Сергей Серегин

ТРОПОЮ ТРОПОВ

Ну да, все сказано уже, и все написано. Но – как в том анекдоте – "умище куда девать?". Вроде бы ничего не остается, как только отыскивать в чужом тексте цитаты. Кто-то уже говорил про это. Точно помню, кто-то говорил. То ли Пушкин, то ли Тютчев. Мандельштам? Пастернак? Разумеется, Пастернак. Страница 140. Где-то там объяснение. Надо лишь отыскать эту фразу. Как же она звучала? "Пришла эпоха сантиментов"... Кажется так. Но – черта с два! – страницы нет такой у Пастернака. И у Пушкина нет. И у Тютчева. И у Фета. Ни у кого. Странно...

Современный человек живет в ситуации предопределенности жизни. Куда ни сунься, кругом – "уже было". Уникальную биографию отыскать по определению невозможно. Всякая состоит из готовых, заранее известных блоков. Детство его было похоже на детство Толстого. В юности он воевал – как Лермонтов на Кавказе. В старости умер – совсем как Гете. У него был комплекс неполноценности (как у всех), у него был эдипов комплекс (как у всех), он застрял где-то в третьей перинатальной матрице (как очень и очень многие). И даже пейзажи, которые он видел в течение жизни, оказались всего лишь картинками из Тарковского и Стивена Спилберга.

И где в этой предопределенной, послесовременной реальности я сам? Я сам со своей свободой. Не детерминированной Фрейдом, Юнгом, Христом, Шопенгауэром, Ницше, Сартром, Бердяевым, родителями, учителями, коллегами по работе, друзьями, любимыми женщинами, государством и обществом. Где я, который никого не цитирует? Где тот я, который действует, а не тот я, которым действует кто-то другой? Я, наделенный именем, уникальностью, неповторимостью, само- и только само-идентичностью.

Или – поставим вопрос иначе: где провал в тотальной реальности, яма, пещера, щель, нора, в которой мог бы укрыться я сам? Герои Сергея Михайлова как раз и пребывают постоянно в поисках трещины, двери, прохода. Они чувствуют себя кукушатами в очень прочном, надежно отстроенном, но совершенно чужом гнезде. Им навязаны чужие (чуждые) обстоятельства, чужие роли, чужие реплики. И нельзя сказать, что мир вокруг – совершенно неправилен и безумно плох. Нет, напротив, он хорош, этот мир, он отлажен, урегулирован и расчерчен. Но это – чужой, неподвижный (точнее – вращающийся по кругу) мир.

Для героев Михайлова характерно особое чувство – неправильной правильности. Какой-то сущностной ущербности правильного мира. Мира-ловушки, где сын обязательно повторяет отца, где богоборчество – только и исключительно оборотная сторона богобоязни, и роль разрушителя мира – одна из многих заранее прописанных ролей в тотальном спектакле под названием "Жизнь". Героизм невозможен в ситуации, когда героическое деяние не обладает уникальностью Акта.

Персонажи Сергея Михайлова вовсе и не стремятся превратиться в героев. Они выбирают стратегию поиска. Как разбойники в "Айболите-69", они идут в обход. Посредством метафор и других тропов. Поскольку троп – это и есть, в некотором смысле, обходной маневр (поворот). Попытка обмануть языковую реальность. Только троп позволяет создать нечто индивидуальное и неповторимое, написать 140-ю страницу текста. Троп – это обнаружение щели, зазора в языковом монолите, несказанного – в сказанном. Троп – единственный способ привести реальность в движение, сделав ее своей реальностью. Создание тропа – жест свободного человека. Никем не детерминированный, совершаемый в пустоте зазора.

И, кстати сказать, я сам – тоже троп. Уникальное, зависшее над пустотой сцепление отнюдь не уникальных элементов.

Высказаться?

)