Валерий Прокошин (c) стихи

Валерий Прокошин

 ПИСЬМО ИОСИФУ

 Из России с печалью… Быльём

 Зарастают полночные страхи.

 В Третьем Риме, Иосиф, подъём

 Начинается с гимна, а в нём,

 Как считают буддисты-монахи,

 Зашифрована песня о браке

 Тайной Шамбалы с русским Кремлём.

 В Третьем Риме, Иосиф, душа

 Нараспашку татарскому игу.

 Правда, можно затеять интригу,

 Например, эмигрировать в Ригу.

 Но страшней воровского ножа

 Вкривь и вкось режут крылья стрижа

 Прошлой жизни небесную книгу.

 Память – это магический клей:

 Скрип ведра или шорох полозьев,

 Сытный запах пшеничных колосьев

 И подсолнечных – с солью – полей…

 Что ты помнишь об этом, Иосиф,

 С плеч долой злую родину сбросив?

 Впрочем, ты ни о чём не жалей.

 В Третьем Риме сегодня зима.

 Снег ложится посмертною маской

 Президента. И вновь мы с ума

 Сходим здесь, под калужской Аляской,

 Между ссученной явью и сказкой,

 Как сказал старый дворник Кузьма,

 Оглянувшись на север с опаской.

 Покрывается солнечной ржой

 Всё, что было когда-то любимо.

 День, сгорая, проносится мимо,

 И горчит трёхгрошовая “Прима”.

 Ничего больше нет за душой,

 Кроме родины этой чужой

 Под обложкою Третьего Рима.

 * * * * *

 В декабре в России пакуют мешками пух,

 Рубят ёлки, кормят из рук белоснежных мух,

 Лепят баб, и прошлое перетирают в труху.

 В декабре Россия считает своих старух,

 Роковым числом ранит память и режет слух,

 Отзываясь болью – в груди и бессильем – в паху.

 В декабре есть отличный повод уйти в запой:

 Как-никак – сорок лет, и двадцать из них – с тобой.

 Только с Музою дольше (попробуйте спать втроём).

 Меж столом и вечностью двигаюсь, как слепой:

 Можно жить на ощупь, но выжить – только с толпой,

 Потому что нельзя быть сразу рабом и царём.

 Я всё реже плачу, всё чаще собой плачу

 Палачу из прошлого… Хватит! Всё, не хочу!

 Тормозни, ангелочек, у церкви, я здесь сойду.

 Пусть последний нищий, припавший лицом к плечу,

 За меня поставит копеечную свечу,

 Ведь страшнее расплаты разлука в Твоём саду.

 Говорят, что время течёт, как река, на юг,

 Отражая слова и мысли, и всё вокруг,

 Даже мёртвых людей, а вернее, их имена.

 Почему на пороге смерти, вступая в круг,

 Нас пугает младенца вздох или яблок стук?

 Неужели так хочется жить, невзирая на…

 * * * * *

 Калуга, как Татария, -

 За гранью бытия.

 По краешку сценария

 Уходит жизнь моя.

 Разрушена империя

 И канула на дно.

 Сороковая серия

 Российского кино.

 В глуши цивилизации –

 Смертельная игра:

 Под шорох перфорации,

 Под звоны серебра.

 Нахальными и хитрыми

 Мы стали. Извини.

 Бегут сплошными титрами

 Отыгранные дни.

 Под знаком ученичества

 То триппер, то запой.

 Статист Её Величества

 Провинции слепой.

 Убогая и серая

 Судьба – ни Юнг, ни Кант.

 Сороковая серия,

 Калужский вариант.

 Спешит кривая улица,

 Окоченев от зим.

 Всё крутится и крутится

 Документальный фильм.

 * * * * *

 Жизнь с тремя козырями

 Выпала на песок.

 Слушай, а может, зря мы

 Делим чужой кусок

 Прошлого? Ночь меж нами

 Тоньше, чем волосок.

 Втягиваю ноздрями

 Павший к ногам Восток.

 Слаще халвы и мёда

 Этот выбритый Рим

 …мидесятого года:

 молча, как будто мим

 слизывал с бутерброда

 нежно-молочный грим.

 Дальше – оргазм, свобода.

 Боже, да это ж Крым!

 Выцветший до изнанки

 Дикий июльский пляж,

 Голые лесбиянки

 Пьют дрожжевой мираж

 Из трёхлитровой банки:

 И окосел пейзаж –

 Треснул аж до Таганки

 Нашей любви трельяж.

 Нас разделила зона

 Полузапретных уз.

 И под рукой ОМОНа

 Залит бубновый туз

 Семенем Соломона.

 Пара тюремных муз

 Кружится с целью шмона.

 Спи Советский Союз.

 * * * * *

 Опять сентябрь неповторим…

 Чернеют гнёзда

 Над перекладиной креста.

 Давно пора

 Забыть Венецию и Рим,

 Пока не поздно.

 И смыть с полночного листа

 Следы пера.

 Не вспоминать отныне ночь

 Последней встречи

 В твоём дому, где юный ад

 Расцвёл, и речь,

 Спешащую всё время прочь –

 В другие речи,

 И пущенную наугад

 Дождя картечь.

 Пора очнуться, стать другим:

 Как из скворечни –

 Птенца, из памяти украсть

 Позор любви.

 Забыть Венецию. А Рим?

 И Рим, конечно.

 Он тоже разжигает страсть

 В моей крови.

 Смириться с тем, что нелюбим,

 Став сразу взрослым.

 До самой старости нести

 Свой лучший крест –

 Под этим небом голубым,

 По этим вёрстам,

 Сжимая пепел сна в горсти

 Из дальних мест.

 От памяти не скрыть лица,

 Не спрятать душу.

 Ты смотришь вслед издалека

 Без слов и слёз.

 Но капля тёплого свинца

 Упала в лужу,

 И всё, чем мучила строка,

 Оборвалось.

 * * * * *

 Лампа светит тускло, будто

 Прячет нас от страшных лет.

 Ничего теперь не будет,

 Да и не было, и нет.

 Кто-то плачет в самоваре,

 А в углу поёт сверчок.

 Мы индийский чай заварим

 Под болгарский табачок.

 Нам с тобой уже не ведать

 Одиночества в дому.

 И не спрашивать: “Что делать?”,

 “Кто виновен?”, “Почему?”.

 Полночь смотрит глазом карим

 К нам в окно. А мы – молчок.

 Мы бразильский кофе сварим

 Под французский коньячок.

 Посреди России снежной

 Слабо светится окно

 Отраженьем жизни прежней,

 И чужой давным-давно.

 Время век о вечность точит,

 Приставляя смерть к виску.

 Мы допьём остаток ночи

 Под российскую тоску.

Высказаться?