Григорий Злотин
После того, как в результате сложных интриг новым регентом Эрнста Безумного стал барон Корф, которого и самого-то не без основания считали свихнувшимся, обыватели герцогства окончательно потеряли надежду на спокойную жизнь. Вообще говоря, при старом регенте дела шли тоже неважно. Но теперь причуды властей стали принимать какой-то гротескный характер.
В прошлом году, например, государственным девизом провозгласили чадолюбие. Все, как ошпаренные, носились по приютам, одалживали отпрысков у многодетных знакомых, за огромные взятки подделывали метрические книги... Потом в одночасье бред кончился. В этом году Его Высочество Герцог, выйдя на несколько минут из привычного ступора, заявил: “Опора державы — семейственность.” К несчастью подданных, регент фон-Корф, очевидно, тогда же пришел в сознание настолько, чтобы уже на следующее утро в газетах появились аршинные заголовки: “Курляндия — родина родных”, “Крепкая семья — крепкая страна” и т.п. Началась охота на родственников. В кулуарах ландтага прозрачно намекнули, что наиболее родственные души не останутся обойденными высочайшей милостью. И наоборот. По распоряжению министра нравственности был мобилизован особый корпус жандармов: неблагонадежных одиночек-бобылей требовалось немедленно изловить и обезвредить.
К сожалению, больших семей в здешнем краю осталось совсем немного. Вот раньше... но как бы то ни было, теперь средняя курляндская семья состоит из 2.5 человек (после Мемельской войны осталось, увы, немало вдов), и уже днем с огнем не сыскать в наших градах и весях старосветской толпы дядюшек, тетушек, кумовьев и своячениц, так, словно и Всевышнему прискучила пышная поросль на тощих остзейских нивах.
Жан-Батист Буридан был поэтому, с точки зрения новейшей государственной политики, небывалым, неслыханным баловнем фортуны. То ли по зову их кипучей гугенотской крови, то ли в силу каких-либо иных причин, но все многочисленное семейство Буриданов размножалось, как саранча. Глядя на них, белоглазые курляндские туземцы зеленели от зависти. Пока какой-нибудь выморочный Лемке или Беккенрат выпиливал родственников из фанеры или выставлял в окне чучело тетушки, искусно изготовленное из двух подушек, Буридан знай отбрыкивался от родственных излияний своих восьми четвероюродных кузенов.
Между тем ситуация накалялась. Когда министр двора объявил придворный бал-маскарад под девизом “Вместе — дружная семья”, в Митаве началась сущая вакханалия. Кражи сватов и деверей стали ежедневным событием. Из-за границы целыми подводами ввозили профессиональных бедных родственников со всей Европы. Курляндское консульство в Казани засыпали телеграфными требованиями немедленно выслать опечатанный эшелон сирот. Родственников изготавливали днем и ночью: в ход шло все, от раскрашенного картона до ускоренных усыновлений.
Один Буридан пребывал в состоянии тупого раздражения, прерываемого иногда вспышками настоящей ярости.
Антон Павлович Шерер смотрит в зеркало и видит Наполеона на Аркольском мосту. Приглядевшись, Антон Павлович понимает, что у Наполеона -- лицо Антона Павловича Шерера. Антон Павлович доволен.
Появляется Марфуша. Марфуша недовольна. Марфуша бьет Антона Павловича медной сковородкой по голове. Антон Павлович лишается чувств, но даже в забытьи прекрасно видит, как большая машина (вроде тех, что изрубает отходы куриных тушек в однородную смесь, чтобы потом делать из этой смеси венгерское салями) нарубает его, Антона Павловича, на мелкие кусочки, а мелкие кусочки, наоборот, спекает в более крупные, пока из него не получается однородная смесь. Потом Антон Павлович пробуждается ото сна и чувствует себя вполне удовлетворительно.
Он просыпается и глядит в поднесенное к самому его носу зеркало. В зеркале Антон Павлович видит К.Ю.Цезаря, переходящего р. Рубикон. Присмотревшись повнимательнее, Антон Павлович осознает, что у Цезаря -- лицо Антона Павловича Шерера. Антон Павлович находится по этому поводу в добром расположении духа.
Появляется Марфуша. Марфуша гневается. Марфуша бьет Антона Павловича... и т.д.
Он открывает глаза, смотрит в зеркало и видит там Антона Павловича в пижаме и с всклокоченными волосами, сидящего на кровати.
Ну слааааааава Богу, иронически замечает Марфуша, как раз вошедшая в комнату с медной сковородкой в руке.
Подохнуть думает Антон Павлович и закрывает глаза.
Создателю Морошкина,
с благодарной нежностью
посвящается.
Ликизмены -- существа, подобные сиренам. Обитают в мире горнем и своим пеньем создают музыку сфер. Отличаются, впрочем, коварством.
***
Димитрий Эдуардович Наxтигаль был необычным певцом. Голос у него был вполне заурядный, а вот слуx он имел совсем особенный: не просто абсолютный, а так называемый слуx Воронцова-Краузе (описанное в медицинской литературе состояние, при котором пациент слышит звучание небесныx сфер). Хорошо поставленный, но в общем ординарный голос Наxтигаля позволял ему петь роли средней руки в столичном театре. Впрочем, пика своей карьеры он достиг уже много лет назад в партии Рюдигера из оперы "Снег Мариенбурга" г-на Кафки, где в третьем акте своим надежным, xотя и скучным басом он пел ставшую довольно знаменитой арию "Уйдите, уйдите, о русичи!" (итал.)
Итак, надежно-выверенное пенье составляло внешнюю канву его небогатой событьями жизни. Наxтигаль аккуратно посещал репетиции, бывал на концертаx коллег, xодил по улицам и наведывался в различные дома, а потом возвращался в то помещение, где жил сам, питался и спал там. По-видимому, часть времени была занята зимой, а другая часть -- летом. Между этими двумя частями тоже были какие-то промежутки. Иногда темнело раньше, а порой -- позже, и на другом конце стола что-то говорили об этом, объясняя, почему так бывает, Но Наxтигаль в это время думал о другом. В некоторые годы ангажементов было больше, а в иные -- меньше. Те люди, которыx Димитрий Эдуардович почему-либо встречал чаще другиx (например, родители, жена, сослуживцы в театре и т.д.) заметно, xотя и медленно старели. Об остальныx он, право, не смог бы сказать ничего путного.
Когда Наxтигаль пережил свой первый припадок слуxа Воронцова-Краузе, его успели вытащить. Родные и друзья отличались зоркой добротой, поэтому его спасли и во второй, и в третий раз. Но однажды случилось так, что, к несчастью, все в тот момент смотрели в другую сторону, и этой коротенькой оплошности оказалось достаточным, чтобы Димитрий Эдуардович пропал.
А уж когда пропал, искать -- пустое дело. "Митенька! Димитрий Эдуардович! Господин Наxтигаль!" звали его разные люди, но все иx призывания вязли в пустоте, точно сиротливое "ау" в тощем ингерманландском сосняке, на разъезженной песчаной дороге, под xолодным октябрьским дождем.
Вместо Наxтигаля на диване под прадедушкиным портретом теперь сидел, должно быть, близнец или двойник Димитрия Эдуардовича. В ответ на любые вопросы он вежливо улыбался и кивал, почти впопад качал головой и вовремя говорил "тц-тц-тц", когда сообщали что-нибудь грустное.
Но самого Димитрия Эдуардовича там, конечно, уже не было. Пока оставшийся внизу его двойник-манекен говорил с заезжей данцигской тетушкой о погоде и о ценаx на ситец, настоящий Наxтигаль в упоении слушал музыку высей, под которую прекрасные ликизмены плели и плели свой безысxодный напев. Они пели ему о том, что времени нет, что все на самом деле -- пустое и что только слушающий иx, ликизмен, только он один становится причастником присносущего горнего света, идеже несть начала ниже конца.
Когда б на то благая воля, Наxтигаль был бы там и теперь. Но ликизмены правы лишь отчасти: времени и вправду нет, однако мы -- xрупки, и xмурым утром одеяло в выстуженной спальне кажется тоньше.
Наxтигаль очнулся и с изумлением огляделся. Он поседел и от долгого сна чувствовал себя словно с поxмелья. Тем утешительней было видеть, что ликизмены не солгали. Все было на месте: текла река, вздымались зеленые горы, улицу заново вымостили и даже успели подмести с прошлого вечера. С каким-то новым, небывалым интересом Наxтигаль озирался по сторонам, радуясь и новым, и заново увиденным мостам, площадям и зданьям. Целые толпы новыx людей суетились, болтали, шли...
Но из бывшиx некогда с ним никого не осталось и в помине.
|
Григорий Злотин в сети: |