Гурам Сванидзе

Два рассказа

ЛАВРЫ СУСАНИНА

ПАРОЧКА

Эту парочку я видел частенько. Они встречались у входа в метро, где я дежурил на стоянке такси со своим видавшим виды ГАЗ-24. Свив руки, два молодых человека шли по проспекту Руставели, ворковали. Они обменивались томными взглядами. Мои коллеги, таксисты - народ, наблюдательный и склонный посплетничать. Но эту парочку они не замечали... Я тоже не обратил бы на неё внимание, если бы всякий раз не вспоминал однокурсника Коку...

У того была мания – вычислять «голубых». Другие курили на балконе лаборатории, а он с высоты нашего этажа озирал прохожих и строил догадки о гомосексуальных тенденциях некоторых из них – дескать, походка выдаёт, жесты.

Но с некоторых пор Коку «вылечили» от перешедшей в навязчивое состояние привычки. Он стал даже заговариваться, видимо, поэтому Петю, нашего общего знакомого, назвал однажды в курильне библиотеки Педей. Спохватился, понял, что обмолвился, но было поздно. Петя – детина о двух метрах, залепил Коке затрещину. Подоспевшие курильщики приводили несчастного в чувство. Но дурь из его головы тогда выбили.

Кстати, впоследствии Кока стал «стильным» физиком, его часто приглашали за рубеж. В отличие от него работу по специальности я не нашёл, стал таксистом.

Я точно ничего не знал ни об одном из них: ни о худощавом довольно интеллигентном с виду молодом человеке, и о высоком, внешне приятном, монголоидного типа парне (вероятно, студенте-иностранце). Помню, как завязалось их знакомство. К прогуливающемуся у метро не то корейцу, не то вьетнамцу обратился с вопросом тот самый худощавый тип. Иностранец выглядел напуганным. В тот момент, глядя на него, можно было подумать, что он только-только свалился с луны и не может понять, где находится. Трудно было предположить, что уличный приставала, по повадке весьма мягкий, неагрессивный, своим слабым голосом смог бы что-либо разъяснить впавшему в коматозное состояние азиату. Однако, через некоторое время, проезжая по проспекту, и увидев их вместе, слоняющимися у здания оперы, я дал протяжный сигнал - скорее от удивления, что этот «худощавый» всё-таки достучался до сознания иностранца. Клиент, сидевший рядом, спросил меня, чего это я сигналю. Я промолчал. Что мог сказать?

Прошло время, и парочка пропала. Куда? Я не задавался вопросами о безделках такого типа. Но однажды...

Случилось это через год. С одной соседской девочкой произошёл нервный срыв. Причиной называли переходный возраст. Подростка преследовал страх, она кричала, говорила «невероятности». Я вызвался повести её в психиатрическую больницу. В машине девочка притихла. Она находилась с матерью и отцом на заднем сиденье. Родители ласкали её, мать обвила дочь обеими руками. Когда въехали на территорию лечебницы, ребёнок, заподозрив неладное, встревожился. А, когда мы подъехали к приёмному покою и из него к нам навстречу вышел санитар – огромного роста толстый гермафродит, девочка забилась в истерике. В какой-то момент она вырвалась из объятий матери и бросилась бежать. Отец побежал вдогонку – коротконогий маленького роста лысый мужчина. Я легко перегнал его и настиг девочку в конце аллеи. Она сама вдруг остановилась, прикрыв лицо руками. Я осторожно подошёл к ней, опустил руки на худенькие плечи и тут ... отвлёкся. Из-за розового куста на нас смотрел изнеможенного вида молодой человек в казённой пижаме. Неподдельному любопытству было не спрятать идиотического выражения лица. Это был один из той самой пары, прогуливающихся по проспекту. «Женя, - окликнула его женщина в белом халате, - пора принимать лекарства».

По проспекту Руставели прошлась война. Я поменял место стоянки. Клиентуры не было. Из-за «нечего делания» я поднимался к проспекту и со смежной улицы, смешавшись с толпой зевак, наблюдал. Как будто на сцене, по проспекту носились взад-вперёд ошалелые сторонники и противники президента Гамсахурдиа. Они истошно матерились и стреляли в друг друга из автоматов, даже миномётов. Иногда туда-сюда с угрожающим шумом носились БТРы. Эпицентр баталий находился в метрах двести, у здания Парламента. При желании можно было подняться выше по улице, к горе и обозревать панораму. Но это было связано с риском.

В «зону» боевых действий забрёл бомж – обросший, в грязной телогрейке. Не прячась и не пригибаясь, он шёл в сторону эпицентра. На него, хихикая, показал пальцем рядом стоящий тип. Я с трудом узнал в бродяге Женю. С криками: «Куда прёшь, сумасшедший! – к нему подскочил гвардеец. «Мне к метро надо», - слабо парировал несчастный. «Пулю в башку тебе надо, а не метро!» - кричал гвардеец, вталкивая Женю в толпу. Я был совсем близко – от него разило. Он мямлил в полголоса, что-то о свидании с другом.

Позже я видел Женю в ещё более ужасных ипостасях. Упав на асфальт тротуара, он тянул губами воду из лужи. Его грязная борода промокла. Это - уже после войны, после того, как более или менее расчистили проспект и была восстановлена стоянка такси напротив метро. В это время до меня донеслось: «Молодой человек, что вы делаете? Где ваш дом? – вроде отчитывая, обратилась к нему женщина. Вокруг было немало разных попрошаек, забулдыг, но его поступок был слишком шокирующим.

Вообще он часами сиживал на парапете, согбенный, что-то чиркая в ученической тетради. Всегда один. Иногда он вставал, скособоченный, прихрамывая от долгого сидения, куда-то направлялся.

- Посмотри на этого несчастного, - обратился я к коллеге. В этот момент Женя куда-то направлялся. Не глянув тому вслед, таксист ухмыльнулся и сказал:

- Он давно такой. Ещё с детства его периодически укладывали в психушку. С тех пор, как умерла его мать, некому за ним присмотреть. Вообще он - не дурак, много знает, пишет стихи, - ответили мне. Я подивился информированности таксиста, но переспрашивать не стал, ибо принимал осведомлённость этой категории людей за данность. О дружке Жени я не спросил. Признаться, не помнил о нём в тот момент.

Прошло ещё время, как кончилась война. Руины оградили цветными заборами, за которыми суетились строители. Уцелевшие фасады подрумянили. Не была отбоя от клиентов. Я гонял свой старенький лимузин вовсю. Прохлаждаться не приходилось. Озираться тоже... Но однажды, когда, подкатывал к стоянке свой лимузин, я периферийным зрением зафиксировал того самого не то вьетнамца, не то корейца. Он стоял в нерешительности и осматривался. Иностранец держал в руках подарок. Именно подарок, потому что свёрток был с голубой каёмочкой. Я не отрывал от него глаз, когда вышел из кабины своего «газика», когда закуривал у стоящего впереди в очереди коллеги-таксиста и когда поднял капот, чтобы проверить не перегрелся ли радиатор ... Женя пребывал в худших из своих состояний. Весь почерневший от грязи, бородатый, в рванной обуви, откуда выглядывало полступни, он полулежал на парапете и тупо смотрел на проходящих. С замиранием сердца я ждал, когда их взгляды встретятся. Это могло быть «узнавание» как в древнегреческих трагедиях! Иностранец находился в метрах пяти от своего дружка, стоял боком к нему, чуточку только поверни голову. Сзади уже подстроились другие такси, послышались нетерпеливые гудки. Знаками я показал им, что задерживаюсь (ковыряюсь в моторе), мол, объезжайте. Меня объехали один, второй, третий таксист, а эти продолжали друг друга не замечать. Потом вьетнамец-кореец махнул рукой, повернулся и понуро двинулся дальше по проспекту. Женя по-прежнему смотрел в пустоту.

Тут подскочил клиент.

- До Нахаловки подкинете? – спросил он меня.

- Конечно, дорогой. 5 лари – красная цена, - ответил я.

ЛАВРЫ СУСАНИНА

Однажды я заключил пари с коллегой-журналистом - у кого из нас больше знакомых в городе. Лучше всего это можно было проверить на эскалаторе в метро, когда из массы пассажиров, движущейся на встречном курсе, обязательно кто-нибудь да кивнёт или отвесит поклон в знак приветствия. Пока мы спускались на станцию "Проспект Руставели", с коллегой поздоровались три раза, со мной четыре. Более того, прямо на эскалаторе меня ... пригласили на вечеринку. Мимо нас наверх лестничный поток проносил однокашника по университету, и он успел поприветствовать меня, посетовать, что потерял мой телефон, и уже поверх голов многочисленных пассажиров, неотвратимо удаляясь, кричал свой новый адрес.

Вероятность таких встреч была выше в час "пик" и в центре города. И не только... Я поздно возвращался с той самой вечеринки и спешил - боялся опоздать в метро. Товарищ жил в районе новостроек, на окраине города. На верхней станции было совершенно пусто. Только милиционер дремал, сидя на стуле у турникетов. Мерно шумел мотор эскалатора. Снизу тянуло лёгкой прохладой, приправленной запахом резины. Чуть подрагивала ступень, на которой я стоял. Клонило ко сну. Тут я ободрился - приближаясь и всё более возвышаясь, по движущейся лестнице поднималась вверх знакомая женщина...

Я начал предаваться рассуждениям, что мир тесен. Но когда стал допускать, что становлюсь известным как журналист, отвлёкся - спустившись на платформу, неожиданно для себя застал её многолюдной. На станции в ожидании поезда томились солдаты - 50-60 десантников из ВДВ. Они выглядели не такими крутыми и бравыми, какими их обычно представляло население. Некоторые даже не вышли ростом. Ещё то, что "ребятушки", видимо, возвращались с экскурсии по городу и сильно подустали.

Сказывались и мой возраст и привычка, оставшаяся от армии - если кто призывался после тебя, значит, он - во всех случаях "молодой". Один парнишка (вся грудь в значках) спорил с другим, щупая пальцем колонну, из гранита она или из мрамора.

Я прошёл в конец платформы. Поезд запаздывал. Моё внимание обратили двое рядовых. Они стояли чуть поодаль от своих товарищей. Мне показалось, что у одного из них вид школяра, который совсем недавно получил взбучку. Берет у него чуть набекрень, из-под которого выбивался залихватский чуб, но светлые глаза смотрели виновато и грустно, а пшеничного цвета усы даже поникли. Другой солдат вроде как сочувственно говорил с ним, но оставлял впечатление человека, который посчитал нелишним поговорить с нашкодившим приятелем. Физиономия у него была, как у людей правильных и у себя на уме. Не исключено, что он предпочёл бы, чтобы их разговор не очень бросался в глаза, и поэтому, когда я обратился к ним, осторожно и быстро осмотрелся и сделал шаг в сторону.

Разговор они вели в весьма обычном для армии стиле - разухабистый мат-перемат, но тон располагал к доверительности, дескать, "понимания вокруг мало, ничего для души".

Мои вопросы не отличались оригинальностью, мол, откуда родом, как идёт служба. Говорил только тот, что выглядел грустным. Он явно тянулся к общению, видно было, что от него ему становилось легче. "Что он мог такое натворить?" - подумал я. Из разговора узнал, что парень этот из Ростова, служит уже второй год, что едут они на вокзал, а оттуда - на электричке в часть. К нам присоединился один припозднившийся пьяный мужчина. Он нудно рассказывал о своей службе в армии.

- А почему народ стоит не на той платформе? - вдруг спохватился я, - если вам на вокзал, то надо перейти на другую сторону станции.

Тут подъехал состав, и солдаты засуетились, двинулись было заполнять вагоны.

- Стойте, стойте! Это не наш поезд! - взбодрённый возможностью проявить себя с лучшей стороны завопил во всю мочь мой новый знакомый. Я ещё заметил, что голос у него поставленный, выработанный, как у артистов или офицеров. Десантники в нерешительности остановились, некоторые, кто уже вошёл в вагоны, быстро в спешке повыскакивали из них. Пока выясняли, что к чему, со стуком закрылись двери поезда, и он, совсем пустой, умчался. От сбившихся в группку растерянных солдат отделилась фигура. Невысокого роста худощавый мужчина в форме старшины решительно направился в нашу сторону. Я обратил ещё внимание, как быстро-быстро семенили его худые ноги. Лицо у старшины было сильно обветрено и можно было предположить, что он - инструктор по прыжкам с парашютом. "Сам, наверное, сделал не менее тысячи прыжков". Служилый отдал честь. Я начал говорить ему о том, как надо добираться до вокзала, а тот меня отрезал: "Ну, чего вы суётесь! Мы же на электричку опаздываем!" Он старался быть предельно вежливым со мной, гражданским, тем более из местных. И здесь меня осенило, что ехать надо им не на центральный вокзал, а на периферийный - в Навтлуги. Я замолк. Занудливый пьяный собеседник, чтобы отмежеваться от скандального конфуза, вызывающе толкнул меня в плечо. Я сохранял невозмутимость, и это урезонило пьянчужку. "Опять ты, Шуранов..." - обрушился старшина на солдатика. Далее последовал отборнейший мат... Шуранов стоял, потупившись, весь красный. Его товарища не было видно. Тот вдруг испарился. Я поискал его глазами и увидел, что он прячется за гранитную колонну и воровито-предательски выглядывает оттуда.

Тут подкатил мой поезд. Я и тот пьяный вошли в почти пустой вагон. Он ухнулся на скамейку. Я продолжал наблюдать из вагона. Состав тронулся и с места в карьер ринулся в туннель.

ЛАВРЫ СУСАНИНА

Высказаться?