Гипербореи (c) .

Вечерний Гондольер | Библиотека

 Северный Вождь

 Вождь - мы зовем его так. Не потому, что он лидер, - мы вольное братство, и

 лидеров у нас нет, - а потому, что так теперь его зовут все.

 Мы - гипербореи:  Эдуард Домрачев ,  Петр Шкомов, Светлана Омельченко,  Андрей Сафонцев, Сергей

 Грачев, Тибул Камчатский, Иван Вишневский, Степан Горбунов, Сергей

 (Вокивон) Новиков и все, кто так или иначе с нами связан. Мы совершенно

 разные, и появились из разных мест.

 Музыкант и промышленный альпинист Петр Шкомов и медолей  Андрей Сафонцев -

 коренные питерцы. Весельчак и оригинал Степа Горбунов - из Подмосковья. Я -

 из заповедника на стыке Западной Сибири и Урала. Путешественник и политик

 Сергей Грачев - с южных окраин Олонецкого края. Вокивон, любитель

 красноярских столбов и алтайского края - из Новосибирска. Иван - из-под

 Новгорода, а ранее - из Монголии. О Вожде - разговор особый.

 Но объединяет нас многое. Это и интерес к вольным путешествиям, и

 неистребимое чувство единения с природой, и любовь к огненной воде, и

 многое другое, но главное - приключения.

 Вот литература нас как раз таки не объединяет, хотя со временем выяснилось,

 что пишут - более или менее хорошо - все.

 За годы гипербореев пораскидало по земле. Степан Горбунов перебрался в

 столицу и много времени проводит в Германии. Иван Вишневский внезапно

 пропал, объявившись как-то раз также внезапно откуда-то из-под Чудово.

 Сергей Новиков разъезжает по полям и весям - проводит геологические

 исследования.

 В прошлом остались крестовые походы в Тверь и прочия города земли русской,

 с маргинальными выходками и озадачиванием местных властей на тему "Дайте

 пива!". В прошлом - легендарный перенос столицы и общественно-бесполезной

 деятельности в град Петергоф. В прошлом даже прошлогодняя оккупация

 островов Приозерска.

 И все-таки - все еще впереди.

 Вождь - пожалуй самая легендарная личность из нашей компании. Прославился

 он деяниями различными, но пуще всего - бездействием. Этот гуманнейший

 человек живет - вот парадокс - по диким законам джунглей. Например, любую

 встретившуюся ему случайно женщину он тут же считает своей законной добычей

 (чем, кстати, вызывает справедливую издевку со стороны вашего покорного

 Акелы). В крупнейшем мегаполисе он умудряется жить, умело притворяясь, что

 он в лесу. Даже общая генетическая предрасположенность ко всему горящему

 принимает в лице Вождя формы прямо-таки гиперболические. Только он умеет в

 новогодний вечер нажраться на халяву с непьющим негром Джерри, и ровно в

 12, - когда гражданина знойной Африки, пытающегося добиться руки

 недоступной северной красавицы и получившего сковородкой по башке, под

 песню "Ай-яй-яй-яй, убили негра" уносили бухие в драбадан санитары, -

 залечь под обеденный стол и проснуться только к рождеству таким же хорошим,

 как и ложился.

 Лет пять назад заядлый враль и трепло Тибул Камчатский, узнав, что его

 новый знакомый имеет редчайшую национальность, тут же придумал байку, из

 которой следовало, что Эдик Домрачеев, без году штурман дальней авиации, -

 старший сын охотника, возглавляющего племя заблудившихся в верховьях

 Анадыря индейцев - чуванцев. То есть - сын вождя и сам будущий вождь.

 С тех пор так и повелось - Вождь.

 Между прочим, байка не так уж и далека от истины. Мать и отец нашего героя

 - охотники из тех самых северных краев. А от дальних североамериканских

 родственников Вождю достались природная непосредственность,

 созерцательность и житейская мудрость.

 Вот эта смесь созерцательности, наивности и любви к любой, - будь-то

 человеческая, звериная, или древесная, - природе, - и отличает Эдуарда

 Домрачева, как самодельного чуванского поэта с совершенно русскими

 стихами.

 Мы очень долго готовили его стихи. Первоначально они вид имели совершенно

 некондиционный и напоминали бред обкурившегося пожирателя поганок. Однако

 со временем Эдуард научился править текст - пусть не совсем, пусть жалея

 его - но все же править и избавляться от разного рода фальшивостей.

 Получилось то, что получилось. И мне кажется: то, что получилось, уже

 достойно публикации.

                                                            Тибул Камчатский

 Гипербореи

 Эдуард Домрачев

 О, голубые небеса!

 О, голубые небеса!

 Здесь детский смех звенящий, -

 для душ отрада и краса, -

 с истомою бодрящей.

 На куполах играет свет,

 в деревьях веет тайной...

 Он бытия несет секрет

 на крыльях птичьей стаи.

 И хорошо, и грусть сладка,

 И ветер, лик лаская

 приносит мне издалека

 грядущий запах мая.

 Иван Вишневский

 Свободным ветром он проносился мимо,

 в рубахе рваной душу обнажал,

 смешинку разжигал в твоих глазах

 печальной вышины горящим сердцем.

 Гипербореи

 В который раз - разгульные аллеи

 среди размякшей, пареной земли.

 Таинственной весной Гипербореи

 крылами Феникса средь камня расцвели.

 На солнце - щебет, а в кустах - журчанье,

 мазком волшебным к сердцу аромат.

 Душе на радость - жизни обещанье

 наполнить счастьем духа закрома.

 Механика вселенной

 Тик-так, - вот так

 катится, вертится, кружится

 вокруг тебя божий верстак,

 где небо твое - лишь лужица,

 и в тишине полночный такт

 серебром лунным ведает

 разделы вселенной, иллюзий контакт

 меж бедами и победами.

 Метаморфозы

 Розали сразили розой.

 Нарцисс обременен нарциссом.

 Немудрено быть кипарисом,

 желая стать мимозой.

 Мифология реальности

 Банальных истин клин

 разбил о душу суету,

 граня покоя кристалин,

 с тобой иду я в пустоту.

 В неведомое очи опустив,

 гадаю: что есть это?

 В реальность вкрапывает миф

 воображение поэта.

 Струна

 Резко, веско,

 струна-леска

 разрезает плоть пространства

 с развеселым треском, блеском

 пламенных протуберанцев.

 Плоть сердечек одиноких -

 мир, в который льется песня,

 из пустот всемирооких

 на твоих глазах воскреснет.

 Последний автобус

 Последний автобус -

 такси неимущих,

 мчит тело в приют,

 дающий

 мне отдых.

 Здесь мятые лица,

 да пьяные вопли

 в огнях пролетают.

 Замолкли.

 Такая охота -

 ей нет объяснения.

 Прилечь остается -

 простое спасение.

 ...До воскресения.

 Гармония

 Уберу устало дел орду немалых,

 встану, где стою, - песни запою.

 Где-то там - спокойно, и порядок стройный

 в сердце мерным стуком мне протянет руку.

 Свет в окне

 Мочалкою чавкает солнце,

 тучи на небе летают

 рваною, белою стаей.

 И лучит светило в оконца

 что стая ему предоставит:

 свет в бирюзовом экране, -

 в вечном неоновом шоу, -

 каждым оттенком прошел

 и в завтра движением манит...

 Так просто и хорошо...

 In vina veritas

 Ну, что мне сказать тебе, мой друг?

 Что жизнь прекрасна иль ужасна?

 Все черно-белое вокруг,

 но радуга горит так ясно,

 и озаряет лик твой цветом,

 как будто просит: все прими!

 На все сейчас звучит ответом

 лишь стук сердец наших. Пойми,

 что все опробовать, проверить,

 не может и не хочет бог.

 Лишь обновляются поверья...

 Лишь тихий и глубокий вздох,

 о том, что было, и что будет,

 о всех исканиях в веках...

 Мои раздумья разум будят.

 И зреет мир вином в мехах.

 Ленивый сиреневый вечер

 День сиреневый уходит,

 я валяюсь на постели -

 в снах, навеянных метелью,

 на кристалликах дыханья,

 на краю у мирозданья.

 В богом мне приюте данном -

 тишина и благодать

 разливаются степенно

 мягкой поступью, волною...

 Радость на душе устрою,

 чтобы мир тепла повеял,

 через шторы век уставших, -

 видеть столько, сколько надо

 в дымке сада-винограда

 миг забвения себя.

 О ком звенит колокол

 Рычи, стони, иль улыбайся:

 все остается на местах.

 Места же - тень меняют вечно.

 В движении сердца бесконечном,

 лучится счастьем вечный страх.

 И смерть войдет лукавой болью,

 занозой бытие саднит, -

 и вдруг заплачу и завою,

 последней песней, роковою...

 Но слышу: колокол звенит...

 Скука

 За окном рябину вороны клевали,

 за окном - коричневый и серый лес.

 Такой сегодня цвет печали:

 сумерки шарово-синих небес,

 сырость и слякоть вечная

 с брюк оттирается.

 Жар утюга.

 Чай мерно плещется где-то внутри, однако

 бодрости нет, есть печали тягучая нуга...

 Скука!

 Вселенная печаль

 Какая грустная печаль

 сегодня в сердце поселилась,

 и слезы так мои просила,

 за то, что я не так ее встречал.

 А я ее переживаю,

 смотрю в нее - бездонную...

 Пройдет она - я это знаю,

 и просто так ее люблю.

 Но нежно-нежно, осторожно,

 купаюсь в волнах бытия,

 где ты - печаль моя. Возможно -

 уже немножко не моя,

 какая-то вселенная.

 Природа

 Шелест листьев по ветру, в березовой роще,

 одинокому путнику - песня и танец-краса.

 Вспомнишь юность: рубаха неистово-сладко полощет,

 обнимусь и я с ветром, одежду сорвав, побросав.

 Осенний путник

 В сентябре вдоль дороги проселочной

 одевают березки наряд.

 Златой нитью одеты с иголочки,

 дружною стайкою собраны в ряд.

 И рябина, черною ягодой,

 встретит путника, рада отдать,

 и не спросит, что тебе надобно, -

 ведь не каждого так повстречать!

 Ах, как яблони просят снять яблоки -

 стон разносится ветром кругом!

 Вдоль да около осени-радуги,

 овевая ее ветерком.

 Синеглазая

 По воду ходила, синеглазая,

 солнышка небесного красавица,

 повода искала познакомиться,

 повстречать в пути лихого молодца.

 Где ты ходишь-бродишь, бравый удалец,

 по каким краям, обрывам, берегам,

 весточку свою я к речке передам,

 веточку найду ли я под свой венец?

 Пусть какой ты будешь, да такой и есть,

 ношею поделимся, чтобы донесть,

 до доски гробовой, ниточки суровой,

 золотой мой, где ты, чернобровый?

 Проводница

 Солнышко в зените

 протянуло нити -

 лучики тепла,

 чтобы жизнь текла

 по земле, по небу,

 чтобы была небыль,

 чтобы улыбнулась,

 как-то встрепенулась,

 в новых-старых лицах

 смерть - подруга, проводница.

 Все в прошлом

 Неоконченный номер

 моего цирка

 неожиданно помер

 в повторении цикла.

 Только движутся кони

 тихо

 по траве, утром ранним,

 в тумане.

 Эхо раннего детства

 льется,

 утихает вдали...

 Все в прошлом!..

 Петр Шкомов

 Мисс Котлас'96

 * * *

 Ночь глухая, скоро уже утро.

 Сигареты кончились давно.

 Мне не спится. Холодно и пусто.

 Я смотрю в закрытое окно.

 За окном бушует непогода,

 ветер воет, с крыш срывая жесть.

 Как ты там сейчас одна,

 в такое время года,

 мисс Котлас'96?

 Я совсем один в пустой квартире,

 приготовлю что-нибудь поесть.

 Чем ты занята сейчас,

 в своем уютном мире,

 мисс Котлас'96?

 Между нами - времени трясина,

 рук не хватит километры счесть.

 Может, ты давно меня забыла,

 мисс Котлас'96?

 Неудержны времени качели,

 но сквозь толщу дней и дебри сна

 вспоминаю я, как на меня смотрели

 милые веселые глаза.

 Пусть пугает вьюгой непогода,

 я, конечно, трус, - но не совсем.

 Верю я, увидимся мы скоро,

 мисс Котлас'97!

 * * *

 Эти черные воды реки,

 эти зыбкие в прошлом болота...

 Здесь все время дурная погода:

 летом - иней, зимой - комары.

 Сверху небом свинцовым прижат,

 снизу камнем гранитным придавлен, -

 стиснут, - так и навеки оставлен

 этот полумифический град.

 Здесь склонились дома над тобой,

 словно смертью грозящие скалы,

 и глядят тебе в душу устало

 черным взором разбитых окон.

 Здесь на землю наложен асфальт,

 а дворы - каменные колодцы,

 так что тем, кто устанет бороться,

 стоит сделать всего только шаг...

 * * *

 Приснилось мне, что город мой в беде.

 Пустынны улицы и перекрестки,

 ни фауны, ни флоры, ни людей.

 Дома пустые - старой жизни остов.

 И всюду снег. Тяжелый, серый снег.

 Не падает с небес, но и не тает,

 и смертью веет от него, и нет

 надежды, что когда-нибудь растает.

 Светлана Омельченко

 Ассоль

 * * *

 В поле могилку вырыла,

 дернула веками - Вий!

 Выросла девочка, выросла

 из неживой любви!

 Я училась на колдунью

 Я училась на колдунью:

 возвращать сердцам покой,

 беды отводить рукой.

 Я училась на колдунью:

 травный чай заваривать,

 раны заговаривать.

 Я училась на колдунью:

 в темноте искать дорогу,

 горе прогонять с порога.

 Выучилась, слава богу...

 * * *

 Невзгоды проходят к зиме.

 Кругом - только ты. Заметь,

 с такими друзьями мне

 не нужно врагов иметь!

 * * *

 Капризна и несуразна

 насмешлива.

 Ах, сколько их было разных  -

 и бешеных,

 и тех, кто гитарных струн

 прозрачнее,

 и тех, кто повел игру -

 растрачивая

 не нежность свою, тоску -

 уродливо-глупую!

 К звенящему болью виску -

 прислушивалась.

 Ах, сколько их было всяких -

 заносчивых,

 что требовали, кривляясь -

 по отчеству -

 а имени будто ма-

 ло! ...Да только ведь я

 таких отпускала сама -

 не всхлипывая.

 * * *

 Ассоль!

 Перезвон колокольчика.

 А на что похоже твое имя?

 Андрей Сафонцев

 Смерть чиновника

 Наиправдивейшая и поучительнейшая история, рассказанная покойным Антоном

 Павловичем Чеховым, которого, в наказание за грехи земные тяжкие,

 сковородных дел мастера обязали перевести прозаические формы в

 стихотворные.

 Записано на спиритическом сеансе мистиком-любителем Андреем Сафонцевым в

 бытность его чертом лысым, парнокопытным, в Санкт-Питербурхе, 1999-аго году

 от Рождества Христова.

 В тот прекрасный зимний вечер

 с музой долгожданной встречи,

 экзекутор Червяков,

 Иван Дмитрич, был готов,

 во втором ряду, в партере,

 сидя позади посла,

 слушать всласть, блюдя манеры,

 "Корневильские колокола".

 Находясь вверху блаженства,

 столь приятного нутру,

 не без толики кокетства

 он смотрел в бинокль... Но вдруг

 все лицо его скривилось,

 закатились глаз круги,

 сердце приостановилось...

 Он пригнулся, и... "АПЧХИ!!!" -

 он чихнул. Ну, что ж, чихать

 нет особого запрета.

 Сын-болван, старуха-мать,

 член уездного совета,

 полицмейстер и мужик,

 (и советник, между прочим),

 - все чихают. Так уж жизнь

 положила нам, порочным.

 Не сконфузившись нисколь,

 утерев платочком губы,

 глянул он опричь и вдоль:

 не допущена ли грубость,

 не обидел ли кого

 он своим чиханьем страстным?

 И увидел: старичок

 лысину платочком красным

 вытирая, бормотал

 что-то - вовсе необидно.

 Червяков его узнал,

 хоть и плохо было видно.

 То был статский генерал

 по фамилии Бризжалов.

 Иван Дмитрич чуть привстал.

 Вдруг волненье набежало...

 "Я его обрызгал, да", -

 он подумал с укоризной. -

 "Вот досада! Вот беда:

 генералы так капризны!

 Хоть не мой начальник, но

 извиниться все же надо.

 Может быть, ему равно, -

 а моей душе отрада".

 Иван Дмитрич кашлянул,

 зашептал на ухо глухо:

 - Извините, - мол, - чихнул, -

 не хотел я, - мол, - проруха...

 - Ничего... Да ничего!

 - Я обрызгал... извините...

 так бывает, ваше-ство...

 - Ах, пожалуйста, сидите!!!

 Весь в смятеньи, Червяков

 снова стал глядеть на сцену.

 Но бризжаловский платок

 душу бередил. И в венах

 холодом застыла кровь

 от навязчивого страха.

 Дергалась густая бровь,

 и промокла всквозь рубаха.

 Стало вдруг его мутить,

 беспокойство обуяло:

 надо ж как-то объяснить,

 чтобы не было скандала!

 Он в антракте подошел

 генералу поклониться:

 - Я обрызгал, ваше-ство...

 я хотел бы извиниться!..

 - Полноте, дружок, вы что?

 Я забыл, а вы о том же!

 Иван Дмитрич вполз в пальто,

 и подумал: "Не похоже...

 Говорит "забыл", а сам

 так ехидно щурит очи.

 Видно даже по глазам:

 гадкий тип, премерзкий очень".

 Червяков, придя домой

 рассказал жене об этом.

 Та не очень-то душой

 приняла, но все ж советом

 извиненья попросить

 подкрепила мужу нервы.

 Генерал, что говорить!

 Хоть чужой, а в свете первый!

 Утром Червяков надел

 новый вицмундир, умылся,

 и к Бризжалову в отдел

 с объясненьем заявился.

 В девять ровно прискакал.

 Средь просителей в приемной

 уголок себе сыскал,

 весь в объятьи мыслей темных.

 Генерал, приняв народ,

 вдруг увидел Червякова.

 - Я вчера, пардоньте, вот

 вас забрызгал..., - начал снова

 извиняться Червяков...

 - Не найти на вас управы

 из-за этих пустяков!!!

 Что вы, друг, смеетесь, право?!!

 "Он не хочет говорить!" -

 думал Червяков, бледнея, -

 Значит, сердится... Как быть?!!"

 Даже глаз поднять не смея,

 Иван Дмитрич шел домой:

 "Ну, какие тут насмешки...

 Не по злобе же какой,

 по досадной лишь огрешке!

 Коли так, не стану снова

 извинятся перед ним!!!

 Перед этим фанфароном,

 перед мстительным таким!

 Напишу письмо ему,

 а ходить не стану больше..."

 Приступить к тому письму

 Червяков не смог... Чем дольше

 думал он, о чем писать, -

 больше начинал терзаться.

 И на утро он опять

 к генералу: объясняться.

 - Я вчера-с, припомните,

 беспокоил вас, простите...

 Если вы позволите,

 объясню. Да вы ж поймите:

 я... не то, чтобы смеяться,

 как изволили сказать...

 я пытался извиняться...

 честь и имя оправдать..."

 - Вон пошел! - вдруг, посиневши,

 гаркнул громко генерал.

 - Что-с..? - лишь голосом осевшим

 Иван Дмитрич вопрошал.

 - Вон пошел!!! - ногою топнув,

 заорал Бризжалов, - Вон!!!

 Весь раздулся, чуть не лопнув,

 указал на дверь. Потом

 в животе у Червякова

 будто что оторвалось.

 Он, не проронив ни слова,

 пятясь, вышел на мороз.

 Позабыв картуз в приемной,

 шел по снегу сам не свой.

 Чуть опомнившись, по темной

 улице свернул к Тверской.

 Он поплелся вяло к дому,

 спотыкаясь и скользя.

 По ступенькам поднялся,

 тихо лег в кровать... и помер.

Высказаться?