Времена года Бошетунмая. Апрель

Но вот прощаются перроны
с людьми, и бьётся о закат
полынь, и тёмные хоромы
возводят шорохи, и взгляд 

остановился, свесив с кладок
свою ладонь, задел звезду,
и ветер вспыхнул, и припадок
его тоски смахнул слезу. 

И словно астры распустились
над тёмным островом, шепча
сквозь кутерьмы апрельской сырость
стихи, и сонного плеча 

коснулась шаль, а сумрак крылья
в протоку нехотя макнул
и крылья сжались от бессилья
уснуть плашмя, как сон уснул. 

На старых, сдобренных веками
домах, и злясь, и тормоша
кусты сирени, жёлтый камень
луны лежит, и не дыша 

его рассматривают дети,
а дети знают, что в реке
живут в хрустящем лунном свете
и держат рыбу в кулаке 

большие, сказочные жабы -
они в тени и в тине спят
и проплывают, и ухабы
их спин рассхошихся кропят 

дожди святые. Жабы смотрят
на мост, как будто он висит
на самых тёплых перекрёстках
земли, и тиною укрыт 

водоворот реки, и роща
на недалёком берегу
хрустит шагами, словно хочет
застыть, растаять на бегу 

к ночному берегу. А запах
смолы на пальцах, а смола
на жёлтых почках, а в оправах
ладоней белая зола 

костра, а удочка, а длинный
и неподвижный поплавок,
который в тёмные глубины
вслед за собою поволок 

взгляд рыбака. А те туманы,
которым скоро зацветать
по берегам, когда из раны
рассвета лошади хлебать 

начнут оранжевые блёстки,
когда дома по деревням
зазолотятся от извёстки,
когда с утра реке отдам 

своё лицо, и губы вспомнят
удушье, сладкое как сок
реки, и выдох мой уронят
на перекате, на висок 

сырого камня, а подошвы
увязнут в яшме, а плечо
сомнёт зелёною порошей
в комок, и глина горячо 

застынет в тело, словно плотью
своей обязан теремам
пирамидальным, беловодью
туманов, на которых шрам 

слепой зари зарубцевался,
я эту плоть и отпою
водой, и в переливах танца
души на огненном краю 

закатной кромки небосвода
истрачу шорохи стихов
и побреду в реке без брода, 
вдоль бесконечных берегов 

в колючих звёздах по колено,
в парном дымящем молоке
по белым заводям из пены
и с тёмной птицей на руке.


   ..^..



***

Зима подарила мне
Белый хрустальный портрет
Заметив,
Что твёрже портрета не сыщешь в природе
Когда говорить о дожде -
Не одно с "говорить о погоде",
Ведь дождь - только след
И лицо,
И хрусталь - тоже след.

Под серым покровом зимы
Колыхается мокрое знамя
Асфальтовой улицы города,
Где до сих пор провода
Гирлянды огней
Называют своими глазами
И смотрят в глаза пешеходам -
И значит, почти в никуда.

Два флага -
Зима,
И обрывы домов многолюдных -
Как время, раздетое милями 
Здесь - на полвека назад -
И думать о них 
выносимо, но всё-таки трудно
И трудно не думать о том,
Что уже, говорят,
Навечно присохло к душе,
Проросло,
Прокричало, 
И круг разделив 
на привычные сто шестьдесят,

Двумя полюсами
На шёлковое одеяло
Упало,
Уснуло,
Растаяло, как в аккурат
Пришедшая мысль
О колодцах домов, и квартире.
Совсем не такой,
Как написано в письмах. И вот -
Свидетельством бренности слов,
Что так долго о чём-то твердили -

Две улицы:
Та, что в стихах,
И другая - где дождь не идёт,
И весь натюрморт
С карнавалом зимы и прохожих -
Как бледная грусть - 
Это ритм виноват, как всегда
Вплетая оттенки других,
На мои непохожих,
Но всё же моих голосов -
Как вплетает огни в провода
Задумчивый город.

Задумчивый. Да. Но не грустный
Разбитый на ломкие части
И каждым - и этим - углом
обшарпанным, вторящий
Непредсказуемым чувствам -
Повешенный в петлю реки,
Полуночный хрустальный кулон


   ..^..



***


Сегодня холодно, туман
дождливый у реки
и капли скачут по домам,
и я пишу стихи: 

Они как синяя земля
в ладонях, и горчат.
Мне снятся мачты корабля
опять. Пять лет назад - 

я посчитал вчера - я жил
у моря, где росли
как деревянные цветы
большие корабли. 

Там летом было как весной
промозгло, и уют
в кофейнях жил, шуршал волной
и слушал, как поют 

на кухне девушки. Тогда
я был совсем другой -
ко мне не липла суета,
и пальцы над волной 

узлы любили сочинять
морские - из морских
камней, и я ложился спать
в церквях, где словно стих 

припомнив, всхрапывал орган,
и заспанный студент
его будить пытался. Там -
за пять коротких лет 

от этих тучных облаков,
пропитанных дождём -
я удивлялся, как легко
остаться кораблём, 

расти крестами мокрых мачт
над грядами воды,
и слушать вслед привычный плач
морячек, и следы 

свои разглядывать ещё
каких-то полчаса
накинув в море на плечо
сырые паруса. 

Я резал ножиком складным
ладонь, чтоб капель соль
смешалась с морем, чтобы с ним
перемешалась боль 

ладони, и разлуки, и
сидел потом у скал,
и сочинял ему стихи,
и сочинив, пускал 

их в море, как пускают рыб,
поймав и пожалев
их жизни, и порой порыв
придумывал напев 

на эти рифмы, и тогда
я думал, что стихи
должны быть сини, как вода,
как линии руки, 

а если волны, зачерпнув
моих ладоней скарб
смывали грусть с изгибов губ,
я думал - словно карп 

зеркальный, быть должны слова,
а если вдруг сосна
кидалась шишкой, я тогда
шептал - и как она 

зелёной, и когда у стен
церковных отдыхал,
смиряя пульс в утробах вен,
тогда я понимал, 

что камни тоже прорастут
в изгибах тёплых строк,
когда меня не будет тут,
когда опять Восток 

меня заманит в сеть степей
тюльпановых, запрёт
в свой невод душу суховей,
задушит, запоёт, 

заворожит - тогда слепой
рассохшийся баркас
своей солёною стопой
в хитросплетеньи фраз 

оставит след, и зачерпнёт
бортами океан,
и стих получится как лёд
у мола, как туман 

над красной крышей, как слова
чужого языка,
и мачт иссохшая трава,
и тонкая рука 

рыжеволосой и смешной
попутчицы в метро,
уснувшей по пути домой,
и сонно и хитро 

мне улыбнувшейся потом,
и ржавый контур крыш,
где Карлсон построил дом
и подрастал Малыш. 


   ..^..



За порогом 

Выходишь на порог - сдувает ветер
и куртки раздувает в пузыри.
Один лишь ветер на промозглом свете,
и больше ничего. Кусок зари 

отколот от предгорий, полысевших
за пару дней на белизну снегов.
Мой дом стоит среди степи, как леший
на льду, прислушиваясь к шорохам шагов 

Он смотрит на следы, как на картины
в писании священном, и пурга
ему рисует: здесь прошли машины,
а здесь - два полысевших башмака. 

Полсигареты слизывает ветер,
и половину слов срывает с губ,
чтоб их никто не встретил, не ответил
(в моей деревне был построен клуб 

на удивленье просто: просто сбили
с церквушки купол, выкрасили пол,
иконы вынесли, кресты с дверей свинтили
и праздновали так, что поп ушёл) 

А жадный ветер всё свистит да курит
мою цигарку (на краю села
стояла хата на колене курьем
и в ней с полковником красавица жила. 

К ним постучались вечером, спросили
хозяина - она им через дверь
сказала, что хозяин на кобыле
поехал за травой (а мы теперь 

живём в том доме, то есть раньше жили
пока не переехали)... так вот -
они сквозь дверь три раза прострелили
красавицын беременный живот). 

(А ветер ведь предсказывали утром
румяна облаков и сквозняки
в зелёных шторах, и в саду безлюдном,
и чёрные вороны у реки 

и допоздна читалось накануне
не зря: как раз затем, чтоб нынче встать
унылым, словно ветер в новолунье
и выйти на порог, и не узнать 

следов растаявшего солнца на сугробах,
и не узнать оттаявшей весны
которую февраль купил на пробу,
как покупают летом кочаны 

цветной капусты у соседки справа,
но чтобы не платить, плюются зло
пошамав плотно, вкусно - мол, отрава
и та печалится - опять не повезло) 

(А я уже собрался каркать лето,
траву степную, ирисы, а тут
приходится делиться сигаретой
с промозглым ветром, ждать, когда сотрут 

мои следы на скрюченной дороге
мой пепел и его промокший снег.
Выходишь, спотыкаясь на пороге,
за дверь, и всякий раз из тёплых век 

душа срывается под плоские, до стона
безвкусные черты гудронных крыш,
и чувствуешь, как дом простыл от звона
разбитых стёкол, и почти кричишь 

на крашеном полу равнины стылой,
запившей горькую с остывшею весной
как тот полковник, что грустил над милой,
к двери дырявой прислонившись головой.)


   ..^..



***

Ночь веcенняя читается
как слоги в букваре
в звёздной россыпи над безднами окраин
над облатками заснеженных
погрязших в январе
крыш пологих над амбаром и сараем 

Ночь весенняя - как снимок,
заметённый негатив:
с рождества ещё лучи с небес не сняли
вот и светится звезда,
собой полнеба заслонив
и размахивая крыльми печали 

Что за сумрак в этом сердце,
лебединая звезда ?
не в твоём ли клюве март, как новобранец
завоёвывать отправлен
мёрзлых буден города
на поверженных танцуя новый танец ? 

Что за чёрные молитвы
отражает твой портрет
задыхаясь от свободы непослушной
вешних вод?
Струится полночь
словно дым от сигарет
и над рамой - южный крест, как змей воздушный 

и в руках моих кристаллы -
вдох, и выдох, 
и звезда
с лебединою струной блестящей шеи
и блестит на тонких лужах
недозревшая вода,
и вдыхают запах воздуха аллеи - 

из сугробов тянут в небо,
как птенцы чуднЫх ворон
шеи жёлтые,
и людям спать мешает
их раскидистых голов
заколдовавший город звон
от которого звезда на небе тает.


   ..^..



***

Сошёл с крыльца
и угодил ногами в снег -
сегодня вместо грязи
тропы серебрятся.
Сошёл с крыльца обычный человек,
но угодил ногами в снег
и стал смеяться. 
Мохнатая собака
подбежала к нам,
обнюхивала долго, и искала
в ладонях хлеба, сухаря, и в снег
макала нос, и весело чихала 
от снега. Щурилась
и гладила щенка
твоя рука,
ты говорила что-то,
а я смотрел слегка издалека 
на рук твоих, на пальцев позолоту 
и дорого давал за каждый миг
скольжения руки по темной шерсти.
За домом кто-то хлопал половик
и портил снег,
и кто-то пел в подъезде 
с похмелья,
и стучала по земле
метла - стучала, не мела, а била
купаясь, словно курица в золе,
в ночном снегу,
и воздух серебрила 
её привычка к жестам,
к дугам, и 
чихали ангелы, наверное,
и даже
чихал Господь,
склоняясь до земли,
чтоб надышаться этой чудной пряжей 
из воздуха, метлы и серебра.
Щенок помахивал хвостом,
господь - усами
И всё, что начинается с утра -
подумал я -
всё здесь, под небесами -
из олова и солнечной дыры -
обречено на смех
и удивленье,
ведь мы - лишь отраженье детворы
внутри,
и детвора - лишь отраженье 
веснушчатых и рыжих душ, смешков,
что пёс мохнатый лижет,
и ресницы
подрагивая ритмами стишков
совсем простых -
нам всем могли присниться 
как блёстки, конфетти,
как карнавал:
Вот мой сосед-старик коптит махоркой
у подоконника,
вот он нарисовал
окурком рожицу,
и - ну зачем бы? - горкой 
устроил пепел,
и беззубым ртом
на "здрасти" шепеляво улыбнулся
и на подъезд, да что! -
на весь наш дом
беззубо и беззлобно затянулся, 
ругнулся,
и закутавшись в жилет
из тысячи обрывков, из остатков
старухиной заначки пряжи - 
дед
нагнулся вниз за пригоршнею сладкой 
ночного снега.
Дырка в облаках,
шаги поскрипывают, ноздри тянут клочья
печного дыма,
снег на каблуках 
у аккуратных дам - он оторочил 
мои колени, горло, тёплый гнёт
мохнатой шапки,
будоражит - тесно
в груди -
там всё буянит и поёт
и вниз душа срывается отвесно 

куда-то к солнцу -
скрип и кутерьма,
и звёзды, шапки, люди, ветки, иней
и бирюзовая недолгая зима
грозит своей ладонью ярко-синей, 
и я смеюсь
сквозь щёлки хитрых глаз,
и задираю всех подряд прохожих,
и все прохожие доверчиво на нас 
глядят, смеются,
пусть смеются тоже - 
мы все как шапки в воздухе,
снежки,
жуём свой снег, и дымом запиваем
а кто там кто,
а кто там человек,
и есть ли бог -
не знаем и не знаем, 
и недоумеваем, и глядим
как белая ворона сбила иней
с сухого тополя,
и каркает над ним
охриплою трубой, а небо стынет 
а бог чихает,
и мохнатый пёс
своей хозяйке старой руку лижет,
и мой вопрос -
застывший твой вопрос
ответил - 
здесь всё движется и дышит, 
и щурится, и утопает в снег,
мы снегом этим головы задурим,
а этот дым - он наш с тобой навек:
Господь, которого мы ищем, с коим курим 
полжизни у подъезда. 
Этот дым
и серебро воронье спит прищурясь
над каждым
над любым
над всем живым
над каждым из пролётов наших улиц 
и нашего сиянья.
Пусть она - 
ворона ль, улица ли, чёрная ль собака
вдруг превратится в город -
влюблена
и добродушна,
пусть теперь без страха 
срывает иней с веток.
Я смеюсь
прохожие смеются надо мною
а ты со мной смеёшься.
Ну и пусть
смешки мои предшествуют запою, 
когда из горлышка глотаю март, и грусть
хрустящую,
и душу пропиваю,
здесь всё смеётся.
Пусть смеется, пусть
Здесь всё смеётся - 
я смеюсь,
я таю 


   ..^..