Рой Аксенов

Пернатый сборник

Его превосходительство

любил домашних птиц.

- Crex crex Linnaeus Goes Amok (counterclockwords)

- Феникс

- Софирательный образ

- Обеденно-остиндская песнь о павлине

- Melange

- Archaeopteryx (эпос)

- Почтовое

- Дантов птиц

- Гадкое

- Придаток к посвящению и отступлению (тоном ниже)

- Заудушевное

- Чаянные церемонии

- Cayor

- Птица-болесть

- Тари (Finale not-so-Grand)

Crex crex Linnaeus Goes Amok

(counterclockwords)

Ты старше. Может быть - умнее,

И несомненно повнятней.

Ты больше ведаешь о ней,

Поскольку дольше прожил с нею.

Но я - разумный еле-еле, Я дичь со снайперской винтовкой,

Недальновидный коростель, - И пусть пока что я ничто,

Уже с полдюжины недель Пустое место, но зато

Постель твою держу в прицеле. Остёр умом и гаер ловкой.

Вокруг тебя на почве зыбкой

Четырехпалые следы,

И что-то поистратил ты

Свои бесстрастные улыбки.

Феникс

Куй! Железо пока горячо,

Не отсохли ещё твои крылья,

Не оплавилось сердце ещё,

Не осыпалась кровь тонкой пылью.

Бей! Ты в силах кровоточить,

Харкать красным, в истерике биться.

Тебе надо себя научить

Не сдаваться, бессмертная птица.

Вот и все. Отстрелялся, отжил.

Обвалился, обмяк, словно пенис.

Но я знаю - я твердо решил, -

Отделяя кости от жил

Все ж воскреснет дряхлеющий феникс.

Софирательный образ

на платформе стоять, на панели, на паперти,

до хинной горечи во рту проблеваться,

затеряться без следа в тихой заверти,

в воздушно-мраморном лабиринте-палаццо.

get a life have a sex move your body

но вот как-то давно уж не рады

лайфамсексам телеснымдвиженьям

васямколям машамтанечкамженям

принеси-ка ты мне яблочко, змеятинка,

я сожру его без неприятных последствий,

да не лыбься, не посмеивайся гаденько,

я застрял где-то в старости-детстве.

софья-софа, софа-совушка, мне скучно,

умирательно без душащих объятий,

дай мне крылышко свое неизученное,

потереться б об него, облобзать бы.

зубы мудрости положены на полку,

снят парик да надраена лысина,

из карманов груды смысла и толка

вынимаю, как уставом предписано.

Обеденно-остиндская песнь о павлине

твоя не нада бить моя сагиб!

моя павлин пизды давать не думал!

моя хотеть конечно чтобы он погиб,

затем смешать его со всякий гриб

со всякий зелень многоумный...

жюльен павлиний делать, вкусный блюд

не рубленый котлета из верблюд!

моя не знать что он - декоративный птыц

откуда блядью буду мог я знать такое?

и потому моя ему недрогнувшей рукою

устроить был кинжал куяк-пиздыц

сагиб! да ведь корысти ради не!

моя хотеть твоя чтоб было вкусно!

твоя же знать - я кулинар искусный

а не какой-то там фекальное гавнэ

не плачь сагиб, таков твой тяжкий бремя

ты белый гаспадин твоя рыдать - табу

и потому моя сарай жена ебу -

твоя ебать павлин о то же время

я оперение его для твой сберечь

павлиний пёр сподручно писать вирши

ты целый день играть банкрот на бирже -

моя писать сей оправдательнейший речь

Melange

глупые голуби

нищие голые

сизые головы

по вечерам

вороны верные

черными скверами

в гости являются к вам

коршунов шкуры

старые дуры

надменно и хмуро

бросают на пол

дымными верхами

крышами стерхи

несут свой последний обол

этим поэтам

самовоспетым

клетчатым пледом

забвенье дано

обледенелым

летчикам смелым

все восхитительно но

Archaeopteryx

(эпос)

Песнь первая,

Турбонагнетательная

Археоптерикс - это такой

с крыльями крокодил,

он обитал у селенья Джанкой

и регулярно чудил:

лишь только какой-нибудь растаман

раскурится слегонца,

как Архео в галлю цинаций туман

просовывал морду лица.

О ужас и страх! о инфаркт и пиздец!

к соратникам приходил,

представьте: считаешь под кайфом овец,

и тут средь овец - крокодил!

И многих братушек, и многих сеструх

до гроба довел лиходей,

пока не предстал перед тварью мой друг -

Вольфганг Иероним Амадей.

Песнь вторая,

Тринитротолуольная

Вольфганг Иеронимыч (в миру - Еремей),

был статный и мудрый мужик,

владел балалайкой, как лирой - Орфей,

и ловко плясал всякий джыг.

В тот день судьбоносный Ерёма с утра

привычную пятку забил,

и завалился в какой-то дыра

фтыкать под забором, дебил.

Вольфганга, конечно, наш анта гонист

заметил и жертвою счел,

и без сомнений спикировал вниз,

как злобный диавольский пчол.

Но в глючной пучине наш брат Амадей

бояться не быть крокодил!

И устрашительной дланью своей

в ебальник ему зарядил.

Песнь третья,

Под стражу заключительная

Повержен летающий крокодил!

в грязи извивается гад!

А Вольфганга орденом наградил

ментов благодарных наряд.

На крылья и лапы, на хвост и ебло

надели врагу кандалы,

и стало в природе светло и тепло,

тырьямц, пурурум, тырыры!

Вот так пидарасов и сволочей

мы всех размешаем с гавном!

Джанкой будет нашим, а больше - ничей!

Хум мепад нема, нахуй, ом!

Почтовое

В Вашем Почтовом Ящике

нет Непрочитанных Сообщений.

В Вашем Почтовом Ящике

не лежат Телеграммы и Письма.

И даже не Завалялась

(в Вашем Почтовом Ящике)

повестка в какой-нибудь Суд

(вовсе Нестрашный).

В Вашем Почтовом Ящике

не бывает счетов за Электричество,

и всяких Рекламных Листовок

в Ваш Ящик вообще не Суют.

На Вашем Почтовом на Ящике

не сидит Раскормленный Голубь

в Фуражке со словом Почтовый,

с Сумкой через плечо.

Ваш чортов Почтовый Ящик

не Жгут по ночам Хулиганы,

и Пьяный Мужчина наутро

Ваш ящик не Обосцыт.

Таким Зистансьяльным Кошмаром

обязаны вы тому Факту,

что Ваш Распочтовейший Ящик

в Природе не Существу

Дантов птиц

Как прыкрастны в раю пеликаны!

Как прыкрастны фламинги в раю!

Мадригалы им нежно пою,

Наполняя нектаром стаканы!

Грациозны, толсты и желанны -

Ахуительны птицы в раю!

Как ужастны в аду попугаи!

Как ужастны пингвины в аду!

Между ними я в страхе бреду,

Их словами последними хаю!

Гегемонят, шмындят и толкают -

Злобойобственны птицы в аду!

Как никакны в чистилище совы!

Как в чистилище гаги бледны!

Я молчу - нахрена мне нужны

Эти монстры, дики и хуёвы.

Гадкое

Напоили меня молоком с нефтью,

Накормили меня хлебом с гайками,

А теперь от меня нос вертите,

И теперь даже видеть не желаете.

Мои перья почернели, слиплись,

Голос мой охрип, нервы режет,

Мне теперь гонорея и сифилис,

И еще загаженное побережье.

На просторе жить, будто в клетке, -

Непростое это для птицы занятие,

Организм подустал уже ветхий,

И не помогает уже плотояденье.

Черта с два я утоплюсь, сволочи!

Я вам кучу навалю у чистой ратуши,

Вместо клюва отращу зубы волчьи,

Ну а вы - будьте рады же.

Я ведь мог бы захотеть большего,

А сейчас перспективы-то радужные -

Приберетесь, на похлебку меня пустите,

Посмеетесь: "Вот урод, надо же".

Придаток к посвящению и отступлению

(тоном ниже)

авиации малой, средней и

стратегической дальнего радиуса действия,

а равно -

межконтинентальным торговцам фертилайзером

посвящается

Там, где стервятник не насрёт,

И воробей не пропердится,

Говном снабдит родной народ

Дюралюминиевая птица!

Заудушевное

стоят очередью, конвеером

разборочной линии;

обмахиваются рукописными веерами,

в гусиной коже, синие.

да, и моя пустоголовая тушка

толчется среди них тоже -

подстраивает свое волосатенькое ушко,

чтобы услышать хорошее.

но при этом сам я далече, точно,

ты уж поверь мне, друже;

ты ведь такой же, как я, полуночник.

а прочих - не слушай.

Чаянные церемонии

волоокие чайки качаемы

прибалтийской ленивой волной

образуют узоры случайные

между морем и речкой двиной

Но налетел на нас ветер с Атлантики,

верите ли - нет ли,

разбросал наши бризы галантненькие

нестеровскими петлями.

Сизым коршуном на белых чаек кинулся,

страшным призраком,

даже Фаренгейты упали до минуса,

ниже низенького.

Дохли птицы, а морская водица

льдом схватывалась,

дичь мороженая в белую пиццу

перерабатывалась.

чайки мертвые к чаю поданы

деликатесным изыском

их хватают руками потными

и суют в пасти склизкие

Cayor

вокруг меня вдруг стало очень много смерти:

тут рухнул человек, ногой задрыгал и погиб с гримасою смешной,

поставив перед смертью все состоянье на аиду верди;

и кот мой полосатый болен, - был ловкий, шебутной, -

но на бок пал, последний раз вздохнул и умер;

а на окне моем сопливыми разводами написана картина

из дохлых мух, жучков и в воздухе витавшего безумья;

трава подохла, сгинули деревья и догнивает тина;

в клыкастой чьей-то пасти бьется птица, из клюва каплет кровь и крик, -

тебе уж не летать, кусочек мяса, десерт помойного обеда;

к обедне чокнутый пророк обгрыз все ногти, голову остриг

да выдавил глаза себе, содрал всю кожу и пропал без следа.

Птица-болесть

Птица-болесть, мне лестно вниманье твое,

Не прикрытое сором вербальным,

Так давай же осанну тихонько споем,

Поздно ночью, в вагоне неспальном.

Птица-болесть, мне лестно под клювом твоим

Изгаляться, нагим и убогим,

И когтистые тощие ноги

Целовать - Элохим! Элохим!

Птица-болесть, мне лестна невинность твоя,

Ты терзаешь - летит из меня чешуя,

Ты яришься, как рыба-пиранья,

Одержимая жаждою знанья;

Жаждой знать, что внутри у меня.

Птичка! нетути там нихуя.

Тари

(Finale not-so-Grand)

Редьярдом описанный вид,

гроза крокодилов, и их же надежда,

Тари - дантист из дантистов,

мое тончайшее сплетение смыслов,

за решеткой в зоопарке будапештском.

Из зубов объективной реальности,

данной нам в ощущениях,

выковыривает галлюцинаций обрывки,

макраме параллельных миров.

Птичка, спой мне китайское что-нибудь,

пентатонической гаммой пронзи мое сердце.

Ты же знаешь прекрасно, что боль лечат болью,

исцеляют мигрень гильотиной:

Медный Всадник, в одеждах красных,

лицо его бледное и ненастное.

У костра он нам расскажет сказку

о постиндустриальном мире

о бесплодных землях, о мертвом эфире.

Нам придется слушать его тщательно,

с пониманием.

А иначе нас нашпигуют пулями странными,

и оставят иссыхать

под холодным солнцем будущего,

под ртутным глазом птичьего бога.

Наши ожидания обмануты,

из обещаний величья выстроен балаган,

и в нем невесомое племя птичье

жонглирует нашими костями.

Тари, Тари,

что за песни ты поешь?

что за сказки нам бает

лирический твой герой?

Слушай меня:

Беги, мой бедный бесенок,

оставь позади свои рваные крылья -

здесь готовится страшное

на безжизненных желтых равнинах.

Мы дожили до обмена ролей,

возможно ли?

Кони взяли хлысты и кольты,

всадников стреножили.

Перестрелка. Пыль.

Солнце в зените.

Тишина. Сказка. Быль.

Закройте глаза. Усните.

Тихо. Ягнята уходят,

ягнята встают на крыло,

их тонкие мнимые перья

мне только приснились.

Как-то все это странно,

и смешно,

все произошло неожиданно

и слишком рано.

Малышка Тари, тебя расчленили.

Прощай, прощай, я остаюсь один!

Я возвращаюсь в свою обжитую комнату,

сажусь за стол и собираю слова:

о маленьких иридиевых штучках,

о птицах заводных и обыкновенных,

о зубах железных и источенных,

о тяжелых полках для всего этого хлама, -

о тебе, Тари! -

о веских каменьях

и медузьих взглядах

о том, чего не было, нет,

и, пожалуй, не надо.

Высказаться?