Сергей Серегин

"ЧАС Х" ДЛЯ ДВОИХ

"Есть и другие миры", – авторитетно заметил один из персонажей Стивена Кинга, собираясь рухнуть в бездонную пропасть. Этот мальчик из "Темной башни" определил, пожалуй, главный принцип кинговской прозы. Вернее – всегдашнюю нашу уверенность, благодаря которой возник феномен Стивена Кинга – писателя, создающего энциклопедию Иного, исследующего территорию, в которой Иное материализуется и предстает перед нами как телесно воспринимаемый факт.

Именно что телесно. Действительно как Иное, не мое. В этом и состоит прокол любых психоаналитических теорий. Загнав монстров под черепную коробку, разработав гипотезу проекций и переносов, психоаналитики не избавили человека от убеждения, что монстры обитают снаружи. Простой здравый смысл убеждает нас постоянно: Иное не может гнездиться во мне. На то оно и Иное. А значит, где-то поблизости есть территория Иного. Есть пространство (мифологический хронотоп), где я способен повстречаться с извечными своими врагами-друзьями.

Пространство и время Иного – всегда где-то рядом. Они, как смерть, стоят у меня за левым плечом. И можно отыскать некие точки в хронотопе обыденного, где граница между мирами чрезвычайно тонка. Где Иное способно вторгаться в обыденное. Человек ощущает это вторжение как замещение, удвоение или сращивание. Так оно и описано у множества авторов, включая Стивена Кинга и Юлию Сиромолот.

Характерный пример замещения – "выпадение" героя в иную реальность, или наступление "часа Х", когда Иное оказывается здесь и теперь. При удвоении мифологический хронотоп как бы просвечивает сквозь хронотоп обыденного. Это тот случай, когда персонаж одновременно проживает жизнь и здесь, и там. Как Саша Лапин у Виктора Пелевина в "Принце Госплана". Впрочем, чаще всего, состояние удвоения нестабильно и ведет оно либо к замещению, либо к сращиванию. Многие истории Стивена Кинга построены как раз на сращивании. Времена и пространства как бы смешиваются, сохраняя при этом большинство из своих примет.

Борис и Стеф у Юлии Сиромалот обретают способность к замещению: "Мы выбрали место и время. Стоит понять это один раз – и уже не важно, что иногда ты касаешься земли… Нет больше тверди, только чуть более упругий воздух… и касание лишь наполняет взлётной силой". Герои оказываются по ту сторону зеркала благодаря игре (не случайно Юлия выбрала в качестве персонажей актеров, танцовщиков).

Хронотоп игры можно определить как пограничную зону между Иным и обыденным. Жан Бодрийяр писал, что игра отменяет (впрочем, не до конца) Закон, подчиняясь Правилу. А Закон и Правило – суть два противоположных способа организации пространства и времени. Правило предоставляет каждому игроку Шанс. Шанс на вечную повторяемость. Причем, повторяемость эта не имеет никакого отношения к дурной бесконечности. Последняя свойственна Закону. Закон правит обыденностью, он – бесконечное изменение, бессмысленное чередование причин и следствий. Подчинение Правилу вырывает нас из причинно-следственного мира. Мы обретаем Шанс оказаться в мире Ином, в хронотопе вечной ритуальной повторяемости. Собственно говоря, в этом и состоит главная особенность ритуала – он случается в Ином, а потому он всегда – один и тот же.

Эрик Берн не зря с таким подозрением относился к игре. Игра антисоциальна. Точнее, игра просто не знает социальности. Не знает Закона, организующего бытие человеческого сообщества как бытие социума. Полицейский никогда не поймает Вора, по той причине, что оба заняты совсем другим. Они пребывают в ожидании Шанса, который обеспечил бы погоне вечную повторяемость ритуала.

Игра опасна, как опасно всякое пограничье. В хронотопе игры легко происходит удвоение: "...Я частью там, среди кружащихся золотых деревьев… костяной оберег, вплетённый в длинные чёрные волосы Раду-калюзара, только что хлестнул меня по лицу… И я, конечно, здесь, в малом зале, которого не различаю…".

Состояние игры сродни шизофрении. Вещи отнюдь не утрачивают обыденных свойств, но дают возможность почувствовать и Иные свойства, увидеть Иные вещи. Иное просвечивает сквозь обыденное, и это Иное совершенно непредсказуемо: "Теперь, стоило подняться по спиралям «нормального искусства» – я неизменно оказывался в пыли, на тёмной дороге, рядом со мной бежали чудовища – лохматые тени, и клювастые птичьи призраки проносились над...". Вещи и люди обретают двойное дно.

Отсюда мучения главного героя рассказа: "Солгу, если скажу, что сразу поверил. Как в такое поверить – ведь он мой Мастер и брат мой, между нами связь, пожалуй, сильнее и страннее любви… мы не можем убивать друг друга…". Стеф пытается использовать логику психоанализа, как последнюю спасительную соломинку: "Значит, это не мы, только я сам? Значит, только часть меня, напялившая личину?". Но в том-то и проблема психоаналитической логики эктериоризации, что работает она только здесь, в обыденном. В Ином никаких бессознательных переносов не существует. Там враг – не фантом, не плод больного воображения, а физически ощутимая данность.

Игра затягивает, обретение Шанса кажется все более и более близким, возвращение из игры в обыденность – все более мучительным. Удвоение сменяется сращиванием: "…как в огромном кристалле, полном острых углов и лютого холода. Ни одного неверного движения – просто потому, что этого не может быть. Нет ни тёмной дороги, ни сцены. Только мы вдвоём, неизвестно где, в нешуточной и нелепой схватке". Сращивание всегда заканчивается катастрофой.

Потому что хронотоп игры – это пограничье, где одинаково явлены Иное и обыденное. Игра не вечна. И обязательно наступает момент, когда "это уже не игра". Когда смерть – не кульминационный акт повторяющегося ритуала, но просто смерть, смерть по Закону, окончательное и неисправимое следствие, выведенное из определенных причин.

Игра – величайший и самый сладостный из соблазнов. Одна из немногих возможностей ощутить Иное. То самое Иное, где мы целиком и полностью собраны, где мы вечны и можем летать. Игра манит нас Шансом на обретение Смысла. Но – не дает никаких гарантий. Никогда нельзя знать заранее, получишь ли ты билет в другие миры. А платить за Шанс приходится в любом случае. Вот об этом, наверное, и написан рассказ Юлии Сиромолот.

Высказаться?