Баллада о небесном притяжении
У полночи бывает время Ч.
Стихает все — звонки, соседи, дети.
Спадает снег — один на целом свете.
Болтаются в несолнечном луче
Какие-то нескромные детали —
Белье, былье, куски, огрызки фраз.
Я у окна сижу. В который раз
Прельщают глаз невиданные дали.
Спадает снег на мокрые пути,
На ржавые вчерашние вагоны.
Фонарные унылые колонны
Стремятся вдаль стоически светить
Попутчикам, ворам, проводникам,
Начальникам стремительных составов.
Железный скрип изношенных суставов
Со стоном откликается гудкам.
Мелькают вдоль и улетают в даль
Холодные пустые полустанки.
Стоят станки, как сталинские танки
В разбитых корпусах. Моя медаль
Светло горит в бессон-бездонной сини.
Метели незаметно замели
Следы людей на ломтиках земли.
Все стекла заволакивает иней.
Едва дохнешь — и видишь: протяжён,
Протяжен, тяжек путь. Платформы, кроны,
Балконы, двери, длинные перроны,
Места для постовых детей и жен.
А я хочу туда, где жрет жара
Все краски, кроме алой и белёсой,
Где драгоценны утренние росы,
И дороги скупые вечера
За медленной беседой. В темноте
Мешаются шаги, слова и лица.
Пустынный лев, безжалостный убийца,
И маленький бродяга коростель
Велят одно — рвануть на кобуру
Привычную послушливую руку
И караулить ночь, ловя по звуку…
Но звуки унимаются к утру.
Да, я хочу туда, где снег блестит
На выпуклых краях застывшей лавы,
Где бродят невозможные жирафы,
Хрусталь озер любому взгляду льстит…
На языке чужое время Ч.
В седой пыли старинных библиОтек
Сидит провинциальный идиотик
И Киплинга читает при свече.
Читает не спеша, под белый дым,
Под стук колес, знакомый всем вокзалам.
Укутанный небесным одеялом,
Простертым надо мною и над ним.
с маленькой буквы
Венди
мне снился сон — моя весна стучится клювом в скорлупу
сырого льда у самых ног прохожих явно не туда
как пахнет квелая капель, как жадно ахает кобель,
имея кость в одном глазу и суку явную в другом
попарно школьники спешат занять места в трамвае – он
уедет в парк-аттракцион, где ничего не задают,
ржавеет чья-то пятьрублей у переходного ларька,
сосутся барышни в углу под неизменный Нотр Дам,
виляя задом ходит я — тугая юбка до колен
а выше — солнце и свистят от обалдения менты,
встают сосульки а потом все хором лязгаются с крыш
и наступает парадиз а также полный декаданс,
«весна весна» орут коты, «весна» колотится в стекло
ополоумевшая моль, доев последнее манто,
хмельное небо с высоты предосудительно кряхтя,
снимает белые штаны и тихо писает на всех,
кто ждет весны с открытым ртом, а я стоит, поджавши зонт,
сравнимый с пятым колесом кареты принца дореми,
весна течет в носки и вот я просыпаюсь... Хэппиэнд.
Снебападение
Я — дворник, поскольку стою во дворе,
В асфальтово-серой сырой конуре,
На знамени шавка, в ладони метла,
Небесная крыша для взгляда мала,
И все, что бывает, под шорох «проснись»,
Сквозь звездные щели ссыпается вниз:
Вчеравтрашний снег, послезавтрашний пух
Перин, из которых мы вышибем дух,
Пыльца штукатурки, шнурки от сапог,
Сушеное слово, которое бог,
Холодные искры от слова «согрей»,
Страницы из книжек и календарей,
Каких-то никчемных часов чешуя,
Минута любви совершенно ничья,
Окурки фантазий на лестничных кле…
Ладонный рисунок в оконном стекле,
Резоны собраться, начать и дружить,
Измятый билет на вокзал ностальжи.
Я дворник, поэтому мусор дворю,
Сгребаю осыпки и вместе горю,
Но в час, когда мусор со мною горит,
Чудесная птица над небом парит,
В засыпанной, сонной, соленой Москве
За дымом она поднимается… Вверх.
* * *
«…Рыбий жир ленинградских ночных фонарей…»
О. Мандельштам
Гнетет тоска о величавом:
Петрополь, моль, полупальто…
На жигуленке густо-чалом
Въезжать в понтовое авто,
Швыряться вниз с моста свиданий
На ноздреватый мокрый лед,
Грустить, как принц обеих Даний,
Стреляться — влет.
Делить бездомье на Дворцовой
Под рыбьей сыростью небес,
Смотреть в окно за травлей псовой,
Остаться — без
Чинов, печатей, вицмундира,
Пречудных очерков пера.
Была бы теплая квартира,
А так — дыра.
Сквозит слезой окно в Европу,
У всех дверей особняка
Собой прокладывает тропы
Одна река.
Уплыть до моря и обратно —
Ни каблуком, ни в жисть ни в смерть!
Бездумной гроздью виноградной
Побыть посметь.
От немоты изнемогая,
Суставы слов перебирать,
Играть — как будто бы другая
Душа, тетрадь…
Искать распухшей тушей щенной
Асфальт по мартовски рябой
Последний день невозвращенья
Проспать — тобой.
…Под звук захлопнутой страницы,
Под залпы водосточных труб
Слова преставленной столицы
Спадают корочками с губ.
Майн таере
Дедушке Хаиму Батхану
Как было б славно — в тоске овечьей смиренновзорой
Стоять с мальчишкой едва усатым под балдахином
И слушать робко, как старый ребе благословляет
Постель и крышу и путь совместный и плод во чреве…
Ходить пузатой, задрав носишко до синагоги,
Мурлыкать баю, мой сладкий мальчик, все будет баю,
Сновать до рынка за белой курой, стирать на речке,
Мечтать о боге, вертя рубашку в огрублых пальцах,
В канун субботы зажечь с молитвой сухие свечи,
Рыдать о чуде над смертным жаром у изголовья,
Рожать по новой, не слушать мужа, что Палестина –
Растет наш Идл, ему на Пасху уже тринадцать,
Пора невесту искать, а в доме ни коз ни денег…
Что будет дальше? Гешефт для бедных, погром, холера,
Тугая старость, в подоле зерна, в постелях внуки.
Играет скрипка, танцует память на мокрой крыше,
Кружится вальсом сестер и братьев народа штетл.
Твой дядя Нойах давно отправил ковчег завета
По сонным водам куда подальше… Шалом, приплыли.
На черта в печке, ни богу свечки, ни теплой халы,
Ни уголечка под новым домом, ни «комец-алеф».
Для новых юде Ерушалаим, для старых – кадиш
На ленинградском сыром кладбище обезлюделом.
Но где-то рядом на грани слуха играет скрипка
Узор вальсовый, три такта сердца. Как было б славно…
©
Вероника Батхен
HTML-верстка - программой Text2HTML