Слава Месхи

http://www.livejournal.com/users/meskhi/

Травма

- Привет.

- Здорово. Кто это?

- Это я, Гено. Плохо слышно.

- А, привет буграм. Как жизнь? Ты где сейчас?

- Рядом с альпклубом.

- Давай, подъезжай ко мне. Посидим. Время есть у тебя?

- Да неудобно. Не так поймут. Лучше в городе.

- Давай, давай. Я один дома. Не тяни время.

- Ладно.

- Давай.

Так. 25 рублей лекционных вроде еще остались. Сейчас полтретьего, значит уже открыто. Я спустился в магазин, взял бутылку "Особой" и хлеб. Сыр и яйца лежали в холодильнике. Прошла всего неделя, как мы спустились с Казбека, где десять дней сидели на метео, и поговорить хотелось.

Зима была с большим снегом и событиями. Тбилиси этого снега не видел, но к концу апреля был достаточно запуган сванскими, рачинскими, хевсурскими лавинами, и подсчетами смертей. Поэтому наше желание идти на пост туристского КСП на метео многими воспринималось как блажь - все равно Кавказ для туристов закрыт, и кто мол пойдет на Казбек при таких сводках. Как выяснилось впоследствии, таких хватало.

До Гудаури доехали автобусом, и пошли к перевалу по полотну дороги, расчищенной на ширину одной машины. В Гудаури и Коби, по обоим сторонам перевала, стояла инспекция и пропускала редкие грузовики - автобусного движения не было. Через полчаса нас догнала попутная бортовая - на ней мы и добрались до Казбеги. Снег по бокам расчищенной дороги стоял выше борта машины и когда машина останавливалась, мы выбирались на него прямо из кузова. Когда мы с рюкзаками проходили через Гергети, какой-то мрачный тип в кепке и сапогах, выругался, плюнул и сказал, что только сумашедшие могут идти наверх когда на Саберце такие карнизы, и что он лично таких сумашедших спасать потом не будет. Было около четырех часов дня, и человека отказавшегося нас спасать уже покачивало. Его нежелание расставаться с бутылкой и лезть вверх по глубокому снегу было вполне понятно. Мы раскрыли палатки в сосновом лесу, выше Гергети, у склона, поднимающегося к Самеба. Кто-то включил приемник и бодрый голос пообешал нам на мотив популярной песни "и ветра лавина, и снега лавина, тебе половина, и мне половина". В тот момент я с удовольствием отказался бы от своей половины в пользу автора песни. Джемал занялся разделом общественного груза, и когда выяснилось, что кроме личных вещей нужно тащить около 17 кг., я оставил на стоянке кусок мыла и выдавил из тюбика половину зубной пасты. Выигрыш небольшой - но на душе стало легче. В Гергети к нам присоединилась большая кавказская овчарка, знакомая мне по прошлому году. Как и прошлый раз, она дошла с нами до метео, а потом сопровождала нас вниз. Ходила она очень грамотно, в цепочке, а на привалах никогда не брала еду с земли сама, и сидя в стороне не смотрела в рот. Да, хорошая была собачка - многим бы у нее поучиться.

Весь следующий день мы барахтались в снегу со своим грузом, и к четырем - пяти часам дня решив, что спешить некуда поставили палатки на морене гергетского ледника, выйдя на безопасное место из под карнизов Саберце. Здесь мы перекусили с Кокия Циклаури, молодым парнем - начальником метеостанции, и его радистом Славой. Они шли наверх налегке, и выпив с нами немного коньячного спирта, пошли еще энергичнее, чтобы попасть на метео засветло. Именно в этот день я сделал глупость, хотя знал, что делать ее нельзя. Из - за этих чертовых рюкзаков мы потеряли много жидкости, очень хотелось пить, и не доходя до морены я не удержался и наелся снега. С моим горлом не стоило этого делать. Я согревал снег во рту, глотал обжигаще холодную и не приносящую никакого удовлетворения жидкость, и думал, что не стоило мне этого делать.

На следующий день мы дошли до метео до полудня. Ветер дул не постоянно а порывами, обжигая лицо колючей смесью смерзшегося снега и моренной крошки. В здании метеостанции - длинном и прочном каменном корабле с двойными рамами в окнах и коридорной системой комнат, нас встретили растопленной печкой, и в первый же вечер запасы спирта были доведены до минимума. Компания выла хорошая, чисто мужская, если не считать Люси. Она сидела на стуле закинув ногу за ногу, совершенно раздетая, и наш лексикон, свободный от какой-либо цензуры, ее не смущал. Нигде выше 3500 м. я не встречал такой голой и бесстрастной женщины. Люси занесли сюда альпинисты из Лейпцига. Кокия признался мне, что раньше у них на стенке висела другая голая женщина, но с тех пор как Люси здесь, они перевесили старую в радиорубку. Я заглянул туда и увидел репродукцию с картины Рубенса. Пожалуй во времена Рубенса стандарты на обнаженных женщин были другие. Рубенсовская тоже выглядела неплохо, но в нашей компании она была бы чужой, а Люси сидела своя в доску, и никто из нас пальцем ее не тронул. Правда, что у них там было во время зимовки, когда они сидят по несколько месяцев на одной радиосвязи, а часто и в одиночку, об этом одна Люси знает. Знает, но молчит. Ночью, выйдя во двор, приятно было смотреть на блестевший от сдутого снега Казбек. Не так уж много на свете домов, где во дворе стоят такие вершины. Гено, Вова и я легли в холодной комнате, долго согревая пуховые спальники. Горло уже болело, но после ужина и спирта это не имело никакого значения.

На следующий день отсыпались, пилили дрова и расчищали заваленный снегом второй выход. От этих упражнений с лопатой быстро приходишь в себя. Появились первые туристы, а через некоторое время пришла команда армейских альпинистов. На станции стало шумно и людно, а к туалету - дощатой коробке прилепившейся к склону, уходящему на гергетский ледник, выстраивалась очередь наиболее культурных и терпеливых. Утром третьего дня мы вышли на казбекское плато, и оттуда на снежный купол Спартака. Название этой вершины связано с великим гладиатором лишь косвенно, так как на картах района Казбека можно найти и Динамо. Погода была ясная и ветренная, ветер продувал пуховую куртку, а все, что находилась ниже куртки, замерзло так, что звенело при ходьбе. По крайней мере я этот звон слышал. Гено обкатывал свои новые валенки, и на спуске с плато, покрытого подмороженным и обдутым ветром фирном, демонстрировал приемы самозадержания с помощью ледоруба. Горло после Спартака разошлись вовсю и, померив температуру, мне пришлось начать пить бисептол. Я лечился им весь сдедующий день, вылезая, на снег и раздеваясь до пояса, в те редкие моменты когда затихал ветер и солнце разогревало до приятной дремоты. В этот день и родилась идея идти на Казбек через Гвелешапи - скальные остатки разрушенного бокового кратера Казбека. Они хорошо видны с разных точек Военно-Грузинской дороги, и действительно напоминают свернувшегося кольцом дракона.

В дверь позвонили, я открыл и мы с Гено прошли прямо на кухню. Яичница жарится быстро, а нарезать сыр - дело одной минуты. Поговорить конечно хотелось. Это ощущение возникает каждый раз, когда возращаешься в город. Так и тянет рассказать как оно было там, и почему вышло именно так а не иначе. Но это пустая затея. Слишком много деталей. Слишком много мелких деталей, без которых все становится непонятным для человека, которого не было с тобой там.

Я разлил "Особую" в маленькие рюмки. Большая сковорода с яичницей стояла в середине стола.

- За встречу. - сказал я - Дай бог, не в последний раз.

- За встречу. - поддержал Гено. Мы выпили. Начало было хорошее.

- Ничего особого в ней нет. Нельзя верить тому, что написано. Особенно тому, что написано на этикетках. - сказал я, показывая на бутылку.

- Не спеши - пророчески заметил Гено. - После первой делать выводы рановато.

Мы выпили за родителей. Потом мы выпили за детей. У Гено их нет, и поэтому мы выпили за его будущих детей, хотя ни он, ни я не очень то верили в это. Потом мы выпили за наших друзей, потому, что в это мы верили оба.

- Интересно, как там Михаил Сергеевич. - сказал я - Хорошо, что мы не завезли его в Тбилиси. Интересно, как он там. Странный все таки старик.

- Да, если бы его в Коби не потянуло из грузовика на свежий воздух, пришлось бы в Тбилиси с ним повозиться. - поддержал Гено.

- А ты заметил, сколько денег у него в бумажнике было, - сказал я - Не меньше двух тысяч. Когда я прописку у него в паспорте искал. Многовато для пьяного старика в домашних тапочках.

- Как бы его из-за этих денег не шлепнули. - заметил Гено. - Впрочем, может дом продал - вот и деньги. Джемал его через дорогу перевел, и показал, куда ему идти. Попутка его наверно подобрала. Да и кто подумает, что в его дырявом кармане такие деньги лежат.

Старик появился в последний день, когда мы с утра ловили попутную на Тбилиси. Шел мелкий дождь, и пока кто то из нас дежурил на трассе у закрытых полиэтиленом рюкзаков, остальные торчали под навесом автобусной остановки. Мы говорили и по русски и по грузински, но услышав русскую речь, старик зафиксировал эту версии. "Русские ребята - хорошие ребята" - жевал он одну и ту же фразу. На нем был старый плащ и мягкие войлочные тапочки. Полное впечаление, что он только что вышел из дома, и забыл вернуться. Разжевав свою фразу до конца, он решил угостить нас пивом. Денег у нас уже не было, все было проедено и пропито вчера, когда мы спустились с метео, и контрудар провести было невозможно. Медленно покачиваясь, он направился к лестнице ведущей в ресторан. Мы надеялись, что там он и бросит якорь, но минут через пятнадцать он появился у выхода с бутылками зажатыми между пальцами, и пошел вниз по лестнице. На каждой ступеньке он боролся со своим вестибулярным аппаратом, и на каждой ступеньке побеждал. Он решил не уступать обстоятельствам и решение свое выполнил. Он заслуживал уважения. Когда инспекция остановила для нас грузовик, идущий в сторану перевала, и мы в спешке стали закидывать в него рюкзаки, старик повис на борту. Он бормотал что то невнятное, всем видом показывая, что ему в ту же сторону. Мы с Вовой вдвоем подсадили его снизу а Гено и Джемал приняли его наверху. В кузове его совсем развезло. "Я - Михаил Сергеевич Горбачев" - затянул он новую песню. "Русские ребята - хорошие ребята" - изредка вспоминал он. Черт возьми, что же с ним делать в Тбилиси? Пахло от него не то что перегаром, а скорее ацетоном, да и то несильно. Если мы завезем его за перевал, сам он обратно раньше чем через месяц не вернется, пока снег не стает. И потом, может он думает, что едет в Орджоникидзе и отсюда эта русская тематика? Да, задачка. Решили посмотреть паспорт. Тут выяснилось, что старик отчасти прав, зовут его Михаил Сергеевич Авсаджанишвили, житель села Горисцихе. А уж когда деньги увидели - стало понятно, что в Тбилиси ему появляться просто опасно. Занятный старик - Михаил Сергеевич. Надо надеяться, что ничего с ним не случилось. Или по крайней мере ничего необычного.

Мы сидели с Гено на кухне, по городскому отмытые и одетые, но и руки и ноги, не говоря уже о голове, вобщем все тело продолжало вспоминать. Тем более, что вспомнить было о чем. Начало было хорошее. Мы вышли с метео на рассвете впятером - Гено, Вова, Джемал, Слава-радист и я. Погода была ясная и безветренная. Мы поднялись на перевал разделяющий гергетский ледник и Абано, и я понял, что бисептол даром не прошел. Чувствовал себя очень вяло, а самое главное - движение не доставляло удовольствия. С перевала начинался ледовый маршрут, и мы связались в двойку и тройку. Но очень скоро выяснилось, что из восьми ледобуров только два ввинчиваются в этот проклятый лед, да и то не у всех. Вова и Гено смогли приспособиться и слегка постукивая по ледобуру, как бы уговаривая его, заставляли входить в твердый, голубоватый лед без трещин. Таким образом, к середине дня мы оказались связанными в одну веревку. Солнце светило прилежно, и вскоре мы получили первое предупреждение - мимо нас пронеслись два огромных "чемодана". Они летели откуда-то сверху, уже набрав скорость, и изредка ударяясь об лед, слегка меняли направление. Размеры этих посылок, примерно с легковую машину, а главное, свист рассекаемого воздуха подействовали мгновенно. Мгновенно - это мы поняли, что нужно уходить вправо, под скалы Гвелешапа, но уходили долго - Вова траверсом рубил ступени. На скалах мы шли без страховки, и это был единственный момент, когда я мог идти впереди. Потом скалы кончились, и снава пошел крутой ледовый подъем, а значит впереди то Гено, то Вова, приспособившиеся к ледобурам. Солнце уже заходило, веревка навешивалась за веревкой, а конца все не было видно. Мы стояли лицом к склону, и движение можно было заметить только по тому, как все ниже и ниже становился Чаухский массив, когда мы оглядывались назаад. К самому концу лидировать смог только Вова, а Джемал демонстрировал чудеса нетерпения, которые были совершенно излишни, особенно если учесть, что мы стояли впятером на одной веревке, и вся эта гирлянда прикреплялась к одному ледобуру. К 12 часам ночи мы вылезли за перегиб и очутились на краю большого поля - засыпанного снегом кратера. Надо было перекусить. Шоколад, изюм, сушеный инжир. Я достал из рюкзака термос с чаем, но резьба замерзла и термос не открывался. "Постучи по крышке" - подсказал мне кто-то. Я стукнул, крышка отвинтилась и я налил в крышку кашу из чая и маленьких шариков какого-то пластика. Термос сломался на вершине. Мог бы сломаться и внизу - все-таки полтора кило лишних, не говоря уже о том, что осталась только половина фляжки воды. Я с большим чувством запустил термос вниз, в сторону Абано. Кстати, туда же улетела днем сванская шапка Джемала.

Мы пересекли снежное поле, и по гребню зашли на вершину. Справа светил ночными огнями Орджоникидзе, слева, подальше, но тоже отчетливо различимо мерцал Тбилиси. Физически больше всех выложились Вова и Гено, но Вова был как железный, а Гено, хоть и пожаловался разок на сердце, шел как всегда. Джемал вырубился, и через вершину, да и потом в начале спуска шел как арестованный под конвоем, все время под наблюдением двоих. На самой вершине мы усадили его, пока Гено закреплял веревку для спуска, но вдруг он вскочил и пошел в сторону обрыва на Хмауру. Он говорил при этом, что спускаться надо именно туда, он знает точно. Пожалуй спускаться так было бы короче. Ровно за минуту будешь внизу. Что касается Славы-радиста, то он с середины дня начал жаловаться на тесные ботинки, а это значит, что ноги он себе поморозил.

С ледобурами нам не повезло, зато повезло с погодой. Ночь была лунная, и часов до трех, пока луна не зашла, было видно куда кладешь ногу. Но раз повезла с погодой, должно было не повезти с чем-то другим. Наверно поэтому мы и сорвались. Мы прошли уже половину спуска, и немного расслабились. Попрежнему все мы были на одной веревке. Я стоял последним, и не заметил как Вова начал спускаться за перегиб большой фирновой ступени. Оторвавшись от возни с застежкой пуховки, я увидел как Гено и Джемал с мультфильмовской быстротой и неестественностью исчезли за перегибом, а веревка, лежавшая после Джемала кольцами, ожила и змеей потекла вниз. Я быстро схватил веревку, но вбить ледоруб в фирн не успел. Лететь, ударяясь о что-то твердое и острое было неудобно и больно. Мыслей никаких, кроме одной - вот, значит, как оно бывает. Летели мы наверно не долго, хотя спустились вниз порядочно. Повидимому вновь наступила полоса везения, мы выкатились на пологий склон покрытый снегом, куча тел и ледорубов опутанных одной веревкой стала тормозить, и медленно остановилась. Некоторое время никто из нас этому не верил, потом стали раздаваться голоса. Выяснилось, что все живы и по прежнему на одной веревке. Джемалу кошкой разорвала голень, и эту рану прихватили повязкой сверху одежды. Ушибы в счет не шли, а кровь которая шла у меня из ссадины на переносице быстро замерзла. Тогда я больше ничего и не почувствал, но когда мы спустились вниз, оказалось, что у меня тоже кошкой порезана голень, но рана маленькая, и крови вышло не много - мороз неплохо обезболивает и останавливает кровь.

После этой истории не выдержал Слава-радист. Его раздражало, что мы идем медленно - он уже не чувствовал больших пальцев на ногах. Идти быстрее мы не могли из-за Джемала, да и луна стада уже заходить, шли почти наошупь. Но Слава этого уже не понимал. Он отвязался от веревки и быстро пошел вниз. Далеко он правда не ушел - у выхода на плато пошли трещины, и Слава ждал нас на краю первой из ним. Луна зашла, трещины покрытые снегом стали совершенно не различимы, и после того как я раза два подстраховал проваливающегося, шедшего впереди Гено, стало ясно, что надо ждать рассвета. Ждать надо было немного, часа полтора - два, но, холод и усталость взяли свое - начался разброд. Ну поругались слегка, и перестали. Куда денешься, все равно одной веревкой связаны. Правда палец на ноге Слава отморозил, но мы с Гено ему потом, на метео, такие перевязки делали, что до Казбеги он один из первых добежал, да и в закусочной с орджоникидзевским пивом вел себя достаточно шустро.

Бутылка "Особой" незаметно подошла к концу, и я сбегал в магазин за второй. Во второй, как и в первой, не замечалось ничего особого. Мы вспомнили и обсудили все, что хотелось и можно было обсудить. Это обычная история после каждой экспедиции, которая так или иначе затронет тебя. Казалось бы ничего особенного не сказано, никаких особенных откровений, но на душе становится теплее. Впрочем, допускаю, что определенную роль сыграла и водка. Разговор постепенно перешел на детские воспоминания, и выяснилось, что мы оба в детстве увлекались боксом. Вторая бутылка к этому времени с тихим коварством подошла к концу а я по прежнему не замечал ничего особого. Я чувствовал себя прекрасно, благодушие переполняло меня, хотелось поделиться своими знаниями со всем человечеством и так как кроме Гено здесь никого не было, я решил не обращать внимание на то что, он сам увлекался боксом и наверно знает про старый боксерский трюк не хуже меня. Дело в том, что если правильно держать кулак по отношению к стене, то можно довольно сильно ударить им даже по бетону, не повредив руку. Все дело в том, чтобы правильно держать руку. Не допускать никаких перекосов. В этом весь фокус. Он то мне и не удался. Кулак стал пухнуть на глазах, с отрезвляющей быстротой. Кран с холодной водой не помог, и кисть превратилась в небольшую и аккуратную надувную подушечку с торчащими оттуда пальцами. Но любоваться на это долго не было времени - пора было идти за детьми, забирать их с тренировки. Мы вышли на улицу и я сунул свою подушку с пальцами в карман - очень уж неудобно было идти по улице с такой уродиной. Там она и пролежала ближайшие два месяца. Ходить к врачу и накладывать гипс мне не хотелось - объясняй потом каждому встречному происхождение этой травмы. Я то знал, что это Казбек взял свое, то что причиталось по справедливости, но как это объяснить.

Декабрь 1988 г., Тбилиси.

Высказаться?