1.


 "Жалость отменена".
Я узнаю по лику
смотрящего из окна
юноши - времена
иродов и калигул.

Изначально себе
предоставленные, в толпе
люди не так одиноки,
в каждой мирской судьбе
не копошатся боги,

почитаемы, издалека
взирают они на то, как
ищет рука
жертву свою, пока
люди пророка

не вытолкнули из толпы
за то, что с тропы,
ведущей к залежам хлеба,
показал им кресты, столбы,
стенку с видом на небо.

05.01.93


                ..^..



2. 

Комната - это сумерки,
ворсистые, как ковер,
детскими голосами врывающийся двор,
паркет, на котором играют в кубики,
внезапно любят, горячо ведут разговор
о жизни, это дальняя
мысль о смерти: кровать -
это предмет интерьера, на котором положено спать,
кровать помещают в комнату спальную -
самое лучшее место, если уж умирать.

Кухней называется
комната, где ведут
разговоры по ходу варки, допустим, цыплят, и тут
сам найдется ваш кот пропавший. По кухне определяется,
насколько создан уют
во всей квартире. Течение
жизни делает в ней
чайную заводь, откуда видней
нам, между гостями, пройденное крещение
одиночеством в накипи дней.

Прихожая - это комната,
где отводится место для
верхней одежды, обуви, счетчика, где, деля
людей на своих, домашних, и людей из города,
заканчивается земля
семейной жизни, похожая
на бегунок потерь,
крутящийся в черном счетчике, доколе входная дверь
и хозяйка света, прихожая,
последнюю душу не выпустят с пристуком слова "верь".

18.01.93


                ..^..



3. ПИСЬМО ПАРИСА ФИЛОКТЕТУ

Пишу тебе, мой Филоктет, из мест,
от Фригии настолько отдаленных,
насколько мог судить, к примеру, грек
о днях пути в страну гипербореев.

Сижу себе у темного окна,
покой полнейший; что меня волнует
с тех пор, как я с твоей руки легко
от суеты избавился, так это
вопросы бытия, такие, как
жизнь, род, любовь, пространство, время, боги
и смерть. Да, смерть. Я, в общем-то, хочу
сказать, что жизнь людская не настолько
проста в задумке, чтобы смерть взошла
ее скупым, логичным завершеньем.

Покуриваю, вижу, как в окне,
перемещаясь, огонек мерцает,
и я грущу, по жизни оптимист.
В конце концов, любое завершенье -
спектакля, жизни, пусть для нас не факт
небытия, но - измененья формы,
привычной нам, и это на меня
наводит грусть. Я стряхиваю столбик
сухого пепла; если хочешь, так
разгоряченный поединком Гектор
на землю рухнул, мертвый; так была
вознесена беспечными богами
и загасилась ими же звезда
кому - родной, кому - дородной Трои.

Не знаю точно, кем ты был и кем
ты стал потом, правитель Мелибеи.
Царем холмистых, замкнутых земель?
Скитальцем, насаждающим единый
суровый нрав своих земель везде,
где ждут тебя или не ждут, но двери
домов, гостеприимных и скупых,
на первый стук идут и открывают.
Хранителем тугого колчана,
оставленного в дар тебе Гераклом,
в нем нет уже моей стрелы, но он
набит другими быстрыми смертями.
Не знаю я, где ты сейчас, кого
ты стережешь, одно я знаю точно,
ты, Филоктет, еще не раз придешь
к чужому дому из гостей последним.

28.02.93


                ..^..



4.

Владимиру Будылову, Александру Власову, Андрею Денисову, 
Алексею Асварищу, Евгению Михайлову, Константину Васильеву,
Павлу Минаеву, Андрею Говоркову, Алексею Красилину,
Сергею Маслову, Олегу Мозолеву, Аику Атомяну 

Мои друзья!
Чтобы умереть героем, поставив жирную точку
в книге человечества, нельзя
умирать в одиночку,
в частности,
вдали от отчизны
или в отчизне без так называемой гласности,
из-за собственного интереса,
женщины, долга,
с верой в Бога и только
или в то, что мы, остальные, построим
светлое будущее. Чтобы умереть героем,
надо свести к нулю ценность камерной жизни.
Для этого необходимы: серебряные монеты
фейерверка, театр действий, зрители, пресса,
жертва одного из нас, выбранная кем-то
из нас.

15.03.93


                ..^..



5.

Похоронил тетю, друга, бабушку
на Южном и на
Большеохтинском кладбищах. Как бросал по камешку
в мерзлую почву, так на все времена
в строчку кладу их имена.

Галина, Валерий, Анна.
И такое чувство, будто с ними не
жил, говорил, будто не было их; как странно.
Зарубцевалась рана,
бывшая некогда бившим из горла именем.

Состоялся обмен комнаты, продано имущество,
кое-что взято на память. Но в итоге, что нам,
вверенным временам,
остается от тех, кто умер? У нас одно преимущество
говорящей и смертной особи - жизнь продлевать именам.

03.05.93


                ..^..



6. ОДА ГАВРИИЛУ ДЕРЖАВИНУ

Из нежных материнских глин
стиха нащупывал породу,
срезал, мостил от года к году
на остов детства, был один,
ценил кутеж, игру, свободу,
забвенью с двух Екатерин
лепил из отчей глины оду.

Гнал Пугачева, падал ниц
перед рукою, благосклонно
ему протянутой, закона
не подтасовывал страниц,
и, должностных чураясь лиц,
терпимостью во время оно
брал со своих императриц.

Так и не понял в круговерти
дней, как представилась жена,
одним открыл Карамзина,
благословил Других, подметил
противоборство слова - смерти,
и мимо нас промчался на
сорвавшейся с пера комете.

24.05.93


                ..^..



7. ПАМЯТИ ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА

Сама по себе бабочка - мертвая,
творец удивления моего
буквоножку эту в кокон завертывал,
распеленывал из него.

Гусеница наблюдения стала бабочкой
слова, которая настолько жива,
насколько может она, жизняночка,
трепыхаться в воздухе. Едва

кокон сердца открылся, к внешнему
миру стала причастна она.
Сад, ступивший навстречу пешему
человеку, клевер, голубизна

летнего неба, тропа - в совокупности
все это бабочка. Приколи
ее к бумаге по детской наивности,
по разумению, прах земли

получишь в итоге, он развеется
с легчайшим дуновением ветерка
равнодушного времени. Поэту надеяться
не на что, разве на то, что имеется
животворящий полет языка.

28.05.93


                ..^..



8.

   Владимиру Гандельсману

Большому кораблю - океанского плавания.
Ни публика, ни отдаляющаяся от берегов
забвенья - его местечковая слава, ни я,
ни он сам не слушали авторской читки стихов.

Стихи знали наизусть; и они,
как бытие плаванья, существовали сами по себе,
уже не причастные ни к портовой лузе, ни
к бьющей прицельно в борт судьбе.

Казалось, что, не вслушиваясь, он читает их для
себя только затем, чтобы удостовериться в том,
что плаванье в силе. И не суть - далеко ль позади земля,
далеко ль впереди она, где корпус пойдет на лом.

Он читал, непомерно далек. Я шепнул "до свидания".
Что можно было еще пожелать
ему и себе? Разве что плавания,
встречи в котором не избежать.

20.07.93


                ..^..



9.

   Мише и Алине


Вот - облако, продолженное сном
полуденным, вот - комната в разрезе
моей любви, означенной как дом,
как бытие, которое не грезит
вчерашним днем и завтрашним, вот - сон
моих детей, вот - комната и - где бы
я ни был в этой комнате - разгон
в одно окно вместившегося неба.

Мне хорошо, и незачем спешить
куда-нибудь из комнаты, предметы
проявлены настолько, будто жить
да жить под солнцем предстоит нам в этом
июльском дне, перевалившем за
поддернутую тенью середину.

Вот - я сижу, сон к дочери и сыну
льнет облаком, и если я глаза
сомкну сейчас, я никуда не сгину.

01.08.93


                ..^..



10. НА СМЕРТЬ КОТА СЕМЫ

1.
Открыл глаза - суббота, половина
десятого, лежу один. В большой
и светлой комнате играют дети.
Жена на кухне, в музыке яйца
на раскаленном масле что-то есть
от щелканья лесного соловья,
танцующих людей Матисса,
и лязга сабель, и разбитой жизни
со скорлупой опустошенных дней.
Пора бы встать, ведь впереди суббота.
И хорошо бы на денек рвануть
в центральный парк, с детьми, и закружиться
на каруселях - быстрое забвенье
твоей печали-чали с ветерком.
И я встаю, и крутится пластинка
о новой жизни… с десяти… тук-тук…

2.
О, я уверен, что душа бессмертна!
Одушевлен и зверь, и зверь. Сюда
когда-нибудь еще войдет котенок
с твоим окрасом, солнечно-пятнистым,
как тень от липы во дворе. А зло
цыганского (о, слово!) наговора,
которое отвел ты на себя,
когда-нибудь цыганке возвратится.
Я говорю о будущем и плачу,
оно не стоит прошлого, хотя бы
вчерашней черной пятницы одной.

3.
В большой и светлой комнате - из стульев
и табуреток дети строят гавань,
прибой паркета разбудил соседей,
столетний кактус душу обнажил
перед фиалкой, выпустив наружу
на тонких ножках мотыльков, на фоне
окна и неба, и прекрасной дали,
куда отчалил белый пароход
Веселого поселка. До сви-да-нья,
на Малой Охте, со своей печалью,
я в настоящем остаюсь. В окно
украдкой лучик проскользнул и, жмурясь,
лег, дружий, в ноги, на паркет, с высокой
беспечной ленью, розовым котом.

02.10.93


                ..^..



11.

На кухню вышел, закурил, 
чаек полночный заварил,
сидел себе и говорил,
и отпустила жалость

к себе, и к мертвым, и к живым,
строка росла, клубился дым,
легко и ровно, как нажим
пера, жизнь продолжалась;

а то, что было испокон,
сердец стыкованных прогон,
узлов, развязок, похорон,
все чаем показалось.

16.10.93


                ..^..



12.


Спи, Держава, как женщины спят на сносях.
Часовые стоймя на постах.

Исполнением долга полны, часовые
получают зачатьями дней чаевые.

Перед богом, домашним, своим, виноват,
рассекая пространство, летит космонавт.

От Державы вдали, ни черта космонавту
не мешает сказать человечеству правду.

Я с газетой на кухне сижу
и о гражданах родной Державы сужу

по своим не державным, казалось бы, меркам,
я тут главный по швабре, кастрюлям, тарелкам.

Спи, Держава, как женщины спят на сносях.
Часовой, космонавт - на постах.
Я на кухне в семейных трусах.

20.10.93


                ..^..



13.

Безудержный, я выхожу в октябрь.
С хлопками бьется ветра парусина.
Идет легко мой грузовой корабль,
маршрут: по Шаумяна, к магазину.

Баркас, шаланда, танкер, сухогруз,
треска, шампунь, пенал… Одна забота,
коль есть предлог, - избыть в походе грусть.
Не разделяют радости похода
ни грусть сама, ни это время года.

Нагруженный, иду себе домой,
и тянет груз на дно по курсу встречных
морей любви, и это не впервой,
и грусть двойная всех путей конечных,
и любопытство вздорных, человечных -
из детской - глаз, шныряющих за мной.

25.10.93


                ..^..



14.

Цитадели соседей снизу, смотрящий сверху
ангел не ступит в комнату через окошко,
прошлое напоминает армейскую сверку,
жизнь бьет прямо в лицо за подножку,

сделанную самому себе при ходьбе по жизни
с посвистом и руками в карманах;
смысл ее - в потягиваньи кофейной жижи
городского воздуха, но не в гаданьи на гуще,
     осевшей в стаканах

небытия. Я ухожу в былое
с головой, берусь за светлую штору
будущего, и все равно не выхожу из слоя
быта, культуры, в котором, раскапывая гору

останков моей эпохи,
археологи найдут меня в обнимку
с этой рукописью, распадающейся на крохи
семейного счастья, не сверяемого по фотоснимку.

16.11.93


                ..^..