Ольга Родионова


***

Что, Райнер Мария, работа мешает любви?
Сработался клапан, попробовать, разве, по-русски?
Не выйдет - для этого надо хлебать без закуски
И вытравить часовщика, что завелся в крови.

Считай, Дроссерльмайер, слепой полуночный тик-так,
Холодными пальцами трогай резьбу на буфете.
Ты тоже дитя - гутен таг, сиротливые дети,
Которых пугает не то и выходит не так.

Покинутый Эрих Мария на гулком мосту
Встречает меня, замечает обломанный ноготь,
И помнит потом, понимая, что лучше не трогать,
Забыть, стороной, как часы, обходя за версту.

Тик-так, мой заброшенный город, веди меня вспять,
По черной разметке часовен, секунды считая,
Когда по пятам наступает весна золотая,
Которой положено в сердце твоем наступать.

Чик-чик, немота, беспризорный язык наотрез,
На вашей неметчине, сударь, все стрелки зловещи.
Зеленым сукном укрываются зимние вещи,
На дне сундука довоенный хранится отрез.

Сова на стене - запыленное чучело взгляда. 
Готическим шрифтом дописан последний стишок. 
Тик-так, гутен таг, погорелец, прими порошок. 
Усни и забудь, нас остудит ночная прохлада. 
И все-таки, крестный, не надо, не надо, не надо 
Щелкунчика прятать в дырявый зеленый мешок!


***

Ты думаешь, смерти нет, перевозчик спит,
И неувядаем сад, и атласна кожа,
Почтовый ящик тесен, нектар испит,
На рынке розы, и радость на них похожа,

И каждую среду - ярмарка до шести,
И каждый пряник надкушен тобою сладко,
И даже лед - чтоб норвежки скользили гладко...
Но это неправда, радость моя, прости.

Харон не ведает сна. На дворе весна -
Но эту розу - ты видишь? - побило градом.
Старушка была пленительна и юна -
Теперь живет в деревне под Ленинградом.

Ее никто не помнит, и даже ты,
И даже я, потому что я тоже, тоже...
Никто из тех, кто тогда приносил цветы,
Никто из тех, кто влюбленно глядел из ложи.

Кружись, кружись на праздничном колесе,
Пока среда, пока на пороге лето.
Ты тоже боишься смерти - как я, как все.
Поэтому я целую тебя. За это.


   ..^..



  Серхио Бойченко


ЛИШНИЕ ЛЮДИ

там меконг, янцзы, драконовы вены
темной кровью там текут перемены
меж латынью битой, индокитаем
просто лед мы, потому и не таем.

амазонки от перу до бразилий
баобаб, на нем прикутый василий
тарахтит своим злаченым кайданом
и рассказывает сказки на странном.

то на новом, называемом русским
то на старом, португальско-французском
то на идиш, то вобще по-валлийски
а я сумчатый, почти австралийский.

потерялся я в родимой сторонке
и жена не васп, католик-квартеронка
по ком колокол звонит, я не знаю
если автора найду, то спытаю.


***

подражая через бро донну джону
вспоминаю мексиканскую дону
на грядущий все предметы перечислив
засыпаю со счастливою мыслью
ничего я не забыл - все на месте
в обстоятельствах,- во времени, в месте.

и сурок мой мексиканский со мною
я лежу и размышляю порою
вот зароют меня с этой гитарой
а ведь я еще довольно нестарый
похоронят под песком с этой лоркой
а я с есифом хотел в джона норке.

и надрачивать свой кий подражая
и свой примус никому не мешая
починять с испанской голою махой
и кого хочу хотеть, того трахать.

19 апр 03



***

свитер старый твой зеленый заброшеный
и слеза на зимний ветер похожа.
чайник стонет, а окно запорошено
сапоги толпятся в тесной прихожей.

море бьется вдоль по берегу чайками
их встречают молодые утесы
даже если назову их случайными
не полюбишь их простые вопросы.

почему моя любимая ласточка
на губах снежинкой твердою тает
почему по весне моей точка
не читается, не пишет, не знает.

старый вечер под луной молодою
я пишу тебе, спокойное горе
тихо плещется спокойное море
старое.

21 апр 03


***

не к сараю пойду, а в бахчу за дыней
перерою крым, перерою рым
я невесту найду и в сухой пустыне
урби-орби на русском переcкажу.

папа любит учить любить
из судака я беру древний достойный род
я ее буду учить корану, бить
вечером - наоборот.

где найти четырнадцати и с лисичками
заплетенными в косички глазами
с птичками беглыми в теплых маслинах
с дрожью в бедрах толстых, худых спинах.

коринфянам-овцам распятый павел
не по-ангельски говорит
а бряцает в медь, в кирасу, и прочий фуфел
и не ведает, что творит.

21 апр 03


КЛАРХИЛЬДА

минуты две, минуты три
тому тебя мне было мало,
и даже солнце не вставало,
и было холодно внутри.

не наделяли медом соты
уставшие за август пчелы,
и ныли стылые пустоты
осенней школы.

где в сентябре научат жить,
а в октябре - смотреть и видеть,
и только к декабрю любить
и только к маю ненавидеть.

ждет север в имени твоем,-
простое, ясное.
клархильды темный водоем,
ее ненастное.

вдвоем с брунхильдой до весны
урок исполнить,-
не спать, а только видеть сны,
и не запомнить.


***

тоску соскоблили мы с палубы
клянусь головой октябрю
и все корабельные трубы
пропели прощай и люблю.

любимых убрали за пазуху
и в дудку сыграли покой
не любит матрос показуху
когда из картинки - рекой.

мы лучше любимой и маме
по почте пошлем рундучок
где чистым бельем и простыми словами
привет и прощай и молчок.

24 апр 03


***

от шляп полярных на юг, на полночь
по азимуту страны помнишь
скидаешь шапку, прийдя с базару
задавишь шавку - прожил недаром
убогий день, заслужил на травку
а так, без поводу, и муравку
мы не тревожим и не мурыжим
стоять - стоим, на коньках, на лыжах
прикажет маршал,- равняться будем
на это... сиси четвертой люди.

пройдем слонами мы через альпы
покажут где, поснимаем скальпы
европу-маму возьмем-причешем
с макушек до танцевальных чешек.

есть исторических много споров
хлебнул нахимов - поссал суворов
а мы застыли хмельны и тихи
чтоб не сбудили нас люди лихи.


   ..^..



  Елена Элтанг


angoisse

душа сторожит мое тело
а душу болван сторожит
живущий в пинакле на гребне расстроенной крыши
я тоже я тоже хотела
в пинакле готическом жить
но в этом спектакле он главный и должен быть выше
я ночью по лестнице этой
ведущей наверх на чердак
крадусь неизменно болвана врасплох заставая 
а после курю сигарету
над телом и счастлива так 
как будто из плена выводит тропинка кривая
проснувшись жалею болвана
несу ему плюшки и мед
и черные мысли свои извиняясь что рано 
а он не слезает с дивана 
он щурится нежно и пьет
как свежую прану холодную воду из крана  


***

недружелюбны, как растенья юга,
(голодный стебель, голые шипы)
мы вырастаем посреди толпы 
и обрываем листья друг у друга,
а листья маслянисты и упруги,
как краткий слог ямбической стопы
...без сожаленья, брат мой, без натуги,
сговорчивым владея ремеслом,
(мы сущий ад, нас зверское число)
мы обдираем руки друг о друга,
не осознав иудина недуга,
и точим лясы, слезы и тесло,

и рвемся в круг, чтоб вырваться из круга


   ..^..



Сергей Городенский


знак цикуты 
 
не стоит искать понимать
принимать причины
упали флаги
глаза мои обсидиановая мертвечина
без капли влаги 

по серым пространствам
со свистом и сучьим стоном
несется ветер
развеивая 
в небо угнанные вагоны
как свежий пепел

клокочет туманный горн
в горле у каждой случки
статисты зябнут
собаки в крайней степени одичания лучше
своих хозяев

когда добегут до ладоней
сухие веки ища приюта
почувствую на губах не соль
не кровь 
и не губы 
а знак цикуты

29-04-03  


   ..^..



  Елизавета Михайличенко


***

Я напишу отчаяние, а ты
прочти люблю, почувствуй вкус победы,
облезлый лебедь, друг безумной Леды,
опали перья и в глазах пустырь.
Давай, вот пластырь прошлого — сдирай,
нальем на рану дорогого виски —
один из вариантов входа в рай —
не стопроцентный, хоть и самый близкий.
Противно, что все вспомненное — ложь,
а правда так банальна, что не вспомнишь,
и обложной, уже привычный дождь
уныло оплодотворяет полночь.
Герой романа о самом себе,
ну выпусти ты душу, пусть посмотрит
как тело, отвечая за семь бед
пьет алкоголь и распускает сопли.
Я поднесу осколок — подыши
на прошлое. Оно не замутится.
— Ты умер, значит?
— Умер.
Звук машин.
Сирены "скорых".
Утренние лица. 


   ..^..



  квадратов

***

ты и я опять одно
утром погляди в окно
нас распилит nevercome
пополам и по кускам
и под музыкальный лепет
нас излечит и залепит
время серый пластилин
ты одна и я один 


***

Музыкальный кораблик - пружинный конвой -
Напевая, кивая, плывет за тобой;
Даже если утопишься – следом
Захлебнется малиновым бредом,

Затаится на дне, а потом изнутри
Голося, припадая на счет раз-два-три,
Будет биться последнее скерцо,
Но надежна латунная дверца. 


   ..^..



  Геннадий Рябов


***

Опять курлычет небо журавлями,
и гуси воротились в синеву.
Апрель. 
Субботник. 
Школьники граблями
разворошили прелую листву.
Сгребают в кучи прошлогодний хлам.
Палят костры…
Иду по парку мимо.
Глаза слезятся, 
горький запах дыма
грудь кашлем разрывает пополам.
В груди мечты осенние пластами,
ковром истлевшим помыслы лежат,
на нем плевки, окурки, а местами
проплешины –
там догорал пожар.
Клочки стихов, 
осколки прежних ссор, 
былой любви пожухлые слова…

Смети же залежалый этот сор.
Под ним трава.
Зеленая трава… 


   ..^..



  Денис Качигин


Песенка

До полночи удод вещал
С конька высокой кровли
Иди сюда чудовище
Попробуй моей крови
Горят глаза зеленые 
В безжалостной красе
Она на вкус соленая
Такая как у всех

Куда не сможет завести 
Клубочек от избушки
Для ревности и зависти
Есть у меня игрушка
Что под нажимом тявкает
Невнятные слова
Она наощупь мягкая
Об угол не сломать

И проступает видимый
И спереди и сзади
Начертанный Овидием
Для мира указатель
Куда дорожкой езженой
По крайней полосе
Мое плетется, нежное
Такое как у всех 


   ..^..



  Давид Паташинский



***

этой весне быть бы как суке плоской 
что приседает под деревом лоб набыча 
и возникает большая тупая куча 

я бы и сам перетянувши леской 
драл бы по черному прямо в живое тыча 
до кровяного лоска 

то у них дождь понимаешь как мальчик ссытся 
то потеплеет так что висишь разбитый 
в толстой петле глагола а где висеться 

дал бы вам всем наотмашь а может статься 
и улетел бы как мерзкая злая птица 
дергая мышцей где раньше сердце 


***

выйдешь наружу хлеба купить на ужин
встретишь себе подобных своим отстоем
скажешь погоду слепишь им how are you

вспомнишь как самок в детстве далеком пежил
взглянешь на небо плюнешь ему в пустое
полное киноварью

выдохнешь полной дрянью продрогшей грудью
твердые палки воздуха прямо на пол
грецкие складки мозга сожмешь ушами

а на рассвете пахнет веселой блядью
что догонял во сне и наощупь факал
душу ее в пижаме


   ..^..



  Марина Серебро


***

Знакома мне дворов твоих прохлада
И реки, что не знали синевы.
Мы проросли из чрева Ленинграда,
Вдыхая запах корюшки с Невы.

Встречали март мимозными цветами,
А май весельем красным и хмельным.
На Марсовом сырыми вечерами
Благоуханный рассекали дым.

Пух тополиный вился под ногами,
Сжигало солнце краски у афиш.
И краткими белесыми ночами,
Мечталось, ты нас всех благословишь.

Заложниками будней проходных 
Мы научились жить в чужих картинах, 
Где ловит тень в просветах золотых
Лукавый бог в крылатых мокасинах.

Петровым пожеланием храним 
Ты в образе с балами, господами.
И свет рекламный Невского сравним,
Наверно, с Елисейскими полями.

Печальный мим с каналами морщин,
Заплаканный холодными дождями.
Скрываешь грусть под маскою витрин,
Манящих нас нерусскими словами.

С плаща времен устало грязь смахнешь.
И в новый век, как в новый дом, с друзьями,
Забыв обиды прежние, войдешь,
Пасхальными звоня колоколами.


Импровизации из итальянской поэзии xx века

я тоже нарисую смерть цветка
в китайском стиле росчерком воздушным
моя к нему протянется рука
днем золотым движеньем равнодушным
будь сам цветочный царь передо мной
руки уже ничто не остановит
рой насекомых жадно суесловит
над бархатною царскою главой
распятому бессмертье обрести
между листов надушенной бумаги 
все ж лучше чем надеждами цвести
и умереть по осени в овраге
приблизившись вдыхаю и молчу
и он молчит не молит о пощаде
я больше не рисую не хочу
цветочный рай губить причуды ради


   ..^..



  Игорь Караулов


Тушинская песенка

Там висело твоё бельё,
На прищепке – луна-панамка.
Фиг дотянешься до нее,
Только лифчика съедет лямка.

Я сегодня субботний тать,
Поживился твоей любовью.
Мне с балкона не прочитать,
Что там Тушино пишет кровью.

Что там льется по гаражам
Акварелью, гуашью, охрой.
Что апрель под полой зажал,
Не замечен старушкой-вохрой.

Эти хлопоты не про нас,
Мне с тобою не дать промашки.
Ядовитей кошачьих глаз
Смотрят с тумбочки две рюмашки.


***

Ах, как ехали мимо танкетки, 
Бронзовея на солнце бронею, 
А девчонка в двухкомнатной клетке 
Из окна выбирала героя. 
Точно так же летели бронзовки 
Сквозь жасминные пряные сучья, 
Разрывая небрежно и ловко 
Шелковистую сетку паучью. 
Как же, как не влюбиться в танкиста, 
Не сощуривать веки до боли, 
Если первые желтые листья 
Вальс танцуют в лазоревом поле. 
Если, тень возвращая предметам, 
Утро нежное – ряженка, сливки – 
Красит стены несбыточным светом 
От Остоженки вверх до Ленивки. 
Ах, как билось нетвердое сердце 
Под начищенным солнцем латунным, 
Как чайковское дробное скерцо 
На подходе к багровым трибунам. 
Из-под башен, уже недалеких, 
Прорастали зеленые своды 
И метался в шагреневых легких 
Гелий праздника, воздух свободы. 
Что ж, душа моя, цепкая белка, 
Ты к некрашеной раме прилипла? 
Наша родина – чья-то пристрелка 
Из орудий большого калибра. 
Ах, как едут под знаменем черным, 
В небе ласточек плещется стая. 
«Тот, кто выстрелит – будь нареченным!..» 
Просыпайся, проснись, золотая. 


***
 
В консерватории Чайковского дают,
Дают симфонию и арии.
Большой Никитской пряничный уют 
Здесь распинают, как в гербарии.
А жизнь моя укрылась за углом
И языка не кажет - с ней аукаться
Неправильно: мы больше не вдвоем,
И здесь не рощица, а улица.
А жизнь моя висит на волоске,
Рыбешка мелкая, пытается бороться.
А волосок дрожит в твоей руке -
Вот-вот, зараза, оборвется.  
 

   ..^..



  Феня Пальмонт


утопия /* популярная фенология */  

брошенный снеговик возвышается над морковкой
которую не поднять - растаяли снегоруки
тает как плачет: где же творец пацаненок вовка?
запах гнилого дерна и трав беспокоит вены,
нетронутый снег обманчив и великоваты брюки
в полый сугроб-термитник провалишься - по колено...
брошенный снеговик ручейком вытекает в реку,
уровень вешних вод подымается угрожает
сельским домам, из хлева доносится "кукар'еку" -
время вставать, не то останемся без урожая...
св'ятое половодье, крещение изб да скарба!
воды уносят сор, старожилы дымят махоркой
дети руками ловят в сенях карасей и карпов...
люди с бугристой кожей и хриплыми голосами
глухо смеясь то-да-се беседуют на пригорке,
смотрят в открытый космос открывшимися глазами


   ..^..



  Александр Ефимов

***

Тик-так, не знакомый мне город Марию не ждет, 
тик-трак, не хочу я внезапных объятий твоих, 
я пью кальвадос на мосту, что нам выгорит с них, 
объятий случайных, без дома и терпких забот?

Ничто не мешает любви, лишь икота берет, 
когда заикаешься спьяну, не вяжется стих, 
мосты посетивших, безродных, приму я любых, 
в чужом языке что мне выгорит с этих красот?

Тому и внимал ухайдоханный Эрих Ремарк, 
он пил на мосту кальвадос, на распутье дорог, 
на правой руке его время цедило тик-так. 

Не будучи снобом, к маститым шалавам не строг, 
он пил кальвадос и заигрывал с ними за так, 
он дом вспоминал и жену, да храни его бог. 

17.04.03



л.э.

без толку без толку себе
тебе бормочу я в отраду
в моей только верхней губе
грустят очертания радуг

от нижней губы до губы
бесчисленных речек разливы
песок уходящей судьбы
читай обмеленье залива

таков ли он был? берегов
не здесь обозначат нам встречу
ты спросишь хочу ли стихов?
хочу но тебе не отвечу

бесхозные своры собак
газонов запущена стрижка
что толку? да нет же не так
мой город забыли не слишком

весна для других городов
разливами полнится волга
мне помнится был не таков
их бережный берег что толку?

читай о судьбе Пастернак
мусолит свою папироску
судьба ли? да нет же не так
себе адресую с наброска

тебе ли себе все равно
он был он задумал такой вот
побег нереальный давно
но давность не довод не довод

17.04.03


***

Владимир, следом – Гусь Хрустальный.
Внезапно выросший вокзал,
еще в купе прервав кристальный

звон тишины, в холодный зал
втолкнул меня и сгинул. Братья,
которых с роду знать не знал.

Глоток шампанского. Объятья
чужих, казалось бы, людей.
Отец, для сына ставший батей.

Мощенка, морды лошадей
и добрый груз молочных бочек,
кивают лошади: отпей

и губку губ потрогай. Росчерк
немого детства на домах,
сплошные плюсы. Дни короче,

и жизни, в общем-то, размах
за исключением объятий
не тот. Посмотришь, впопыхах

вокзал и только. Псарни партий
пока что нет, зато стоит
благим раздатчиком апатий

колхозный рынок, не спешит,
в его корзинах – с локоть – раки,
красны, испытывают стыд

за меланхолию. Собаки,
глаза зажмурив, разомлев,
на солнце спят. Девчонки-бяки

плюют с оттяжкой. Мастью треф,
от неба полным отрешеньем
кресты церквей, и это блеф,

они – почти воображенье,
любовь властей к старушкам, штрих
любви по типу Карл и Женни

(а как там было всё у них,
поди узнай). Уездный город,
он в птичьем щебете притих.

Глядишь, и птичьего раздора
как ни бывало, лишь вспорхнут
две-три лимонницы сыр-бора.

А дни и это всё сотрут,
и ты свой век прервешь, как зуммер,
и, в лучшем случае, вздохнут,

мол, жил такой, пожил да умер.

1990


***

вечер в окне привалившимся камнем,
в шторах притихнув, позволь наугад мне
лоб твой найти, твои волосы, щеки,
кромочки губ, оттолкни меня, щелкни
по носу, чтобы, а впрочем, я чую
меру игры и, пока не учу я
платья твои, не увижу, как нитку
через ушко продеваешь, не вникну
в строгий порядок посуды и книжек,
не отделю твой распыл от наслышек,
ты согласишься, что волен я, волен
с легкостью в сердце любить и, до боли
клавиши слева в груди, из объятий
всё не решусь я к стене незаметно
руку направить, и с шелестом платья
нас в этой кухне оставить без света


***

Сидишь, как Платонов сидел бы (Воронеж, 
стол, стул, кровать),
в потемках, не зная, кого похоронишь, 
пока черновую заполнишь тетрадь. 

Четыре стены, и всё дальше, к востоку, 
обзор из окна убегает затем, 
чтоб хрупкая мысль переменного толка, 
мигая, качнула безмолвие стен. 

Чтоб видеть, как утро встречают подпасок, 
тын, степь, стада, 
библейский пейзаж от воронежских красок 
еще заунывней. Затем, чтоб сюда 

промышленный город сорвался на просо 
сухого простора степей, и дышать 
нам стало бы легче. Затем, чтобы просто 
сидеть и

смотреть, как Семен и семеновы дети, 
Фома с воробьем, комиссары, соседи 
уходят, уходят, замаявшись ждать.


***

Воронеж не подаст, а сам протянет руку, 
с коляской по двору наяривать, по кругу, 
над рыхлой желтизной обритых двух макушек, 
по кругу, до колец в глазах, до белых сушек. 

По кругу, до колес и паровозной топки, 
Воронеж ли, Тамбов - обглоданные сопки, 
пустыня ли, кишлак - хоть что-нибудь обронишь, 
склюют, всему одно название - Воронеж. 

Круги от кораблей на минах, бескозырки 
в спасательных кругах, читай, от сушек дырки 
на траурном сукне. Дыханье смерти, холод 
втолкнут тебя во двор с коляской иже город. 

Твой из дому уход, он будет многократным, 
Воронеж не подаст, но всякий раз обратно 
тебе он разрешит... и хорошо, и ладно.


   ..^..



  Изяслав Винтерман


-

Как старый клоун в своем театре,
скриплю, роняю на пол слезу.
И роюсь в сердце, в нем шутки нА три
осталось. Ты им сострой козу -

пускай смеются... Я в сердце рою
себе могилу на три строки.
В подкожном слое на смерть герою
игольный дождик и огоньки.

И кружит в небе ванильный шарик,
и листья-блесенки шелестят.
И ватой слов сохранен лошарик,
и хрупкий клоун, и жест, и взгляд.

Закутан каждый в свои печали
в пространстве узком, где все свои,
раз улыбнулись, раз промолчали
на смех и слезы, - что в три струи.


   ..^..



  Геннадий Каневский


***

Как выпукла была работа эта!
Как мускулисты были эти торсы!
Взглянув на расписание рассвета,
Они вручную поднимали Солнце…

Они шутили – бодро, веско, плоско – 
И громко хохотали, жизнелюбы,
Тот новый мир, который ими создан,
Целуя в силиконовые губы.

Снимая фильмы на обрезках жести,
Ведя крупнозернистые беседы,
Они любили платиновых женщин
И духовую музыку Победы.

В них было, впрочем, что-то неживое,
Огромное, мясное и парное…
Я знал, что ими Солнце зажжено, и
Я проходить старался стороною.

Теперь навеки – в камне, бронзе, прозе – 
Их непорочность, их непогрешимость:
Они вручную поднимали Солнце…
..............................
Они не знали, в чем они ошиблись.


***

В переходе через тьму
(Запах, вспышки, сучий потрох)
«Научи меня всему!» - 
Говорит невинный отрок.

Ей нетрудно научить:
Накладные ногти, перья – 
Но не греет, а горчит
Дар любви и песнопенья.

Кончен вечер выпускной.
Слово новое явилось.
И дрожат от страшных снов
Потерявшие невинность,

Потому что жгуч и гол,
Перепачкан кровью, спермой
Приснопамятный глагол – 
Самый дивный. Самый первый.


"Три коротких стихотворения о любви - 2":


1.

Золотые нити волос в луче - 
Бедной лампочки горячей...
То ли ты не спишь на моем плече,
То ли я - на твоем плече,

Как осколки чаш, как остатки черт - 
"Милый, радуйся, я иду..." - 
В нашей Книге Царств поселился червь,
Лисенята шуршат в саду.

Твой ли разум палой шуршит листвой,
Мой ли - книжный - шуршит сухой...
На горах Ливана - газель... "Постой!" - 
Где там... Топнула лишь ногой.

Позови служанок своих, рабынь,
Смуглолицых своих сестер - 
Никого с тобой не могу сравнить,
Значит, люди болтают вздор,

Ну а что не сплю - это просто пять
Верных стражей - прогнали сны,
Да еще - стропила твои скрипят,
Тени шастают вдоль стены.

Так-то ты хранишь виноградник свой?
Открываешь мне тайный вход,
И опять слепого ведет слепой,
Молодое вино дает

Нам попробовать... Пенится - через край!
Чаши меди подставь вину.
Слышишь капли частые?
........................................
Это - кран.
Завтра я его починю.


2.

Та, нежная, складка у губ твоих - не спала,
Поэтому - не обижайся. что разбудил:
Во рту стало сладко, когда говорил "халва",
Когда за горячим сном в Бухару ходил.

Я занял у завтра мешочек твоих монет,
И медленно трачу - по медному грОшу в день:
Где медная ласка на коже оставит след,
Там - краткий привал, и вода, и густая тень.

Слова сокращаю ровно до двух слогов.
Цветы и прикосновенья - до одного.
Кругами молчанья окружена любовь,
Зеленого чая отрок, прозрачный вор...

Во сне ты увидишь утро, меня, себя,
Сухое дыханье ветра и стук подков:
Посольство эмира движется по степям,
По странному миру белых солончаков.

Так спи, моя легкая. Пусть не заботят ум
Военные сны. Пусть настырный молчит рожок...
Во рту стало горько, когда говорил "изюм"
На острове Крым, багровеющем, как ожог.


3.

Сырость - вечная весна
Моего полуподвала,
Бледный, худенький пловец,
Жизни гвардии подводник.
Чаша утреннего сна
И меня не миновала,
Петроградский холодец,
Островок гранита в вОлнах...

Я опять к тебе приник
Поцелуем незаконным:
Я, видать, к тебе привык
По Галерным и Шпалерным,
Стуки туфелек твоих
Слышу в каждом, заоконном,
И усмешки губ кривых
Обрываю кавалерам...

Мы пройдемся по торцам
Бедным вальсом, бледным утром,
Мы отпустим наш десант
За отсутствием улики,
Зимний холод, Летний сад
Покачнутся лодкой утлой,
И потонет Медный Всад-
Никому не Петр Великий,

И останемся с тобой
Среди острова пустого:
Ни машин, и ни людей,
Лишь верхушка Арарата.
Лишь нелепая любовь - 
Вечность, начатая снова.
.........................
Не рыдай и не жалей - 
Ты ни в чем не виновата.


   ..^..



  Алексей Рафиев


---

Можно выкрасить мир белым.
Можно даже поверить в душу,
распознав ее по децибелам,
если врубишь на всю катушку.

Вопиет иногда душонка
так, что хочется задушиться.
Мир, как крашенная дешевка,
как кроссовки, галстук и джинсы.

Так орет иногда, что будит.
И становится очевидно,
что меня никогда не будет
даже слышно – не то что видно.


---

С этой точки начнется все.
Каждый шаг станет так отчетлив –
даже то, что заподлицо,
даже знания звездочетов.

Мне бы только туда попасть,
чтобы прежде не перемолола
лишних сведений волчья пасть
или монотеизма крамола.

Мне бы только туда дожить.
Мне бы только не выйти боком.
Если небо не распотрошит
за кривляния перед богом –

перед вашим – тогда дойду.
Эстетически некрасивый
дует ангел на небе в дуду.
…и туманы стоят над Россией.


---

/Кале Лавровой/

Если бы ты увидела
самого древнего идола.
Если бы где-то в Индии

жили с тобой в двух рубищах
котиками на лежбищах
между вселенных режущих,
между галактик губящих –

были б тогда, как умницы,
были б тогда без повода –
вплоть до потери улицы,
вплоть до потери города,

вплоть до потери имени,
смысла и оглавления,
и проходили бы ливнями,
образами и мгновениями –

между вселенных жалящих –
вплоть до посмертных пролежней
всех, меня окружающих,
всех, тебя окружающих.


---

Нет, и никогда уже не быть
ничему похожему на этот
стремный быт за кольцами орбит
неземного света, странный метод,

заключенный в прихоти стекла
отражать и пропускать светила.
Острый свет, как новая игла
врежется в безжизненность винила,

и пространство света зазвучит
в тысячном разрезе отголоска.
…так живут Москва и москвичи.
…или после сотрясенья мозга.


   ..^..



  Никита Грецки


***

Облез маршрутки тесный интерьер,
где редки припоздавшие фигуры,
зато она летит что твой терьер,
сверх нормы проторчавший без натуры,

а внешний мир – совсем наоборот -
чудовищно недвижен и спокоен, 
поскольку дождь ушел за поворот,
за окоём, нас нет ещё на коем.

Но эта неподвижность - до поры
когда закончится недлинная поездка,
ты выйдешь на газон, где сон травы
вибрирует как мелкий бес - до блеска.

Асфальт блестит как вытащенный кит: 
зернистость зарится на бред иного страза,
и вытаращен там, где днём – зенит - 
зрачок и нимб невиданного глаза.

Вокруг зелёный – только исчерна,
клубится, необузданный Сезанном,
а эти фонари – куда их, на 
какой к шутам списать сезам иль замок?

Сама же чернь – оставь, не уноси,
лучится – точно! – ультрафиолетом.
не говори – какая ж это синь?
такая вот случилась этим летом.

Не верится, что можно из обойм 
когда-то выпасть. Всё настолько сжато -
тяжёлая волна над головой
прокатывает пролежень заката.

Скажи, скажи мне, как и отчего
Такое действо происходит с нами?

А в окнах – отражаясь от всего,
Немое детство хлопает глазами.


*** [Полный круг Мишель Голд]

Луна - колыбельная бледных ветрил,
а облако - мерная колба,
и зеркало света её, и блю-принт 
любви очумелого колоба,
летучего вдоль поднебесного дня
и ночи и всей междусветицы,
где я не нашарю никак без огня
моих, не успевших отметиться
и где-то затерянных в пошлой дали -
и душ, и тех самых обветренных, -
что вскользь называет молва «корабли», -
приросших ветвями и петлями 
ко мне, но нашедших другие моря.

Их в море ундины забаловали,
под кров заманили, и с календаря
тоску соскоблили как с палубы.

Здесь сердце моё обогнало меня -
замято луной и ундинами.
И мне оставалось уняться, обнять
себя
как сестрицу родимую, 
и спрашивать раз, ещё раз, без числа, 
в треть ложа клубком обжимаючись
«где дом мой, где дом мой» – без света, без сла-
беющих вспышек на мачте.

Зачем тебе дом – вдруг приснилась строка -
с тобой всё что надо для счастья.
ты сам себе дом, - и о доме тоска
слилась с остальною как часть её.

А дале соткался во сне сизый дождь, -
я вверх поднимался под струями -
дымилась озоном как ладан ладонь,
глаза задыхались настоями
древесного братства, ласкающей лист-
вы, торопливой, бодрящей
и с глаз пелена обрывалась - и вниз -
и я увидал себя зрящим,

и музыка, та, что я в глубь затоптал,
из сердца как кровь отворилась, 
и ангельский голос, небесный топаз,
за ним два другие, и – трио -
мне душу разгладили в огненный лист
по форме ладони кленовой -
(откликнулся в небе журавль-горнист)
я вдруг разглядел себя в новой -

Стране - и на карте зазнобы-души
простёртой, неслыханной, первой
я встретил дороги без шелеста шин
но с шелестом крови примерным, 
которыми только и следует бресть
поскольку они до-времЕнны 
до повести – помнишь? - была благовесть!
и все-то желания бренны, 

и только одно – мир притиснуть к груди
и тонко ему на виски дуть…
вслед музыке, плещущей там впереди,
скользить, улыбаясь:

«Не сгинуть».


*** 

Забежал от дождя угрюмого
поискать теплоты незастрёманной
но в стекляшке стекло у рюмочек 
тёмное

Пахнет остро пальто, пропитано
своим прошлым, отжившим намертво,
как и площадь вокруг – подпитием
да папертью

Оглядел, как в окладе стопочки
кругло смотрит, прозрачно-празднично,
(дно двоя) аква вита – 
оппаньки
да и навзничь ее

Хлёстко выпил, да всех за здравие
за сердобство, вполне уместное,
вот такая-то нас устраивает
сиеста, мать…

Попалил, попалил губы водочкой
обнесло, да как будто припухли они.
точно - помнишь, бывало, с молодочкой!
да, бывали дни…

Усмехнулся, скользя в заоконное:
«дурачки были: пьяные, милые»
улыбнулся себе, как знакомому:
А и было ли?


***

Ты не забыл, друг мой, как сумерки скудеют
неизъяснимой стылой синевой?
Она двуручно обвивает шею
и от асфальта отрывает, и с него
ты вдруг взмываешь глупо и скандально, 
забыв про растопырившийся зонт,
что чернокнижьем заклинает дали,
а чернокрыльем клинит горизонт 
(как в прошлом его мучил птеродактиль,
отмахивая небо на закат),

и в этом непривидевшемся акте
ты тащишься по небу, как плакат
за бойкой стрекозой аэроплана
с призывами про Осоавиахим!
И если это никому не странно
ни богу, и ни сыну иже с ним,

то мне-то и подавно - it’s so funny:
лететь как паутинка по лучу
шепча: о гелла, гелла, о my honey,
я ничего так больше не хочу,
как сблизиться с мозаикой собора,
с обрывом купола, где в два штриха и вкось
ворона ударяется о хоры
и прядает назад – не удалось
ей приобщиться к вечности в секунду,
но продолжается сегодня маскарад,
а я-то, я по–прежнему с Макондо 
в душе, где к солнцу льётся виноград

и льнёт к опорам самой вязкой лаской,
которая возможна на земле...
но на болоте, окроплённом ряской
найду себя скорее, в изумле-
нии, 

в глядящем на лягушку
царевиче, и вещий изумруд
двух глаз её берёт меня на мушку
и изумляет зум зрачков – да я умру,

умру, когда сейчас не перекинусь 
вокруг руки, десницы – вот сейчас! -
и слава богу, 
душенька, 
регина,
я вспомнил твой рецепт, его припас
заранее, когда ты провожала
и мне нашёптывала, - я не чуял ног,
почти не слышал слов, а кровь нажала
мне на висок, как будто на курок,

вот так же и сейчас – очнись-как-рухни,
на берегу светящейся реки
ты голосуешь, и тебе не хватит рук, ни
голоса, чтоб монолит разбить в куски 

авто: 
их белыми огромными огнями 
отмыт асфальт до зеркала в цвету,
они летят как будто между нами
игра в охотника и зверя,
их «Ату!»

вполне бездушно, их азарт привычен,
нет, я сегодня точно отступлю
два шага – до стены, достану спички
и прикурю. 
Я ж всё-таки люблю.

_______
PS
Тебе не странно, что сегодня этот воздух
пропитан холодом на сотни вёрст пути?

Тебе не странно, что весь купол нынче в звёздах -
для птицы, 
для пичужки, -
pour le petit?..


   ..^..



  Александр Пименов


***

Принеси мне мой хлеб, дорогая,
Мёдом плесени меченый кус.
На такой рацион налегая –
Поддержу наш опасный союз.
Экономия денег едва ли
Продлевает отпущенный срок –
Я послал бы те чёгную гозу в бокале,
Кабы квасил надмирно, как Блок.

Мне же трудно же! мне нелегко ведь!
Homo sum, соответственно – слаб.
Кто без денег – в тиятры не ходють,
Не танцують хорошеньких баб.
Кто с мозгами – тому хорошо бы
Не планировать дальше весны,
Не глядеть на чужие красивые жопы
С отделеньем обильной слюны.

Тра-ля-ля, «...не вернутся морозы»!
Тра-та-та, «...мир весенний согрет»! 
Здравствуй, город родной Серокозы –
Это ж я, твой мудрец Охримед!
Час весны в оном блядстве виновен –
Он умеет людей взволновать: 
В нём и дух по-весеннему тающих говен,
В нём и метких лучей благодать...

Отвори мне сарай, дорогая,
Где весенний лежит инвентарь –
Новый день на пороге сарая
Славит всяка наземная тварь.
Под ногами шныряет удача –
Примечай только дырки в полу,
Из коллекции веников банных мастряча
Неплохую, по сути, метлу.


   ..^..



    Виталий Павлюк


***

пишем книгу бытия
в ус не дуя нихуя

притаилась под колодой
подколодная змея

говорю: мне два билета
итого четыре лета

а она мне говорит:
что ты гонишь индивид

индивиды индевеют
волки воют ветры веют

те кто едут по хайвею
потихонечку хуеют

все от скуки, вся беда
ум - дорога в никуда

а безумье - ниоткуда
шел по лесу, видел чудо
два крестьянина в кустах
одного звать аристарх

ссут на голову друг другу
не со злобы, просто так

я поеду на аляску
рвать оставшуюся связку

по дороге как кретин
попадуся в карантин
потерплю опять фиаску

и скажу, амикошон,
завернувшись в капюшон:
скоро пасха я пошел
скоро пасха я пошел


***

духовность, чтиво между делом
секс наспех лучшее лекарство
как девочка чертила мелом
на плитах неумело классы

все и сейчас вот так, погоня
за убежавшим в прошлой жизни
все так как в детстве, но капризней
(кокетливо: король то - голый)

и ждешь и ждешь на телефоне
на нервах на последнем всхлипе
когда же новый твой афоня
появится на алом джипе

и если даже, если даже...
членкор, директор эрмитажа
пусть даже элвис, скажем пресли
то что тогда (пусть даже если)

...бутылки, склянки... все пустое
на руку холст, наружу краски...
я скульптор вот моя отмазка
а небо выделки... нет, стоит


   ..^..



  Мурена


*
весна,
старому пню 
пару б зеленых веток
*
хозяин в пути,
тапки у двери
ждут его возвращенья
*
солнце пригрело,
восемь котов 
спорят о вечном
*
землю пронзил
дикий лук
стрелами Купидона
*
спроси,
только женщина
знает когда
*
жил да был,
был да не жил
*
из песни слов не выкинешь,
но автора – запросто
*
один плюс одна
а трое не получается
*
неисписанный лист –
вот мое наказанье


   ..^..