Никита Грецки
л-ю-б-л-ю-з-ы
до-словное
что за этим стоит
может быть никому и не важно
или может скорей
никогда не признаемся в том
что клубок вензелей
плюс какой-то клочочек бумажный
могут целую жизнь
закрутить окаянным винтом
что под этим лежит?
что положишь, тебе и воздастся
только любящих рук
ожидают под снами глаза
это - бережный джинн
это - новобережная каста
это берег испанский
где грустью томится лоза
de-ja-виденное
утро весь день носится с глазами Модильяни,
их
предлагая каждому, кто щурится подслеповато,
и в облаках теряется, бесполезнейшими полянами
встревоженными нежно по сыворотке молоковатой
девочка у метро вверх - повдоль потока прохожего -
тянет неведомы незабудки, пробором на пол-второго белея
а
взглядов минутки, и солнце-коктейль - по-хорошему
поплескивают синхронно капелью на усы Водолея
так
замершая погода выспрашивает у бога в унынии
сколько ещё, до какой ещё зари глумиться ей
над смуглой, ласковой как сизари безугло-небесной линией,
поющей и плачущей по Земле -
колоколами, глаз водяными знаками,
да ещё - икон наклонными лицами
"Из какой ещё тьмы…"
* * *
Из какой ещё тьмы отковать заповедные строки?
Усмехнёшься, мой друг, но закралась меж век тишина -
даже в мыслях не порскают пёстрые птицы -
сороки,
а любого другого движенья - попытка смешна.
Нарисую пейзаж за стеклом - хоть и близкий, да необъяснимый:
там летающий воздух деревья за косы схватил
и застыл словно айсберг, чужой красотою ранимый,
заглядевшись на этот стремящийся к небу распыл.
Нарисую молчанье твоё - словно влажною ночью -
из дверей пустоты - выпасть космосу чёрному в пасть
и услышать, как тоненько - тонко так, звонко и точно
капли с крыш окунаются в бочки, чтоб там запропасть.
Или даже, сменив телескоп на обычную лупу,
тишину разгляжу в шевелении микроресниц
инфузорий каких-то, что в плазму таращатся тупо,
а ты выслушай их, да не выплесни, не расплесни...
Что меж нами? Какая-то чушь километров.
Не поверю в них, не говори про билет.
Ты же знаешь, как это бывает, как льётся по ветру
одинокая нота о том, чего не было, нет
тень дворника Степанова
И лёгкой повадкой, нелётной погодкой
нетвёрдой походкой кота-баюна
ты выйдешь на дворик, зажмуришься сладко
и тут же получишь по зенкам сполна
снежком-пересмешником, колющим сухо,
и так, и вот этак, всегда невпопад, -
у некой небесной старухи проруха,
и сыплет и сыплет в дыру снегопад!
Прореха - в белёсом невидная небе!
Над ним - белый карлик разбилась звезда,
а то, что у дворника крыша поедет,
глядящего вверх, - небольшая беда.
Позёмкою - помнишь - с тобой говорили? -
из тонких материй летят поперёк
и змейки и шарфики снов Изергили
виясь-развиваясь дорогой дорог,
да так вдруг сплетясь, да такое сварганив,
(сказать ли себе сей же час - умирай!),
а эти две просто - утратили грани,
как души обнявшись, летящие в рай.
следующий апрель
Рано. Проснёшься.
Из форточки, не прерываясь,
шум городской, по-весеннему нежен, течёт.
Смяты и гул самолёта, и звуки трамвая,
шелест кровей и всё то, что небрежно влечёт
вздрагивать, ноздри топырить, тянуть, угощаться,
шарить волну заповедно родной частоты,
и вспоминать, вспоминать, и к себе возвращаться,
и улетать в те рассветы, где истинный ты…
(Может быть - истинный, может быть - только казалось),
только откуда такая тревога в ребре?
Только откуда берётся вся эта тревожная малость
что воспаляется каждый погожий апрель?
Рано.
Тому два часа как свернула манатки
ненастоящая, неощутимая тьма…
Не собираясь, вдруг сна вспоминаешь заплатки
и лоскутки, и его несплошная кайма
кажется ясной, понятной без слов, восхищает
ниточкой каждой рассыпчатый сна мультиплекс, -
где полонянку погонщик быка похищает,
в дар получая наивный доверчивый секс.
"Не жизнь - история болезни…"
Не жизнь - история болезни
(бессчётен список осложнений).
Но будет день - и всё исчезнет
и станет пусто на безмене
богини древней и дотошной
докучливой, и в чём-то нудной
но всё же вежливой, не то что
весталки поликлиник в будни.
Незаменимых - не бывает.
Тоска меж тем не убывает,
и каплей в темя - убивает
и навевает
такие т а м о ш н и е песни,
такой над Стиксом скрип уключин
из сна выскакиваешь - тесен, -
скрип не отключен.
(Крючок безмена - знак вопроса
висит, не требуя ответов
качается на длинном тросе
под шутки ветра
вниз головой, вниз головою -
то надо мной, то над тобою:
Дамокл башенного крана
в две смены пашет неустанно,
а сигареты на исходе, -
и - вышел срок, и твердь сурова -
и жилки троса все на взводе,
плюс веки слипнуться готовы.
И что моя двойная нежность
(огонь, припрятанный в сосуде)?
чуть пригублю - мол не убудет -
и сразу станет безмятежность
навёртывать как линзы - слёзы,
на тени тонкие лица, и -
как перекрашивает вёсны
пыльца, что с вербы облетает,
так - всё окрасится до края
в оттенки, в горечь крика чайки
и я отчаюсь в этом рае,
и заварю всей пачкой чайник.
температура по Цельсию
В синем небе мёрзнут руки,
в чёрном небе звёзды воют.
Там - мои друзья-подруги
падают вниз головою,
но не упадут нисколько -
ни на метр, ни на милю,
им лететь немножко колко,
мне зато их видно, милых, -
в гамаках созвездий бледных,
в золотых Луны тенётах,
в той в пустыне заповедной,
в том пространстве для полётов,
где только и видишь связи
всего сущего-живого,
где прозрачно льются стязи,
тканью выбравшие слово,
где в святых - простые лица,
где тоска сама - священна,
где уж если простудиться -
не лечиться горькой хенной,
а прикладываться грудью,
очагом в груди болящей,
к мыслям о далёком друге,
в своей полночи не спящем,
ведь сложивши пламя вдвое -
огонёк изменит колер.
Вот и я - вниз головою,
рядом ты - достань рукою…
==================
Это - билось в край ресницы,
это реялось в мерёжах,
и кобенились границы,
поле зрения корёжа,
ртуть к восьмерке подбиралась,
вечер к ночи повернулся,
и дрожал край одеяла
в такт болезненного пульса.
чайка
Эта чайка опять! -
белобрысой тоски опечатка -
прихотливый излом, отбивающий тягу земли.
Так легко ли плестись,
так легко ли ей воздухом чапать,
так легко ли кроить
бессловесных небес флизелин?
Ишь как ловит поток
(он с крыла норовит оборваться), -
она дёргает перьями, ветра колебля струну…
И вослед ему рухнув, комэску успеет по рации
прокричать, что шалишь,
что её с высоты не турнуть.
Так и наша душа
(вместо крылышек - белые пальцы) -
то парит, а то мечется, - толку ли с ней говорить!…
Только воздух горит,
только ночь вышивает на пяльцах
незнакомый узор
чуть прозревшей под утро зари.
*** чередование букв
Ты скажешь, что я маниак,
я мыслю немного инако.
Так может расти маниок
в садах Тринидада с Тобаго,
так может цвести и цветок,
как ластится мне и цветётся,
представь: безоружный ацтек
лепечет во сне и смеётся.
Я перебираю во рту
ещё незнакомое имя,
черешнями буквы краду, -
и снова сплетаю с другими.
Играя в твои имена,
я пойман одним вариантом -
в котором ты обнажена
как ева - жена - амаранта.
Я вздрогнул, что сон по звонку,
и тлел, обескровленный дрожью,
и ныл позвонок позвонку,
и хмарь пробегала по коже.
Что в имени мне? -
Что ещё!?
Я в имени чистом сгораю.
На этом спирту горячо,
и большего я не желаю.
. . . . . . . . . . .
Пожалуй, что я - маниак,
и в тусклых степях Зодиака
нет твари, что может понять,
как мне без тебя одиноко.
письмо
Кайма воды, кайма песка,
валы прозрачные прибоя,
и в мой прищуренный оскал
плюётся золото рябое.
Я встрёпан ветром и вихраст,
ношу трёхдневную щетину
и на песке обрывки фраз
черчу, но даже половины
не успеваю прописать,
как, белозубо улыбнувшись,
волна стирает словеса
и что-то шепчет о Лелюше.
Никак не выписать письма!..
А лучше, знаешь, стань на пляже
своём, и допиши сама.
Твой почерк и круглей, и глаже.
стих о лепестках
Блюдце, полное лепестков засыпающей розы.
Так ли мне слышится шёпот порхающих уст?
Это потустороннее - как в поэзии томик запавшая проза...
Можно ли - поручиться за пару изъезженных чувств -
так неуёмно, неумно возникших в ненастье,
словно бы граффити вылеты на перегонах метро,
словно в альбоме у Кеннеди странная надпись "Онассис"
словно в тамтамы ноябрьских небес - возвращение гроз.
Эти - промокшие сонной и сливовой синью,
грани сиреней приснятся - зачем, почему?..
Я не придумал ответа заранее, кроме "прости мне",
я для другого ответа вообще никогда не очнусь.
Фокусник дней! Ты бросаешь цветастые ленты салюта, -
в небо в подпалинах (все в соболях - облака)…
Переплетается
пение флейты и лютни,
переливается
небо в огромный бокал.