Ирина Машинская
СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОСЛЕ ЭПИГРАФА А. Сумеркину Что - при музыке? такая, значит, музыка. Батарея, раковина, мусорка. Вхлюп уходят дни мои несметные: в сток уставлюсь, как те - в дали светлые. Меня женщиной родили, слово жуткое. Уголовщина, татарщина. Ну, утка я, а не селезень. Добро б одна лингвистика - высохну ведь, ни цветка, ни листика. Говорят, я в детстве была тихая. Я и помню: было тихо. Тикало. Двор карябал по стеклу московской коркою. А теперь я - что, скажете, громкая? Ну, при музыке, она одна товарищем будет нам, как понесет пожарищем. Говори со мною, жизнь, музыкой выспренной, так все легче званой, может, избранной. 1995 ..^.. ВЕТЕР С. Волкову Сидите тихо, господа, у них там ружья наготове. И не играйте на гитаре, и не ходите никуда. Зачем крутится ветр в овраге? Подъемля пыль, идут варяги. Несут хоругви боевые, корявые, как никогда. Слышь, лес ползет, сухое днище. Вот гнет сосну, что кнутовище. Вот нож кладет за голенище пока молчавший тамада. Зачем бросать в бороздку семя, зачем носить пустое имя, зачем, зачем бродить со всеми? Ведь ты один, как никогда. 15 марта 1999 ..^.. * * * Бог знает, что себе бормочешь... Вл. Ходасевич Четверг, тебя убили в понедельник. Я поняла во вторник, что тебя. Вода текла из крана. Притупи, прошу тебя, не жги так долго, больно. Четверг, уже четверг, мне все равно. Как будто в мелком я стою теченье. Как медь в воде, теперь блестит значеньем любая мелочь - как в плохом кино. К какому безопасному, какому свести тебя безвестью чердака? Четверг, Четверг, как мне без Четверга? Тебе-то как - по воздуху глухому? Мне жутко думать, как идешь домой. Дурацких звезд вокруг, как чьих-то денег. Как полицейский, ночь тебя разденет холодными руками, мальчик мой. Почем ей знать, что сам себе бормочешь - оглядываясь, в пустоту скользя, в которой бормотать уже нельзя. Я чувствую, как уходить не хочешь ..^.. * * * М. Жажояну Сегодня видно далеко, далёко видно. Но то, что зрению легко - ногам обидно. Опять к тебе я не дойду, видать, по водам, Свободы статуя моя, моя свобода! По радио дудели: дождь, а тут - погода! Всегда я знала: не придешь встречать у входа... Раздетая братва на трап ползет, смелея. А я на эту резь да рябь взглянуть не смею. Когда б могла - я в их толпе плыла б, глазела, потом на голову тебе, как птица б, села. Ах, если бы - в бинокль, очки, как эти гунны, играть с тобою в дурачки, с дурой чугунной... Затем, слепцам, нам этот стыд, слезливый, ложный, что на божественную ты глядеть не можно. Держи дистанцию, храни, стой, где маячишь! Лишь в отдаленье, как огни, ты что-то значишь. Я шлю тебе свои стада, даров подводы, по трюмы полные суда моей свободы. 2 апреля 1996 ..^.. BLUES Памяти Э.Фитцджеральд Вот опять закат ужасный, на стене квадрат пылится. Уезжаю, уезжаю, стану уличной певицей, отращу вот грудь и голос, стану уличной певицей. На углу поставлю кружку, вот такое платье в блестках, уезжаю, уезжаю, стану петь на перекрестках. Пусть идут себе, не смотрят, стану петь на перекрестках. Так и надо жить поэту, как сказал поэт поэту. Как чернело на закате, загибалось по кювету, как стемнело, я не помню, как мело меня по свету. Чайки метят на МакДональдс - значит, где-то рядом море. Я на юг наверно еду, но застряну в Балтиморе. Потеряюсь на неделю, то-то будет людям горе! Может быть, из-за названья - так корабль идет красивый. (А на самом деле - сухо, вон забор зарос крапивой). Этот город грязноватый, но зато закат красивый. Ух как дворники по морю быстро-быстро заходили, капли в лоб мне полетели - они просто обалдели. Справа сердце, слева дверца - так текло б на Пикадилли. Капли, как цыплячьи лапки, быстро-быстро - и с обрыва, они шлепаются в стекла словно маленькие взрывы. Даже радио не надо, только слушать эти взрывы. Так бы ехать бесконечно, только б маленькая Элла, тихо пела, ну конечно, чтобы только Элла пела, и стоять на светофоре, и чтоб вывеска горела, чтобы в зеркале, и сбоку, перекошены рубином, вертухаи неподвижно за рулем как с карабином, тьмою тикая карминной, выжидали по кабинам. Ты-то знала, чем заплатишь терпеливым темным лицам, Ты-то знала, ты-то знала, как швырять свою свободу, до горючих слез охочим, на лицо летящим птицам 1996-97 ..^.. ГОДОВЩИНА Но я заспала этот час, а годовщина совершалась, И лодка черная неслась, и дна песчаного касалась. За нею след не заживал, полоска узконожевая. И, глядя в воду, ты сказал: - Я кончился, а ты живая. И полетел тяжелый снег на сваи влажные вокзала. Но никого уже из тех, кто был с тобой, я не узнала. Там кафелем календаря пустые клетки отливали в сиянье слабом фонаря, хотя его не зажигали. Он растекался по холсту платформы, комкая белила, где мы стояли на мосту, наваливаясь на перила, - над светлой горечью литой, над щепок головокруженьем, над уходящей вниз водой, как над проигранным сраженьем, и низких сумерек слюда как лупа, приближала пятна где я еще плыву туда, а ты уже плывешь обратно, как спичка мокрая, скользя под этот мост неосторожно, и удержать тебя нельзя, и вот, расстаться невозможно. 1 июля 1998 ..^.. * * * Не сумев на чужом - не умею сказать на родном. Эти брызги в окно, эта музыка вся об одном. Я ныряю, хоть знаю, что там ничего не растет - разве дождь просочится да поезд внезапный пройдет. Разве дождик пройдет по карнизам, как в фильме немой, по музейному миру, где вещи лежат - по одной. Только это - да насыпь с травою горячей, густой мы на дно унесем: нам знаком ее цвет городской. Потому что, сказать не сумев, мы уже не сумеем молчать. Солнце речи родимой зайдет - мы подкидыша станем качать. 1992 ..^.. АВТОБУС. НЬЮАРК, НЬЮ-ДЖЕРСИ Окно, газета, жара. Красот - не видно. Черная женщина ест кроссворд. По горизонтали: через проход белая женщина ест кроссворд. Август, с истории взятки гладки - люди ложатся, как закладки, прямо в анналы, минуя землю. Я еду, едва приемлю. Я еду, и это гетто налево. Направо - где-то по вертикали: (сверни газету!) печь за нами бредет по свету желтая (справа как раз и жарко). Жаль, эрцгерцог не знал Ньюарка - тут его бы не откопали. Тут заканчивается пространство. Мусор пенится, как убранство, кружево серое, как оборка. Вот где жарко! Вот где вышло нам мыть посуду, а "раскладываться не стоит" - кто ж спорит! Околачиваешься повсюду. Я не знаю, зачем автобус вышивает по беспределу свой стеклярус. Меня сей ребус укачал, не того хотела. Мы допишем свои граффити. Если бьют - то уже ногами. Уголь мажется по газете. Я не знаю, зачем тут дети. Жуткий звон, если кинуть камень. август 1993 ..^.. * * * А. Межирову В полседьмого навеки стемнеет. Я вернусь в городок никакой. Пусть он взвоет, пускай озвереет мотоцикл за Пассаик-рекой. От платформы до серой парковки - как пойду в темноте, пустоте? По реке города, как спиртовки, и над ними Ничто в высоте. Никого моя жизнь не спасает. Светофоры горят из кустов. Это тихое слово Пассаик пострашнее татарских костров. Вы рубились на темной Каяле - нам темнее знакомы места: тут машины весь день простояли у восточного края моста. Все же странно, что с этой горою неподвижной - по небу лечу. Я примерзшую дверцу открою и холодное сердце включу. 14 декабря 1995 ..^.. * * * Пространство, я тебя не опечалю еще незавершенностью одной. Недовоплотившись, как отчалю? Не береди, побудь еще со мной. Холодное теченье Куро-Сио - вот так блестят такси на авеню. Как, милое, ты в сумерки красиво. Повремени, и я повременю. Так путник на закате одеяло скатает, обернувшись на посад - там облако, как Троица, сияло, но все погасло пять минут назад. Что возвращенья может быть глупее? Но если это так, то отчего твой образ, как монета голубая, на самом дне смиренья моего? 2000 ..^.. * * * В такие дни тебя оставляют люди. Неутолимы, сколько ни дли, объятья. Тысяча бедных слов канет в воду. Ты же чего-то ждешь, все не уходишь. Будто стоишь в рубашке среди одетых, длинные лампы гудят в три накала. (Кончился тихий час, а ты наказан. Как неопрятна жизнь, как без семьи плохо) Тысяча лет прошло, а ты о том же. Ну, уходи же. Холод на плоскогорье. Перед тобой пыльный уступ Тибета. Из под ноги камешки сыплют, словно шарит змея по склону, стекая в щели. Века не хватит вон до того карниза. Вот и стемнело. Словно на дно, долина тихо ушла - поздно смотреть в долину. Запертый монастырь окружен стеною, звезды - как свечи в кельях. Скучая, камень катится сверху, тоненько шерп смеется. 1999 ..^.. ОСЕНЬ В МИХАЙЛОВСКОМ На коряги, на ковриги наступали мы в лесу. Мы не жгли плохие книги, мы не мучили лису. Мы такое время года обнаружили впопад, чтоб горящее с исподу само плыло в самопад. Это кто летит навстречу, мы его перевернем. У него изнанки нету, только стороны вдвоем. Нету тайны, нету пытки, ветер дунет второпях: этот прыгает на пятке, этот едет на бровях. Отчего так много пятен, очень много синевы? Мы невнятен и, наверно, незанятен, как и вы. Ты зачем, дурак, гордишься, ты такой, как мы, дурак. Ты на то, что мы, садишься, то же синее вокруг. Мы не будем разрываться, внутри нету ничего, только эху разрыдаться мимо дома ничьего. Снизу желтый, сверху синий, фиолетовый венец. Мы спокоен, мы свободен, мы спокоен, наконец. октябрь 1995 ..^..