Валерий Бондаренко

ПОСЛЕ ПОСТМОДЕРН-А?

(Проза Игоря Поночевного)

Трудно писать о рассказах и повестях Игоря Поночевного. Трудно, потому что, на мой взгляд, они имеют природу сложную и текучую. Жанрово они как бы балансируют между пародией, стилизацией и лирикой (в широком смысле). В каждом из его текстов признаки этих жанров есть почти всегда, и всегда в разной пропорции. Больше того: их соотношение меняется также по ходу каждого отдельного текста!

Если не учитывать, что Поночевный — игрун и лирик в одном флаконе, то к нему можно предъявить массу претензий. Что охочий до руготни наш сетечитатель часто и делает. На мой взгляд, большинство упреков здесь несправедливы. И на примере отдельных текстов я попытаюсь это доказать.

«ПТИЧИЙ ГРЕХ»

http://www.proza.ru:8004/texts/2003/05/07-54.html

Кажется, еще не совсем отгремела канонада по «педофилу» Поночевному в связи с этим текстом. (Если же отгремела — тем лучше). Вдогонку канонаде я хочу лишь заметить, что автор «развел» всех нас. Он писал рассказ-исповедь проститутки о детстве, который по ходу дела оказывался ее фантазией. Но каждый читатель увидел в тексте свое (искомое подсознательно?): моралисты увидели нарушение морали и эпатаж, реалисты – отступленье от «правды жизни», сюрреалисты — стилизацию под классику, а «литературолисты» — отсутствие стиля.

И никому из нас, кажется, в голову не пришло, что мы судим автора не по законам, которые он над собой признает. А он ведь четко сказал: это — ФАНТАЗИЯ.

Да, это поток фантазийных образов и эпизодов, и, как всякая фантазия, эта тоже питается из массы спонтанно возникающих источников. Мне не кажется, что Игорь Поночевный отмеряет и выверяет что-то в своих рассказах. Если ж он это делает, то — редкий случай! — не убивает при этом ощущение «живизны» (жизни).

По сути, все известные мне тексты Игоря Поночевного вырастают из фантазийной стихии. Вернее, так: они — фантазийные вариации на какую-нибудь общую (иногда глобальную) тему. В рассказе «Птичий грех» — на тему любви. Любовь, как мы знаем, оказывается всегда выше греха, но если и не греховность, то рок становится ее самым верным спутником. Автор моделирует ситуацию, в которой слепая сила инстинкта ОСОБЕННО сокрушительна и слепа: в ситуации инцеста (скажем круче: группового инцеста).

Мне остается лишь завидовать, КАК удалось И.Поночевному, «моделируя», нажать на подсознанку читателя (иначе тот так бы не запищал!) и сделать правдоподобным характер героини при явной неправдоподобности ее речевой характеристики!

С удовольствием повторюсь: это удивительное свойство прозы И.Поночевного вообще: вроде бы явные признаки стилизации (а значит, и литературного несерьеза) и одновременно игра с архетипами, которая придает текстам и глубину, и тонкость. Здесь эта тонкость выразилась для меня в том, что повествование, перенасыщенное сексуальным экстримом (с точки зрения обывателя), удивительно по своему духу… целомуренно, до аскезы.

Раздавались обвинения Поночевного во вторичности, в прохождении уже блестяще пройденного В.Сорокиным. На это обвинение я отвечу в конце обзора.

Однако ж запомним его…

«ЛЕНИН»

http://www.proza.ru:8004/texts/2003/03/05-108.html

Прочел, сказал автору спасибо за хорошее мое настроение, за мой смех и его ум. Потом прочел рецы, довольно кислые: уже было, читали, неоригинально (как будто б сам такой читатель напишет куда как лучше, да вот все ему не досуг, — не до нас, родимых!). Между тем, свежесть и оригинальность этого текста, на мой взгляд, состоит вовсе не в пародировании биографии Владимира Ильича Ульянова-Ленина, а в осмеянии «жития» вообще как жанра. Читаешь этот прикольный текст, смеешься, и вдруг приходит такая мысль: ведь так же вот творились жития и сказания о святых и их чудесах средневековыми переписчиками! Тот прибавил от себя, этот подретушировал, — глядишь, и нет уже от реала даже тени.

Принципиальная новизна Поночевного здесь в том, что автор несколько раз убивает и воскрешает своего Федота Ленина. То есть, опять стервец-автор играет по-крупному, понятиями архетипическими. На этот раз тема его – герой и психологические истоки его культа: вера в «чудо», вопреки всему, всем смертям назло. Назло даже себе любимому…

Здесь внутренняя свобода автора улыбается читателю особенно обаятельно-широко.

«ЧЕЛОВЕК НА ДНЕ ЯМЫ»

http://www.proza.ru:8004/texts/2002/02/02-102.html

Лили Блэк нашла этот рассказ сыроватым, не достаточно стилистически выдержанным. Я почти бы с ней согласился, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что тему рассказа (как я понял) задает библейский плач Иова. Выходит, и здесь Поночевный работает с архетипическими ситуациями и фигурами!

Игорь Поночевный показывает своего героя в самую злую для того минуту на Земле, — в момент гибели. Без черного юмора здесь тоже не обошлось, но смысл этого рассказа видится мне не только в пародировании, вышучивании древнего текста. Ведь автор рассказа опять, как я сказал, работает с архетипом, с ситуацией, которая будет в судьбе каждого, — в ситуации расставания с жизнью. Напрасен спор героя с судьбой и богом. Он еще произносит слова (КАК БЫ их произносит), а тело его уже распыляется в мирозданье, да и слова разлетаются под ветром открывшейся безнадежности.

Какой уж тут стиль, какая выверка, — полный распад всего.

Зато, как только из безвоздушного пространства «при смерти» текст спускается на грешную землю, слова опять выстраиваются в линейку, образуя стилистическое единство. Опять привычное, человеческое, обыденное, когда смерть ДРУГОГО — все же, типа, обыденность. Автор как бы говорит: смерть любого существа НЕВЫРАЗИМА. Когда мы начинаем о ней говорить, да еще и стройно, гладко, — мы говорим все еще о жизни, о жизни при смерти…

Зато вовсю раскрывается здесь способность автора к черному юмору. Герой рассказа — «маленький», бытовой человек. Для других персонажей, таких же «маленьких», его смерть — досадный, но всего лишь недолгий бытовой затык.

Ну, и естественно, у доки-читателя возникают аллюзии с Гоголем, с Достоевским, которых сам автор выделяет как своих литературных учителей.

И еще выделяет он Д.Хармса, мотивы которого стали темой его лучшей на сегодняшний день повести.

Эта повесть — «Лизочка».

«ЛИЗОЧКА»

http://www.proza.ru:8004/texts/2003/01/28-112.html

Если честно, я вот не поклонник Хармса. Его традицию (как и платоновскую, и булгаковскую) считаю довольно рискованной в нашей литературе. Всегда есть соблазн за игрой фантазии или языковыми нарочитостями скрыть простое неумение чувствовать глубоко и писать точно. Три эти традиции так обросли графоманскими текстАми, что почти погребли под собой своих великих предтеч.

«Лизочка» — удивительная, на мой малопросвещенный взгляд, повесть. Думаю, это один из лучших и виртуознейших текстов на нашем безбрежном сайте. В нем Поночевный те-се-зе держит экзамен на звание профи и с блеском его выдерживает. Судите сами: взять героев и ситуации прозы Хармса, его интонацию, самый его дух, — и создать абсолютно СВОЙ мир! Мир Хармса сюрреалистичен — мир повести «Лизочка» воспринимается как крутой реал. Здесь веришь всему: и точным деталям питерского быта 20—30-х гг., и жизненной достоверности каждого героя. Сама ситуация оказывается не сюрным ужастиком, а совершенно правдоподобным — нет, не триллером, а просто повестью «про жизнь совсем хорошую». В этом шаге из сюра в реал есть глубокая правда истории. Шестидесятники шутили: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!» Весь 20 век у нас только этим и занимались. Не литераторы — население всей страны. Вот и стала «Лизочка» эхом Хармсовского прозрения.

Радоваться нам этому или печалиться? Искрометная «Лизочка» заставляет радоваться…

«ЛИГУДИМ»

http://www.proza.ru:8004/texts/2001/05/08-40.html

Эту повесть сам автор считает своей бесспорной удачей наравне с «Лизочкой». Замысел его был, как почти всегда, провокационен для читателя. Он хотел создать такой текст, которым бы увлекся любой. Чтобы и сюжет, и исторические-литературные аллюзии, и стиль, и эротика, и приколы, и философия, и богословие, и поэзия, и кулинария. Смысловых ключей — как в клипе. Я старомоден, наверно, поэтому все ключи расшифровать мне не удалось. Почему и отсылаю заинтригованного читателя к рецензии А.Руденко, которому удалось это сделать. Половина имен, которые он назвал, мне, сельскохозяйственному барану, неведома-с…

«КРОЛИК МИКА»

http://www.proza.ru:8004/texts/2003/04/07-78.html

Наряду с «Лизочкой» это мое самое любимое произведение у Поночевного. Не потому что оно про секс. А потому что оно лирично-иронично и так внутренне изящно, что просто завидки берут. Конечно, и здесь есть и стеб, и высмеивание литературной традиции, — традиции лирической прозы, которая, будучи в соответствии с правдой жизни, перенесена на почву эротическую, становится ну сущий гротеск. И смех, и почти слезы. И нежность, и это самое — раздиранье души и плоти.

Но в первую очередь, — превосходная лирика, искренняя, тонкая, без слезливости и амикошонства.

В чем-то автор стебается над эротическими «рассказками», но эротизм текстов Поночевного весьма тонок и никогда (даже в этом, самом его эротичном рассказе) не бывает пошлым и лобовым.

Вот такой он удивительный, РАЗНООБРАЗНЫЙ ОДНОВРЕМЕННО, этот наш автор.

А теперь, в заключение, еще одна типа мысль. Помните, мы упомянули всуе святое имя Сорокина? Так вот, не повезло нам, пишущим-маракующим: до всего достал наш признанный мэтр! И чуть что СТРАШНО (в смысле: ну жуткое очень) знакомое — сразу: «Сорокин!», «сорокинщина!», «дежа вю», «дежа лю»… А между тем, новое поколение авторов, берясь за «трудные» и «пакостные» сорокинские темы, решает, имхо, иные задачи. Если Сорокин разрушал (объективно) застоявшиеся стилевые, смысловые и жанровые конструкции, то молодые авторы, так же свободно относясь к литературной традиции, делают все же иной акцент. И акцент этот — не на разрушении, а на поисках нового стиля, который бы мог полноценно и полнокровно передать их мироощущение. Игровое «литературничетво» отступает перед желанием сделать нечто и впрямь серьезное, вырваться за рамки все-таки весьма спорного и условного, проходящего постомдернистского нивелирования и уравнивания ВСЕХ смыслов и стилей, согреть стиль сердцем.

Во всяком случае, при чтении текстов Игоря Поночевного мне так показалось…

Высказаться?

)