хоть камешком, но - скотный.

Там выгрызут зубами на коре,
Что Мэри любит Джона, что в норе
У старых лисов - племя молодое,
Что долг людей - работать, засучив
Рукав, что за холмом - Барьерный Риф,
За ним - обитель вечного покоя...

Я буду тем, кем мне прикажешь Ты:
Копать канавы, возводить мосты,
Сажать леса рукою неумелой,
Петь песни хриплым голосом гуляк
И прятать слезы глупые в кулак,
Благословляя молодых омелой,

А там, на древней родине моей,
Быть может, ветры гулкие степей
Засеют горьким семенем полыни
Оплывшие отроги старых гор,
Тень города, готический собор
И надписи, не стертые поныне...

И будет этот остров-материк
Последним, где страницы пыльных книг
Еще хранят, как Ной после потопа,
Обрывки писем, ворох смутных дат
И слабый, непривычный аромат,
Каким жила погибшая Европа,

А в крепких скулах и морщинах лба
Затерян страх вчерашнего раба,
С патрицианской смешанный гордыней,
И, упрощен потомками, язык
Блеснет случайной каплею слезы,
Как древний лик откопанной богини.


                ..^..



Внутреннее пространство. (Два города).


I. Калуга.

Поговорить - на лестнице - с тобою,
Хватая воздух помертвелым ртом.
Разъятое - и все-таки живое.
Под спудом. Под забором. Подо льдом.

Ты говоришь – и повторяет эхо
В хрящах и тайных пазухах земли.
(Приносят телеграмму, что, для смеха – 
На греческий тебя перевели…)

Здесь жил маньяк, летун полубородый,
В ракеты насажавший диких пчел,
Швыряясь человеческой породой
Бескрылой – в революции котел…

Здесь пахнет конским потом и подпругой.
Здесь желтым салом освещают путь.
А город называется – Калугой,
Но разве это значит что-нибудь?


II. Эйн-Керем.

Когда-нибудь я возвращусь туда.
Залетной тенью, черным паучком
Иль странным незамеченным провалом
В дотошной, цепкой памяти твоей.
Там будет тот же пустотелый воздух,
Как кожура плодов полупрозрачных,
Как медленный, мучительный и сладкий – 
Остатком легких омертвелых – вдох.

Там будет тот же глиняный источник.
Там будут те же огоньки блуждать
По вечерам, где госпиталь Хадасса,
И где на взгорье – русский монастырь...
И те же витражи венецианцев,
С подмешанною в нежное стекло
Водой лагуны и слезой Рахили,
Еще мерцают в церкви Иоанна
Крестителя…

Но приглядитесь: вы,
Возможно, не заметили меня?
Да, точкой – от усталости – в глазах,
Да, в уголке – мешающей ресницей,
Которую так хочется сморгнуть,
Убрать дрожаньем века…
Вместе с вами, 
Чуть-чуть поодаль – 
Вечное движенье…

Да – это я бегу. 
Бегу бесплодно,
Как бы боясь куда-то опоздать,
И что-то бормочу,
Чтобы – остаться
Не мерзкой пустотой, противной Богу,
А – камешком с изысканным узором,
А – черепком,
А – медною монетой,
А – каплей на ладони…

Вот и все.


                ..^..




ДНЕВНИК ЗАПАДНОГО ВЕТРА

Слава, слава, Мэджикивис!
Пусть отныне и вовеки
Ветром Запада он будет,
Властелином над ветрами!
(Г.Лонгфелло, пер. И.Бунина)

I.

На восток мы летели. Вставало пространство столбом
На любом повороте за пыльным вагонным окном,
И пыталось забрать мою душу в безвременный плен.
Но я просто фиксирую взглядом. Я – КамераМэн*.

Покормив журавля, выпускаешь синицу из рук,
И в мозгу разрастается черный, холодный паук.
Словно рыба на суше, я воздух ищу между строк,
Мэджикивисом, западным ветром, летя на восток…

От заката – холодная кровь наших весен и зим,
И унылая карта, где циркуля ножкой стоим.
Смерть, простая, как девочка, ложкой мешает в уме…
Я увижу все это последним. Я – КамераМэн.

--------
(*Cameraman – «кинооператор» (англ.) 
Английское слово лучше передает
 сущность «человека- функции»)

II.

Ловцы человеков – тягучи, как мед, незаметны, как воск, отклоняемы ветром, как нити… А вы – спите, спите… Это все – преходящие беды. Это – миф, архетип; это – Старшие, Младшие Эдды; это – клинопись, руны, латынь, отголоски святынь, о Небесном моление саде – все фантазии Грейвза, весь бред Элиаде – впереди, вдалеке… А вы – сзади, сзади… Ловцы человеков – ваши блесны потухли, ваш тихий манок неприкаян, ваши сети дырявы и яд потерял свою силу… Но они отвечают: «А угли, на которых стоит обнаженная Кали?» – А глаза ее – синие, синие…

III.

Это я гулял по твоим волосам,
Когда ты была не со мной.
Это я вставал прозрачной стеной,
Не давая объятья сомкнуть.
Опускал в термометре ртуть, и, грудь
Прикрывая, шептала ты:
«Развели мосты. Нам пора домой»

Завтра – снова ветер. Луна красна.
Жизнь оправдывает прогноз.
Ветер с запада. Досчитай до ста –
Закрывай глаза, и – авось
Пронесет, и небо тебя спасет
От прыжка с моего моста:
Я шепнул сторожам, и остался он
На всю полночь – неразведен.

IV.

Моя страна. Холодные пространства
Степей, посеребренные луной –
Под брюхом, и топорщится загривок
Густою шерстью северных лесов,
И, нос уткнув в глубины океана,
Лакает, ненасытная волчица,
Соленых губ не в силах отвести.

Порою тектонические плиты
Сойдутся в дикой схватке рукопашной
Ночами, разрушая города,
Иль – люди, беспричинно, точно блохи
На волчьей шерсти, меж собой повздорят,
И оглашают вспышками орудий,
И злобой, и бессмысленною бранью,
Все тот же безнадежный, ровный путь,
Покорный только западному ветру,
Который гладит ледяной рукой
И ягель тундры, и степные травы…

V.

«Прошу простить за нечеткий почерк:
В вагоне писано, между строчек,
Не избегая чужих влияний.
Так, в предыдущем – явный Волошин…»
Тут критик, будто пружиной подброшен,
Выплеснет порцию порицаний.
Взор его – зол, и разум – отточен,
Но западный ветер дует, где хочет…

VI.

Конь – и бесконница.
Корм – и бескормица.
Разум непрочный от ветра наклонится –
И оторвется, в дорогу попросится,
Обликом облака в небо уносится.
Хочется – колется. День предстояния.
Нет полноты – лишь пустоты, зияния.
Их заполняют веревками, бритвами,
Иглами, сном, порошками, молитвами –
Ранней вечернею, поздней обеднею…
Западным ветром заполнят последнюю.

VII.

Выглянет солнце – и кажется: все – не зря.
Воды речные губы твои остудят.
Ветра погудка ровная – зла, не зла –
А такова, как есть – и другой не будет.

Кажется, что вчера еще, летним днем –
Помнишь, на пляже? – ты загорала топлесс…
Руки твои, забыв о родстве своем
С западным ветром, грею дыханьем теплым.

Все повторится. Дети взломают наст
Ранней весной, и, веру переменяя,
Розовый Будда, синий Экклезиаст
И золотой Христос соберутся в стаю.

Звук колокольцев, легкий, как лепесток,
В их колыбели – призрачен, незаметен.
Кто их подхватит? Кто понесет на восток?
Западный ветер один.
Западный ветер.

(19-22.08.2002, поезд "Москва-Омск")


                ..^..



Автопортрет в образе Дроссельмейера.

Н.К.-Б. (Марии Штальбаум)

Я не лишен известной прелести,
Но все ж красоткам – не томиться:
Ночной колпак, вставные челюсти –
Вот атрибуты духовидца,
А вместо бурной ажитации
Времен изгнаний и пророков –
Висят на гвоздике квитанции
Сполна уплаченных налогов.

Но вечер, звездный и безветренный,
Преображает город старый:
Увиты шелковыми петлями
Его сады, его кварталы,
И сто сердец, в петлях запутаны,
Трепещут и поют по-птичьи,
И я совой летаю мудрою,
Кляня свое косноязычье.

Мы только шаг ступили в сторону
От аккуратности немецкой.
Но мы же – совы, а не вороны!
Скорее выходи из детской:
Дома – как сахарные пряники,
И месяц – из рахат-лукума,
А принц, уродливый и маленький,
Сегодня – в роли Эпикура.

Он на глазах преображается.
Он – мой племянник, шут и гений,
Ему так ясно открывается
Игра сердечных устремлений,
Любое тайное движение,
Мышей подвальных шум и шкода –
Да, я не зря стихосложению
Его учил четыре года…

В кармане зазвенели ключики.
Пора вернуться к нашей теме.
Ведь я, дитя, не столь могуществен,
Чтоб останавливалось время.
Под утро – форточка распахнута,
Дождем умыты мостовые,
А там – в гостиной – домик карточный,
А человечки в нем – живые.


                ..^..



Ново-Басманная. Чаадаев.

(Из «Московских акварелей»)

Отражаясь в паркете вощеном,
Жар свечей ощущая всем черным
Сюртуком щегольского покроя,
Я иду по московским салонам,
И язвительным шуткам соленым
Вторит стэк – мое сердце второе.

А внутри меня – легкое пламя:
Там горит моя Родина, снами
И статьями – по прежнему кругу…
И еще – еле слышен и тонок –
Звук единственный: плачет ребенок,
Протянув исхудавшую руку.

Ветер пепла на Ново-Басманной.
Ветер гари и листьев. И смазан
Акварельный последний набросок,
На котором герои памфлета,
Закрываясь рукою от ветра,
Жадно ловят статей отголосок.

Дело сделано: сказано слово.
Ветром Солнца и Духа Святого
Продувается сердце навылет.

Может быть, перед гибелью – снова
Мне рука итальянца пустого
Из небес – мою Родину вынет.


                ..^..



Никольская. Иван Федоров.

(Из "Московских акварелей")

Аз, многогрешный, невнятно глаголю
Скоропись лавок, подворий и дней,
Словно по древнему Дикому Полю
Я пробираюсь к Кремлевской стене.

Радость и милость, летящая с неба,
Не достигает московских застав.
Я выгрызаю - зубами по снегу -
Буквиц печатных свинцовый устав.

Я начинаю. Сухую ковригу
Я преломляю - и ем без воды.
Кто здесь слыхал про Франциска Скорину
И про иных страстотерпцев труды?

Белые пУрги да хлебные корки,
Казнь на Болоте да летошний зной...
Кто это ведает? Кто это помнит?
Тайный архив да Приказ Земляной.

Бредит в мозгу переулков смятенье.
Говор московский уснуть не дает.
Я пробираюсь по улице тенью,
Словно печатаю имя свое.

Фряжское лето намедни приснилось.
После - "Апостол", сгоревший дотла...
Видно, Господняя радость и милость
В земли иные навеки сошла.


                ..^..



Чечевичное зерно (на мотив Бялика)


Накануне полнолунья -
Лисий хвост, повадка кунья,
След запутанный безумья,
Воды ночи, воды дня -
Все, что ты несешь с собою,
Зыбкой прядает струною,
И дрожит внутри - иное,
Легким пламенем дразня...

Серебро прохладной кожи
Целовать, шепча "О, Б-же!.."
Стать любимым. Стать моложе.
Литься, пенясь, как вино,
И вернуть себя к началу,
Где средь угля, серы, чада
Царства древние венчало
Чечевичное зерно.

Помнишь, как, устав бороться,
Возле старого колодца
Отдавали первородство,
Стиснув зубы и дрожа,
И плыла подобьем рая,
Пьяно в ноздри проникая,
Чечевица - и сверкала
Соль на кончике ножа.

В это царствие земное,
Где, родив, прикрыв от зноя,
Называли дочь - Овцою,
Драгоценностью своей,
Ты пришла - и стала солью:
Счастье, смешанное с болью,
Белый столб у врат Содома,
Белый жезл в руках царей...

Ты - оглядывалась смело.
Ты - расстаться не хотела.
И твое земное тело
Было - небом, было - сном,
Но оно желало сбыться,
И простая чечевица
На твоей ладони - птицей
Становилась, и - листком,

И - летела, возвращая
Путь - вратам, конец - началу,
Радость краткую - печали,
Книге - жизнь, мехам - вино,
Песнь Иакова - Исаву,
Камень - стенам, смоквы - саду,
И похлебке Ависаги -
Чечевичное зерно.


                ..^..



Оттепель

Переплыв Москву-реку
На ветрах сырых
(Растянулся на три дня
Оттепели взмах),
Самой нежною строкой
Среди строк моих
Тает зимняя вода
На твоих губах.

Мы отвыкли на Москве
От белесых бурь,
Растворили солью дней
Городскую быль.
Лишь глотаем крупных ТЭЦ
Серенькую дурь,
Да кондитерских цехов
Горькую ваниль.

Кажется, еще три дня -
И по кромке льда,
Не успевшего застыть,
Тающего льда,
Ангел Божьего Суда
Явится сюда,
Ангел - Хрупкая Слюда,
Ангел - Навсегда...

А ко мне - явилась ты.
Значит - я прощен,
И отложен на три дня
Мой последний срок,
И - касанием твоим -
В сказку превращен
Наш замоскворецкий день,
Наш унылый смог.

И, поглаживая нам
Пальцами - висок,
И, доказывая нам
Кровное родство,
Теплой вещью нитяной
Стережет наш сон
Храм Николы-в-Декабре-
Перед-Рождеством.


                ..^..



*** /Свет рассыпан на каждом углу.../

"...Современники бродят мои,
Точно листья, гонимые ветром."
(Бахыт Кенжеев)

Свет рассыпан на каждом углу -
Да послужит приманкой и кормом
Дням, которые я сберегу:
Птицам осени, белым и черным.

Обнаженные скорби корней
Укрываются золотом жухлым,
Чтобы стало светлей и ясней
Всем молочным и солнечным кухням.

Так даруют последний приют
Занимающим очередь с ночи.
Так в прихожей пальто подают
Всем, кто хочет того и не хочет,

А потом - наливают дождя
С добавлением первых снежинок,
И вздыхают вослед, погодя,
Обреченно и непостижимо...

Мы спустились на лифте вдвоем
С высоты неземного полета
Закружившимся птичьим пером
Для словес старика Геродота.

День стоит у подъездных дверей,
У прохожих копейки цыганя,
И чирикает Ганс-воробей
О судьбе соловья-нахтигаля...


                ..^..



Херувимская

Лист лимонный падает, и золотые нити
В воздухе прозрачном пишут строгое реченье:
«Иже херувимы восхотяше песнь творити –
Всякое житейское отложим попеченье…»

Всякое!.. – Вы слышали? – Просящему – ко благу,
К радости – дающему, молящему – к покою,
Ветерок подхватывает жженую бумагу
И разносит пo миру реченье золотое.

То, что здесь сгорало, то в иной дали – небесной –
Из огня восстанет, словно сказочная птица;
Слово опалённое, летящее над бездной,
К чистому источнику однажды возвратится.

Выйдем потрясенно из убежищ и укрытий,
Имя повторяя, не помянутое всуе…
Иже херувимы восхотяше песнь творити –
Не перебивая, тихо сядем одесную,

Сядем также ошую, но не вблизи – поодаль,
У ключа Саронского ли, на горе Синая,
Место оставляя перешедшему по водам,
И – на берег ставшему, и – севшему меж нами.

Слышите? – поют они, как мы не сможем – где там…
Голоса их хриплые переполняют небо.
Крылья их помятые нам будут вместо света.
Песни их таинственные будут вместо хлеба.

Кто глаза закроет нам? – Никто их не закроет.
Кто заткнет нам уши? – Уж не ты ли, воин Рима?

Легкий шелест вечности и холодок покоя –
Пойте песню Господеви: "Иже херувимы..."


                ..^..



Два перевода из Габриэлы Мистраль

Десять заповедей художника (1919г.)

(Decalogo del Artista)

1. Любите красоту – тень Бога во Вселенной.
2. Безбожного искусства нет.
И Бога не любя,
Вы, все-таки – свидетели Его,
Воссоздающие Его подобье.
3. Творите красоту
Не ради возбуждения страстей,
Но лишь – для пропитания души.
4. Не к роскоши и злобе красота
Должна вести – а к пробужденью в Боге.
5. Не следует пытаться красоту
Найти на бесконечных карнавалах
И ярмарках земных, и продавать
Свои работы там; ведь красота –
Как девушка, что бродит в тишине.
6. Лишь песнею из сердца красота
Должна идти, и эта песня вас
Должна очистить первыми.
7. Ту красоту, что создаете вы,
Должны мы ощущать, как состраданье
И утешение сердцам людским.
8. Пусть кровью сердца
Рождаются работы ваши – так,
Как мать свое дитя рождает: в муках.
9. Не маком усыпляющим должна
Быть красота, но молодым вином,
Что к жизни пробуждает. Ибо если
Не женщина иль не мужчина ты –
То ты и не художник.
10. Храните, труд закончив, тишину
И скромность, ибо созданное вами –
Лишь слабый отблеск вашей же мечты;
В сравненьи с миром Божиим – песчинка.


Decalogo del Artista

I. Amaras la belleza, que es la sombra de Dios sobre
el Universo.

II. No hay arte ateo. Aunque no ames al Creador, lo afirmaras
creando a su semejanza.

III. No daras la belleza como cebo para los sentidos, sino como
el natural alimento del alma.

IV. No te sera pretexto para la lujuria ni para la vanidad, sino
ejercicio divino.

V. No la buscaras en las ferias ni llevaras tu obra a ellas,
porque la Belleza es virgen, y la que esta en las ferias
no es Ella.

VI. Subira de tu corazon a tu canto y te habra purificado a ti
el primero.

VII.Tu belleza se llamara tambien misericordia, y consolara
el corazon de los hombres.

VII.Daras tu obra como se da un hijo: restando sangre de tu
corazon.

IX. No te sera la belleza opio adormecedor, sino vino generoso
que te encienda para la accion, pues si dejas de ser hombre
o mujer, dejaras de ser artista.

X. De toda creacion saldras con verguenza, porque fue inferior
a tu sueno, e inferior a ese sueno maravilloso de Dios, que
es la Naturaleza.


                ..^..


Увидеть его снова.

(Volverlo a Ver)

(Из сборника “Desolacion”, 1922 г.)

Неужели вновь никогда не случится?
Ни в ночах, наполненных дрожью звездной,
Ни в рассветах девственных,
И ни в полднях,
Словно камень жертвенный, раскаленных?

Никогда? – А там, на краю тропинки,
Возле поля пыльного, иль под струны
Звонких струй фонтана при свете лунном?

Никогда? – А там, под покровом сельвы,
Где его искала, в тенистой чаще,
Или в гроте, звуки мне возвращавшем?

Нет! Увидеть снова, а где – неважно:
В облаках небесных, в ревущих вихрях,
Среди лун печали, в аду палящем,

И, к груди прижавшись, залитой кровью,
Стать – зимой,
весною,
и мирозданьем.
И потерей горькой, и обладаньем.



Volverlo a Ver

¿Y nunca, nunca mas, ni en noches llenas
de temblor de astros, ni en las alboradas
virgenes, ni en las tardes inmoladas?

¿Al margen de ningun sendero palido,
que cine el campo, al margen de ninguna
fontana tremula, blanca de luna?

¿Bajo las trenzaduras de la selva,
donde llamandolo me ha anochecido,
ni en la gruta que vuelve mi alarido?

¡Oh, no! ¡Volverlo a ver, no importa donde,
en remansos de cielo o en vortice hervidor,
bajo unas lunas placidas o en un cardeno horror!

¡Y ser con el todas las primaveras
y los inviernos, en un angustiado
nudo, en torno a su cuello ensangrentado!


                ..^..



MIЛATE EЛЛINIKA (ИЗ ЦИКЛА «ЕВРОПЕЙСКИЕ ЯЗЫКИ»)

Вот на карте – как издали смотришь – едва различимо, словно овод полдневный на мягком подбрюшье висит… «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына», и Геракла, и Спарты, и – как там еще? – Аонид… Вот – поближе подходишь – и видишь, что горы печальны, что сожженной травой не насытит овец отроча, но у скал у растресканных, цвета вчерашнего чая – море спит бирюзою, «Таласса», «Таласса» шепча… Вот – поближе еще: кинешь лепту (нет, драхму) вдовице – и, отколь не возьмись, возникает покойный супруг, отнимает монету, ругает, топочет, божится, а за ним уже – толпы теней: замыкается круг… Под стеклом, у старьевщика купленным, (в медной оправе), видишь складки и трещины почвы, и камешков ряд, и гранильщиков смуглых – народ продувной и лукавый – что Сизифу на перстни те камешки злые гранят… Но прижмись к этой карте, вдохни и войди в ее душу, и увидишь, коль ветер горячий глаза не прожег: ты - сосешь эту кровь, ты – тот овод на мягком подбрюшье… А иначе у нас на земле не бывает, дружок.

                ..^..



"Лимонадный Джо"


I.

Помнишь,
Как была она жаркой ленью,
Тенью легких оленьих стай?
Псовой
Злой охотою: кавалеры,
Следом – дамы… Крики и лай…

Что-то
Память бьет меня, распаляет,
Жжет в груди – не сойти б с ума…
Снова
Те же образы подставляет
Мне услужливый синемa.

Помнишь,
Как была она русской сказкой
Про индейцев без мокасин?
Помнишь,
Как стояли зимой у кассы,
И выпрашивали: «Один…»,

Врали
Про урок отмененный. Хмуро
В пальцах мяли билет шальной.
Трое:
Я (брюнет) и ты (белокурый),
С чудной девочкою одной.

Помнишь
Этот кинотеатр «Звездный»?
(Там сейчас – «Властелин колец»).
Помнишь,
Как была она – горный воздух:
Ты глотнул его, и – конец…

Больно.
Это, видимо, так и надо.
Розоватый плевок в снегу.
Только
Пузырьки того лимонада
Все покалывают в мозгу.


II.

Софитное солнышко злое,
Да ворон за левым плечом.
Картонное ранчо. Ковбои
Не помнят уже ни о чем.

Ошметки заученных текстов.
Пародия. Жалкий бедлам…
А чешское кантри-энд-вестерн
Конечно, останется нам.

Скорее – на улицу вытечь –
И течь, улыбаясь навзрыд:
Там Гойко “Накачанный” Митич
И Дин “Зацелованный” Рид,

Там люди, одетые дико,
Бегут перевыполнить план,
И алую в небо гвоздику
Вздымает Луис Корвалан.


III.

А вы говорите про Серджо Леоне,
Про классику жанра, про верность короне
Лощеного Бонда, и про Морриконе…

Я видел все это потом. А, в –четвертых,
Я не был, как вы, на закрытых просмотрах
Средь тучных завмагов, холеных и потных.

А были – деревья до самого неба,
«Довженко» – как жупел, «Мосфильм» – вместо хлеба,
А бубна и трефа – «Баррандов» и «Дефа»*.

А туз козырной – перелаченным фото
В «Советском экране» глядел с разворота.
Не плачь. Лучше выпей компоту. Чего там…

Не хочешь? Ты хочешь свою «Кола-Локу»?
Вот видишь – мы тоже поддaлись пороку,
И это, в конечном итоге, неплохо…

______
*Чешская и восточно-германская киностудии


IV.

Я верен жанру. Это – землякам,
Ровесникам, в засаленных тетрадях
Хранящим сны. Засохший chewing gum –
Запретный плод – у вечности украден.

В конторе элегических слюней
Мне выдадут талон для медосбора,
И – в добрый путь! Надежа и опора,
В тепле, в медвежьей полости саней

Пиши, смешав названья, времена,
По-старчески беззубо шепелявя…
Не все ль равно? Иные племена
Не разберут, где – деньги, где – халява,

Где – грусть, где – напускной и модный сплин…
Так фантазируй – миру или граду…
«Вкушав, вкусих немного лимонаду,
И се аз умираю…»
Все.
Аминь.


                ..^..



*** (Души лечатся внутренним шрамом)

Души лечатся внутренним шрамом,
Обжигающе-долгим глотком,
Ночью ухарской, утренним срамом,
И звонящим - не знаю, по ком? -

По тебе, по тебе, пулеметчик,
Заслоняющий телом худым
Этот утренний срам, эти ночи,
Эти души - скопление дыр.

После - госпиталь. Вынут осколок.
Улыбаясь: "Заштопан, и - в бой!" -
Наливает анестезиолог
Aqua Vitae в стакан голубой,

И летят, по ту сторону где-то,
Тонкий юмор и грубая лесть,
И полоска слепящего света...

Просыпаешься. Хочется есть.

Подымаясь с одра неумело,
Примеряя корявую плоть,
Знаешь - что-то в душе онемело.
Что-то будет саднить и колоть.

Что-то странное бродит по венам.
Что-то чуждое в сердце горит...
И во сне говорит Агамемнон.
На чужом языке говорит.


                ..^..



Голос

Твой голос старше тебя на двенадцать лет.
Когда тебя нет - им бредит старая трубка
Автоответчика. Этот ушедший свет -
От рук твоих, от кожи твоей, голубка...

Когда тебя не было - голос существовал.
Он ждал тебя, свернувшись в мембране плоской.
Он, как стихи, водителям диктовал
Твой номер на полуночном перекрестке.

От соли дня, от черной сажи ночей
Твой голос стал глубоким и незнакомым.
Он сам о себе говорит, будто он - ничей,
И намекает, что он - не в ладах с законом.

Пусти его гулять по ночным волнам -
Он псом ручным вернется к тебе под утро,
Как будто он не принадлежал кому-то
Двенадцать лет, перед тем, как прибиться к нам.


                ..^..



Три коротких стихотворения о любви

I.

Устав от житейских сцен
Верчения в колесе,
Они уходили все.
Они уходили все.
Выскальзывали – «Ату!» –
Пройдя сквозь ступенек строй…
И вот, обняв пустоту,
Свыкаешься с пустотой.
Пиши – на кухне, один.
Со стен – фотографий ряд
(С одной – улыбчивый сын,
С другой –его детский сад)
Глядят, и – от этих мер
Танцует реальный мир,
А ты – от своих химер,
От черных озонных дыр…
Она постучится в дверь
Под Пасху в Чистый четверг,
И это будет, как – свет.
И это будет, как – вверх.
Таинственно - холодна.
Без боли и без стыда…
Я думаю, что она
Останется навсегда.

II.

Перед твоим лицом
Все исчезает. Нет
Трусов и подлецов,
Ярости и примет,
Рифмы, из-под руки
Брызжущей, точно сок…
Чертово колесо –
Божие колесо.

Если закрыть глаза,
Можно наверняка
Образы завязать,
Как узелок платка,
Спрятать любовь в гнездо –
В переплетенье дней,
Сунуть добро и зло
В ларчик на самом дне.

Там, на границе сна,
В теплом кольце его,
Музыка лишена
Зрения своего,
И перебором нот
Новой любви магнит
Жизнь притянет – и вновь
С гибелью породнит.

III.

Смещенье земли от ветра.
Податлив
Смешного земного рая
Осколок.
Крещендо – диминуэндо.
Анданте.
«До скорого… Уезжаю…»
«До скоро…»

Ты видишь – сменился климат,
И тает
Зеркальных подобий слепок
Без боли.
Направо, налево карты
Метали –
А выпали напоследок
Мы двое.

Нам выпало напоследок
Сродниться,
Подмигивать, стать знаменьем
Исхода…
Бормочет безумный Германн
В больнице:
«До скорого…. Уезжаю…
До скоро…»


                ..^..