Итак, сижу, разглядываю выбоины на кирпичах от осколков. Сколько лет прошло, два поколения хозяев этой квартиры с тех пор вымерло, а эти дырки от смерти такие же, как в тот день, когда шмальнули из танка куда-то вдоль проспекта. Вот я расскажу тебе про Героя Советского Союза прапорщике Шляпнике.

Меня все время занимало, что это за шляпник на мемориальной доске возле подъезда. Выяснилось вот чего: наши уходили из города. Немцы уже были на Проспекте, шли от Днепра. И вот этот самый Шляпник оказывается зачем-то на Якоре. Ну, тогда, конечно, это еще был не Якорь. И у него пулемет и чего-то там, и патронов дофига, так рассказали. А, я ж тебе не сказал, откудая все это знаю. Пришел на Якорь мужичонка -сосед. Это вечером как раз было, все там сидели, и политологи тогда пришли с портвейном со своим - “Степовый витерец”, они только его и пьют. А мужик типа за фигней за какой-то пришел, а на самом деле забухать в надежде, потому что раз он действительно за плоскогубцами приходил, ему налили, и понравилось. Ну вот, чего-то разговор про Шляпника шел. Мужик говорит: Э ,сынки, тут про Шляпника целая история.

И замолк так загадочно. Мы ему, ну, я, если по-правде - расскажи! А он так кашлянул, глазенками своими хитрыми по углам стрельнул и говорит: не, паца, пойду. Чего-то в горле першит. Ну, ему сразу стопарь портвейна в руки - давай, Сэмэнович, не томи. Ага, ну, он стопарь ополовинил, достал приму, не ища пепельницу закурил, и рассказывает так:

Все ушли, остался сам Шляпник. Не раненый, не контуженный. Зашел в подъезд, ногою в заляпанном сапоге дверь распахнув - руки заняты, в одной пулик, в другой ящик с патронами. Поднялся на третий этаж, на крышу не полез. Зашел, стало быть на наш Якорь, свалил инвентарь весь этот под окно, закурил. Прошелся, скрипя сапогами, по комнатам. Потом по-хозяйски так, по мужицки да по рабоче-крестьянскому стал обустраиваться. Взгромоздил свой ободранный черный пулик на подоконник, достал с вещмешка моток проволоки, накрепко примотал станину к батарее к чугунной. Качнул пулик-то вниз-вверх - хорошо ли? Повел стальным пулеметным рылом вправо-влево, крякнул довольно -хорошо. Потом долго пристраивал ящик патронный - трудное дело: надо, чтоб и не свалился за окно, да, и чтоб стоял ровно, и, главное - чтоб лента с него легко текла, как шелк. Ну, заправил ленту, клацнул затвором. Все готово.

Пошел он в другую комнату, да и вытащил примеченное по приходу - г р а м м о ф о н. Взял граммофон, пыль стряхнул рукавом -и гимнастерка тертая, и не носить все равно.Так что не жалко гимнастерки-то. Уселся на взвизгнувшую кровать без матраса, качнулся вниз-вверх, и стал перебирать пластинки, которые при эвакуации с этажерки посыпались. Нашел целую. Отнес музыку на окно, поставил граммофон рядышком с пулеметом, развернул глотку трубы этой самой граммофонной на проспект. Отошел, глянул.

И говорит: “Ну вот, вместе сейчас и споете. За Галочку за мою споете, а я подпою” Накрутил ручку, да иглу и опустил на диск.

А сам взялся за пулемет - как прирос.

И вот -“ЭХ ВДОООЛЬ

ДА ПА-А ПИТЕРРРРРСКОЙ…” Под рев Шаляпина хлестнула наискось по проспекту тугая струя серого свинца. “…ДА ПА ЙЙЯААМСКОЙ-ТВЕРСКОЙ…” Он уже не слышал, сотрясаясь вместе с пожирающим ленту - так огонь пожирает тоненькие полоски бересты-пулеметом. Гильзы звонко и весело, как заводные зайчики из “Детского мира” прыгали вокруг его ног. А он косил и косил рассыпающуюся зеленую колонну там, внизу. Даже убитый, зажав гашетку мертвой хваткой, он продолжал стрелять. Перегретый пулемет замолк-заклинило ленту. Шаляпин не успел допеть - шквалом пуль искореженный граммофон смело, конечно, на пол…

Говорят, прапорщика Шляпника так и нашли -сгорбившегося возле окна, застывшего вечным льдом у привинченного намертво проволокой к батарее отопления пулемета. На полу, возле его ног, на россыпи холодных уже гильз, залитых кровью, лежала фотография полной женщины в сером платке.

Немцы не умели проигрывать достойно - мертвого Шляпника повесили за ноги на проспекте, напротив Якоря. Его срезали ночью комсомолцы - подпольщики, но не успели унести - их повесили там же, рядом со Шляпником. Лишь две ночи спустя, положив пол-подполья их отбили… Такие дела. Пиши мне, моя девочка, не бросай меня, прошу тебя… Мне плохо без тебя, я замерзаю даже на солнце. Твой Штыков.”

Она-Третьему (без интереса, ковыряясь в носу) Хока, кто такой Штыков?

Третий-Ей: (пытаясь открыть ножом коробку шпротов) Навийа, не сходите с ума. Штыков? Спросите у Сэра, у Алефа в смысле. Он его мабудь знает. (отключается)

Она-Третьему (после затяжной паузы): Хока, ну где же ты пропал? Мне тебя не хватает... (закусывает губу)

Третий-Ей: (отсылает рассказ о наркоманах на Якоре) “Я сидел на Якоре и вмыкал. Маялся как-то -заняться нечем, идти некуда. Ну, некуда, так и некуда. Подумаешь. Я сидел на балконе, курил папиросочку “беломор”, грелся на мутном каком-то размытом, расплывчатом солнце, и думал все об одном и том же, так бьются с глухим стуком лбом об стену: бум… бум…бум…” Кто ты такой, Ваня,-- думал я ктоооо ты та-акоооой?”И не находил ответа. Облоктившись на перила балкона, я разглядыавл шныряющих туда-сюда по проспекту студенток горного института, благо горный рядом с Якорем, и забывшись, напевал сквозь зубы: “Ктооо ты такооой…. Ля-ля-ля…” и так бесконечно. От внешнего вида этих девочек становилось еще грустнее, хотелось поднять колючий воротник несуществующей шинели и упрятать руки поглубже в рукаква. А думал я о том, что Граф вот например - сисадмин и музыкант, Сережа Бакс - дизайнер, политологи -это политологи, они знают умные слова и умеют блестеть очками, а я - кто я такой, я-то? А я оказался чувак типа всяких там Белых, Алис, ,Жоп и Дисиков. Я сидел на балконе, ломал голову, как кубик-рубик, а цвета все не складывались… Вдруг, после той ночи, я понял -чего такое. Эй, моряк, ты слишком долго плавал, Я ТЕБЯ УСПЕЛА РАЗЛЮБИТЬ. И я снова глазел на симпатичных девчонок, шныряющих под моим балконом, Они пусть ненамного, но старше меня, и пусть немногого, но добились - они учатся в институте, ого! И ходят там внизу, такие красивые, как из телевизора, такие в себе уверенные, и не подозревают о моем существовании, а я запросто могу плюнуть любой на голову , если захочу. И ощущалась внутри пустота какая-то, сквозняк внутри меня -вввуууу! Ввууу! Внутри Якоря Джей, мучимый жесточайшим похмельем, пытался репетировать -обряженный, как клоун, в замшевые “казаки” из хенда, какую-то дурацкую широкополую шляпу, заплывший и небритый, он раз за разом лажал один и тот же ход на своем басу -ду-ду-дум-дум. Ду-ду. Дум-дум-ду-ду-дум-дум. А его солист, Лонг, запиливал на своем поддельном “Фендере” бесконечную и унылую фазу - Джимихендрикс хренов. И вдруг, как удар нашатыря в ноздри - я понял, что эти люди мне противны. Я привыкал к этому чувству - так разнашивают строительные кирзаки, чтобы они перестали жать и натирать кровяные мозоли. Камень булыжный лежал в желудке, от этого было щекотно за ребрами. В общем, думы мои довели меня до того, что обмотал лицо, голову синей изолентой, взял в руки зеркало, и бродил по Якорю, в это зеркало всех разглядывая то одним глазом, то другим, как попугай ара. Там все было наоборот, быть может, по- настоящему, на самом-то деле. Пришла какая-то девица с “Радио Микс”, и воззрилась на меня одичало. Я припал так к полу, потом воспрянул от пола, и с хихиканьем с таким премерзким боком убежал от нее в комнату - пусть не думает, что самая умная. Потом, стоя на пороге комнаты и утробно гукая, я разглядывал ее в зеркало под разными углами, она сидела зажато, оледенело на стуле, ей было неудобно, она боялась меня явно и неприкрыто - еще бы! А я думал : “Если ты такая фильдеперсная и нормальная, что же ты делаешь на Якоре, мэм? Ты ведь не Алиса, не Лидуся… Потом мне это надоело, и я перестал. Тем временем опять набилось на Якорь валом народу. Я спросил Сережу Бакса, есть лиу него покурить, и он сказал чуваку какому-то бородатому: “Борода, накури пацана”. И эта Борода как-то сразу и легко согласилась. Мы вышли в этот длинный, весь какой-то ступенчатый и уступчатый коридор - там стоит газовая печка почему-то. В каком состоянии надо проектировать, чтобы поставить печку возле входной двери? Я открыл духовку, и вытащил из этой грязной, десятками лет заливаемой всякой сбежавшей и пригоревшей дрянью печки смятую, скрученную литровую бутылку из-под спрайта. Борода достал из кармана колпак -именной, не такой, как обычно -из сигаретной фольги, а с козырным шиком - латунный наперсток с аккуратно просверленными дырочками, любовно и мастерски, как на фабрике, врезанный в красненькую крышечку от колы. Мы вышли на лестницу, Борода достал из кармана бумажку, аккуратно развернул, перегнул ее и точно, как аптекарь, насыпал в колпак траву. Я чиркнул зажигалкой-огонек был совсем маленький, постоянно гас. Трава с треском загорелась. “Взрывай”-- радушная Борода кивнула покровительственно. Я приник к неровной дырочке, прожженной сигаретой возле донышка бутылки, втянул колкий горячий дым… Мне этот дым всегда был похож на дымок от хвои, вспоминался новый год… Я пару раз кашлянул - наждак по легким, битое стекло. Передал бульбик Бороде - Бакс ушел куда-то, за сигаретами, что ли. Мы стояли молча, только отчего-то жужжала мутная, расплывющаяся лампочка под потолком. Я чувствовал, как ватный ком распирает изнутри голову, вот начал плыть звук, хотя звука и не было, на мгновение показалось, что я в комнате, но нет - это просто открылась и закрылась дверь, выпустив облачко звуков оттуда, из Якоря - ту-ду-ду дум-дум. Ду-ду. Тум-тум-ду-ду-дум. Все двоилось, множилось - махни рукою перед экраном телевизора, поймешь, о чем я. Но хорошо мне не стало - наоборот, меня верно и сокрушительно высаживало на измену. Я чувствовал это проклятое ледяное жало чувства опасности, когда хочется забиться в угол, но тогда начнется клаустрофобия, хочется спрятаться, но одному невыносимо, а люди -знаешь точно, что люди тебя сейчас убьют. Я стоял и озирался - откуда опасность? У бороды была дрянная, дрянная, дрянная трава. Я собрался пойти попить воды, чтобы попустило, но не мог сойти с места - я думал, как мне пройти в двери, ведь я застряну! И тут борода заговорил. Он сказал: “Ты же нормальный пацан. Тебя как зовут?” “Ваня”. “Ну вот Ваня, зачем тебе эта вся херня? Ты же налетишь однажды, верь мне. Чего ты здесь торчишь? Иди домой. Где ты живешь?” “В Киеве.” “ В Киеве… понятно. Так вот, на Якоре тебе не место. Верь мне.” Я молчал. Он полез в карман, достал оттуда бежевую корку. Блеснул ламинат, мелькнули в вырезе окошка жовто-блакитные полоски. Он всунул мне в руки ксиву эту свою - обычное мусарское удостоверение, но потом, словно вспомнив что-то, забрал и спрятал его куда-то под куртку. “Верь мне. Тебе тут нечего делать. Веришь?” “Верю” --кровь колотила в уши, ломилась в глаза, дергало щеку - момент мусор Борода выбрал точный. Я кивнул. Мы зашли, он засунул бутылку обратно. Потом я сел в угол и сидел, пока не рассвело. Так страшно мне не было еще никогда. Я рассказал Джею, что Борода опер, но мне не верят - малолетка накурилась… Винтовые тем временем винтятся, появляются какие-то совсем уж убитые люди, Тростниковый Кабан - человек-растение, затормозивший на уровне четырнадцати лет, опоздавший на Вудсток на тридцать лет, безответный планокур, волосатое непротивление, пацифик и ромашка-хипан, заядлый до болезненности фан Дженис Джоплин, хапки и властелина колец, прокололся на Якоре вчера вечером. Не жаль его нисколько, но страшно, страшно,страшно… Как дождаться твоего письма, я не знаю. Только не бросай меня. Я по пять раз в день потрошу почтовый ящик, меня уже знают все три админа, и не берут за это денег…Напиши мне побольше, пожалуйста, ты нужна мне рядом, нужна…”

Она-Третьему: ( вся белая, губы трясутся, щека дергается, глаза налитые кровью) Солнышко, я не могу сейчас писать. Очень много людей. Все стоят над душой. Если я не сойду с ума, то через час напишу, когда немного разойдутся.

Она-Третьему: (Истерически): Не сходи с ума, солнце. Черт возьми, что это за игра? Тебя это мало касается. Игра идет со мной, а ты в ней один из персонажей. Ты, Хока (еще один - это тоже часть игры?) и еще один человек. Ставки сделаны на вас троих из расчета, что где-нибудь я допущу прокол. КАКОГО ЧЕРТА?! И у меня нет выбора. Мне навязывается эта игра, и я не могу от нее отказаться. Отказаться - значит, проиграть. Сойти с ума - значит, проиграть. Проиграть - оказаться на дне мирового колодца. Ну это в худшем случае. А в лучшем - оказаться выбитой с пути. И для того, чтобы вернуться понадобятся долгие годы... У меня нет выбора. Я должна принять эту игру и должна выиграть. Не могу понять одного - ЗАЧЕМ? Как по лезвию ножа... или по канату над пропастью...

Она-Ему:(колеблется) Не знаю… Из меня пора изгонять демонов.

Он-Ей: ( не понял)Чио?

Третий-Ей: (отсылает рассказ о поножовщине на Якоре) “На Якоре все чудесатее и чудесатее. Появились ин-те-ресные люди -- про Жопу с Дисиком я тебе рассказывал, теперь там вписываются еще какие-то люди винтовые - мутные до невозможности. Прихожу позавчера с базара - думал, может подразгружу чего-письма-то к тебе писать нужно, причем намного сильнее, чем что бы то ни было еще. Открывает двери какая-то девица, довольно-таки потасканного вида. Глядит на меня совершенно по-рыбьи, и не пускает. Говорит: ты кто? Нормальный ход. Я дай думаю, пошуткую. Достаю из кармана приписное, машу у нее пред носом и ору: <УГРО, руки за голову, лицом к стене.> Как обычно. Думаю, посмеется девица. А она рраз - и остолбенела. А я уже в ролях--не остановиться. Говорю: <Документы ваши>. Она начинает лопотать, дескать, ка-ка-какие документы. Я: <Личности удостоверение!> Она - в слезы, Я гляжу - чего-то вроде не смешно. Спужалась девка, причем вроде конкретно так. А так вот -- с чего бы? Ага. Убежала и спряталась в туалете, дура. Ну, я как-то про это и позабыл сразу, тут забота иная -- пожрать бы чего! Сижу на кухне, мивину жую. Тут еще какой-то крендель залазит, говорит: <О, привет. Марганцовки нема?> Я говорю - нема, типа. Потом говорю -<Это я не твою бабу спужал? Ты там скажи, типа, что я извиняюсь:> Короче, ушел он. Потом вечером я чего понял -- вписываются у Джея теперь винтовые какие-то. Баба та на самом деле не баба, а девочка ей и пятнадцати нет, Алиса. Чернушница конченая, убежала от папы -профессора, потом ее взяли менты за корабль ханки, он кого-то там сдала, чтобы отпустили,а кто-то там за ней охотится, и т.д. А меня она спужалась потому что думала, что я по ее душу пришел. Ага, она мне потом все не верила, что я не опер. <Так ты точно не опер?> <Точно.> <Точно?> <НУ смотри, опера по Якорю в труханах ходят?> Кончилось это все тем, что она меня стала тянуть с ней пойти. Хо. До сих пор как вспомню, тошнить начинает. Зубов нет, вся рожа перерыта, и в оспинах в красных, мешки желтые под глазами. Что волосы, как у утопленника, нужды говорить вообще нет. Хотя когда-то, наверное, симпатичная была девучка. Ага, Граф такую историю рассказывал: Ее папа-профессор объявил, что платит сто баксов тому, кто сообщит, где Алиса. И за ней тут по городу настоящее сафари началось, И ее типа дружбаны впереди всех -- сто баксов бабки нереальные. И вот, Граф рассказывает, сидят они как-то на Ленина, пьют портвейн. тут глядят -- Алиса невменяемая лежит на траве. Они такие думают -о, сто баксов лежат. Решили звонить папе, а номера никто не знает. Тут идет какой-то лох по имени Раз. Ему говорят - о, Разик, надо Алисы телефон. Он сразу ушки на макушке -- а зачем ? Ему говорят, ну надо. Тут Раз заметил Алису Невменяемую На Траве, и говорит: <Берете в долю?> Начали они торговаться. Алиса тем временем просыпается и начинает куда-то грести. Тут один бежит звонить папе, а остальные начинают ея задерживать всяким вздором-- предлагают дунуть, и портвейна предлагают, и прочие блага. <Куда идешь, Алиса?> < В жжопу!> <А где она, Алиса?><А кругом!> В общем, папа приехать не успел -- она исчезла. Все, конечно, расстроились -- такие бабки, ай-яй-яй, но утешили себя тем, что папа-профессор редкий жлоб, и наверняка денег им не дал бы. А эти двое между тем готовят первентиновый винт прямо на Якоре, и предвкушают, как они будут колоться. Этого я не выдержал, и решил в гости к Графу сходить. Сходил, набрал у него письмо тебе, и пришел на Якорь назад. Захожу, а там веселье вовсю - самогон, дым, бульбики и эти козлы, уже закинутые. И Джей в углу спит гот-товый. В соседней комнате гость какой то уже Алису пилит, причем двери они забыли закрыть, все видно и слышно: как в серых смятых грязных простынях копошатся ритмично два тела, и толчками скрипит диван. вэ! Музычка орет-<Здоб ши Здуб>, в параше стены обблеваны, портвейн суки разлили по одеялу по моему. Просто Содом и Гоморра. Тут еще Алиса выходит из комнаты с презервативом с использованным в руке, кидает его в окно, при этом из него ляпает на стол, и сперму эту, желтую, комковатую, кто-то сразу размазывает рукавом, не видя. Все в торбе, нет ни одного человека нормального. Я думаю -- надо уходитЬ. а то неровен час прибью кого-нибудь. И тут-то самое интересное и началось. Я уже пошел к вешалке за бушлатом, как тут: <АААА!> Вопль такой истеричный, грохот, бутылки звенят, все падает, гвалт поднимается еще больший, я разворачиваюсь, и чудом успеваю увернуться от ножа, которым хлеб резали. Эта один из этих винтовых, по имени Белый чего-то там приглючилось ему, на измену высадило, и он на меня кинулся. Я автоматически совершенно схватил бутылку из-под портвейна, сам не помню как , с поразительной ловкостью сделал розу -- звон этот от стекла в ушах застрял, и вжался в стену. Полностью все на автомате. Потом --мы уже кружим, кружим, два часа как будто, вокруг сумки со стеклотарой, кружим, как в фильмах про мексиканские кварталы. Потом эти, за столом очухались,
навалились на нас, заломали-растащили. А так не знаю, что и было бы: Интересно бы было точно. Я молча, в тишине в такой вязкой оделся и вышел, причем даже дверью не саданул - тихо-тихо ее прищелкнул -щелк! По подъезду по ступенькам эхо бубенцом проскакало. И -- поразительное спокойствие ватное: Я вышел из подъезда, постоял, к створке прислонившись, проводил взглядом визжащий на повороте пустой трамвай, заполненный аквариумным светом,, Шляпнику сказал спокойно, что у меня есть тигр, и в зыбкой ртути потусторонних фонарей побрел, слушая свирепые толчки в висках, по проспекту к Графу -- авось впишет…”

третий-Ей:(пересылает романтическо пистмо Штыкова) > “Послушай, малыш, что мне рассказали сегодня на Якоре. Пришел на Якорь трассой из Запорожья некий человек по имени Леголас. Он из толкинистов, но в беседе приятный собеседник, неглуп и к тому же незлой человек. Вприбавок к этому он здравомыслящий, находится, подобно нам с тобой, в существующей реальности, что среди толкинистов редкость. Так вот, он рассказывает, что в нескольких десятках километров от Днепра есть странная долина на дне оврага. Овраг скрыт деревьями, находится посреди как бы круглой рощи, деревья его обступают, он сказал -стерегут. В самом овраге тоже растут деревья. Так вот, если спуститься вниз, он говорит, то кажется, что ты не на дне оврага, а на вершине холма, оттуда видать, он говорит, волшебной красоты леса до горизонта во все стороны. Трава и деревья там зеленые даже зимой, температура всегда плюс пятнадцать или около того. И очень яркая растительность, но животных там нет. Иногда налетает ветер, и тогда слышно, как звенят колокольчики , повязанные на ветки деревьев теми, кто был там раньше. Леголас говорит, об этом месте слышали многие, некоторые там были, там становится светло и все пустое уходит. Несколько человек из той толпы, что сейчас на Якоре, подтвердили, что да, правда. Кое-кто даже ездил туда на электричке.

Но, говорят они, есть одно но -попадает туда не всякий. Человек злой, или черный душой, или такой, на ком что-то висит содеянное хоть даже пачка сигарет украденная, никогда не сможет найти этой рощи. Его будет ВОДИТЬ, и к роще он не выйдет. Попадают туда только люди светлые и добрые, которые нормально относятся и к другим, и, главное, говорят они, к себе. Это очень хороший знак - взойти на этот холм… Это означает, что впереди у человека все будет в порядке… Для многих из тех, кто сейчас вокруг меня, это действительно очень важно… Рассказали, что несколько человек, которые были там раньше порознь, приехав снова уже вместе, не смогли выйти к роще-их водило… Роща не любит, когда курят, идут с водкой или даже с похмелья, там нельзя переночевать… Сказка, скажешь ты. Я тоже так скажу, скажу более-смесь “Сталкера” с хипповской идеей про клубничные поля и с русскими народными сказками. Но угадай, что я собираюсь сделать сразу же, как отдежурю завтра?

P.S. Вдруг мне повезет…

P.P.S. Ты будешь со мной там завтра -ведь я беру тебя с собой…”