Игорь Фарамазян
Сборник "Из прошлых жизней"
***
Императорскою конницей
кочевые облака
пролетают над бессонницей
через долгие века.
И летит за ними птицею,
будто к радости спеша,
увлеченная зарницами
неумелая душа.
***
Мой отец не любил демократию.
А я не любил коммунистов.
Мы жили в разных квартирах.
И виделись очень редко.
Потом он, как водится, умер.
Как водится, езжу на кладбище.
Мы с ним ни о чем не спорим.
Я просто стою у могилы.
Я просто стою у могилы.
И думаю всякое разное.
То думаю: "Вот бы - к морю".
А после: "Зачем мне к морю?"
Затем возвращаюсь в троллейбусе
откуда-то в настоящее.
И мне наплевать на Сталина.
И, в общем, - на демократию.
***
Карлсбад
(после просмотра фоторабот одного замечательного автора)
То ли он ездил в Карлсбад отдыхать,
то ли снимать обнаженную натуру.
Мне нравится сидеть на погосте
и мучить душевную клавиатуру.
На погосте обнаженной натуры много.
Особенно зимой, а больше - осенью.
Хорошо, если - небо. Сидишь, как дурной,
наслаждаясь такой же просинью.
И подумать: "Чего я не еду в Карлсбад
снимать натуру обнаженную
зданий муниципальных, стоящих в ряд,
пусть уже и запечатленных?"
Я мог бы портфолио выдать на сайт
из одних виртуальных женщин,
да таких, что посмотришь и... сам виноват:
выбирать надо лучше, да меньше.
И все-таки, - почему я не еду в Карлсбад?
Почему сижу на погосте,
среди настоящих стоящих в ряд
хранителей свежей кости?
Отчего, если небо, так сразу - в рай,
если баба - всегда пониже?
Отчего, если скажешь себе: "Умирай" -
непременно в сопливой жиже?
И зачем он поехал в Карлсбад? Отдыхать?
Или просто решил, что надо,
что пора мне уже начинать выбирать
просинь неба внутри ограды?
Нет, не ужас, а просто... а просто зима.
Просто тени и вдоволь снега.
Я сегодня вернулся с погоста сюда, -
будто тоже в Карлсбаде не был.
22.01.00.
***
По городу пройти, как будто нет
минутной стрелки на часах отцовских,
как будто шаг выравнивает век...
По городу пройти по-стариковски.
По-королевски выйти со двора,
оставить Щорса, повернуть налево,
по переулку - вверх и до угла,
а там - бульвар. Без цели и без дела.
И тишина. Подумать - просто жуть!
Рожденная из вечных разговоров
на лавочках, в кафе... из уговоров
купить себе в подарок что-нибудь...
Такая смерть. На миг и навсегда.
Такая жизнь. На годы и мгновенье.
По-королевски выйти со двора
в ближайшее земное воскресенье.
22.01.00.
***
Предсказатель
Интересно, рябина запомнила или нет
гаснущий свет обычного вечера,
вечера, которому сотня лет,
в который будущее было обещано?
Обещано все - от глотка до корки,
от шага до скончания дней,
от того, что таится на дне подкорки,
до случайного глупого "Эй" -
незнакомцу в темной пустой аллее
(А затем - извинения. Мол, обознался),
от той, что, наверно, тебя согреет,
до той, с которой ты согревался...
Интересно, запомнила или нет рябина
мое лицо, лицо предсказателя
всего того, что бесчувственным клином
сквозь масло пройдет обязательно?
Наверное, нет. И я не запомнил
ее (лишь помню, что она - была).
Я стоял, каменея, в самом темном,
беспросветном углу двора.
Я доподлинно знал не рожденные годы,
я уже сочинял эти строки...
Я не знал, я не думал, что лишь уроды
предугадывают эпохи.
***
Я люблю разговоры о жизни, которой не помню.
Я люблю сигарету и крепкий, с горчинкою, чай.
Я люблю пустоту и безмолвие замкнутых комнат,
и вещей беспорядок, и сумрак, и даже печаль.
Я люблю тротуары, когда опускается полночь
на застегнутый ряд городских постовых фонарей,
я люблю замереть у Почтамта и долго, и долго
ожидать перезвона часов и окрестных камней.
Я болею скоплением парков, домов и проспектов,
я болею отсутствием смысла куда-то бежать,
я настроен в гармонии с каждым живым монументом,
я хочу эту вечность еще и еще осязать.
Я молюсь и надеюсь, что будет предъявлено чудо,
что последних пределов дежурный мундирный гонец
не помчится вослед, если я в отдалении буду,
но останется ждать моего возращенья в Донецк.
***
Репортерский блюз
Так и уйдет, не сказав ни слова.
Разве что - "до свидания".
Хочется выть - по-мужски сурово,
от бабьего такого отчаянья.
Безвременье жизни зашло в тупик.
И тупик оказался без времени.
Вздрогнешь ли, обернешься на миг:
кто здесь без роду и племени?
Хотя, если в омут глядеть с высоты -
непременно увидишь общности,
образующие лакуну, где ты
не ячейка, а целое общество.
Но она уйдет. Уйдет через миг.
Растворится в черноте коридора.
Проем окна. Но ты не приник.
Не оторвался от разговора.
А потом сигарета и два пакета
чая на стакан кипятка.
И компьютер. Ты будешь писать про ЭТО,
начиная издалека.
Начиная с правительственного долга
и парламентской суеты,
а потом еще и еще, и долго -
об отсутствии нацмечты.
А она в это время достанет ключ,
дверь отворит и войдет в квартиру.
Дверь, надежную, как сургуч, -
между твоим и ее миром.
***
На том конце дороги кто найдет,
кто проведет сквозь заданную тему,
кто, походя, спокойно отомкнет
дверным ключом темнеющую стену?
Кто будет рядом, будто лучший враг?
Кто обернется, если вдруг споткнешься?
Кто обминёт потусторонний страх
и не оставит, если обернешься?
На том конце, на том краю пути
ты будешь ждать, без времени и боли,
последнего ненужного "прости"
и гибели, и нежности, и воли.
***
Мимо любимых, близких, знакомых, друзей, знакомых,
мимо последних, первых, встреченных только раз,
мимо последних, первых, вчерашних, новых,
мимо вчера, сегодня, сегодня, вчера, сейчас...
Утро болеет светом и раздраженьем.
Вечер болеет тенью, блюет тоской.
Ночью болеешь тенью и сновиденьем.
Мимо - друзей, любимых. На звук, на бой.
Мимо проходит кто-то. Окликнешь - мимо.
Мимо несется скорый - не твой, не мой.
Мимо... А время снова дырявит спину.
Мимо... А вечер снова блюет тоской.
Будто весенней мутью летим по кругу.
Где-то застыла вечность в гнилой воде.
Мимо... Сидишь у церкви, мозолишь руку
первой, последней, павшей в ладонь тебе.
Мимо... Проходишь мимо и вдруг у края,
вдруг обернешься, скажешь в незваный час:
"Что ж, отпустите, как я вас теперь прощаю..."
Мимо... Конечно, мимо. В последний раз.
***
Ни голоса, ни слуха... ни судьбы.
Один фонарь на дюжину кварталов.
Центральный парк, погост, на нем - ряды,
еще ряды, базар и зазывала.
Еще - глаза. Огромные, как ночь.
Еще - стекло и боль на дне стакана,
и день, и ты, - конечно, чья-то дочь,
но, в общем, тень из длинного романа,
который я почти что не пишу.
Ни голоса, ни шелеста, ни стука.
Гроза!.. И в ней почти что я живу
в предчувствии единственного звука.
***
Бесконечная история глупых будней.
Черный ящик работает безотказно.
Выхожу на балкон и - "Люди,
сумасшествие НЕ... заразно".
Тишина. То ли просто никто не слышит,
то ли фронт отодвинулся в неизбежность.
Если кто-то тебе не пишет,
значит, ты постигаешь нежность.
Нежный мир! Ни души! Пространство!
Постоянство "маршруток" и постоянства!
Снизу - "Господи!", сверху - пьянство...
Между ними - Стокгольм и американцы.
Между мной и тобой - никого. Ночь.
И желание раствориться.
Или просто бежать прочь, прочь!..
Потому что уже не снится
ничего, ничего из будней...
Постоянство меняет кожу.
Между мной и тобою будет
каждый день, что случайно прожит,
каждый шорох осенней ночью,
каждый крик нерожденной тайны...
Выхожу на балкон и, молча, -
"Сумасшествие - ИЗНАЧАЛЬНО".
26.10.00.
***
Утренняя медитация на чашку чая.
В руке - сигарета. В сердце - побег.
Я хотел бы, хотел бы другого отчаянья...
Но мое - словно медленный снег.
А дворы оголтелая осень косит.
Или заносит влажным огнем.
Ты ведь знаешь: она ни о чем не спросит.
Не спросит. Не спросит. И мы проживем
еще долго, долго... До первой звезды,
до стены или просто - до серой стенки.
Нас поставят рядом, и мы...
У нас даже будут дрожать коленки.
Но мы не скажем ни слова. И снова:
ни слова, ни крика, ни взмаха руки.
Мы сбежим. Мы умрем по-детски сурово
где-то в районе последней любви.
Ноябрь 2000.
***
Посвящение настоящему
Мы говорим о шестидесятых
Прошлого века, тысячелетия,
Шестидесятых, распятых
В последнюю четверть столетия.
Мы говорим о шестидесятых,
О линиях вместо улиц,
Стихах, переписываемых в тетрадки,
Стихах, переписываемых украдкой:
У нас не столицы... Пульс
Всегда замедляется к периферии
Жизненного пространства.
Мы говорим о шестидесятых
На кухне. Я плохо справляюсь с вилкой,
Когда она в левой руке. Мне странно,
Что Вы не отметили это улыбкой.
Мы говорим о шестидесятых.
У нас - не столицы. Провинция многозначней.
Там - слишком выпуклы лица,
Здесь - внутреннее убранство
Комнат, отмеченных неудачей
Общей судьбы в неподвижном мире
Одной коммунальной квартиры.
Мы говорим о шестидесятых.
Я помню песню об электричке.
Но это было позднее, тогда,
Когда от меня уже прятали спички.
Мы говорим о шестидесятых.
Фонарь за окном расположен слишком
Близко к нашему разговору.
Прохожие кутаются в кожи.
Мир изменился. Но и тогда
Февраль утомлял. Ожиданье весны
Вряд ли зависит от моды.
Мы говорим о шестидесятых.
Знаете, я Вас люблю безумно!
Жаль, что позднейшие годы
Не ваяли подобных лиц, -
Нежнее и строже, чем наши лица.
Я не хочу уходить. Но длиться
Вечер не может до нового дня.
Война. Мне пора возвращаться
В расположение нашей части.
Туда, где с одной стороны - стена,
С другой - выжженное пространство.
17.02.01.
***
Л. О.
Мой Бродский для тебя, похоже, - истукан.
Другой тебе милее и дороже.
Мне все равно, хотя сегодня я не пьян.
Мне все равно. Тебе, наверно, тоже.
Но наши равнодушия разнятся и одно
к другому - будто перемена цвета:
твое напоминает недопитое вино,
мое, - как чай в конце пустого лета.
Так мы сидим - напротив или супротив? -
и произносим громко и беззвучно
слова, которых, может быть, и слышать не хотим,
но без которых нам с тобою скучно.
А впрочем, что ж? Пора. Закончен разговор,
и я прощаюсь на исходе даты.
Вот - лестница. И дверь. И выстуженный двор.
И мы с тобой ни в чем не виноваты.
16.11.00.
***
Женщине, влюбленной в сочинителя
Ему Вы дороги, наверно.
Наверняка он дорог Вам.
Он сочинитель - это верно.
А Вы, конечно, - по счетам.
Вы влюблены - здесь Ваше право,
и нет причины для молвы...
Вы влюблены. Какой отравы
еще не пробовали Вы?
***
Телефон - это память, когда телефон не звонит.
Но, с другой стороны, телефонная книга не ропщет.
Телефонный звонок - это дрожь, это - ты ли, не ты?
Телефон - это миг или что-то интимное в общем.
И пустой разговор: "Как дела? Как спала? Что читала?.."
Телефон - это боль, это яркий фонарь у вокзала.
Телефон - это ночь, это сутки безмолвного крика,
это что-то еще, это слишком интимно в безликом.
И пустой разговор. Но в пустом разговоре - дыханье,
как, быть может, любовь или что-то... опять без названья.
Телефон - это смерть на скамейке в молчании парка.
Телефон - это жизнь, промелькнувшая бежевым в арке.
Телефон - это память, когда телефон не звонит.
Но, с другой стороны...
Ноябрь 2000.
***
Мы никогда не встретимся с тобой,
последняя и первая навеки.
И потому навеки наша боль,
и потому банальны наши вехи.
И потому столетия летят
и плавятся во мгле необъяснимой,
и потому - страшнее во сто крат,
когда в ночи состав проходит мимо.
Но если вдруг, движением одним,
в последний миг запрыгнешь на подножку -
так сладок и приятен станет дым
отечества, оставленного в прошлом.
И впереди - все та же маета:
твое лицо во всех случайных лицах,
вчерашний хлеб и теплая вода,
и неизбежность слова на странице.
***
Донецк. Ноябрь...
Здесь ничто не запомнит меня...
В этой комнате, в желтых обоях
не поселится звук, промелькнувший меж ночью и мною,
не поселится тень исчезающего силуэта,
и пространство мое не останется здесь до рассвета.
Здесь ничто не останется ждать моего возвращенья.
Здесь пребудет вовеки одно лишь мое воскресенье.
И когда я вернусь или, может быть, просто воскресну,
воскресенье мое мне исполнит печальную песню.
О несчитанных днях, о случайных мгновеньях, о смерти,
о почтовых программах - стремительных и бесконвертных,
о словах, ускользающих или летящих вдогонку,
о подвидах любви: для себя и любви для ребенка.
Только мне - все равно. Все равно мне сюда не вернуться.
Очень трудно совпасть, очень просто навек разминуться.
Невозможно застать с непривычки последний троллейбус.
Бесполезно гадать, если жизнь - вариант, а не ребус.
Здесь ничто не запомнит меня - переулки, бульвары...
Это все не мое - эти здания и тротуары...
Это все - не мое. Но мое и запомнит навеки,
потому что я здесь, потому что прищурены веки,
потому что я вновь этой ночью прошел по Артема...
Потому что я - здесь.
Потому что сегодня я - дома.
Ноябрь 2000.
***
Как поздно, как рано... Как рана.
Не вовремя как. Беспросветно.
Ноябрь. Оконная рама.
Любовь в облачении светлом.
Ноябрь. И кажется, будто
кружение мира трагично.
Но это - старинная шутка.
И это наверно комично.
Но комната гулкою ночью.
Но в комнате - сердце и тени.
Бессонница. И, разворочены,
куда-то - ступени, ступени...
Но все это - тело (и только),
которому хочется тела.
Но все это - тело (и только),
которому хочется тела.
Но комната гулкою ночью.
Ноябрь. И откуда-то, пьяно,
сквозь белую мглу потолочную -
фальшивое фортепиано.
Но Боже мой, Боже мой, Боже мой!
Как поздно. Как рано. Как рана.
Ноябрь. Иное - непрошено.
Ноябрь. Оконная рама.
Ноябрь 2000.
***
Наше время любви совпадает со временем смерти,
словно темная ночь совпадает с присутствием света.
Это что-то в крови, это долгое наше "Не верьте!",
это адрес, однажды потерянный где-то.
Это просто печаль от избытка проклятых вопросов,
это просто тоска по ответу простому, как выстрел,
это время любви лесбиянок, монахов, матросов,
это толпы людей между небом и Папою Римским.
Я иду в небеса, но во мгле забираю левее.
Это ближе к земле, это ближе к рекламным огням.
Это что-то в крови, это долгим ответом: "Не верю...",
это все, что однажды оставлю я этим домам.
В наше время любви я не верю в отсутствие смерти,
той, которая - все, без обета нескорых побед,
той, которая - все, без ответа в почтовом конверте,
той, которой я сам не давал нерушимый обет.
Это просто тоска по забвению этого мира,
это память о том, что запомнить и вспомнить нельзя,
это что-то в крови, тишина в окончание пира,
это пьяная ночь и витрины пустые глаза.
Но для смерти души не хватает присутствия смерти.
Это время любви над железным могильным крестом.
Это что-то в крови, это круг от рождения - третий,
это вечная ночь над холодным Его Рождеством.
26.12.00.
***
Мне идти по осенней аллее
в непременные серые дни,
где чугунное небо бледнеет
над покоем гранитной тайги.
Мне молчать и таиться до срока,
равнодушно друзей провожать
и, по милости глупого рока,
равнодушно кого-то встречать.
Мне ломиться в открытые двери
и в любое окно выходить,
и не верить, не верить, не верить, -
что тебя невозможно любить.
Мне чужие ненужные звезды
и ненужная в мире печаль,
мне идти, потому что не поздно
мне идти в эту серую даль.
Мне идти по осенней аллее,
мне идти, забывая себя,
и не верить, не верить, не верить, -
что, зачем-то, я верю в тебя.
Декабрь 2000.
***
Истерика
Как солнечный луч, как небо
в морозный февральский день,
как место, в котором не был,
как тень;
как боль от простого слова,
как белый налет судьбы,
как бешенство, если снова -
не ты;
как серые стены зданий,
как улица в темноте,
как строки моих признаний
тебе;
как завтрашняя забота,
как запах чужой весны,
как бешенство, если кто-то -
не ты!
40201.
***
Мы бы встретились лишь на миг
в бессердечии постоянства:
невозможен двоичный крик
в ограниченности пространства.
Невозможно. И будет так!
Закурю, провожая вечер.
Невозможность... Какой пустяк
по сравнению с нашей встречей.
6.02.01.
***
Я, наверно, не выживу в этой войне.
Прислонюсь к стене и осяду в пыль.
И увижу напротив, в разбитом окне
глаза того, кто убил.
И в сиреневом небе сиреневый диск
равнодушно сгорит дотла.
И начнется моя последняя жизнь.
И пройдет. А за ней - мгла.
И знакомый сержант, отражаясь в зрачках,
постоит и махнет рукой.
И нагретый асфальт у меня в головах.
И нагретый асфальт - под ногой.
И в невидимом небе - невидимый диск.
А в разбитом окне - мрак.
И начнется моя настоящая жизнь.
И закончится мой... страх.
6.02.01.
***
Пьянь
Я жду перемены климата,
как ждут приговора судьи,
как ждут, когда все уже выпито,
особой, шальной любви.
Но лихо минута скатится,
отмеряет пару строк,
и пьяницы кто-то хватится...
А он подождать не мог.
Он в небо до срока выпорхнул
разнузданным мотыльком...
Его б не нашли - он выблевал
любовь под ее столом.
Дальнейшее - до банальности.
Он был - бесполезный хлам,
истерик без срока давности,
поэт и за это - хам!
Он жил на вечерней улице,
где белые фонари...
Я жду перемены пуговиц,
а он до сих пор - любви.
***
Мой город, я прошу о помощи:
дай пережить мне эту ночь,
дай пережить мою беспомощность...
Мой город, я молю о помощи:
я не могу себе помочь.
Дай пережить проклятье полночи
в густом медлительном дыму
и ход часов в кругу безоблачном,
и каждую его звезду.
Дай разговор, пускай бредовая,
но льется, льется чья-то речь,
сними молчанье стопудовое
с моих уже усталых плеч.
Дай тишину, но в ней - дыхание
ста тысяч "да", ста тысяч "нет",
дай запоздалое признание
и мой немедленный ответ...
Но лучше - сон: прикосновение
ее руки. Мои глаза
закрыты. Я
прошу забвения...
на полчаса.
6.02.01.
***
По улице водили обезьянку.
Она была совсем, как человек.
Она себя носила наизнанку
и берегла свой эксклюзивный мех.
Она ходила, будто говорила,
что мокрый снег ей вовсе нипочем.
Она себя так искренно любила,
как дай ей, бог, любимой быть потом.
По улице водили обезьянку.
Она была совсем не человек.
Она была - дешевая приманка.
И берегла свой эксклюзивный мех.
10.02.01.
***
Напишу письмо. Раскручу авторучку.
Разрежу стержень посередине.
Залью бумагу расплавленным воском.
Это всего лишь письмо. Так просто.
Достану мгновенье из желтой пачки,
возьму со стола зажигалку,
стану гадать на свою удачу...
Кто-то за рыжей стеной заплачет...
Не жалко.
10.02.01.
***
Петербург, Петроград, Ленинград,
Ленинград, Петербург... О, Боже!
Улечу в Люксембургский сад
легкокрылым российским бомжем.
Улечу - не вернусь назад.
Буду спать на французской лавке
и печалить нетрезвый взгляд
вслед хорошенькой парижанке.
Буду волком следить за ней
и за нею ползти собакой,
и от памяти прежних дней
закрываться когтистой лапой;
буду думать о том, что, вот,
родилась же такою манкой...
Но она вдруг искривит рот...
и окажется - россиянкой.
Петербург, Петроград, Ленинград,
Ленинград, Петербург... О, Боже!
Не хочу в Люксембургский сад:
здесь полно россиянок тоже.
10.02.01.
***
Мой день погас. Моя погасла ночь.
Мой белый шум лампадой негасимой
мне освещает миг неповторимый,
мне освещает миг... неторопливый -
застывший миг немого торжества.
О чем-то я... О чем и сам не знаю.
Моя печаль печалью нависает,
моя печаль сама себя не знает,
уходит прочь, и я ее прощаю
за долгий миг немого торжества.
И длится он. И я живу - мгновенье,
последний лист каштановых кровей.
Придет апрель - я стану откровенней,
наступит май - я стану веселей...
Я - вечный миг немого торжества.
15.02.01.
***
Ветер, найди мне жену,
такую, чтоб... не отсюда -
с берега, которого не было никогда.
Ветер, мы будем сидеть на кухне:
из крана - вода. По капле.
Ветер, ты помнишь больничные коридоры?
Ночь. Мы не спим до рассвета.
Нам кажется, будто где-то,
может быть, за ближайшей стеной -
лето. Ветер,
я помню: мы были вдвоем.
Мы хотели сбежать,
умереть, улететь - не вернуться!
Но, Ветер, ведь кто-то не мог летать -
лишь не спать, лишь не спать... Чтоб вернуться.
Ветер, посмотри на звезду.
Я мечтал, чтобы она скатилась
в мою ладонь. Она опустилась
рядом.
26.02.01.
***
Тень
Ни слова не скажу тебе:
я не хочу любить и помнить
ни отражения в стекле,
ни безнадежных темных комнат.
Все промелькнет - как день, как ночь.
Я буду грустен не с тобою.
Я буду счастлив не с тобою.
Я выбегу из комнат прочь.
Куда-то в тень. Куда-то в ночь.
Я прошагаю переулком -
гулко.
Но если все же будет день -
как тень.
2.03.01.
***
Март
Так рушатся империи. Сердца,
пожалуй... распадаются на части.
Тройное отражение лица
на пыльной глади к лицам безучастно.
Так рушатся империи. Безлик
весь многоликий многолетний опыт.
Большой соблазн - движенье напрямик
сквозь Азии, России и Европы...
Так рушатся империи. Весной
подумаешь о чем-то мимолетно,
полжизни оставляя за спиной,
полжизни оставляя беззаботно,
чтоб через миг заботиться о том,
что кто-то размышляет о другом,
а кто-то размышляет по-другому...
Идешь домой и не приходишь к дому.
3.03.01.
***
Полночь
Чего я жду? Дорога скомкана,
как черновик. Кого я жду?
Хотя бы грусть, печаль бы звонкая -
в мою полночную слезу.
Хотя бы грусть. На голос искренний
бежал бы я сквозь тихий лес.
Над головой - овал таинственный
ночных отчетливых небес.
Над головой - куда-то ангелы
крылатым указуют путь.
Бежал бы я, петлял изнанками...
Бежал бы я - не повернуть...
Не повернуть. Дорога скомкана,
как черновик. Не повернуть.
Хотя бы грусть, печаль бы звонкая -
в мою полуночную муть.
4.03.01.
***
Отпусти мне грехи, Город.
На твоих площадях
я топтал свою жизнь, Город,
в неразгаданных снах.
Отпусти мои сны, Город,
отпусти мои сны.
Нам с тобой говорить, Город,
на бульварах весны.
Нам с тобой говорить, Город,
нам не спать до утра.
Это наша весна, Город,
это наша весна!
Это наша любовь, Город,
это крылья мои...
Отпусти мою жизнь, Город,
отпусти мне грехи.
5.03.01.
***
И зов Отчизны явственнее... Небо
за мной идет. Все ближе, все верней.
Я не готов нырнуть в него с разбега,
но я готов к отчетливости дней.
Весенний гул. Безумие. Истома.
Иду пешком по глянцевым камням.
Иду пешком. Из дома ли? Из дома.
В какой-то дом. К малиновым свечам.
Друзья, друзья - теснее на мгновенье!
В который год - не ведаем вперед.
Отчизна - здесь. Закаты - откровенней.
Друзья, друзья - теснее на мгновенье:
мгновенней дни и ближе небосвод.
6.03.01.
***
Сон во сне
А я пройду - не скрипнут половицы,
не всколыхнутся шторы в темноте,
а я войду и полуночной птицей
перевернусь в твоем неслышном сне.
А там, вверху, - разорванное небо.
В прореху - вниз - зеленая звезда.
Свобода, быль! Я постигаю небыль,
чертя простор, ломая облака...
Я выше звезд! Мои ночные крылья -
драконья сталь. Не перья - чешуя.
Я выше звезд - порочен и всесилен,
веселье - здесь, и в нем купаюсь я!..
Но, что же? Ты нахмурилась тревожно
в неслышном сне. Я опускаюсь вниз.
Я тих, как мышь, как воздух - осторожен,
и полуночной птицей - на карниз.
Прощай, прощай, меня ты не узнаешь.
Ты спи, ты спи, далёко до зари.
Я не колдую чувства, ты же знаешь -
я не хочу искусственной любви.
6.03.01.
***
Мифологический словарь -
мое сегодняшнее чтиво.
И раздвигается учтиво
стена. И открывает даль.
И вот - китайские листы
и мексиканские страницы,
и невротические лица
из скандинавской пустоты...
Но мне несложно дотянуться
до сигарет. В руке - огонь.
Но мне несложно затянуться
и дым - в лицо. Моя ладонь
легко справляется с давленьем.
Я прикрываю небеса.
Мои вечерние глаза
не выражают удивленья.
7.03.01.
***
Н. М.
Под окном твоим - немолодая вишня.
За окном моим - вечернее похмелье.
Месяц опрокинулся. Мне слышно
приближающееся новоселье.
Гаутама мудрецам ответил просто:
громовым молчанием и пылью,
на которую похожи наши весны...
и мое вчерашнее бессилье.
Гаутама мудрецам ответил (Только
пыль летит над памятью земною)
громовым молчанием (А сколько
пыли под доскою гробовою?).
Сколько их смеялось и любило?
Для того ли, чтоб, в конечном счете,
рассмеяться вслед ушедшей были
и своей прижизненной заботе?
Если каждый миг не стоит свечки,
зря цветет немолодая вишня.
Месяц опрокинулся. И вечер
говорит с прохожими. Чуть слышно.
12.03.01.
***
Худшие строки о любви
(Навеяно миниатюрами Алексея Даена)
Не бежать за жестокой, неумолимой,
За холодной рекламной строкой.
Хрен с ней! Время стреляет в спину,
Обещая тоску и покой.
Что же, главное - сигареты.
В переходе - торговый ряд.
Что ты, милая? Без ответа
Мне сегодня приятней страдать.
Говори, говори о статьях, о книгах,
О банальной слепой судьбе...
Садомазо... Какая, к чертям, интрига?!
Я вчера вспоминал о тебе!
Да, полночи. Затем? Опрокинул рюмку.
Не одну. Да не помню! Ни с кем.
За какую, скажи мне, хвататься юбку,
Если ты?!.. Навсегда? Насовсем!
Не бежать за жестокой, неумолимой,
За холодной... Да что я? Постой.
В полвосьмого. На Гурова. Да, в половину.
Нет. Конечно. Я - за тобой.
9.05.01.
***
Мы прошли по твоим кварталам.
Я ходил бы с тобой до света:
Чтобы просто была ты рядом,
Чтобы мерно стучало сердце,
Как будильник в средине ночи -
Бестревожно, поскольку годы
До звонка, до всего, что надо
Вспоминать.
6.05.01.
***
Медитация
Поставить воду на огонь. И ждать свистка.
И наблюдать, как непреклонно вечер
вливается из темного окна -
нетороплив и так... бесчеловечен.
Но как уютно, сидя за столом,
переживать отсутствие мгновенья...
Бесчеловечный вечер торжеством
встречаю я мирского откровенья.
Коробка спичек требует души.
Глаза - в глаза. Ах, Боже мой, как звездно
в моей постылой кухонной глуши!..
Как поздно все!
Как ничего не поздно.
15.03.01.
***
Туман
Случилось так, что вечером осенним
пришел туман. И, вот, исчезли окна,
и в двух шагах знакомых не узнать
домов, скамеек, фонарей, качелей...
И оперный остался без колонн.
Повисли звуки в мокрой пелене:
гудки авто и стук шагов... Порой
мелькает цвет, но образы размыты.
Все кажется, что вырастают крылья
у тех, кому до крыльев дела нет.
И чудится, что сам я создаю
(из ничего, из хаоса) дорогу
и памятью удерживаю город,
все улицы его и перекрестки,
на грани, за которой будней нет.
***
Честное определение
Вот, пойти сейчас - выпить пива
в тени зонтА уличного кафе
неторопливо.
Неторопливо
размыслить...
о чем-нибудь, ком-нибудь...
о себе.
О чем-нибудь частном.
Общественное - долой!
"Не хлебом единым", не для
успеха
и смеха лишь. И пусть обернется
золой
юдоль земная, пусть все -
потеха,
но можно ведь, можно
прямо сейчас
(здесь критик скажет, что можно и "криво")
зависнуть в кафе, скажем, на час
и мурлыкать о чем-то
неторопливо.
Да, я настаиваю на этом слове.
Неторопливость - прореха в мешке бытия
потного, пыльного,
то-ро-пли-во-го,
в которую видно звезды,
а я
люблю их разглядывать:
вдруг в улове,
вдруг попадется моя
звезда -
как награда, как орден
за час всего лишь
неспешного
ЧАСТНОГО
жития?..
Вот оно - ЧЕСТНОЕ
определение!
Вот, к чему привела строка:
что мне эпохи и поколения,
если
в них
не будет
меня?!
Не-то-ро-пли-во
достаю сигарету,
сидя в тени зонтА уличного кафе...
"Я дарю этот вечер
лету,
вечности
и...
себе...".
29.07.01.
***
История невозможности
Мне снилось, будто ты не родилась,
а я привычно ждал тебя у входа
в театр наш, где радостно паслась
толпа друзей и прочего народа.
Я ждал тебя, сверяя по часам
ход облаков и ритм сердцебиенья,
и загоралось слово по слогам
над головой всего столпотворенья.
Я ждал тебя, ведь я еще не знал,
что ты беспечно отложила встречу,
и поднимался медленный оскал
луны над суетою человечьей.
Я ждал тебя и плавились века,
и проходили царства и драконы,
и постепенно сонная река
перемещала в небо легионы.
И лил с небес поток холодных стрел,
и больно ранил тех, кто не укрылся,
я ждал тебя, и я не захотел,
и потому в домах не растворился.
Я ждал тебя, ушел последний франт,
мир опустел, и замерли кулисы,
и с дуэлянтом рядом дуэлянт
судачили о прелестях актрисы.
И зеркала снимали грим с лица,
и ничего уже не оставалось,
как ждать тебя до самого конца
чего-то, что еще не начиналось.
И в этот миг как будто легкий вздох
мне возвестил о долгожданной встрече,
и ты вошла... И случай или Бог
меня позвал в другой какой-то вечер.
И снилось мне, что не родился я,
а ты одна ждала меня у входа
в театр наш, где радостно друзья
паслись толпой в толпе иного рода.
25.08.01.
Он перекинулся серым волком...
***
Он перекинулся серым волком,
он перекинулся черной птицей,
он тенью легкою вдоль болота,
он чистым полем, он ветром быстрым,
он красной нитью минутных смыслов,
он белой ночью, как темный ангел,
он в отрешении золотистом,
он с Моисеем на теплом камне,
он ждет от вечера до рассвета,
он снов не видит и слов не помнит,
он в повторяемости сюжета,
он в полумраке дворов и комнат,
он ранним утром слезой последней
ночного неба на мостовую...
Зачем он снова в твоей передней?
Зачем он любит тебя - другую?
***
За каждый дождь стеклит январь дороги,
за каждой строчкой - смятые листы.
И ты не снишься мне. Но из печалей многих
лишь то печаль, что мне не снишься ты.
Лишь то - печаль. И в предрассветном доме,
мне кажется, в ней тонет тишина,
мне кажется, - в ней целый мир утонет...
Но целый мир, похоже, - ты одна.
11.01.03.
***
Я все равно отсюда убегу:
однажды шаг ускорю на проспекте -
и ни следа на утреннем снегу,
и ни письма в заклеенном конверте.
И только дождь по мартовским мечтам,
и только звон в пустом июльском небе,
и в ноябре - хандра по вечерам,
и в январе - как будто вовсе не был.
Но если вдруг на утреннем снегу
найдешь следы, как две строки в конверте -
я все равно отсюда убегу,
я растворюсь однажды на проспекте.
12.01.03.
***
Любовь, как тяжелая ветвь,
склонилась в моем сентябре
до самой земли...
Но где я,
когда опускается вечер?
24.01.03.
©
Игорь Фарамазян
HTML-верстка - программой Text2HTML