Валерий Прокошин

DEUTSCHLIEBEN

 
 
 
 
 
 
 1
 
 Раз, два, три, четыре, пять,
 Вышла девочка гулять
 В новом платьице из ситца - 
 Не ударить, не обнять,
 Только плакать и молиться.
 
 Свет пролился через край
 Горизонта - там, где рай.
 Даже двор присел на пятки
 Двух песочниц. Айн, цвай, драй…
 Это мы играем в прятки.
 
 Крона липы, крыши скат,
 За плечом висит закат,
 Сумерки полны обмана.
 Скоро нас начнут искать:
 - Ein, zwei, drei, - считает Анна.
 
 Вот и "немец" вышел в ночь,
 Пьяным взглядом ищет дочь.
 - Fater… - Тише. - Папа! - Тише.
 Но она сорвалась прочь,
 Словно птица из-под крыши.
 
 Пыль плывет по этажу.
 Где мы были, не скажу,
 Что за глупые вопросы?
 Мама злиться: - Накажу!
 - Айн, цвай, драй, - шепчу сквозь слезы.
 
  2
 Нас обжигает шальная зима
 Сваркою двух культур:
 Крутится пьяное СИНЕМА,
 Кружится Радж Капур.
 
 Свет осыпается снегом, точь-в-точь,
 Вытянувшись в длину.
 Девочка - пленного немца дочь
 Плачет, словно в плену.
 
 Я умираю - святой пионер,
 Робко касаясь губ.
 Ангел вернулся в СССР,
 В наш поселковый клуб.
 
 Стрелки спешат к роковому нулю - 
 Бог подгоняет их.
 - Как по-немецки: "Я Вас люблю"?
 - Глупый, Ich libe dich.
 
 3
 Мелкий, колкий и нездешний снег
 Обжигает холодом округу.
 И провинциальный Perleberg
 Так похож на старую Калугу.
 Банный день по прозвищу Четверг.
 
 После бани хочется любви,
 По-немецки грубой - садо-мазо:
 Чтоб закат над городом - в крови
 И луна над крышами - зараза,
 Чтобы в крик спросонья воробьи…
 
 Я сегодня что-то никакой,
 Захмелел от банного стриптиза.
 Вспомнилась пекарня за рекой
 И вольнонаемная Элиза
 На мешках с советскою мукой.
 
 Отгремят кирзою сапоги,
 Отзвенит поверкою казарма.
 Засыпают бывшие враги.
 Почему я здесь? Наверно, карма.
 Господи, спаси и помоги!
 
 4
 Мы легко нарушаем границу обычной любви под воздействием опия.
 И в запретном пространстве на глупый вопрос: "Was ist das?"
 Я вокруг озираюсь, и вдруг понимаю, что прошлая жизнь - только копия,
 Настоящий роман начинается здесь и сейчас.
 
 Мы сжигаем одежды - и в пламени лица мерцают безбожными ликами.
 Я по старому шву разрываю мистический рай:
 Наша жизнь наполняется лаем, стрельбою, рыданьем, молитвою, криками,
 И разбуженный Штраус выплясывает: ein, zwei, drei…
 
 Я - полночный портье. И целуясь с тобой, прижигаю соски сигаретою,
 А потом твою плоть обжигает невидимый кнут.
 Ты смеешься в ответ - и схожу я с ума, наслаждаясь картиною этою,
 Прижимаюсь к тебе и кричу: "Alles!.. Alles, kaputt!".
 
 И когда завершаются все превращения: ну, например, головастика - 
 В лягушонка, а встреча с Христовой невестою - в стих,
 У тебя на плече сквозь наколку креста проступает фашистская свастика,
 И ты шепчешь мне на ухо ласково: "Ish liebe dish".  
 
 5
 Ты все время сходила с ума, 
 Обещая всерьез: или - или…
 Рисовала на стеклах дома
 Из мороза и пыли.
 
 Говорила: Ish geen домой.
 И шутила: все геи - nach Haus.
 А потом притворялась немой,
 И молчком отдавалась.
 
 Алфавит прилипал к языку,
 Прорастал сквозь чужую культуру.
 Мне бы бросить тебя, дураку,
 Белокурую дуру. 
 
 Я б забыл, как делить на двоих
 Эту жизнь непутевую, ибо
 Я б не знал, как сказать тебе: Ish
 Liebe, ish… только liebe.
 
 6
 Ни слова по-русски, кому нужна русская речь
 В стране, где любовь холоднее, чем зимняя Керчь?
 Тебе не понять: ты - чужая, а мне - не сберечь.
 
 Февраль на дворе или в окна сочится апрель,
 Пространство любви расползается, как акварель,
 Когда ты меня переводишь из текста в постель.
 
 Напрасно по коже игриво скользит твой язык - 
 Немецкий, фашистский… я так к нему и не привык
 В изломанных линиях губ или улиц кривых.
 
 Мы снова чужие, меж нами стена и "Майн кампф".
 Я помню, как время сочилось сквозь рваный рукав,
 И свет разбегался кругами от лагерных ламп.
 
 Любовь по-немецки могла бы убить или сжечь,
 Но солнечный свет, исцеляя, скользит из-за плеч,
 Круги под глазами, и нежная русская речь.