Итак, три директора моей конторы и я, как сочувствующий, решили осмотреть город Прагу. В те розовые времена, когда Волошин еще пешком под стол ходил, директора мои были тоже молоды и наивны. Им казалось, что если оставить родную фирму на произвол с. хоть на день, все пойдет наперекосяк, подчиненные сопьются и жизнь не удастся. Поэтому граничные условия были жесткими: в пятницу вечером и в понедельник с утра мы все должны быть на работе. Итого - туда в субботу, назад в воскресенье. Мой легкий вздох о гостинице был отвергнут с гомерическим негодованием: всего-то, мол, на сутки едем, глупо тратить время на сон. Дело было в начале апреля. Прилетели. Тепло, солнышко греет. Сразу на Вацлавскую, переулками чуть в сторону и в пивняк. Вышли, купили в магазине на радостях три бутылки вина ( в т.ч. одну бургундского), и в пивняк. После пятого пивняка удалось добраться до Карлова моста. Осмотр д. решили оставить на ночь, все равно, мол, делать будет нечего. Восьмой пивняк закрылся с нашим уходом, десятый с нашим приходом, пивняки с 11-го по 187-й так нас и не дождались. Следующей точкой стало варьете на той же Вацлавской. Почему-то мы там пили Мартини Бьянко (тогда казалось, что это круто) и сидели прямо перед сценой, на которой танцевали девушки. Мне запомнился танец цвета хаки с пластмассовыми автоматами. Одна из девушек все время тыкала в директора Диму автоматом. Возможно, приставала, но он краснел и предпочитал Мартини. Когда Бьянко в погребах варьете иссяк, директора гордо отказались от Экстра Драя и замаршировали к выходу. Мои робкие крики, что заведение открыто до четырех и нас никто не гонит, остались гласом вопиющего в сортире, который мы по сложившейся традиции посетили перед уходом. Был час ночи. Было холодно. По Вацлавской бродили последние проститутки, страшные, как кончина св. Йозефа. Я отвел экскурсантов к гостинице, в которой жил в 85 году, в свой первый приезд в Прагу. С ее фронтона бесследно исчезла табличка о том, что во время оно там проживал Карл Маркс. В подвале стучали клювами бильярдисты. Мы опять двинулись к Карлову мосту. Стало явственно холодно. Мы откупорили бутылку вина и выпили. Стало еще холоднее. В полтретьего ночи случайные прохожие могли наблюдать, как два представителя концессии сидят на скамеечке в каком-то скверике и выстукивают зубами песню "Жупайдия, жупайдас", а два других в темпе немолодых пингвинов бегают вокруг того же скверика, тщетно надеясь вернуть утраченное душевное тепло. К счастью, дело было на католическую пасху, и всю ночь по городу курсировали трамваи. Один из них и стал нашим прибежищем. Директор Дима доверчиво заснул на плече впереди сидящего чеха. Через полчаса нас выгнали на конечной. Это явно было место, где Прага теряет свое благородное название. Ее огоньки сияли из призрачного далека. Мы осмотрели близлежащие кусты и остались ими довольны. Тут, откуда не возьмись, из сумрачного колыхания ночного воздуха сублимировались две девушки. Они шли нам навстречу, звонко смеясь и стуча каблучками. Именно в этот момент с директором Димой случилось то, что позже получило название "пражский синдром". Он начал одновременно кашлять, чихать, икать и издавать еще какие-то неопознанные рулады, звучавшие в предрассветной тишине, как небольшой духовой квинтет Страшного Суда. Никогда не видел ни до ни после, чтоб девушки так быстро передвигались по пересеченной местности. Минуты через полторы они уже скрылись за горизонтом. А мы побрели назад к трамваю.