Игорь Пронин

Про Красную Армию ( мемуар )

Например, однажды я служил в СА, в ВВС, даже ВТА, в батальоне связи да еще и в Паневежисе.

Честно говоря мне там было скучно и грустно. Но не всегда. Например как-то раз мы отрыли бомбу.

...Или сразу глубоко начать?

В общем, я не сразу попал в Паневежис, сначала зиму проторчал в учебке под Минском, это называлось Степянка. Там из нас, призывников с травмированным зрением, делали телеграфистов ЗАС. Не подумайте плохого - это Засекречивающая Аппаратура Связи. Да, кажется так. Ну и что, что коряво? Сила - она в правде. Мне потом в военном билете девушка военкоматская обозначила воинскую специальность: буквопечатающий телефон. Ну не любила она телеграфистов, мало ли как жизнь сложилась...

Вообще в Степянке было забавно - половина взвода не умела говорить по-русски, и научить их печатать на этом языке могли только советские сержанты. Больше таких не делают, да-с. А еще слегка показали здоровые такие стойки и сказали: это - ЗАС. Т-ссс... Ну и хватит о Степянке.

Разогнали нас по весне, и написали мне в документах пункт прибытия: Паневежецк. Хрен знает, как, но все-таки на родину литовского театра я постепенно попал. Там нашелся здоровенный аэродром, несколько потертых немецких казарм и три столовые. Для летчиков, обычных офицеров и остальных. Тараканы с остальными не жили - на фиг надо. Там почти никто не жил. Но не важно... Спустя какое-то время я попал на Узел Связи. Вообще-то, это было немецкое же картофелехранилище, вырытое в холме. Бетонные стены, все по уму... Наши посмеялись над гансами и сделали там КП полка самолетов, а заодно и УС. УС назвали "Амуниция". Мы очень гордились таким оригинальным названием - вокруг "Антенны" да "Соколы", а мы особенные, нежные.

Прежде чем пускать нас, уродов (кроме меня подогнали еще двух бандеровцев, телефониста и радиста) на секретный УС, нам дали "Допуск". Допуск давал капитан особого отдела Бурдаков. Рожа кирпичем, вообще герой бондианы внешне. Он вызывал по одному, говорил ласково. Сразу спросил, где я в Москве жил, ну и понеслось. Там он был, а там учился, вообще выходило что мы полные братаны.

- А если что заметишь... Или заподозришь... Приходи!

Выбрался я в курилку, подмигнул телефонисту Волохе - мол, все на мази. Тот поскакал на свой сеанс, вернулся шатаясь.

- Да это мой зема!! Он у нас в Луцке жил и трудился.

Мы немного поспорили, кому Бурдаков больше брат, ну и все устроилось. Понеслось - нас на телеграфе было двое, а смен в сутки - три. Спишь - ешь - смена - ешь - спишь, так полгода. Нормально, после учебки-то вонючей. Я там и телеграфный роман завел с одной вольнонаемной с шауляйской "Антенны", и на прапоров поглядывал свысока, и даже гостей слегка водил. Ведь жили телеграфисты лучше всех: у нас было две комнаты. В одной стояли аппараты - ну как помните Ленин читал ленточку в кино? они не изменились с тех пор, - а в другой стойки с ЗАС. В первую комнатку было окошко для всяких посыльных, а вторую мы должны были закрывать все время.

Может возникнуть вопрос: зачем нашей авиации телеграф? У меня у самого возник, а прапор мне ответил: то что там по телефону наболтали, бомбить Америку, это все лажа. Нужен документ. Вот получим телеграмму «бомбить Америку!», наклеем на бланк, отнесем, только тогда война и начнется. Потому что наши телеграммы можно читать и перечитывать, можно расписываться в их получении, короче это приказ.

В основном присылали всякое говно. То БТР в Германии поезд забодает, убьет сорок человек, то маневры Северного Флота хорошо прошли и всем капитанам часы от министра подарили. Вообще министры и маршалы любили слать телеграммы с грифом "ВСЕМ!!!". Скоты. Каждую фигню приходилось множить на шесть наших гарнизонных В/Ч. Но было и интересное, например длинная, на несколько страниц, сага о звене наших СУ, летавших по пачке «Беломора» над Дальним Востоком и попавших поэтому примерно в Японию. Японцы подняли в воздух камикадзей, стали летать, сигналить на международном коде, даже стрелять поперек курса, а наши спустя полчаса просто развернулись и улетели. Потому что у них не было таблиц с этими кодами международными. Они вообще не понимали, в чем дело. Маршал авиации сказал: дайте ж, суки, таблицы этим сукам! Пусть, суки, без них не летают! Я очень смеялся.

Жизнь шла хорошо. Иногда случались маневры, тогда наш УС обычно пытались захватить десантники. Мы сидели в курилке и смотрели, как за заборчиком приземляется ИЛ, как оттуда прыгают эти фигурки... Нет, на парашютах их не сбрасывали, обычно это обходилось в одного-двух бойцов, дорого даже для страны Советов. Десантура с гиканьем бежала, бежала, бежала... Долго им было бежать. А мы курили и делали неприличные жесты. Потом прапор, дежурный по УС, загонял нас внутрь и закручивал люк. Все. Десантура захватывала бугор и докладывала своим, что узлу пиздец, а наши докладывали, что обороняются и все заебитлз. Такая война.

Говорят, что однажды с десантурой прилетел Химик. Все боятся Химиков в наших войсках, они придурошные часто. Короче, Химик решил воевать дальше и захерачил нам в вентиляцию дымовую шашку. Говорят, что среди вольнонаемных телефонисток - не ЗАСовских, а обычных - была беременная, которая в дыму первая прорвалась к люку, открутила его и отпиздила Химика. Говорят, десантники хлопали в ладоши. Но мало ли что говорят - я не видел.

У меня там жили мыши, те еще, арийские. Картошки у них не было, так жрали крахмал, из которого мы в чайнике клей варили. Один мыш был то ли совсем молоденький. то ли наоборот седой маразматик, он ночью гулял где хотел. Свет горит, я работаю, а этот придурок лазит везде. Я потом понял, что кроме меня все спят ночью, только один телеграфист фигней занимается. А происходило это потому что вечерами я слушал у радистов Голоса. В основном музыку. Севу. Не важно.

Еще у меня был спирт. Лейтенант и прапор любили брать меня с собой на склад, где раз в месяц выдавали пять литров. Там же они выпивали первый литр. Потом вели лейтенанта в общагу, оставляли еще литр. Потом шли на "Амуницию", там прапор всасывал стакан с дежурным по узлу и уносил почти все оставшееся домой. У меня оставалась баночка на двести грамм, я выпивал ее обычно с Волохой, телефонистом. Им спирта вообще не доставалось. Волоху нельзя было пускать в ЗАС-зал, у него другой Допуск, но я генетический преступник и изменник Родины. Он, хохол хитрый, тоже.

Еще у меня были друзья... О них, гадах, потом. Еще эти стойки ЗАС. Там было три секретных ключа, в этих ламповых бандурах, все три из одного блокнота извлекались. Красивый, модный пластмассовый блокнотик. Обратно уже не запихнешь, и каждая перфокарта соответствовала такой же на "Антенне". В армии все круто. После отработки их уничтожали при прапоре и лейтехе в спецпомещении, это такая каморка между женским и мужским сортирами на улице, у нас там буржуйка стояла. А трубы не было... Зато зимой все равно приятно, мы заодно и мусор жгли, и хлеб жарили.

Еще много чего было, фиг с ним со всем. Главное - капитан Бурдаков. Однажды он пришел на "Амуницию" и вызвал меня в курилку. Давай, сказал он, дружить и сотрудничать. Я вот знаю, что кто-то из ваших телефонистов вышел на связь и говорил некодовыми словами в открытом режиме, минуя стойки ЗАС. Разузнай, вот твое первое задание.

Да, в открытом режиме трепать - это нешуточно, это ой-ой. Мне-то особенно было ни к чему, наши стойки со второго-третьего раза соединялись, а вот у Волохи телефонные совсем развалились. Он примерно раз в неделю нехорошими словами говорил с безрукими антенновцами, которые ничего не умели синхронизировать. Пришел я к Волохе и говорю: в этот раз ты влип. Бурдаков идет по следу.

- Да он же зема... - жалобно сказал Волоха. Ему не хотелось слетать со смены.

Вообще не расстрел на месте нас пугал, а потеря Допуска. Тогда окажешься лишним, поскачешь через день на ремень, наряды-караулы. Примеров тому не счесть. Мы попечалились и забыли.

Капитан Бурдаков не забыл. Он рассердился и через недельку вызвал меня к себе посыльным, прямо из казармы, где я мирно дрых. У нас в роте вообще обычно все спали, такова специфика службы у связистов. И вдруг приходит хрен с красными погонами и что-то вякает. Проснулся дневальный, разбудил по такому случаю дежурного, тот очень неодобрительно растолкал меня.

- Ты всякое говно сюда не води, да?

Я пошел к Бурдакову. Этот козел разразился потоком всяких предложений. Доппаек, возможность стучать даже не комбата, в будущем школа КГБ, и вообще сладкая жизнь. Я мялся. Мне не хотелось устраивать какого-то кипежа, скандала. Я молчал и кивал.

- Вот и хорошо, - сказал Бурдаков. - У реки Невежис стоит одинокий ржавый кунг. Там явка. Завтра идешь со смены и вдруг вспоминаешь, что забыл сигареты, отваливаешь от своих в сторону и...

- Ага, - сказал я и пошел дальше спать.

Кунг мне ничем не был привлекателен, я и так жил неплохо. А КГБ не любил, потому что иногда не спал, а читал толстые журналы в трех - по числу столовых - библиотеках. В 1988 годы в гарнизоне Паневежиса они никого кроме меня не интересовали. Примерно через неделю опять пришел посыльный. На это раз в штаб нашего батальона - моя война началась. Из штаба прислали меня будить, привели к начштаба.

- Тут тебя в одно место зовут... - мрачно сказал майор.

- Хуйня случилась, - руками развожу. - Не знаю, в чем дело.

- Ну иди, узнай.

В особой части меня ждал генерал. То есть натуральный генерал, особист дивизии по фамилии Дырдин, я его знал по секретным телеграммам. Тоже бондиана. Старичок такой песочный. У меня приняли шинель, меня проводили по мраморной лесенке. А потом состоялся диалог на тему "сегодня ты играешь джаз, а завтра родину продашь". Особенно обидело меня наличие личного дела, в котором значились мои приводы в 156 о/м. Ну к чему это? Детство какое-то. Я в него окунулся и стал огрызаться, генерал тоже повел себя по-стариковски, мы поругались. Бурдаков стоял в углу смирно, руки по швам. А потом просто выгнал меня. Он сказал внизу:

- Отдайте товарисчу его шинель!

И солдат с красными погонами мне ее кинул. Я его запомнил, но больше не встретил. Не знаю, в какой столовой их кормили. Пожарники к нам приходили, а эти - никогда.

Ну и шут с ним, подумал я, отправляясь опять в библиотеку. Дело кончено. Правда, мне пообещали, что я даже в Болгарию никогда не выеду, и что в институт ни в какой не поступлю, но это сказки. Так не бывает, и вообще я москвич, мне проще. Вот вступлю в комсомол наконец и все наладится. Нас в части было двое некомсомольцев, я и еще один таджик, который в кишлаке билет забыл. Почему-то меня не принимали никак в эту организацию, хотя я хотел. Не очень настойчиво, но хотел ведь... А комсорги всегда болели. В Паневежисе не приняли, потому что кроме нас с таджиком некому было во время комсомольских собраний белье в баню носить.

В общем, я про все поскорее забыл. Вскоре пришел Новый Год. В это время в город всегда привозили уголь, несколько составов, а литовцы по своей антисоветской сущности отказывались его разгружать и шли пить. Поэтому лопаты вручали солдатам. А нам что? Мы на "Амуниции", безвылазно, потому что мы с Волохой старшие уже, а молодняк пусть поработает. Мы за них послужим, мы одеколона заранее купили. И с тридцатого числа безвылазно сижу я на узле, медленно приближаясь к нирване.

А вот и Новый Год. Волоха спьяну в каком-то режиме дозвонился по узлам чуть ли не до "Звезды" (сами понимаете, кто это), и даже почти до "Рубина" (оооо....), веселуха. Я пришел к нему, в каморку телефонистов, тесную как сортир. Там даже шторка висела, чтобы враги не успели сфотографировать ЗАС когда боец выходит и входит. Сидим, пьем, с "Антенной" новогодне ругаемся. В Мелитополь позвонили, знакомым по Степянке. И вдруг в коридоре голос - пришел начштаба Трунов. Он дежурный по части, он нарезался и бродит все целует.

Мне нельзя быть на территории ТЛФ, у меня другой Допуск. Поэтому когда Трунов постучался, я встал за шторку. Если не войдет - то простою. Если войдет... Он вошел, пихнул меня локтем, пришлось сказать "Здравия желаю, С Новым Годом!" Трунов слегка охуел от моего появления, но как офицер быстро оправился, даже не заикался. Прогнал, да и все. А потом сел в кресло и оборвал провода. Потом пошел к радистам и наблевал там. Обычное дело, все веселились.

Но я веселился рано. В первых числах января на Трунова пришла телега из особого отдела дивизии, где подробно рассказывалось о его поведении. Майора (не меня!) сношали по всем пунктам - а что делать? Вроде даже с очередью на жилье там что-то случилось. И вот тут-то вспомнили про впс. А какого хуя за Прониным посыльный с красными погонами приходил?.. О. О. О. Я еще ничего не знал, а петлю мне уже мылили.

Прапор за меня сражался. У него было кроме меня еще два казаха, но у них не ладилось с ЗАСом. Не то чтобы ребята глупые, совсем наоборот, славные парни, Талгат и Сейтжан. Но лампы - они кого-то любят, а кого-то нет. В то же время я печатаю быстрее, и некоторые полковники с КП любили надув живот прийти и провести сеанс связи, чтобы я за ними набивал, а они читали ленточку. Их это прикалывало, а с казахами кайф будет уже не тот. Медленный очень будет кайф. Поэтому когда Трунов снял меня со смены м загнал в казарму, прапор (страшный прапорщик Ходько) сказал - хуйня. Пережди неделю, разберемся.

Но я тосковал, потому что старшина роты (страшный прапорщик Жаботинский... или Жибуртинский... забыл) получил инструкции. С тоски я пил на тумбе дневального, меня ловили и гнали на вторые сутки, потом на третьи... Печально. Где моя Раечка с "Антенны", кого зовет рыбками и птичками? Глядя на это, мой омский друг Сережа решил помочь. Вообще Сережа крут, думаю, таким и остался. Он если что решил, то действует быстро. Омск - это вроде бы такой особенный город. Обтяни колючей проволокой, и никто не спросит за что.

Ночью меня будят опять. Я было думал, Сейтжан снова в волнении сжевал перфокарту секретную, и не знает как акт на уничтожение составить, такое уже бывало. Нет, это мой прапор, зовет на узел. Я одел шинель и недоумевая почапал туда, за мост. Что он там делает ночью, придурок? Жена прогнала? Все проще. Мой друг Сергей из увольнения позвонил Ходько домой и страшным незнакомым голосом предупредил, что если Пронина не вернут на смену, то дочь прапорщика четырнадцати лет понесет невосполнимый ущерб в самое ближайшее время. Ходько полетел в ночь, дергать за ту ниточку, что ближе.

Он встретил меня с улыбкой. Попросил Сейтжана выйти. Провел меня в дальнюю комнату, к секретным стойкам, закрыл изнутри дверь. На мое счастье, Ходько очень полный, немолодой человек, поэтому больше пяти кругов вокруг стоек не выдержал. Я через повода скакал, он как буйвол обрывал их на хуй, это было весело. Все мигает и пищит, в дверь уже стучит обеспокоенный дежурный, а мы уже не можем говорить и общаемся жестами. Ладно, утихомирился... Выпили что оставалось. Потом Ходько пообещал вырвать мне простату в случае чего и ушел. О моем возвращении на "Амуницию" можно было забыть. Спасибо, Сережа. Блин, а ведь вспомнил фамилию - Лукьяненко. Вот черт... Но народный писатель тут ни при чем.

Грустно, если на тебя взъелись офицеры, очень грустно. Я мотал наряды и прикидывал, с какой стороны мне подобраться к этим господам и объясниться. Всерьез-то меня никто не трогал, оно себе дороже в таком случае, но моральный-то ущерб! Между тем прошла весна, настало лето. Наш аэродром решили расширить, пригнали инженерный батальон из Мелитополя. Тогда много всего на Западе расширяли новые начальники. Пост-Рустовский период, видите ли. Сначала новый маршал авиации выпустил новый альбом покраски (там было все: колоры для казарм, сапожок, который снизу, и этот отступ, который сверху, оговорены все размеры, отдельно для штабов, отдельно для парков и хозпостроек, снаружи и изнутри... вся авиация перекрашивалась под нового начальника), потом стал расширять аэродромы. В инжбате не хватало людей, во всей Красной Армии всегда не хватало людей. Приказ начальника гарнизона: четыре основные части должны выдать по два человечека.

Конечно, меня спихнули туда. Когда я приплелся, то не увидел в нашем маленьком строю ни одного незнакомого лица. Все были старые, проверенные убийцы, басмачи среднеазиатские, которых командиры пристрелить не могли по уставу, а заставить служить - в принципе. Епрст, подумал я. Вот и конец мой близок. Общаться я с новыми товарищами в принципе не мог, по-русски они не говорили. Вот когда поймешь всю слабость позиций имперского шовинизма...

Сначала нам представился комбат, разжалованный в майоры за рукоприкладство. Потом дали топоры, пилу и показали хуеву тучу деревьев. Когда-то я про это уже писал... Без подробностей. Мы ни хрена не делали, нас пытались морить голодом, пугали дисбатом и так далее. Лежали весь день на рулежке, под крылом, в тени, и я настолько сроднился с пацанами, что и сам стал забывать родную речь. Между прочим, в армии так проще, жаль что поздно понял. А то бы и Бурдаков мимо прошел. Когда отношения с инжкомбатом напряглись до предела, совет принял решение капитулировать. Нам как раз выдали по семь рублей, я как этнически близкий пошел на хутора к литовцам, купил пару чебурашек самогона, потом нашел лесника, который своей бензопилой захерачил весь этот лес. Смешной мужик. Лесной брат. Он бы и руки-ноги нам захерачил так же весело, и даже дешевле, но офицеров не любил больше, чем солдат.

Так вот я - один из последних, попавших на лесоповал за отказ сотрудничать с органами. О, да.

Это все я написал чтобы объяснить, что делал в этом хреновом инжбате. Выкорчевав бульдозерами пни, мы слегка разровняли площадку, а потом стали привозить песок. Его брали неподалеку, в старом карьере. Там рядом находился Дальний Старт, это такой объект, в ведении нашего батальона, там стоят локаторы и всякое говно, а еще живет солдат. Солдатом был человек по кличке "Бешеный хохол". Бешенство у него было особенно: пиромания. Прапор просто боялся заходить на этот объект, потому что хозяйственный сержант понаделал полочек, а на них стояли мины: надраенные пастагоем, блестящие, красивые мины. Нутро Бешеный Хохол из них доставал, чтобы делать фейерверки, а запасался добром как раз в этом карьере. Еще там можно было при желании легко найти гнилые патроны, ржавые штыки от карабинов, и прочую фигню немецко-фашистскую. В чем дело - не знаю.

Мы стояли и ждали очередной грейдер. Нас развлекал контуженный в Афгане старлей, сапер. Он рассказывал всякие интересные вещи, и когда грейдер приехал, то мы не пошли навстречу, а остались стоять, на лопаты опершись. Туркменчонок-водила помазал нам лапой, открыл брюхо свое чудо-машины и оттуда первым делом вылетела там самая бомба. Здоровая, в рост человека, о плиты - бум! И все присели. А туркменчонок опять помахал, засыпал ее песком, развернулся, проехал по этому месту и опять укатил на карьер.

Мы не работали два дня. Старлей жутко бесновался, звонил саперам, те приехали и обшарили в карьере два квадратных метра, набрали полную машину и уехали. Второй раз приезжать отказались - и так дел до хера. Можно было бы пожаловаться, но старлея контузили в Афгане. Он метался по площадке, делал странные пассы руками и вроде бы отрывал кому-то головы. К вечеру второго дня он выгнал всех, сел в бульдозер и загнал бомбу в газоотбойник - это такой валик земляной, прикрытый плитами в конце площадки. Там она и осталась. наверное, бомба и взорваться-то не могла. А все-таки мы испугались... Большая.

Вот и все, в общем-то. Потом мы меняли плиты, старые на новые, это тоже прикольно, потому что когда со старой, разбитой плиты срывает скобу, она улетает куда-то мимо твое башки со скоростью пули. Одна попала в кабину крановщика, пробила металл и застряла. Молдаванин попытался ее выдернуть, а потом плюнул и просто вешал на нее спецовку, очень удобно. Вскоре настала осень и инжбат уехал. За ней пришла зима и уехал я. Одним из первых, между прочим - стукачка на "Амуниции" все же вычислили. Начштаба, вручая документы, буркнул мне что-то примирительное. Но мне было уже наплевать, потому что со старшиной я помирился куда раньше, и с его протекции перед дембелем с двумя молодыми и лейтехой двадцати трех лет катался командированным в Волгоград. Это куда интереснее, чем торчать под землей, на узле. Однако эту историю на три недели счастья я сюда уже никак не пришью.

Если вы по каким-то причинам дочитали до конца - не относитесь к писанине как к рассказу. Это запоздалая дневниковая запись. Склероз возьмет за жопу - перечту.

Высказаться?