Олег Шатыбелко

изгнанный нежить

цикл стихотворений

пролог

и тогда, доставая соломинку: словно соринку,
удивленно застрявшую меж параллельных миров,
я себя выдуваю в один из возможных, и призма
ослепленного солнцем окна ретуширует кровь
из обычного красного в огненно-желтый.

в перевернутых снова песочных часах за стеклом
оживает песок, так похожий на вкрадчивый шепот
(то ли Твой, то ли утра): пора - рассвело.

письма к…

день перейти аки посуху
за руку переведя
тень Твою словно по воздуху
городу бросив медяк
в дом не войти позабыв
вид из окна подожду
может окликнут увы
определять по дождю
жив раскрывать парашют
неба парить над двором
стрелки конвой часов
перевести за порог
радужно-болевой
точно за горизонт
солнце над головой
солнце над головой

целишь губами в висок
гладишь культею ветра
сжав закусив волосок
чуть с сединой чуть светел
рвешь вырываешь белил
меточку не Господню
вбрызнешь остатки сил
выйдешь в февраль в исподнем
суетным словно март
радостным глупым психом:
даже сойти с ума
можно с Тобой красиво

окончательный анализ

Так царственно сходить с ума, красуясь
Как шут своим дурацким колпаком;
Как желтый фрак (с)носить свое безумье
Шесть дней в неделю; красться босяком
В садах седьмого, сниться маме между
Рожденьем сыновей - нипочему
Такие стыд почувствовать и нежность,
Из дома в полночь выбежав во тьму -
Что, замерев под этой млечной бездной,
Межзвездную, холодную пыльцу
Вдохнув - всю боль свою, тоску и бе`зумь
Принять, как очевидный самосуд.

свечка

в субботу в ванной черствую корку будней
вымачиваешь, обдираешь, как будто
змеиную кожу - получившийся мякиш,
как мыльную пену, перебираешь, гладишь -
а когда она тает, растворяется, исчезает:

напуганное собой, напуганное свежебелой
инъекцией чистоты - небывалой и не-
выносимой, как ранний, октябрьский снег -

тело
понимает - ангелы отлетели,
твои ангелы отлетели,
а то, что ты теперь понесешь,
сравнивать будут с белым -

знающему о себе все - можно доверить и душу.

долго потом стоишь под холодным душем,
долго - кажется, целую вечность -
белый, стерильный - нет, стеариновый,

точно свечка.

робинзонада

Вошедший сверхточно в темечко стержень жары

Ноет где-то в седьмом позвонке, в пояснице:

Желание по скорпионьи жалить и грызть

Собственный позвоночник - намордник, граница,

В которых удерживаешь пит-булей и такс

Личных страстишек - ведь ах как хочется, нежно

За шкирку двумя пальцами приподняв, придать

Роже умильное выраженье: «Что, нежить?

Трясешься, дрожишь? Бедный, хочется укусить?

На, вцепись! Хочется лаять, выть, нарываться?» -

Немыслимо ярок, самозабвенно красив,

Остр, эпатажен в угаре самооваций -

Хмельной, упиваясь своей свободой, блажишь

И, юродствуя, заглядываешь прохожим

В глаза - наблюдая, как рушатся этажи

В небоскребах иллюзий - не хочешь, не можешь

Простить себя и принять - будущее легко

Пе-ре-но-си-мо, хотя прекрааасно-ужасно:

Познавший тщету абсолютной свободы, горд

Островом собственных одиночеств, пижамным

Уютом - но циркуль дня завершил оборот -

Тссссс - уснул Робинзон двадцать первого века,

Заброшенный в вечность, мелькнувший в ночном метро,

Спрятав зрачок, как конфету, в обертку века.

полукровки

мне снился я -

не этот, переросший

свои мечты, усталый Робеспьер,

не Вечный Жид, не бедолага-Ротшильд,

копейку вечности крутивший на ребре;

о нет, другой - не этот вечно-сонный,

сомлевший от вина, Пантагрюэль -

мне снился я -

я? -

собственной персоной -

весь в белом (что естественно),

как эльф -

умильный ангел,

душка, полукровка

стыда и страха -

вечно блудный сын:

лети на небо,

божья (тварь)

коровка, пока я не проснулся,

и часы

не возвестили явь -

пока я пресным

рассветом не упился до чертей,

и боги в чем-то

нежно-снежном

крестным

не обошли нас ходом,

и детей

не увели от нас -

больных, нескладных,

стыда носителей,

шальных, чумных -

пока Земля не обернулась адом:

пускай для нас,

но - боже! - не для них!

…как будто свет включили:

я в метро -

сижу хмельной, блажной

и жарю на баяне

нетленку «миллионы алых роз» -

не дождь в жестянке -

колокольчик подаянья -

динь-дон;

я в галстуке и пиджаке -

в своей рабочей, строгой спецодежде,

фигляр, пошляк (динь-дон),

обычный ген-

директор инофирмы -

только прежде

я никогда - поверьте - я готов

поклясться -

не играл, не пел, поверьте…

я «вальс собачий» не умел -

гоп-стоп:

я, как стоп-кадр, разглядывал мгновенье,

как ствол мишень -

эффектно -,

как итог,

как целое…

как вечность, как предтечу…

«цееееелое моооре цветов»…

… но я не думал - господи - что самым

в мои затридцать страшным будет мой

невыноси- немыслимый немой

уже не крик а шепотскрееежжжет мама

мне больно плохо ма мне хочется домой

здесь зыбко зябко стыдно так безумно стыдно

что я такой рас(по)терянный смешной

пускай я как бы не был мам живой

но как бы помню все я новенький но слитный

с тем стыдным прошлым лишним бывшим мной

пускай тоска и страх меня не отпускают

я буду двуедин как свет и тень

пускай я буду - боже - сам себе и Каин,

и брат его простивший во Христе.

точка отсчета

1.
когда метро-тоннель, свернув ватман пейзажа,
ставит тебя лицом к лицу с твоим отражением.
и близнец, похороненный заживо
под плитами букв «не прислоняться», ими же
телеграфирует со дна -
я закрываю глаза:
просовываю пальцы
в рукав темноты и, нащупав там панцирь стен,

принимаю его за
скелет времени -
моллюск внутри раковины,
наблюдающий как утро
не спеша расставляет фигуры отложенной партии.

2.
расставляю фигуры отложенной партии -
полжизни на цыпочках меняют осанку,
полжизни сжав зубы - прикус.

и когда в небесах
языки ветров бьют в колокол снегопада,
память - третий рим моего естества -
требует очередного переливания крови,
голос
переплавляется из восторга в воск.
а дети, идущие по моим стопам,
уже полжизни несут в своей хромосоме тромб
времени. мой тромб.

3.
идущие по моим стопам след в след, ищут брод
в мои города, атлантиды, опускают лицо к воде.
в полночь поправляю им одеяло, а в рождество
приношу морской песок и досыпаю в колбу часов.

темнота встает у меня за спиною и две
ладони медленно ложатся на лоб -

послелетальность, послелета…

если где-то и существует мир, то скорее
в елочном шаре, вращающемся быстрее,
чем в воронке вода.

одиссей - калипсо

я пьян.
я читаю сосредоточенно "правила пользования
московским метрополитеном имени В. И. Ленина".
я так занят складыванием, склеиванием
букв, что не замечаю нелепости своей позы.
калипсо поглядывает на часы -

заполночь. метро как остров. направление
моего взгляда встречается с ее
и я переставляю фишку на ход вперед
по схеме станций. весы
молчания колеблются ровно секунду -

память обнуляется, как у манкурта,
и в любом из направлений натыкаешься на кольцевую -
блефуешь? мы оба блефуем.

2.
я диктую тебе из другой галактики -
у меня кончается кислород, у тебя - ластики,
бесконечно правящие мои фразы.

иногда ты замираешь, и паузы
зависят от длительности затяжки.
переход на другую линию,
как смена вероисповедания или
измена присяге, ляжет
привычно в карман, как сдача
с рубля, с прощаний. и знаешь,
тот, кто сказал, что водка не помогает -
просто дешевый фраер.

до тридцати - жаворонок, после - сова.
ниточка сна ослабляет свое натяжение.
наконец привыкаешь к тому, кто
в зеркале - просто тебе плевать
на все твои отражения -

к рождеству, перевернувшись на сто
восемьдесят градусов дважды,
оказываешься лицом к лицу с собой,
читай - там же.

в пятницу на эскалаторе по-
падаешь меж целующихся парочек.
включается боковое зрение, и поручень
движется, нервно подергиваясь под
ладонью, как веко, промаргивающее отражение -
в моем возрасте и при моих семейных
глупо бояться слова любовь, интрижка -
так смотришь на неиспользованный проездной
за прошлый год, век, тысячелетье,
найденный в старой книжке.

диктую - ты пишешь?

во-первых - плевать на всё. во-вторых и в-третьих.

тридевятое идиотство всех наших истин прежде,
чем превратиться в нательный, маленький крестик,
тоже знавало язычество снов и страхов. а время
существовало и до anno domini, до
наших орбит, обид. до наших сверхновых звезд -
семь лет я удерживал крик, как вдох.
так дети маму зовут во сне. так мать ребенка зовет.

круг замыкается. с кольцевой нет выхода. и ступень
эскалатора становится первой ступенькой к Тебе -

ведь теперь:
небо поделено надвое. в каждом из двух - ночь -
рукоположена, как молчаливое вето:
тронешь пальцем звезду - звездопад - закон домино,
верный в любом измерении - верен и в этом.

adeptus

это не сон. это твои мечты,
ставшие сном за последние 10-15 лет:
матрос, тщетно пытающийся смыть следы
своего пребывания здесь - на корабле
колумбовом: соль, отпечатки пальцев, линии
на ладонях, которые каждый день
покрывают трещины, словно глиняный
старый горшок, стигматы таких широт,
координаты такой долготы,
что, сдирая с ладоней кожу, под ней
видишь еще одну - такую же; и ты
бросаешь ее рыбам за борт,
шепча: <боже, как много воды… воды…>

2.
здесь вполне ощущаешь себя земноводною тварью,
в этой точке просолено все - от гортани до ветра,
даже крик, обжигающий ткань парусов, так отравлен,
что вдохнувшие легкие рвутся и, как гулливеры,
нависают над палубой, хлопая обшлагами;
даже ангелы, видимо, здесь не летают -
куда уж птицам! -

подбородок в коленях: ты - камень,
пропитавший свой панцирь свернувшейся сталью
облаков, провожающих нас на закат, как дельфины;
ты их знал наизусть, кольцевал, словно редкую птицу,
чей - увы! -
ареал обитанья изучен, но так же мифичен -
как и этот корабль, который мне снится и снится…
но от этого все же не менее реалистичен.

а когда океанская ночь закипает и бродят
абсолютно нагие созвездья по звездной меже -
я ловлю лунный свет на дыхание собственной плоти,
заставляя дрожать его на раскаленном ноже,
остывающей глади; мой спящий корабль несется,
ухватившись, как компас за полюс: за ветра рычаг,
развернув паруса к берегам, где меняются звезды,
натолкнувшись на солнце, и стерт горизонта причал;
так матрос, привязавший себя перед штормом к грот-мачте,
опресняет молитвой дыханье, глазную повязку надев -
ведь такое принять может только посильно незрячий:

ну, а я этот сильный - адепт.

изгнанный нежить

так камешек достигает дна:

после трех омовений -

лба в стоячей воспоминаний
рук в проточной мгновений
глаз в горько-соленой изгнаний -

я живу у тебя за дверью -

брожунеухожу - как пленник
заслышу твой голос - передразню как эхо
вчера вот справил маленькое новоселье
читай переехал
с верхней ступеньки лестницы
на предпоследнюю

видишь - я все-таки удаляюсь
но оооочень медленно

2.
ночью (вчера) хотел снять с тебя паука
сжавшейся темноты вцепившейся в твой позвоночник
ведь ты - любимая - знаешь - я - любопытный -
хотел рассмотреть
твои новые крылья
но (стыдно сказать) заплутал в паутине теней
упал запутался словно рыба - и так и лежал
у ног (не помню) то ли кухонной табуретки
то ли гостиного стула
изгнан пока душа - пока душа перепрыгнув
через лежащее тело не проскользнула мимо
легкая не постучалась в небесную канцелярию
чтоб получить свое главное и настоящее имя.

альбинос

и будет осень медоносить
и говорить со мной дождем -
пока, рожденный альбиносом,
я не уйду за декабрем:

где время, словно кровь, свернется
в остывшем зимнем молоке,
и смерти мотылек на солнце
таким ручным, земным в руке
покажется - когда я сбудусь,
прорвусь, начнусь, как жизнь, как звук -
где каждый день зачтется Судным -

и, как младенец разревусь.

люциферы

когда сердца камней,
в которых поселились люциферы
твоей тоски, с тобой заговорят -
и время, облаченное в химеры
речной воды и голоса наяд,
ускорится во мне -
я обращусь прибоем:
какая разница, какой тогда ценой
оплачено мгновение свободы
себя не осуждать - так, поседевший, Ной
таращится на вспаханные воды,
на Арарат и пену облаков,
на небо понимающе-слепое,
вместившее твой берег и покой.

расстрига

Октябрьская мгла пересекает гавань
Уснувших площадей и, вваливаясь в дом,
Таращится на нас. И начинает гавкать
Соседский старый пес с визгливой ноты «до».
Нет громче тишины, чем ожиданье снега -
Пока мы ищем чем и как себя казнить,
И на любой вопрос предпочитаем некать,
Из стиснутых зубов не выпуская нить.
Мне зябко в шерстяном тепле домашнем - разность
Молчаний наших - крен на дрогнувших весах -
Так, жизнь перебежав как улицу на «красный»,
Мы молимся за нас на разных полюсах.

гражданская война

а)

вдохнув - выдохнув темнотою - вдохнув - кашлянув
пытаешься сковырнуть себя зажигалкою
мы ждущие от других бешеных штурм унд дрангов
неистовых абордажей отчаянных кратких
получаем дооолгий ленивый
как секс супругов под утро
под это вечное утро
будничный поцелуй
но не в губы - в изгиб плеча
поднимая с пола последний час
понимая
не получилось перемолчать себя
и не получится

б)

Я всего лишь вселенский прах,

ты - частица межзвездной пыли -

не должно бы - да вот случилось -

долетевшие до земли -

десять тысяч шагов сквозь страх! -

не такими, какими были

наши тени в ту ночь, Учитель

нас замыслил из глины глин.

А пока, обретая речь,

мы бежали навстречу утру,

неба плавно качнулась люлька

и асфальта качнулся наст

(мне хотелось Москву поджечь

и неистово верить в чудо!) -

на гончарном круге июля

раскрутив, Он забросил нас

в те вселенные, где драже

наших душ за щекой Иуда

перекатывал, как пилюли -

то ли проклял нас, то ли спас.

в)

любимая

я бросался в воды всех океанов -
кожа менялась на
на чешую
чешуя на оперение -
больно не было
было странно - когда волна
ставшая облаком
разбивалась о берег:

о не вводи меня во искушенье сна
молчания
когда язык к гортани
прилип и жжет -
мы неизбежны как война

до самоистребления до самооправданья.

эпилог

не перейти февраль - отсидеться в ладони Твоей
на работе домашним наврать с три короба еле
ворочая языком отяжелевшим как плеть

не откликаясь ни на один пеленг
ни звуковой ни болевой ни тем более Твой
деньночьдень провести в постели
выучиться засыпать просто от скуки
не включая ни звук ни свет растворяться в кубе
темноты тишины НО сжимая внутри
глину сердца как неудавшийся мир гончар
мысленно перелистывать "мастера и маргариту"
от эпилога к началу.

Высказаться?

)