Когда деревья были большими, пруды долгими и вопрос длины волос стоял острее, чем вопрос их же количества, за дверью комнаты каждый вечер слышалось неспешное шарканье его стоптанных тапочек.
Короткий стук, дверь распахивается и на пороге стоит О.Ха.Эм.
Очки, традиционная трехдневная щетина, лоснящаяся на пузе тельняшка и зеленые хабэшные брюки с пузырями на коленях.
Он широко улыбался, в одной руке кружка с горячим чаем, в другой - колода.
- Хуйнемся в дебчик?
Ты мог при этом смотреть телевизор, шептать слова любви в покрасневшее ухо однокурсницы, списывать на брудершафт с соседом задание по теорфизу...
Интонация и содержание вопроса оставались неизменными:
- Хуйнемся в дебчик?
Отец О.Ха.Эм был кабардинец, мать украинка, и смешение кровей привело к какому-то совершенно поразительному сочетанию лени, простоты, стеснительности, обаяния и покладистости. Его вид был строг, душа чиста, а смех заразителен.
О.Ха.Эм любил пить чай с сахаром. Когда сахар в его комнате заканчивался, он навещал соседей, когда же те, наконец, дипломатично намекали, что за месяц можно было уж и в магазине купить, тяжело вздыхал и шёл попрошайничать на второй, женский, этаж.
Там и родилась бессмертная фраза:
"В последнее время девушки не дают, а если и дают, то скрипя зубами."
Это о сахаре, конечно.
Когда позднее мы увековечивали шедевры устного творчества О.Ха.Эм на общажной стене, у нас возник небольшой спор, “скрепя” или “скрипя”. Обе трактовки имеют право на.
Отношения с женщинами у О.Ха.Эм были исключительно товарищескими. Он выбрал идеалом Саманту Фокс, украсив её плакатами свой угол комнаты и с грустью обнаруживал отсутствие у знакомых дам хоть сколь-нибудь сопоставимых элементов рельефа.
Когда однажды окно его комнаты неожиданно распахнулось и в его объятия упала совершенно голая пьяная девушка (о, эта история с карнизом!), он уложил её на кровать, заботливо укутал одеялом, выключил свет и пошёл ко мне, чтоб хуйнуться в дебчик.
В другой раз (дело было в мрачные годы алкогольного дефицита) мы послали О.Ха.Эм в Москву за водкой. О.Ха.Эм пристроился к хвосту длиннющей очереди у винного магазина. Вдруг он заметил, что стоящая чуть в сторонке потрепанная женщина с немногочисленными следами былой красоты улыбается и подмигивает ему. Он вежливо улыбнулся в ответ. Она растянула рот до ушей, обнаружив непочатый край работы для стоматолога-энтузиаста, и поманила О.Ха.Эм пальцем.
"Из-под полы хочет продать", - догадался О.Ха.Эм. и направился к женщине.
“Сколько?" - деловито спросил он, разглядывая торговку и гадая, где же у неё спрятана искомая бутылка.
“Червонец” - хрипло отозвалась женщина, - “только за угол отойдем”, - и ухватив за руку, потянула за собой.
Он внимательно осмотрел её ещё раз: никакой авоськи у неё не было, из-под платья тоже ничего лишнего не выпирало...
Предчувствуя неладное, О.Ха.Эм. и задал тогда свой ставший впоследствии знаменитым вопрос:
"А у вас с собой или где?"
О.Ха.Эм. был замечательным рассказчиком, стилистом от Бога, не беда что его рассказы зачастую поворачивали на 180 градусов от заявленной темы. К примеру, любил он ссылаться на некое “недоразумение с женой капитана Кукушкина”.
Воспаленному воображению неофита представлялся по меньшей мере ослепительный пламень страсти, пожирающий дебелую капитаншу и смуглого солдатика. Когда же по просьбам общественности О.Ха.Эм. в сотый раз излагал этот сюжет, неофит узнавал, что во время службы в армии О.Ха.Эм. с другими солдатами помог капитану Кукушкину при переезде и был за это кормим борщом, после чего жена капитана Кукушкина сказала с умилением :“Надо же, урюк урюком, а как хорошо по-русски балакает”.
После физтеха О.Ха.Эм. бросил науку, вернулся во Владивосток и по протекции папы-полковника поступил на военную службу шифровальщиком.
Когда я ему звонил в последний раз несколько зим назад, он жаловался, что у них отключили электроэнергию и отопление, приходится спать в ванной, так как это самое теплое место в квартире.
Вместо шампуня на бортике стоит бутылка водки, так как не тяпнув с утра 100 грамм, из-под одеял не выберешься.
Стену в общаге, на которой мы увековечивали его устное творчество покрасили, так как комнату сделали детской, а афоризмы О.Ха.Эм. в качестве букваря не вдохновили молодых мам.
Я не играл в деберц уже года три, за моей дверью шаркают совершенно посторонние люди, и порой кажется что все уже было и больше ничего не будет, и хочется лишь трусливо спрятаться под одеялом и вспоминать, вспоминать, вспоминать...
“Ты, как броневик Ленина, ничего не понимаешь в этой жизни."
Дело было числа 30 декабря. У меня в Йошкар-Оле со школьных времен много друзей, и я весь день совершал визиты вежливости. А кроме водки в Йошкар-Оле гостям ничего не наливают. Там с этим строго.
Так что к пяти вечера я был уже довольно тепленький, даже местами горячий.
И решил я, что пора зайти проведать моего старинного друга Игоря Палыча. Он работал главным редактором органа местного правозащитного движения. Каковый орган располагался в двухэтажной деревянной развалюхе, похожей на избушку-ко-мне-передом (задом она была предусмотрительно повернута к местному МВД) и делил жилплощадь с агенством недвижимости, брокерской конторой, нотариусом, службой знакомств и собственно правозащитником по фамилии Вероналов, который на доходы от своей богоугодной деятельности купил эту халупу и заселил ее вышеуказанными юридическими лицами.
На втором этаже в коридоре стоял длинный стол, украшенный пластиковой посудой. Игорь Палыч очень мне обрадовался и сказал, что сейчас вся контора будет праздновать Новый год, и он приглашает меня принять участие в. И действительно, изо всех дверей начали вываливать люди и занимать места за столом. Мы сели с торца и налили по первой. Торец напротив расплывался в каком-то тумане и оттуда все время доносились тосты за наш замечательный трудовой коллектив и за новых деловых свершений.
Игорь Палыч объяснил, что там располагается лично товарищ Вероналов и приближенные к его телу.
Тут я заметил, что девушки вокруг (а вокруг нас было довольно много девушек) заметно погрустнели. "Случилось что?", - в промежутке между третьей и четвертой я маниакально неравнодушен к чужому горю. "Да шеф от щедрости выставил на 15 баб аж две бутылки шампанского. Всё уж выпили - чего веселиться", - объяснила девушка Лена.
"Для своих-то у него в кабинете накрыто" - наябедничала девушка Наталья Александровна.
"А в чем проблема? Я тут киоск за углом видел".
"В деньгах", - хором сказали бухгалтерши, риэлтерши, бандерши и прочие прекрасные представительницы правозащитного бизнеса.
"Фых", - фыркнул я и через три минуты вернулся с охапкой полусладкого. Количество девушек на нашем конце стола заметно выросло. Тосты же из прекрасного далека стали какими-то блеющими и неубедительными.
Через час шампанское закончилось снова, а вместе с ним и водка, поэтому во второй поход мы пошли с Игорь Палычем. Проходя мимо Вероналова, я увидел его лицо и догадался, что мы не будем дружить семьями. Даже порефлексировал, мол, чего я в чужой монастырь со своим бухлом, но снижать градус безумия не хотелось.
Когда мы вернулись, позвякивая на два голоса, начальственный конец стола был пуст.
Дальше началось форменное веселье. Счастливые бухгалтерши кружили меня в вихре танца, а девушка Наталья Александровна даже призналась мне на ушко, что ей очень понравились мои стихи, читанные днями в альманахе "Каприз мелиоратора".
Девушка же Лена со словами, что нам совершенно необходимо поговорить с глазу на глаз, увлекла меня в какую-то постороннюю комнату. В ней стоял стол, но уже не с пластиковыми стаканчиками, а с хрустальными фужерами. Уровень объедков тоже был заметно выше коридорного.
Тут я от полноты чувств споткнулся; пытаясь удержать равновесие, махнул рукой и метко сбил фужер, стоявший на самом краю стола. Он с такой готовностью полетел вниз, что, по-моему, разбился уже в воздухе.
И тут откуда ни возьмись выскочил правозащитник Вероналов с совершенно красной рожей (подозреваю, что он прятался под стулом).
"Вы пьяны", - закричал он мне, махая руками от ужаса - "прошу немедленно освободить помещение".
"Я пьян", - спорить было трудно, -"но не вы меня сюда приглашали, не вам и выгонять".
"Да ты знаешь, кто я! Да я тут хозяин! Да я тут, как скажу, так и будет!"
На шум появился, покачиваясь, Игорь Палыч. Его кратко ввели в курс дела.
"Значит, ты выгоняешь его за то, что он разбил фужер?" - спросил Игорь Палыч работодателя.
"Да," - свирепо отрезал тот.
Игорь Палыч неторопливо взял еще один фужер со стола, задумчиво покрутил в руках и удвоил количество осколков на полу:
"Ну тогда и меня выгоняй."
Тут Вероналов проявил неожиданную политическую гибкость, видимо, главные редакторы не валяются в Йошкар-Оле на каждом углу.
"А с тобой мы разберемся завтра," - сказал он, косясь на четыре оставшихся фужера.
Опасаясь за целость правозащитного сервиза, я решил все-таки уйти.
Однако девушка Наталья Александровна поймала меня на полдороги и сформировав летучий отряд риэлтерш, сделала последнюю попытку меня защитить.
Тем временем мне поплохело, я сидел на табуретке и думал мысль, что если я наблюю прямо здесь, то это вряд ли будет истолковано синедрионом, как смягчающее обстоятельство.
Раскидывая риэлтерш, из комнаты вылетел громокипящий Вероналов с криком: "Почему вы до сих пор здесь? Я провожу вас до лестницы."
Я спускался по лестнице, гордо подняв средний палец. Верная девушка Лена прикрывала мой отход.
"Ты пойми, - оправдывала она уже на улице шефа, - он привык, что он здесь и царь и бог. А тут приехал какой-то хлыщ из Москвы... "
Дальнейшее поддается объяснению только частично.
То, что я решил проводить девушку Лену до дома, вполне понятно.
То, что я потом решил зайти к ней в гости, тоже не вызывает удивления.
Но вот зачем она меня к себе приглашала в 12 ночи, так и осталось для меня загадкой.
Ее муж, пришедший домой через 10 минут после нас, тоже живо заинтересовался этим вопросом.
Нет, все было совершенно пристойно. Я еще успел только найти шампанское в холодильнике и разлить.
Добавили третий стакан, делов-то.
Девушка Лена сказала, что я получил тяжелую психологическую травму и нуждаюсь в тепле и утешении.
Ее муж сказал, что Вероналов и мудак однокоренные слова, и это давно ни для кого не секрет...
Через полчаса мы пошли с ним за водкой.
По дороге он рассказывал о своей не-помню-названия партии и о том, что им бы всего тыщ 20 рублей, и выборы бы были за ними.
Мне стало казаться, что город моего детства чересчур политизирован.
Между третьим и четвертым пунктом его экономической программы я извинился и заблевал сугроб.
На прощание девушка Лена поцеловала меня, выйдя на лестничную клетку и закрыв спиной глазок.
Что способствовало..., но на этом, с вашего позволения, Шахерезада кончает.
Когда я был маленький, они стояли у бабушки в серванте меж фарфоровых статуэток, привезенных дедушкой из послевоенной Германии.
Их было семь, и они маршировали друг за другом, жаркое солнце африканских саванн выжгло их до желтомраморного цвета, но они были величавы и невозмутимы.
Мне не разрешалось их брать, потому что стекло серванта при попытке его открыть выпадало из пазов, и приходилось звать на помощь бабушку.
Один лишь раз я игрался ими, но при переправе через Нил самый большой слон сверзился с пианино и потерял кусочек уха, после чего слоны вернулись на родную полку.
А потом я подружился с Костей, сыном профессора. Костя был на год старше и покровительствовал мне. За обедом он держал вилку в левой руке и просил у бабушки столовый нож, смеялся над тем, как я оттопыриваю в сторону мизинец, когда беру стакан с компотом, рассказал, что слоники в шкафу - это признак мещанства и как-то раз по большому секрету сообщил, что если кушать много черной икры (бабушка была родом из Астрахани), то очень скоро навсегда слипнется попа.
Года два после того я на всякий случай не прикасался к черной икре.
А когда я справлял день рожденья и пригласил в гости соседских мальчиков и девочек, то попросил бабушку на время убрать из серванта мещанских слоников.
С тех пор прошло много лет. Я и сам хоть не сразу, но научился пользоваться ножом и вилкой, больше не боюсь ужасного действия черной икры, а когда иду в гости к приличным людям, приматываю проклятый мизинец изолентой к безымянному пальцу. Я даже могу выговорить слово "интертекстуальность", ни разу не заглянув в шпаргалку.
И уже почти не помню, что на нижней полке моего книжного шкафа, скрытые от постороннего глаза вершками и корешками умных и толковых словарей, величаво и невозмутимо маршируют вдаль семь мраморных слоников.