Вечерний Гондольер | Библиотека

Игорь Шевелев

http://www.newshevelev.narod.ru/

Год одиночества

244.

Когда-то она говорила, что ей нравится его рубашка. Через десять лет, что не понимает, как можно так стоять, выпятив живот. Подожди немного, дождешься еще чего-нибудь. Конечно, взвешивая свои недостатки, опускаешь обе чаши весов, но не до такой же степени. "Два поцелуя в груди. Контрольный в голову", - повторял он про себя анекдот о любви киллера. К чему бы это? Она специально стучала на кухне посудой, готовя жрачку. Тебе, мол, готовлю. Потом два часа говорила по телефону. Мол, по работе, на которую из-за тебя и устроилась. Последние ночи он почти совершенно не спал. Засыпал, через два часа просыпался с жутким сердцебиением. От непонятного мандража чуть не вибрировал. Только от семейной жизни и сбегают на войну. Троянская война началась не из-за Елены. Из-за остальных участников, которым уже стало невмочь дома. Андреи Болконские фиговы... Сам он только укреплялся в себе и своем жизненном труде. Так ему казалось. Делался все упорнее и невозмутимее. Что бы ни тявкал Гегель и любой иной апологет конструктивной деятельности, все это лишь общефизическая подготовка к Страшному суду, неразличимая на фоне вечности. Нам неизвестны критерии, вот в чем штука. В воскресенье он записал, закрывая локтем от супруги, несколько мыслей в специальную тетрадь. У соседей сверху, не переставая, колотили молотком. Очень старались. После завтрака пошли на оптовый рынок. Красная икра шла почти задаром. Он пересчитал на доллары - килограмм за десять баксов. Как на Брайтон-Бич. Накупили всего - полную сумку на колесиках и еще по два пакета в руках. Ощущение общности:  подготовка семьи к зиме. Пришли домой, сварили кофе и пили с трюфелями. В какой-то момент она задумалась и достала откуда-то рижский бальзам. Как в молодости. Сверху перестали забивать и включили на полную мощь музыку из "Титаника". Тоже, видимо, семейная жизнь. Идея всего не просматривалась. За обедом слегка выпил. Жена приняла ванную и стала ходить по квартире голой. Чтобы не кончилось скандалом, обратил на нее внимание. Еще немного выпили, теперь уже вдвоем, и занялись любовью. Потом выпили еще, она легла вздремнуть, а он, допив наконец бутылку, пошел на балкон покурить. Пожалуй, он согласится на командировку ООН в Зимбабве, о которой шла речь на прошлой неделе. Напишет, в конце концов, путевые очерки. Не без того.

245.

Хочется любить, а приходится работать. Обычная история. Позвали в воскресное приложение спортивной газеты вести «женский раздел». Чтобы не совсем было позорно, она стала выдумывать всякие смешные рубрики, звонить знакомым авторам. Один, например, был бывший полковник ПВО, занимавшийся обнаружением «неопознанных летающих объектов». Довольно занятно он написал о магии спортивных причесок: крашеных, ромбиками, «под ноль», с завивкой и так далее. Другой обещался взять интервью у шкафообразной Леры Новодворской, которая вдруг похудела и вообще оказалась чемпионкой по плаванию. Тема «сэр Конан-Дойль – спортсмен» напрашивалась сама собой. Или «секс как спорт и спорт как секс». Самой хотелось чего-то психоаналитического и ритуального, но до поры приходилось сдерживаться. Муж предложил «тайное общество спортсменов». Под последними подразумевалось что-то вроде английских джентльменов девятнадцатого века. Как водится, все это ей еще и снилось в предутренней полудреме. Днем была обычная редакционная гонка. Сдали первый номер, готовили следующий. Фотографы и репортеры оказались всерьез настроены на переспать с ней. Как всегда, чувствовала себя неуютно. А кому жаловаться? «Сама виновата», - это шло с детства. Старалась больше читать. Разговаривала и двигалась «на автомате». Она вспоминала ту сволочь, который изнасиловал ее десять лет назад. Какой грязной она себя чувствовала. Как потух мир вокруг. Она пыталась сейчас вспомнить, а было ли что-то другое, чистое, радостное? Пожалуй, нет. Телячья радость приходила нечасто и по пустякам. Так жила в предощущении несчастья. Хаос был тягуч и неинтересен. Исчезнувшая в Чечне дочь, мать, которая отправляется ее искать и которую «показательно» насилуют наши солдаты во главе с лейтенантом. Из этой жизни не выйдешь, как из бреда. Дочь так и не нашлась, осталась сжатым воплем в горле. А мать родила младенца, вернувшись в Москву. В роддоме ей не хотели его давать. Говорили, что это ужасно, нельзя даже смотреть. Она чувствовала себя бесправной. Звонила родственникам, хрипела, не могла говорить. Через знакомого знакомых вышла на какого-то прокурора, который чем-то там пригрозил, и новорожденного ей принесли. Заодно сбежались все медсестры посмотреть в это время на нее саму. Что-то там с рожками, с двумя лицами. Она воспринимала все утробным зрением. Прижала к себе и сказала, что не отдаст, что они не имеют права. Пусть оставят ее в покое. Так бывает: попадаешь в яму, и та засасываеь тебя с каждым шагом все больше. Было солнечно, она бы сидела с ним на балконе, баюкала, он бы спал, а она просто его ощущала, больше ничего не надо. У одной из рожениц был сотовый телефон, она позвонила, чтобы за ней приехали. Разгорелся дикий скандал с присутствием завотделения. Ей угрожали психиатричкой. Приехавший родственник представился адвокатом, сказав, что будет защищать ее права. Она почернела на глазах. Кто и о ком рассказывал эту историю? Кто жил ею? Иногда казалось, надо рассказывать непрерывно, чтобы жизнь тебя миновала, не тронув. Выиграть время. Не быть.

246.

Главный вопрос, тревоживший ее: неужели мужчина чувствует то же, что мы? А что ты сама чувствуешь? Знак чужой страсти отбрасывает тебя в тень. Ты умнее себя, когда ничего не надо. Чужая страсть подобна мертвому телу. Вдвоем они рассматривали фотографии: вот он голый с другими, вот она голая с другими, вот он и она голые с другими голыми. При этом еще словно рассматривают себя, рассматривающих фотографии. Вдавливаешься в собственную спину, смотришь оттуда. Потом поддаешься ему, себе, на двоих остается одна душа или на одной, непонятно. Понятно, что хотят одно и то же, сметая запреты. Сначала он хочет кого-то третьего, с кем бы, небось, перепрыгнул самого себя, а она старается не обращать на эти фантазии внимания, чтобы они не отвлекли ее от главного: получить от него все. Потом он кончает в нее, и на излете она, действительно, не прочь получить продолжение от кого-то еще, завертеться вконец, перестать быть окончательно, но тут уже он равнует, очухавшись. Мелкое, непроговоренное противоречие. Но ток уже отключен. Поднимаешься с некоторой брезгливостью над собственным телом. Можно думать, что думаешь. Думанье – непонимание жизни, глупой стервы, подряжающей вас на страсть. Брак – терпение. Терпение и труд перепихивания все перетрут. Хорошо-то как, Господи, как будто это и не ты! Исполняешь чужой танец, иногда забываясь, что танец-то чужой. Убегаешь, прячась от самой себя. Где вы, на чужой даче? На снятой по случаю квартире? Неважно. Ты повторяешь чужой урок – какое движение сдлеать, какую подумать мысль, что сказать, какое написать слово? Хомо сапиенсомания – вот редкая, доставшаяся тебе болезнь. Камень точит вода, а тело – навязанная тебе ласка. Но она знает, что такое остаться опять одной, - и больше не рискнет. Пусть он, дурашка, кряхтит и постанывает, стараясь на тебе. Но и внутреннее свое зеркальце ты не занавесишь на себе как мертвячок. Ты будешь лелеять эту опухоль на конце позвоночника, именуемую мозгом. Вот как набухла, сочится вся мыслью. Уже перепачкала в доме всю бумагу ею как гноем. Он не сердился на нее, скорее, недоумевал. Но и о том, что чувствует, много не говорил. Только мычал ночью во сне, как плакал. Нелепо утешать, поскольку не за что. Ничего не случилось. Куда как легко разоблачить себя как мужское подсознание. Мол, я – та, которую напридумал мужчина, долой меня, буду делать все наперекор себе. Стало быть, и ему. А он, бедняжка – не тот, что придумала себе она? Нет, конечно. У него, подлеца, есть работа, на которую он, правда, почему-то не ходит. Да и у нее на работе зарплату уже три месяца не платят. Она ходит просто, чтобы не сидеть дома. А он – сидит. У него, видите ли, призвание. Он – сочиняет. Он – страдает. Он любит ее. Он изучает тантризм как соединение мужской и женской энергий. В выходной он предложил встретиться, съездить за город, погулять по теплому осеннему лесу. Она заглянула в себя, там была паутина и сухостой не хуже, чем в глухом подмосковном лесу. Задумалась, он почему-то настаивал. На него было непохоже. Она согласилась, представив, что он решил ее убить. Заинтересовалась. Но в итоге он даже предложения не сделал.

247.

Она все поняла, когда дочка, закатав рукав свитера, растирала себе вену. «Что такое?» – спросила она сквозь зубы. Последний месяц они почти не разговаривали, и сейчас та приехала от подруги на Щелковской, куда ездила тоже без всякого разрешения. Дочь стала что-то плести про то, как в школе ее послали на анализ крови, и там никак не могли попасть в вену и даже возникла небольшая гематома. «Что ты плетешь? Это было два месяца назад!» – «А что такое?» – агрессивно огрызнулась девица. Она сразу почувствовала, как в голове у нее набухло и лопнуло. Почему-то захотелось упасть на пол, но это было бы демонстративно. Надо сейчас же было что-то начать говорить. Про то, что так нельзя. Что это смерть. Что это некрасиво – жить заемной жизнью. Что она запрещает. Что та убивает сразу и ее, и себя. Надо было хоть что-то сказать, но она не могла. Она только представила эту закачку в организм чего-то чуждого, и ее вырвало. Закрывая рот руками, она добежала до туалета, и там все сбросила в унитаз. Еще постояла, нагнувшись, чувствуя, как холодеет и белеет лицо, лоб. Дочь ничего не видела, еще раньше хлопнув дверью в свою комнату. Она все продаст, нуждаясь в деньгах для новых порций наркотиков. Но это вообще стыдно, это делают только конченые люди. У них в семье, в роду никогда такого не было. Жизнь глубока, интересна. Есть книги, есть консерватория. Есть человеческое самосознание, стояние перед Богом. Доза отменяла сразу все. Надаром дочь даже английским бросила заниматься, не читает совершенно. После уроков только сидит перед телевизором. Когда отгонишь ее от него, закатывает глаза и хлопает дверью в свою комнату. Написала на ней большими буквами: «Без стука не входить!» Кому не входить? Ей, матери? Неконтактная совершенно. Почти ничего не ест, говорит, что и так толстая, что нет аппетита, что за три часа до сна не едят и прочую чушь. Да нет, все кончено. Она видела разрушение семьи, их смерть. Умереть от сердца было бы лучшим выходом. Так и случится. Она знала даже, когда это случится. В 2004 году. Часов в шесть утра, в постели. Она уже и сейчас иногда просыпается в это время. Не с колюще-резаной болью под левой грудью, как обычно, а с черной дыркой, с провалом, когда сердце вообще, кажется, не бьется, а давление, небось, сходит до нуля. Надо кардиомин купить, да полгода уже собирается. С детства думала, что было бы, если бы люди знали дату своей смерти. Да то и было бы. Ничего. Потому что, если и знаешь, то – как бы. С годами смерть становится обыденностью. Ты исчезнешь. Дочь исчезнет еще раньше. И всё. Без следа. Говорить о случившемся бывшему мужу бессмысленно. Она даже не будет затевать разговор. Но что делать? Сказать, что та больше никогда не поедет к Оксане, только сотрясать воздух новым скандалом. Но, главное, сам факт. Это мог сделать только чужой человек. Совершенно Люди делятся на тех и на этих. Две разных породы. Дочь перешла к тем. Сама точка самосознания противится такому вторжению в организм. Лучше умереть, чем накачаться ни с того, ни с сего наркотиками. Надо смотреть, расширены ли у нее зрачки. Она наклонилась над раковиной, полоскала водой рвотный рот, но ее, прежней, уже не было. Совершенно другая жизнь.

248.

Сколько он не был на футболе? Лет двадцать? Когда бросил университет, был в депрессии, был как монетка на ребре, не находя опоры, бродил целыми днями по городу, чтобы не быть дома, не видеть родителей, и вдруг оказался у Лужников. Забавно, что так и не помнит, попал ли, собственно, на матч. Слишком помнит свое состояние. Новодевичй помнит. Помнит, как выбирал – идти на футбол или вконец умереть для нормальной жизни. Футбольным матч казался возвращением на землю. Но стоило ли возвращаться? Да, кажется, был, пошел туда. Вспомнил, как вернулся потом домой, сказал папе, а тот, видимо, был рад, стал расспрашивать о подробностях матча. Да, вспомнил, - он не очень еще и хотел рассказывать. Лег спать, но взгляд, кажется, уже сконцентрировался, перестал плавать в себе, устремленный в точку. Или нет, конечно же, пять лет назад был с папой. «Спартак» с каким-то аутсайдером, но на «Динамо», недалеко от дома. В перерыве между папиными больницами. Когда-то папа водил его за ручку на футбол, теперь – он его. С палочкой, еле шел, но о том, чтобы взять такси и доехать за пять минут, даже слышать не хотел. Зачем, если метро рядом? Там и просидел, чувствуя, как отцу тяжело сидеть на жестких досках, а тот улыбался, как бы подбадривая его, чувствуя, что он переживает, а «Спартак», как назло, играл ну совершенно бездарно. Вничью, если не ошибается. Зимой папа умер. И сейчас он поехал неизвестно зачем. Перебить однообразие. Одна книгу тянула за собой другую, он замыкался в круге, из которого не было нужды выходить. Подземелье словесности. А сейчас он нюхал воздух. От метро шел в толпе других болельщиков. С наслаждением купил билет, отстояв небольшую очередь. «Лужники» были совершенно новые. Народ, сколько его тут ни было, потерялся в огромной и удобной чаше. Недавняя жара сменилась приятной прохладой. Сердце билось от ощущения как прежде большого пространства. Он обратил внимание, что через ряд сбоку сидит в одиночестве девушка, а, может, и молодая дама с очень нежным и тонким лицом. На футболе! Чудеса и только. «Спартак» играл через два дня на третий и выглядел уставшим. Рвались забивать, но как-то автоматически. У телевизора он бы сразу почувствовал опасность потери очков. В команде было что-то некрепкое, надломленное, надежда победить и так, ходом самих вещей, не надрываясь. Но тут, в чаше стадиона, плохие предчувствия съедались самой атмосферой, высоким воздухом, стеклянной крышей, закрывающей трибуны, что ему очень понравилось; цветными сиденьями секторов. Пару раз гости опасно выходили к нашим воротам, и чудом все кончилось нормально. Наконец спартаковца сбили в штрафной, и Тихонов забил с точки. Он вскинул сжатые кулаки, но его поразило, что и девушка внизу тоже вскочила и запрыгала как маленькая. И почему-то обернулась к нему, и они оба засмеялись друг другу в какой-то близости, превышающей интимную. Судья свистнул на перерыв, и он спустился к ней, извинился, спросил, не помешает ли, стал рассказывать о том, что почувствовал, увидев ее радость. Он писатель, изучает интимное, но тут что-то сверх того. Его прежняя жена не любила футбол, и тот оказался загнан в подсознание гораздо глубже секса. Поразительно. Он увидел ее прыгающей, как девчонка, от радости, и она вдруг вся открылась ему как откровение. Тем временем гости сравняли счет, и так все и окончилось. Они пошли пешком по набережной. Он хотел расспросить ее о ней же, но она ничего не рассказывала. Пришлось говорить о себе, то, чего он не слишком-то и любил. К сожалению, ее ждали дома. Он проводил ее до автобуса. Ждал, даст ли она номер своего телефона. Сам почему-то спрашивать не хотел. Так и расстались, глядя друг на друга и улыбаясь. Он шел, стараясь удержать в себе это ощущение легкости и свободы, которое давно не испытывал. Ну, конечно, там, где он сейчас, надо быть одному, сказал он себе.

249.

Ночь пахнет лавром, а осень футболом. Почему так, он не знал. Наши первый тайм умудрились проиграть немцам так, как давно не проигрывали. Он уже знал, что будет дальше. Во втором тайме голов не будет, и комментатор скажет, что вот, можем ведь играть на равных, значит, надежды есть. Если бы, мол, не это несчастное начало игры… А то, что даже сомнительный пенальти не смогли забить, это ничего. Натянул джинсы, сунул в карман портмоне с кредитной картой, сотовый в куртку, сказал жене, что выйдет покурить. У дома взял первую попавшуюся машину, сказал, что на Сокол, и уже из машины позвонил ей, что сейчас приедет, на всё и на всех плевать, пусть обязательно наденет ту самую короткую кожаную юбку с пиджаком, а то он сойдет с ума, и только она будет в этом виновата. Она, признаться, обалдела от такого хамства. Уж от кого, а от него она такого не ждала. Во-первых, без предупрежденья. Во-вторых, она как назло созвонилась со своим большим приятелем, с которым пять лет пусть и не спала, но зато разговаривала так, как ни с кем другим. Обо всем. И сегодня, в кои-то веки он должен был к ней подъехать. Перезванивать не хотелось, да и поздно было. Она передала ему на пейджер, что обстоятельства изменились, она должна ехать… в Шереметьево… улетает срочно. Она знал, что она, действительно, должна была лететь в Страсбург, но через несколько дней. Пусть думает, что сейчас. Оператор повторила сообщение, такой сумбур, что она сама не поняла, чего хотела сказать. Времени уже не было. Запереться и не открывать было слишком рискованно. Он обязательно почувствует, что здесь что-то не так. А ну как оба сойдутся в одно время, начнут бить морды друг другу. Нет, от греха подальше. Она выскочила, оглядываясь, из подъезда. Поехала к маме, не успев даже предупредить. Та удивилась, но чаем напоила. Была довольна, что, как чувствуя, испекла днем оладьи с яблоками. Пришлось съесть пару оладий, несмотря на диету. Нет, решила, что уедет из дому на пару дней, а с ним вообще кончено. Она не любила такие штуки. Что он о себе возомнил? Она тут же позвонила своему первому воздыхателю. Все старшие классы был в нее влюблен да так и не решился тронуть ее невинность. Это сделал его же лучший друг прямо в ее парадном накануне Нового года. Воздыхатель был рад ее слышатть, сказал, что женился, жена на сносях, никого из наших не видит, если она выйдет на улицу, он тоже сейчас оденется, ну как? Да нет, в другой раз, она просто хотела узнать, как он поживает. Оставался еще один… Бизнесмен. Коммерческий директор. Позвонила ему по мобильному. В трубке была какая-то музыка. Попросил ее подождать. Наверное, вышел в другую комнату. Не раздумывая ни секунды, предложил на выбор Ялту, Прагу или Арабские Эмираты. Причем, сейчас же. Она чувствовала, что он ее домогается, но чтобы так решительно… Приятно, что ни говори. Она выбрала Прагу. Ни разу не была. Можно будет, оставив его, уехать оттуда и в Страсбург, виза у нее есть. И главное, у нее были тамошние адреса. Ну вот все и к лучшему. Раз – и готово. Взяла у мамы кое-какие хранившиеся вещи. «Поцеловала в личико», как говорила в детстве. Мама даже, кажется, обрадовалась. Собиралась смотреть «Свою игру» и «Умники и умницы» и не любила, когда мешали. Взяла машину до Белорусского, где встречалась с ним. Ей нравилось так вот вдруг переламывать жизнь. Будет приставать, возьмет у него в рот, и дело с концом. Или – конец с делом, как шутили в школьном туалете ее подруги. Ехали в мягком. Приняла душ, насколько это было возможно. Халатик он купил по ее просьбе ей на вокзале. Он раскрыл сразу свой ноут-бук, стал что-то считать, был весел и спокоен, не приставал. Вот что значит взрослый человек. Она даже поцеловала его в нос. Он улыбнулся. То, как он себя вел, подтверждало, что она приличная женщина, поскольку и общается с приличными людьми. Человек это судьба, повторяла она, лежа на диванчике, укачиваясь, глядя на него, пока не заснула. Едем в Европе. В Европе тоже все прилично. Хорошо-то как, Господи!

250.

Он устроил безобразную сцену. За что? Она ради него пошла на эту работу. Там нужно было устраивать этот вечер. Деньги они обещали отдать потом. Он им не верил. Сомневался, что они и зарплату ей заплатят. Мол, сразу увидят, что – дура, которой и платить не обязательно. Сама все за так сделает. Но ей что прикажете? Договариваешься с людьми, надо платить немедленно. Тому же настройщику за рояль. Нельзя проводить вечер с расстроенным инструментом. Он прекрасно все знал. Но стал орать, что никаких тридцати долларов не даст. Они и так ее обманут, так она еще должна им и платить. Достаточно, что его в сумме накололи на две тысячи долларов. Да там каждый себе дачу выстроил, а теперь, когда деньги кончились, хотят на ее горбу выехать. Она уже месяц ни квартиру не убирала, ни обед детям не готовила, врача сыну не могла вызвать, он так и ходит с малиновым горлом в школу, ждет осложнения. Он все понимает. Она человек добросовестный, иначе не может. Но еще и оплачивать долларами ее работу он не собирается. Все, с него хватит! Все, что накапливалось в последнее время, выплеснулось за раз. Она и так уже была из последних сил, и эта его истерика подкосила ее окончательно. Лицо ее искривилось. Краска вся потекла с лица вместе со слезами. Она увидела себя в зеркале и ужаснулась – это не она, а старуха. Но ей уже было все равно. Она все это делает только для него. И живет для него. Не для себя. Уйти надо было немедленно, опаздывала. С такой мордой и пошла.

251.

У него, как у Казановы, работал бесперебойно. У того она судила по фильму Феллини. Хоть он ей рассказывал, что на самом деле все было иначе. Иначе в книге самого Казановы. А в жизни совсем иначе, потому что никакого Казановы не было вообще, а эти его мемуары выдумал один моравский библиотекарь, сидевший на краю Европы у какого-то князя и вообразивший себя великим ёбарем. Ему не верить было нельзя, он знал всё. Хотя она сама недавно слышала по радио, что где-то там археологи нашли на стене подписи Казановы и маркиза да Сада и теперь терялись в догадках, потому что по всем данным они не могли встречаться в этом месте в одно и то же время. Когда она это ему рассказала, поклявшись, что сама слышала, он хохотал как бешеный: «Ну с какой стати приличные люди будут расписываться на стенах, да еще когда один не существовал вообще, а другой точно был в другом месте?» Она тоже смеялась, но не знала, что думать. Она была хорошей любовницей только потому, что всегда любила на самом деле, а его любила больше всех. У него была такая нежная кожа, которой она больше ни у кого не встречала. Нежней, чем у любой девушки. Он говорил, что мама в младенчестве купала его в парном молоке. Она любила его мягкие волосы, красивое лицо с большими глазами, мягкую светлую бородку земского дореволюционного интеллигента. О баснословных любовных связях его в среде актрис и молоденьким балерин Большого ходили легенды, но только она одна из всех и знала, что на самом деле он был секретным агентом, к ним приставленным. Все это КГБ-НКВД существовало по-прежнему, несмотря на смену вывесок и названий. Только партийность ушла, а осталась романтика и чисто государственный подход. Так говорил он и знакомя ее с французом из посольства на Якиманке, к которому у их конторы был сугубый интерес. Перед ней тоже как бы открывались этим новые перспективы. Он признавался, что не хочет, чтобы она была тривиальным любовным агентом, одной из многих. Она достойна гораздо большего, тут у него глаз наметанный. Пусть она немного только опыта наберется, поймет чисто техническую сторону сбора и передачи информации, а дальше, он уверен, она выйдет на собственную большую игру. Она не исполнитель, она – творец. Ей просто надо разобраться, кто с кем и за кого, и она сама перерастет эту громоздкую гебешную структуру, которая вся в уходящем веке и вряд ли надолго его переживет. Она выслушивала, мотала на ус, ей было интересно. К тому же по-своему француз, как и прочие иностранцы, действительно, был шпионом, что бы по этому поводу ни говорили оголтелые демократы. Все они пишут отчеты о положении в стране своего пребывания. Раз. Ее француз к тому же мечтал стать настоящим писателем и сейчас набирал, как он говорил, материал к книге, которая должна была затмить де Кюстина. А лично она символизировала в его поисках загадочную русскую душу, которую он в постели разгадывал то так, то эдак – причем, впервые в ее жизни. Загадочная русская душа, взятая в попку. Уезжая и приглашая ее потом к себе в Париж, он познакомил ее со своим коллегой, менее гуманитарным, чем он, более военным. Это было, что называется, продвижением по службе, и она не могла отказаться.

252.

Как это говорится? Да, именно:сердце оборвалось, и все померкло в глазах. Уже войдя в квартиру, он почуял что-то неладное.  Быстро прошел в спальню и обнаружил голую жену с раздвинутыми ногами под каким-то незнакомым господином.  Правильно, оборвалось.  Нормальная картинка вдруг ломается, вылезает что-то жуткое, непристойное, тошное.  И обратно пути нет.  Кончено.  От неожиданности он бросился на кухню, благо, квартира большая.  Забился в дальний угол, между холодильником и кафельным выступом.  И сидел, схватившись за голову, и прислушиваясь, что творится в обрушившихся недрах квартиры.  Может, они и не заметили его? Какая разница.  Все кончено.  Что делать дальше? Как он выйдет теперь отсюда и, главное, куда? У него больше нет никакого дома.  Родители, как умерли в Кемерово, так квартира отошла к младшей сестре, с которой после этого не общаются, да она, небось, уже ее и продала. Да и вообще, какое ему дело до квартиры в Кемерово.  Любовницы у него нет, не удосужился.  Знал, что надо, на всякий случай, чтобы было куда уйти при случае, но так все и дооткладывался.  Как ему теперь с ней говорить? Он чувствовал, что у него стиснуто горло, даже задохнулся.  Может, не надо было сразу уходить, сначала ударить его, ее, устроить истерику, заорать как будто напали в темноте.  Да так оно и было на самом-то деле. Он услышал какое-то движение, перестал дышать.  Кто-то прошел по коридору, вышел из квартиры, оставив дверь, кажется, открытой . Теперь появится она. Не дай Бог. Он не в силах ее видеть.  Говорить. Ага.  Оставалась квартира от ее дедушки.  Как он мог забыть! Неудивительно.  На Беговой.  Как раз студентка отказалась, и они два месяца никого не могли найти. Он снял туфли и, боясь, что она услышит, прошел, едва ступая,  к комоду в комнате и под бельем нащупал эту связку ключей на белой резинке. Такие раньше были в трусах. Так же на цыпочках, подняв плечи,  сам чувствуя, что переигрывает, тихо вышел из этого дома ужасов.  Ему надо прийти в себя.  Год, два года, он не знает, сколько именно. Судьба, что они не отыскали новых жильцов. Ему нужно время, чтобы прийти в себя. Пережить. Написать это на бумаге. Всю эту грязь, кашу, непотребную неожиданность разбить на фразы, суждения, взгляды сторон. Не может быть, чтобы она его обманывала долго. Он бы почувствовал. Он чувствует фальшь. Этого не было. Только несколько дней плохих. Что-то такое витало. Возможно,  все случилось спонтанно, она сама не ожидала.  Ему бы она такое не простила. Он не она. Он завыл, обнаружив себя на улице. По дороге к метро. Какой-то парень обернулся. Он снова завыл, но короче. Она догадается, где он.  Пусть делает, что хочет. Хоть из окна выбрасывается.  Ночь была кошмарна. Утром он сидел за письменным столом, И он бы мог,  как шут, болтаться на чужой жене... Он, другой, но на ней же, чужой жене. Тихо, собраться с мыслями. Ощущение риска, приключения, сорванных с петель дверей, за которыми варишься в собственном дерьме и мозгах.  Этот сюжет надо продумать с ее точки зрения, когда она идет в соблазнительных черных чулках, чувствуя как ее все хотят. Плевать, он теперь тоже найдет кого-нибудь.

253.

1. Душевно раздетого человека узнать легко. Он говорит парадоксами, чтобы отвлечь внимание от самого себя.

2. Человек - это лишь комментарий происходящего с ним.

3. Господи, да не будешь Ты ни за, ни против нас. (Бар Кохба).

4. Россия - то дно, дальше которого русскому человеку падать некуда. Потому ему и нехорошо за границей.

5. Мыслей ни о чем не бывает. (Парменид).

6. Пишущий человек лишен права обычного разговора. Он изъят из текущего человечества в вечное пользование.

7. Всякое сознание принципиально враждебно другому. (Гегель).

8. Infernet.

9. Быть порядочным достаточно просто: не общаться с теми, кто тебя таковым не считает.

10. Дон Жуан и презумпция невинности - две вещи несовместные.

11. Утром в клозете

     Долго разглядываешь иероглиф,

     Выпавший из кишки.

12. Как Марсель - прустнул под сенью девушек в цвету.

13. Растрансплантался.

14. И жизнью пользовался со вкусом, и умер во сне.

15. Пошел путем клизмы.

16. Пушкин где-то намекал, что лучшая свобода - это свобода от любимых мыслей.

17. Одни хотят попасть в струю, другие, чтобы струя не попала на них.

18. Еще от Аристотеля известно, что самое ужасное есть всего лишь извращение прекраснейшего.

19. Киностранец.

20. Страшно впасть читающему в руки Бога Живаго.

21. Есть Бог действительно играет в кости, то, зная результат, он заранее проигрывает себе, но без цели.

22. Амур к импосиблю.

23. Совесть дается человеку один раз. (Солженицын).

24. Приходится подавлять свое "яго".

25. Наше познание сводится к игре, в которой ищущий вдруг прячется сам. (по Набокову).

26. Эмфизема эвфемизмов.

27. Притчеобразная жена.

28. Можно жить на два профиля - внешний и внутренний, но анфас-то все равно только один.

29. На его пиджак упала скупая мужская сопля.

30. С детства привык пить молоко, получаемое за собственную вредность.

31. Абсурдетки.

32. Научившийся умирать разучается рабствовать. (Монтень).

254.

Родилась и живешь среди умирающих. Среди испытывающих оргазм в совокуплениях. Среди отрывающихся в восторге. День похож на зарабатывание извозом: езжай туда, теперь сюда, потом еще куда-то. Деньги платят не всегда и вполовину того, что думаешь. Всякий раз надо устанавливать личные отношения. Заговорить пассажира, расположить к себе, чтобы не зарезал, не набросил на шею удавку. При этом следить за дорогой. Знакомых поражало ее хладнокровие, которое на самом деле было равнодушием. Родители, муж, собственный ребенок перестали вдруг вызывать прежние эмоции, когда она то сходила от волнения с ума, то купалась в немотивированном восторге. У всего оказался свой масштаб. Когда умер папа, она через несколько дней после похорон поехала на кладбище и четыре часа просидела около могилы. Людей вокруг никого по случаю буднего дня и удаленности участка. Тепло. Папы больше никогда не будет. Фотография с самодельным крестом и его именем была в ногах, а она, стало быть, стояла почти на его голове. Отодвинулась. Когда к ней подлетел воробей, она было решила, что это папа и есть. Тем более, что тот и вел себя похоже: дурачился, заигрывал, чтоб не грустила - то подпрыгнет к ней близко, то взлетит рядом на ветку. Но потом он схватил червяка, который выполз как раз с той стороны, где было папино лицо, и она решила, что вряд ли. Заплакала, задышала, не выдержав. Если не папа, значит, кто-то другой. Долго сидела, слушая как шумит ветер в сосновых вершинах. Хороший участок, сухой, воздух и земля здоровые. Правильно настояла на этом кладбище. Узнав, что ветеран, там подписали без разговоров. Задумалась как задремала, без слов, без мыслей, одним чувством в сердце, что все ладно. Даже увидела чью-то чужую душу как в полусне. Вся как человек, только маленький, в очень далекой перспективе. Подошел, не приближаясь, взял ее руку, не касаясь. Сперва неприятно, а потом перестаешь замечать. Незаметно быстро взобрались на ближайшую к могиле сосну. Она взглянула вниз, но оказалось намного выше, чем должно было быть. Мгновенный разрыв нарушенных пропорций. Наверное, спала. Поняла, что эта душа и есть папа, но другой, чем прежде, и незнакомый. Поняла, что можно жить там и здесь, не соприкасаясь. Стало быть, и так волноваться, как она, незачем. Отправила ребенка в сад и снова легла. Вернее, не могла встать, он сам собрался, молодец, она только закрыла за ним дверь. Накануне, кто бы поверил, заработала три сотни извозом. Мужу не говорила, он нервничал, что она так рискует за копейки. Но сейчас и копеек не хватает. С утра, пока не войдешь в колею, совсем муторно. Надо покурить, выпить кофе, ни в коем случае никуда не спешить, а то тут же начинается рвота и спазмы. Видно, что-то с сосудами. Держишься буквально на соплях. Особенное неудобство испытывала с денежными делами. Бабушка была наполовину еврейка, и у нее было какое-то внутреннее табу на деньги. От этого и приходится пробавляться копейками, зато со спокойной душой. Почему психоанализ не изучает денежные неврозы? Папа, кстати, к смерти стал болезненно скуп, ей это только сейчас в голову пришло. Сейчас поставит бульон из кубиков и макароны. Сейчас. Только не надо ее торопить, хорошо?

255.

После концерта он подошел к ней в ее артистическую комнату. Она еще была как оглушенная. Главное, что не хотела возвращаться. Там - усталость и пустота. Здесь - четкость всесилия, владения собой и другими. Как сохранить одно, не свалившись в другое? Первый признак, что она была не в себе, то, что она стала ему об этом говорить. О том, что значит быть в музыке, лететь в звуке, не думать о падении даже сейчас, после, когда падение неизбежно. Более всего она боится профессионалов, которые отыграли и ушли. Она хочет или умереть, находясь там, или жить здесь точно так же, не изменяясь. Такие разговоры и есть признак дилетантизма, говорила она ему, я знаю это, но проблема как сохранить музыку в наступающем приступе тишины. И так далее. Рассказала даже как летом была в Тунисе и летала над морем на специальных крыльях. Какой это восторг и какой ужас, тем более, что она не сказала никому, что не умеет плавать. Конечно, на нее надели спасательный жилет, и потом тут же выловили, но все равно. И поверх всего - полет. А плавать она не умеет вовсе. И водить машину не умеет. И с мужчинами нормально разговаривать тоже не умеет. Только глазками стрелять, обмениваться взглядами, а потом убегать, прятаться, потому что в душе она курица. И поэтому всегдашнее желание - разогнаться на машине, на которой она не умеет ездить, и сверзиться вместе с ней. И то же было на дельтаплане. Но чем страшна музыка? Она всему придает ритм. Ты не умеешь это делать, ты боишься это делать, но ты будешь делать это так, как будто делала всегда. В то же время - вибрируя внутри от страха. Настоящая музыка, настоящий полет - это то, что без страховки. Представьте, пальцы бегут, еще быстрее, быстрее и нельзя остановиться. Она знает уже двух музыкантов, которые в тот момент сошли с ума. Сошли в тишину. Навсегда остановились, потому что возобновить движение уже нельзя. Они шли куда-то вдвоем, он помог ей набросить плащик, взял под руку, она пропустила как его зовут, а переспросить стеснялась. Точнее, отложила на потом. Спросит погодя. И, главное, ее как прорвало. Она говорила без умолку полчаса, и, чувствовала, что говорит важное и ему, и ей. Она профессионально слышала, что он слышит ее. Ей нравилось, что она не узнает мест, по которым они шли, хотя, казалось бы, куда можно уйти от консерватории? Вдруг оказались в каком-то ресторане. Этот разговор нес их обоих. Она почти ничего не ела, не могла. Только выпила немного коньяка. Обратила внимание, какие у него длинные нервные пальцы. Нет, не музыкант, сказал он. Она вдруг замолчала, почувствовав желание к нему. Как раз рассказывала о своей жизни в Ленинграде во время учебы, об одиночестве, о желании знакомства, которого не было. Постыдный разговор, стыда за который она с ним совершенно не ощущала. Поехали к нему домой. Ей понравилось, что в квартире не было обычного для незнакомого человека чужого запаха. Она не ожидала от себя, что так на него набросится. С таким голодом. Чуть не плача, извинялась. Была как в беспамятстве и половину, действительно, не помнила. Заперлась в ванной, не зная, что делать. Он, кажется, тоже выглядел смущенным. И непонятно как вести себя теперь, и не сделаешь вид, что ничего не случилось.

256.

"Мартышкин, ты знаешь, что я тобой горжусь? Ты избрала единственный возможный путь:  найти спрятанное, не ища его. Быть собой и оказаться в нужное время в нужном месте. То, что ты передаешь, имеет для меня огромное значение, я не преувеличиваю. Тем более на фоне всех этих воплей вокруг, что нет предварительных планов, что начальство вне себя, что противник нас давно опередил, мы плетемся в хвосте его дезы. И тут твои результаты. Все заткнулись, показав свое полное ничтожество. Я не могу выйти из системы, оставшись в живых, а то бы мы давно затеяли собственную игру. Но это еще впереди, я уверен. Я так им и сказал: "Мартыш не просто передаст нам то, что мы ищем. Она обнаружит это искомое, о котором мы не подозревали!" Конечно, для них все это слишком сложно. Ты призываешь меня быть терпимым к чужой глупости, но я, действительно, еле сдерживаюсь, и только благодаря тебе. Ты спасла всю эту шарагу, а они даже этого не подозревают. Вот, что меня бесит. Ну да ладно о них. Иногда я тебе завидую, что ты так далеко, и все время не завидую себе, что так далеко от тебя. Да-с, не французский обормот речи. Мы обошли всех минимум на двадцать лет, мартыш, вот, что ты такое. Они еще не понимают, что случилось, и я постараюсь, кстати, этим воспользоваться. Сейчас, главное, набрать скорость, расставить своих людей, где только это возможно. Соединение физического тела в данном времени и пространстве со взглядом изнутри, из совершенно иной, духовной сферы даст нам возможность устроить совершенно другое сообщество людей. Я рассчитал, что новые люди, которых мы считаем просто нормальными, на порядок превосходят обыкновенное большинство, окружающее нас. Но они не должны стесняться быть собой, и в этом ты преподала всем урок. Твое общение с "Максом" настолько образцово, что войдет в учебники оперативной работы нового века. Старая разведка издыхает на наших глазах вместе с еврейским коммунизмом. Какую сотворим новую, такая и будет. Я передал начальству твое мнение по разработке дезинформационных действий, которые предотвратят преждевременное разглашение нового проекта. Как понимаешь, это письмо является негласным согласием с тобой и одним из первых в выбранном направлении. Пусть ломают голову. Одновременно учтен и твой главный резон: "не надо врать". Для себя я, как обычно, ничего еще не решил. Для такого старого рок-н-ролльщика, как я, не существует дилемм:  вранье-правда. Жизнь сложнее этих дурацких выяснений. Хочу сказать, что ребята в отделе, действительно, подобрались один к одному. Их не волнует то внешнее, что обыкновенному совку заменяет всякое действие, и что приводит меня, как ты знаешь, в бешенство. Поэтому впервые в жизни я чувствую себя среди своих. А тут еще ты меня не забываешь. Право, я счастлив. Я понимаю, что ты не могла не засекретиться так, что даже самые опытные наши "чистильщики" не могут тебя найти. И все-таки жаль, что я ничего о тебе толком не знаю, хотя я-то уверен, что знаю абсолютно все, и каждый день, каждое мгновение приносят мне о тебе уйму сведений. И это не то, что я хотел бы, а что на самом деле. С детьми все в порядке. Не волнуйся о них".

257.

Жизнь похожа на детектив, детектив похож на кроссворд, кроссворд - на предчувствие: как пройти к единственному выигрышу? Для очевидности он выбрал деньги в качестве приза. И никаких подоночных движений. Надо стоять на месте, куда сами придут, принесут, предложат взять, и это не будет крючком, на который тебя подловят. Внешне это напоминает игру с самим собой. Но, занятый своим, ты притягиваешь к себе людей, поскольку они не видят в тебе конкурента. Они не знают, что их подчиняют по-дружески изнутри, расставляют на запасном поле, которое они даже в толк не берут. Даже не зная его, артисты, банкиры и члены правительства выделяли его в толпе, здороваясь за руку и спрашивая как дела. Понаблюдав себя пару раз в зеркале, он понял, что вылитый координатор масонской ложи, которую и не замедлил юридически оформить, более к ней не возвращаясь. Летя как журналист в салоне с премьером, он лишь кивал ему, здороваясь, зато во время приземления они уже разговаривали не для печати. Так же неожиданно он бросил эту профессию, уйдя в частную жизнь мужа малоизвестной телеведущей. Судьба движется четвертым измерением, которое в наших координатах выглядит непредсказуемым зигзагом. Как обычно, до завтрака идет на прогулку. Понять себя после ночи, когда кажется, что ты отовсюду выброшен, не существуешь. Хорошо быть педантичным аки Кант, по которому кенигсбергские калининградцы проверяют время, но довольно того, что выполз и на сей раз, несмотря на моросящий дождь. Вдали лес, к которому медленно движешься, устраивая моцион. Прохладно, но не чересчур, трава под ногами уже жухнет, на ботинках роса, однако, не грязно. Ты забит в угол. С какой целью? Кому это выгодно? Седой господин, подписавший приказ по собственному учреждению, чтобы его там и духу больше не было, не заслуживает упоминания. Мелкая марионетка на службе мэрии. Долго ли выдержит жена, которая уже косится на его свободное расписание? Сама или на телефоне с утра, или уезжает с оператором, а ему так даже и нравится его творческое ничегонеделанье, она не права? Права, милая, права. О том, что живут на его скопленные деньги, конечно, ни слова. Надо собраться с мыслями. Думать. Правильно он сделал, что вышел из пустой круговерти? Правильно. Куда попал вместо этого? Непонятно. Из чащи выехал на велосипеде мужик, постепенно приблизился, миновал его и поехал дальше. Он оглянулся, помахав ему на прощанье взглядом, но и тот почему-то тоже оглянулся. Да, надо реагировать на окружающее. Когда не поднимаешь взгляда, что-то в тебе не в порядке, осенью особенно. "Улица замкнутого круга", как называлась книга, которую он вчера то ли читал, то ли писал сам. Как повторял его покойный тесть от первой жены: "Люблю поговорить с умным человеком, повторял, сам себе бормоча, сумасшедший". Интересно, что он себе при этом воображал? Хрен с ним совсем. Тропинка вела через огороды местных жителей, рукотворно огороженные проволокой, шинами, штакетником, кустами. Он шел, принюхиваясь к осенним запахам гнили, грибов, поздних растений. Жизнь призрачна и эфемерна как эта осенняя паутина. И так же тонко красива.

258.

Сказал секретарше, чтобы ни с кем его не соединяла. Потом уставился на сидящего перед ним человека, стараясь понять, что за фрукт. Почувствовать как бы изнутри. Кривая голова, усики, хитрые небольшие глазки. Не надо проецировать знание о его занятиях. По-своему полезных, но откровенно преступных. Между прочим, он мог иметь с собой прослушивающую аппаратуру, чтобы потом его шантажировать. Могли установить и внешнюю прослушку. Невольно покосился на жилой дом бок о бок с редакцией. Дело крайне деликатное. Их контора дала $ 600 тысяч одному хмырю, и тот говорит, что они сейчас повисли в банке, он не может отдать. А им какое дело? Человечек перед ним молчал, но, кажется, внутренне ухмылялся. Это как в дворовые годы. Шпана пускает перед собой тощего шкета для битья, а потом наваливается сама. Может, сразу отказаться? А с деньгами попрощаться? Все равно ничего не выйдет. Надо попробовать. Опустить руки это легче всего. Он написал на бумажке цифру $ 600 тысяч. Рядом $ 500 тысяч со стрелочкой к себе и $ 100 тысяч со стрелочкой к нему. Подвинул бумажку к нему. Кажется, все ясно? Тот исправил на $ 400 тысяч и $ 200 тысяч. Подвинул к нему, и он согласно кивнул. Так и рассчитывал. Спросил вслух: "А если не выйдет? Тогда что? "Человечек написал на бумажке: 3 варианта. Первый - жирный прочерк за $ 50 тысяч. За исполнение что ли, понял он. Если нет законов, это единственный способ взимания с должников. Второй вариант - это имущество клиента, недвижимость, склады, продукция. Мучительная мутота с реализацией за копейки, потому что продают сегодня все, а покупателей-то нет. Оплата посредников. Результат, о котором только можно будет мечтать - $ 250 тысяч. И третий вариант. Человечек посмотрел на него и развел руками. Ничего. "$ 100 - за консультацию". На нет, мол, и суда нет. Он посмотрел на гостя достаточно серьезно. За такую консультацию с него самого можно взять деньги. За потраченное время. Взяв исписанные бумажки, положил их к себе в карман. На новой нарисовал стрелку обходного маневра. Тот взглянул вопросительно. "Человека всегда есть за что прищучить. Родственники, имя, облитое грязью, соместные фирмы, дочерние предприятия, судебные иски. Тотальная слежка и плотный колпак. Скорое и полное банкротство. Преследование заграничной недвижимости". Тот скептически покачал головой, поджав губы. "Вам, конечно, виднее. Но это большие вложения денег с практически нулевой отдачей. Из пушки по воробью. Это же пустышка, трухлявый гриб. Нажмешь на него, а там вонючка". - "Сколько времени вам надо? " - "От трех до пяти дней. С ответом приеду сюда же". Потер пальцами, гонорар, мол. Он смотрел на него, не спеша кивать. Главное, предотвратить, чтобы тебя самого не оценили в $ 50 тысяч. - "А как у вас вообще дела? " Бандитский импрессарио покрутил кривой головой:  "Фифти-фифти... " Понятно, заказов сейчас много, дом на Канарах, другой на юге Испании, фирма процветает. Явно, что филиал более мощной структуры. Столичной мэрии? Похоже, уж слишком спокоен. "Чай, кофе, виски? " - "Рюмочку коньяка". Если честно, то рассчитывал на большее. Придется начинать все сначала.

259.

Называется эрекция креста. Жажда пострадать за творимое кругом безобразие. Вдруг замереть посреди всего. То ли наполовину умерев, то ли совершенно воскреснув. Главное, перестав быть. Видишь мальчика на одной ноге, с ловкостью управляющегося костылем, а другой рукой держащего маленького брата, который, в свою очередь держит за руку мать - нормальная семья. И, главное, лицо мальчика - радостно-безмятежное, детское, счастливое, что вот, идут все вместе. Кем он был - калекой, матерью, Богом, добрее которого быть неприлично? Это в молодости думаешь, что главное - умереть. Потом просто тошнит. Какое-то время сидишь в глубине, никого не видя. Зная, что больше не выйдешь на поверхность. Там внутри много места, и если с кем и борешься, так с Ним, потому что жизнь неотличима от смерти, нечто серое, и это, оказывается, и есть вечность. А в один прекрасный день выходишь наружу. Надо успеть всех обмануть. С утра обзваниваешь людей по списку. Приглашаешь на встречу. Почему бы нет, думают те. Старинный особняк в центре, еды и питья на халяву, красивые женщины, известные люди. Слух о его застольях прошел широко. По телевидению в новостях культуры показывают. Почему бы и нет? Идеи его кажутся иной раз сумасшедшими, но ведь там и другие знаменитости, а они слушают. Значит, что-то в этом есть. Он знает, что эти люди уже подгребли под себя все, что могли, выкопали окопчик, траншею, инженерно грамотно подготовив пути отступления. Но еще более грамотно он их оттуда извлекает. Со сноровкой зоолога. С каждым говорит не просто по душам, но задает такие вопросы, такие затрагивает струны, которые достают собеседника безошибочно. Оно и понятно, разговор увеличивает досье на клиента. Каждого можно разбудить, нарушить его автоматизм. Звонок это только первый приступ. Дальше наступает время писем. Получить от него письмо любому приятно и почетно. В день отправляется до сотни факсов. От нескольких строк четкой информации до интимнейшей исповеди, вызывающей человека на признание. Жизнь - странный жанр письма, освоенный им в совершенстве. О его странностях пошли слухи. Для чего он вынуждает известных людей к философическим откровенностям? На компромат вроде не тянет. Более того, организует "утечку" своих странных на слух обывателя признательных сочинений. Их печатают газеты, давая к ним наглые комментарии. На него показывали бы пальцем, если бы встретили. Но он избегает людей, кроме званых и избранных. И та надувная кукла, которую он выставляет для публики, переливается все более манящими, ядовитыми красками. Знаете, когда вдруг начинают спрашивать: "А что за человек? Откуда взялся? Только что о нем слышно не было, а теперь все его повторяют! " Он раскладывал пасьянсы своих глобальных проектов, но люди были больно мелковаты, хотя и теплые душевно. Очень хорошо помогали ему умершие. Развороты стиля были у них всегда неожиданны, остроумны до чертиков. Недаром он заметил где-то, что если большинству живых к лицу меланхолия, то замечательные покойники все как один сангвиники и охочи до женщин.

260.

Он пригласил ее погулять. Если честно, она терпеть не могла их дыру и эти прогулки, но согласилась, чтобы просто побыть с ним рядом. Тут же, конечно, зашли в магазин, дежурное их развлечение. Был свежий хлеб, она спросила, взял ли он деньги? Он сказал, что взял, достал кошелек. "Ты что хочешь? Вот кексы, булки, творожники". - "Мне все равно. А ты чего-нибудь хочешь? " - "Хочу". - "Ну и бери тогда". - "А ты что хочешь? " - "Я - ничего", - сказал он, имея в виду, что ему все равно. "Тогда пошли", - сказала она. Он пожал плечами очередной ее дурости, и они пошли дальше. Она тут же стала жаловаться, что из-за него и дети воспитаны не так, как надо. Дети, действительно, чем дальше, тем становились все более странными. Если коротко, то плевали на них как на каких-то дебилов. Он в душе добрый человек, но всему есть мера. К тому же себя он считал, по меньшей мере, мудрецом, беседующим со столетиями. Его писания это доказывали. Его откроют после смерти и станут искать крупицы личных свидетельств. Что за чушь расскажут тогда их дети, которые только и смотрят целыми днями телесериалы "Охотник за бизонами" и "Первые поцелуи" и, если читают, то глянцевые журналы для подростков, где про "петтинг" и прочую сексуху. У Баха дети в партиты селедку завертывали, но они хотя бы сами музицировали. Тем более, причем здесь он? Откуда эти постоянные ее претензии к нему? Он воспитывает их своим присутствием, не словами. Если оно так на них плохо действует, его надо убрать. Он согласен. Все плохо, и надо помогать друг другу, а не мучать. У него опять закололо сердце. Все из-за него: и музыку бросили, и в музеи не ходят, и на улице целый день, и двойки, и замечания от учителей. Да хватит! Он ее как-нибудь запишет на диктофон и даст ей же прослушать. А то когда он в нормальном ее состоянии пересказывает ей этот текст или записывает на бумаге, а она читает, то слышно только: "Да-а, бедный, как тебе с женой-то не повезло... " Ну что за бред. И ее они не слушают только потому, что видят его скептическое лицо на каждое ее замечание. Они кстати проходили мимо магазина одежды, и она попросила его зайти померять ему же джинсы. На себя она их купить не может. Нужна примерка. После всех ее тирад он уже не рисковал возражать. А то, продолжала она, каждый свой выход в город он говорит, что ему нечего надеть. "Я уже месяц вообще никуда не выхожу, а раньше, когда работал, ходил не чаще, чем раз в неделю, и то только с ней", - пробурчал он, не желая даже, чтобы она слышала и отвечала. А в будущем, видно, и на такие прогулки выходить не будет, ни к чему это. Они зашли в магазин, он давно уже там не был. Появилась куча всяких отделов - и еда, и канцелярские товары, где было написано, что есть японский бисер, и обувь и, собственно, штаны, за которыми они как бы пришли, но она сразу пошла туда, а он нет, поскольку чувствовал, что сердце болит все сильнее. Не любил он этого. И внимания к себе не любил. Она попросила его померять одни, он зашел за ширму, но на них верхняя пуговица никак не расстегивалась, и он отдал их ей обратно, не меря, а сам вышел на улицу, где, сказал, подождет ее. А она вышла и пошла, не оглядываясь, домой. Только еще за границу им вдвоем ездить, как она хочет.

261.

Сказать, что он влюбился в этого мальчишку, было преувеличением. Это могла оказаться и девчонка. У отроков пол еще не выражен четко, тем более неземной кажется их красота. К тому же он был начитан, а наши мечтательные потрясения, как известно, рвутся воплотиться в реальность. Бог с ней со смертью профессора Ашенбаха в Венеции, он тосковал по мальчику Ал-ад-Дину. Расспросил ребят, играющих во дворе в футбол, о парнишке, стоящем на воротах чистейшего, о Создатель, наслаждения. Те рассказали, что отец недавно погиб от пьянства, а мать работает в школе уборщицей. А вообще двоечник и хулиган, это девочки добавили, вечно дерется, как сумасшедший. Назвали и квартиру, где он живет. Узнав в ЖЭКе недостающие сведения, пошел к ним домой. Представился  двоюродным дядей с Севера, кузеном покойника, едет через несколько дней в Париж и вот проездом нашел родственников. Бутылка дорогого коньяка, на которую загорелись глаза мамаши, решила даже больше, чем солидность вида. Своих детей у него нет и теперь, после Севера, вряд ли будет. А у нас, татар, племянник значит больше сына родного. Вот он и решил найти его и хоть так искупить свою вину перед братом, который у него, по сути, один только и оставался. Съездят в Париж, в Англию, где сейчас учатся дети его друзей. Мальчик выберет то, что ему по душе. "Да ему один футбол на душе. . . " - мамаша дала ему подзатыльник. - "Значит, футболом будет заниматься. Английским. Тренер "Манчестера" мой знакомый". Решили, что завтра после школы тот за ним заедет, повозит по городу, приоденет, потом возьмет его по своим деловым встречам, пусть он к людям присмотрится, к нему присмотрятся. Желание сбагрить сына явно боролось у старухи с недоверием к вдруг обнаружившемуся родственнику. Он дал ей свою визитную карточку и уехал по делам. Машину, на всякий случай, оставил через двор. Одни люди, фиксируются на событии. Другие воспринимают жизнь как череду встреч, одна другой интересней. Он относился к последним. Вчера к жене приходила врачиха. Молоденькая, после института, нежное личико. Он помог ей раздеться в прихожей и не смог удержаться, чтобы не погладить ласково по попке. Она сразу вскинулась, глядя на него удивленно, но он отнесся к этому спокойно. Предложил кофе, она отказалась, но он успел назначить ей на сегодня свидание. У нее заканчивался вечерний прием. Незамужем, живет с мамой. Он бы с удовольствием помог ей снять квартиру неподалеку, пожить хоть какое-то время отдельно. Тем более, что мама и сама еще работает, зачем лишать старушку личной жизни? Вместе поедут на вечерний прием в Английском клубе. Да, заедут к ней домой, она переоденется. Чистая и в чем-то наивная молодая женщина. Все-таки возраст великая штука. Двадцать четыре года, считает себя опытной и в чем-то порочной женщиной. Как говорится, с прошлым. Забавно. Она может удачно оттенить его переговоры по поводу издания новой книги. Отвлечь внимание на себя. Между прочим, книга лишь повод прощупать издателя. Говорят, под него затевается некая глобальная информационная система. Но и это лишь повод послушать его байки, прощупать то, что называется душой. Тут его хлебом не корми.

262.

Не надо преувеличивать: жизнь на любви не построишь. Зато прекрасно построишь смерть. От этой печки, - пусть и крематория, а что такого? - будем танцевать. Она никогда не чувствовала себя уверенно в толпе. Глаза расплывались и вообще. Возвращаясь к теме: такой воспринимаешь смерть, находясь в ней вне Бога. Нефиксированное растворение. Зато стоит какому-нибудь мужчине заговорить с тобой, дотронуться, признаться в чувствах, как все сразу сходится в фокусе. Все твои пчелки обсаживают его, сосут с него медок. Только о нем и думаешь. Как это я его только что не знала? Глупо и декадентно начинать знакомство с темы взаимной гибели. Особенно круглолицей дамочке с пухлыми губками, которую она наблюдала в зеркале. Но можно держать это в себе, думать об этом, и тонкий собеседник почувствует нечто. Нагрузив потусторонность, думаешь, что кораблик дольше не перевернется. Вот и с ним она заговорила о своей знакомой паре, которая умерла с небольшим перерывом. Сначала она выбросилась на старый Новый год в окно. И тут же он начал чахнуть, обнаружили рак, хотя незадолго перед ее смертью он обследовался, ничего не было. И через три месяца он умер. Сказав, что чувствует, как она его зовет, но не знает, хорошо это для него или плохо. Мужчина был невысокий, с нее примерно ростом, как-то очень хорошо слушал, сочувствуя глазами. Потом сказал, что такие истории почему-то свойственно рассказывать молодым людям. Он по себе судит, сказал, прижав руку к сердцу. Чтобы она, не дай Бог, не обиделась. И по своей 17-летней дочери, которая по линии жизни на руке решила, что скоро умрет и потому имеет право плевать на родителей. - У вас такая взрослая дочь? - спросила она. - Да, взрослая дочь молодого человека. Я чувствую себя уже моложе ее, как, впрочем, и любой другой женщины. - По вам не скажешь, что вы инфантильны в своей интимной жизни. - Очень приятно по нескольким словам, - улыбнулся он, - определять, что вы говорите на одном языке, читали одних и тех же Юнгов, и вообще вы очень мне нравитесь, потому что притягиваете к себе. Разве это не инфантилизм искать женщину, которая овладевает вами, которую можно вдыхать как аромат духов... Да искать ладно. Находить... - У меня чувство, что вы овладели мной, - призналась она. - Только почему вам не нравится разговор о смерти? - Они стояли в толпе на открытии какой-то новой художественной галереи. Кругом ходили официанты. И поймав одного из них, он дал ей какой-то вкусный кусочек мяса на пластмассовой шпажке, а потом и бокал красного вина. - Да нет, - сказал он, - конечно, нравится. Что может быть интимнее? Плакать о смерти и открываться навстречу друг другу. Вообще смерть сродни любви. Ее запах возбуждает. Просто с возрастом оказывается, что надо или идти дальше, или чуть в сторону. Дочь отбирает темы для разговора, темы жизни. Ты ищешь, чем отличиться от нее, и вынужден становится мудрым. Так, наверное. - Я хочу сказать, вы очень умело овладеваете женским сердцем. - И все же я бы очень надеялся на вашу помощь в дальнейшем. Женщина, помогающая мужчине овладеть ею вполне - мой идеал. - Она засмеялась и пожала своей тонкой сухой ладошкой его руку.

263.

Какой-то поворот на Тверской в сторону Никитской резанул его воспоминанием об утреннем сне. Какой-то солнечный отблеск в витрине "Макдональдса". Что-то вроде сатори в "Рыбке-бананке" Сэлинджера. Место, которое он никак не мог приложить к себе. Слишком много уличной суеты для сатори. И сейчас тоже эта мгновенная память сна, всколыхнув все, стала, растворяться, уходить. Как и сам сон. Ну и ладно. Свои сны он не запоминал и даже не старался. Это как знать дату своей смерти. Зачем? Что это изменит? Ты несешь в себе больше того, что знаешь. Меньше знаешь, лучше спишь - девиз не только дебила, но и мудреца. Он любил вести машину на автопилоте, думая о своем, как сейчас. Так вот о сне. Хорошему человеку, говорили древние, снятся только вещие сны, настолько он очищен от повседневных забот и страхов, требующих компенсации. Он надеялся, что ему снится вещее, а уж какое оно там его не заботило. Этим утром было что-то светлое, наверняка любовное. Лучшие женщины приходили к нему, оставляя на память свою любовь. Некоторых из них он потом встречал и наяву, но почему-то, обменявшись несколькими словами и улыбками, спешил отойти в сторону, в свое одиночество. Стеснительность? Пожалуй. Я видел вас поутру во сне, мог сказать он ей. Увижу еще раз. Легкость и нежность, вызывающие улыбку. Здесь я слишком тяжел, отелеснен. Словно мешаюсь у самого себя под ногами. Еще со всеми этими машинами, компьютерами, умением сходиться с людьми. Нам лучше общаться по ту сторону, ты не находишь? Если бы и находила, то не сумела бы ему сказать кроме как во сне, который он тут же забывал да и она тоже, как настоящие Водолеи. Все течет мимо сквозь нас, и ты не находишь, что нас самих остается все меньше? Блаженное, что ни говори, самоисчерпание. Всю жизнь мечтал, чтобы его было меньше. Чтобы только смотреть вокруг. Никогда не быть остановленным милицией. Остаться никем не замеченным. Позвоночник вытянет жизнь в одиночку, он с ней сродни - в отличие от тебя. Для того и нужен легкий оракул-колокольчик сна: прозвенеть вдруг открывшейся дверью, когда в нее входит тень. Он припарковался в переулке у ресторана. Посидел в машине, глядя как ходят мимо люди, как швейцар открывает двери посетителям. В нем никогда не было зависти к богатым, к знаменитым, а потому сейчас не было радости обретенной принадлежности к ним. Высшим шиком заведения было несколько гостиничных номеров за отдельную плату, предоставляемые особо ценным гостям. После скандалов, связанных с видеозаписью постельных утех и последующего шантажа, доверие к возможным партнерам перешло на уровень круговой поруки. Риск возбуждал. За большие деньги в кабинетах ресторана прокручивали за ужином фильмы Чаплина вперемешку с высокопоставленными блядками. Дамы воспринимали это с юмором. Сидя сейчас в машине и наблюдая за жизнью со стороны, можно было посчитать себя вселенским шпионом первой степени. Наверняка она, как всегда, опаздывала. Если нет, выпьет вина со специальными юношами, развлекающими дам до прихода основных кавалеров.

264.

"Мне все кажется, что ты со мной наполовину, - жаловалась она. - А другую половину не достать". - "Она в моих книгах, - говорил он, держась холодными руками за виски. Голова болела, давление, наверное, и так держать было приятно, особенно после мытья посуды: горячую воду опять отключили, а мытье посуды в доме его прерогатива. Голова не пройдет, так хоть руки согреешь. - Не столько в написанных, сколько еще в тех, что хочу написать. Ты можешь прийти туда, в сны и желания, в книжные слова, напрасно их вызывающие". - "А мне все кажется, там стена". - "Может, и стена", - не хотелось спорить. - "Расскажи какую-нибудь из своих фантазий. Я хочу полюбить тебя изнутри". - "Когда это вылезает на свет, то выглядит чудовищно. В книжках - глуповато, там свои ухищрения, а прямым текстом так просто ни на что непохоже". - "А я хочу. Вспомни, красавица и чудовище - самый популярный сюжет". Он знает, потом будет хуже, но начинает рассказывать. На словах форсируется глуповатость, которую не скроет даже бархатный тембр его баритона. Живешь в подземелье, а город, поднимающийся своей застройкой по незаметному для непосвященного холму, это - система тайных квартир, мест свиданий, явок дам-агентов. Как правило, когда погода хорошая, он оставляет машину на платной стоянке возле знаменитого собора, и дальше идет пешком. Наслаждается чудным теплым ветерком, вечной толпой приезжих, разбредающихся по магазинам, ресторанам, ювелирным и книжным лавкам, по музеям вечного города, подражающего миру, а не Риму. А между домов глухие неприметные ворота на электронных запорах. Хозяин посигналит ключом с шифром, ворота отъедут, ты входишь, это место обычно нелюдное, соглядатаев немного, ворота тут же наглухо закрываются. Садик, небольшой фонтан, раскладные кресла с диванами, хозяйка вынесла по случаю недождливого лета даже подушки на улицу. Поднимаешься к себе на этаж, открываешь дверь, проходишь в гостиную и ложишься там, блаженствуя в ощущении сперва покоя, а затем и себя. Примерно то же, если ждет любимая дама, которая сообщает тебя с тайным миром, откуда приносит любопытные сведения. На лестнице существ любимая женщина занимает место между бесплотными духами и плотскими телесами: удовлетворяет, но не тревожит. Но и тогда главное - претерпевание. Юношеская глупость, как видишь. Даже не стыдно. - И не надо. Все, что ты делаешь, это совершенство. Вчера видела американский фильм, где герой вылитый ты. - Лучше бы пыль с книг вытерла, а то они уже с палец толщиной. Не замечаешь, что я по ночам задыхаюсь? - Он воочию наблюдал спровоцированный его раздражением перелом ее настроения. В обиде, как и в любви, она не знала удержу, и ничего хорошего он не ждал. Плевать. - А сам ты хоть что-то сделать не можешь? Считаешь ниже своего достоинства? Ничего, Лев Толстой водил тряпочкой по столу и обдумывал свой роман, земля не перевернулась. Тогда, может, и сами мысли, глядишь, кому-нибудь пригодятся. - Она фуреет на глазах, и он одевается, чтобы выйти прогуляться. "Если ты уйдешь, можешь не возвращаться, " - кричит она вслед. Теперь надо идти, куда глаза глядят, пока из тебя не выйдет вся отрицательная энергия.                                                                                                   

265.

Из Канады сестра приехала и за этим тоже. Сдать квартиру новым жильцам, повидаться с подругами, съездить на неделю в Испанию и сходить на могилу к папе. Как обычно, они договорились встретиться на конечной метро у автобуса. Он заранее приготовил червонец на маршрутку - не сравнить быстрее. Как обычно, когда они выбирались, накрапывал дождь. Но откладывать дальше было уже нельзя. Он плохо спал, не завтракал, взял пустую пластмассовую бутыль с водой помыть могилу. Она должна была взять тряпки, огрызок веника и купить искусственные цветы. Он, как и в настоящих, ничего в них не понимал. Маршруток не было, а тут подошел автобус, народу в него набилось до черта, а тут еще кондукторша протискивалась со своими телесами и сумкой на боку. Настроение, правда, было неагрессивным, он чувствовал такое коже, и сам, в случае чего, зверел первый. Кто ехал впервые, спрашивал, далеко ли до кладбища, многие выходили у оптового рынка. Сестра показала кондуктору пенсионное удостоверение, купленное с рук в один из прошлых приездов. Всякий раз она испытывала страх, что за время отсутствия изменилась форма документа. У него был проездной, взятый у соседки, она простудилась, и сама его предложила. Время от времени у них была интимная дружба. Нечаянные встречи во дворе или в лифте, случайные звонки по телефону, нужда в луковице, соли, то се. Дождь, к удивлению, перестал, было просто пасмурно и тепло. Дымил и пах крематорий, трудившийся в пять ритуалов зараз. Тихо падали листья на пустых кладбищенских участках. Идти надо было в самый конец старой половины, минут двадцать. Один раз увидели кучку людей, расстеливших на памятнике скатерть, выпивавших и закусывавших. Много было роскошных могил сравнительно юных покойников, очевидно, бандитов. На них превалировала христианская символика. Пока шли, разговаривали о дороговизне после обвала рубля, кого и когда из знакомых уволили, кто и как зарабатывает, как провели летние отпуска, сколько бутербродов выносили со шведского стола на Гавайах вполне приличные на вид люди. "А чего стесняться?" - спросила сестра. К могиле прошли не как обычно, а по другой аллее и даже не сразу ее нашли. С прошлого раза хозяйство разрослось, появились новые могилы, новые памятники, свежие венки, исчезло дерево, по которому они ориентировались. Кого-то, судя по датам, подселили к прежде усопшим родственникам. На папин памятник наткнулись почти случайно, увидев сразу и поразившись, как в первый раз. Он вырвал длинные, выросшие за лето сорняки. Даже несколько грибов было. Сестра прошлась по памятнику сырой тряпкой. Еще раз вслух порадовалась, что как хорошо они тогда сделали эту плиту и памятник из темного лабрадора. Уберешь листья, и все чисто. В Канаде, сказала, совсем другие кладбища, без оград. За могилами следят специальные служители. К родственникам никого не подселяют. Присели на скамейку. Было тихо. Опять начал моросить дождь. Он открыл зонт. Полный покой. Лягушонок выпрыгнул из-за камня и вдоль памятника скрылся по ту сторону оградки. Портрет, как всегда в сырую погоду, ушел в себя, потемнел, только волосы высветлились по сравнению с лицом.

266.

Это только кажется, что мы окружены целым миром потенциальных знакомств. Мы окружены своим одиночеством. Как раз отсутствие надежд и подменяется сладостным ужасом, что, того и гляди, с кем-то познакомишься, а там вся жизнь и перевернется. Ему немного неудобно относить эти мысли на свой счет. Он приписывает их некой живой стеснительной даме, которая уверена, что опытный мужчина заранее знает, чего ему ждать от той или иной штучки, которую он разглядывает в метро или в консерватории, на приеме в посольстве или на крымском пляже. Опыт - великая вещь, ибо изощряет печаль иллюзорным повторением опыта. На самом деле ты, как приемник, настраиваешь всякого человека на свою волну, - и пусть его там мучается. Не вырваться. Эта дама, думающая так, была бы непрочь поговорить с ним, вывернувшись до последних глубин, но у него почему-то уже ни на что нету сил. Он с наслаждением сходит на нет. Может, конечно, она ему просто не нравится, но в последнее время ему никто не нравится. Лучше всего сидеть в самом себе и чтобы никто не мешал. Эта блондинка напоминает невинную американскую кинозвезду, но, поговорив с ней, нарываешься на говорок дешевой газетки и, только пав духом, соображаешь, что и кинозвезда ведь далека от ученой латыни. Так что все правильно и тем отвратней. Приценившись к его возрасту, та замечает, что 35-летний мужчина - это самый любимый ею возраст. У него уже и деньги есть, и желание ближе к старости их тратить на красивую жизнь. Он помалкивает. Как душевный грибок и меланхолия, в нем вырастает всезнающий сыщик, толкователь и диагност, забавляющий себя многознанием и странными из него выводами. "Нет, нет, - говорит он твердо, - никаких турций и кипров, и даже в ресторан, если хотите, ведите меня сами. И машины у меня нет, и загородного дома нет, и всего такого". - "Господи, - мило удивляется она, - до чего же обманчивая внешность!" - "И мне вас тоже жаль: охота за мужчинами - худшая из бочек Данаид". - "Я не понимаю, что вы говорите", - уверена, что высокомерие ее звучит приговором. - "Даже найдя кого-то, вы в отчаянии, что упустили более ценный приз. Голодная бедняжка с детства привыкла смотреть в чужую тарелку и воровать по мелочам, не так ли?" - "Да иди ты. . . " Он улыбается своим мыслям о гигиене и тому, как быстро чужой человек превращается в забавную деталь пейзажа, не более того. Сам он, с той стороны, конечно, тоже. В пейзаже он мастак. Как историк живописи, тут же находящий соответствия и анахронизмы. Вот и она будет как одна из карппачьовских венецианок на балконе - то ли скучающая жена, то ли задумчивая куртизанка. Ему же самому нужна женщина красивая, но особливая. Вне образцов. А как человеку многознающему, нужна форма, куда эти знания будут входить. Любовь энциклопедиста, жадная до впитывания. Он представляет, какой она должна быть, сидя на набережной. Вечер горяч и сладостен. Город чужд как всякая приморская мулька. От девушек пахнет как от хорошего путеводителя: пряно и завлекающе, но они, поди, принимают тебя уже за старика. Оно и лучше.

267.

В последнее время он что-то такое и предполагал. Занялся физическими упражнениями. Стал сдержан, стараясь более владеть собой. Не кричать на детей. Не раздражаться. Сосредоточиться и делать свое дело, сил оставалось немного. Поэтому он и оказался готов к тому, что произошло. Даже смог, напрягшись, подтянуться на руках и начать спускаться вниз. К запаху быстро привык. Что-то подобное было в Венеции. Выходишь с вокзала, думая, откуда же так воняет, а через два-три часа уже и принюхался. Так и тут. Мягко-розовый фарфор или вдруг коралловый на солнечный просвет сентября. Глянув вниз, спрыгнул, попав на что-то склизкое и даже испугавшись, не порушил ли здесь что-нибудь своей неловкостью. Нет, вроде ничего. Кроме запаха, было довольно странное, негеометрическое ощущение потери своих внешних границ. Вроде бы ты и здесь, и рядом тоже, и еще дальше. Как в бредовом головокружении или пьянстве, когда не контролируешь свою периферию. Вроде перетекания себя в свет и тень. Или неумения отделить от яви часть тела, задействованную во сне. Но не противно, нормально, хоть и удивительно. Вспомнив, что он все же натуралист и, рано или поздно, приведет в порядок дневник путешествия, взял кисло-щелочной анализ влагалищной среды, где находился. Когда много мыслей и все мурашками в стороны, самое время для ученых занятий. Зря что ли изучал топологию, имея в виду как раз дамский ландшафт, о котором всю жизнь по-юношески горячо мечтал? Или в самом детстве, когда в жару ангин, видишь, закрыв глаза, красные, как здесь, пейзажи, сладкие, хотя и жесткие горки чьей-то утробы, изнутри подступающие к глотке. Такое и Данту не удалось: войти в расщелину Беатриче, пронизать ее до пуповины и вдруг оказаться в чистилище. Бергсон дал ему эту разгадку: увидеть мир брюхом рептилий, рыб, позвоночных. Потом и Брэма так прочитал. Вот и здесь ты сразу во всем. А то в последнее время был слишком ленив и размазан для умной и точной интриги, которая нужна писателю для жизни. Теперь и давай ход проклевывающимся в тебе с разных сторон мыслям, не настаивая на них, но наполняясь, как и настойчивыми испарениями ее матки. Вот, оказывается, чем дело пахнет. Истончаешься как от чтения. И немного ужаса, как от чьего-то голоса снаружи: "Плод развивается в пределах нормы. Иди и смотри!" И десять заповедей, все как положено. И уже не понять, где тут субстанция, а где доктор и диагност, тем более, что ты сам диагност. Подруга было сунулась под руку с чашкой кофе, с лаской, но тут же шарахнулась, пораженная выражением его лица. Пусть подохнут все, кто нас не слушается, кто идет своим, отличным от нашего, путем. Нам нет дела до них, поскольку сами выживаем из последних сил. "Спи, ноза", - говаривал он жене в первые месяцы брака, покуда они не расстались. Сел на пенек, съел пирожок. Вон их избушка на косогоре, кирпичная развалюха в два этажа, с просторным подвалом, где собирались хранить продукты на случай голода и зимы. Лишь волнение крестьян, банды девок, грабивших дома в округе, заставили их покинуть убежище и рассеяться в природе, кто как мог.

268.

С мужьями, определенно, что-то происходило. И подруги говорили, и сама она замечала. Ее муж так совсем перестал выходить с ней в театр, на выставки, на концерты. Просто к друзьям или на выставку ее сына от другого брака. Да что там, если даже на годовщину Сережиной смерти он заявил, что у него опять болит зуб, и он никуда не поедет. Она не настаивала, поехала сама, старалась отнестись по-доброму, но такое его состояние не могло ее не настораживать. Тем более, что их сверстники мужеского пола начали кругом вымирать как мухи. Нельзя сказать, что он деградировал. Постоянно что-то такое писал для себя, "в компьютер", как теперь говорили. С журналистикой опять была напряженка как в доперестроечные годы. Предложения были, но даже ей казались несерьезными. Она пыталась, как всегда, поставить себя на его место. Пускай для него жизнь идиотична. У мужчин вообще нет той чувственной распластанности по предмету, как у женщин. Она могла бы помочь ему найти тот писательский ход, который объединил бы его энциклопедические знания. Тогда сама книга будет диктовать смысл и продолжение его жизни. Историк по образованию, она могла бы нащупать темы, отыскать нужную литературу, найти наконец издателя, прокрутить главы в журнале, все так делают. Если она не увидит наверху пустой страницы эти слова "Маре - моей собеседнице и первой читательнице", можно будет считать, что она проиграла. Но она никогда не проигрывает. Он хорошо придумывает ту жизнь, которую видит в альбомных репродукциях, прочитывает с голоса в книгах, слышит в стихах, музыке, разгаданных цитатах из мудрецов. В советское время они наделяли чудесностью заграницу. Потом попали туда, она была в восторге, а он замкнулся, потому что все оказалось вдвойне чужим и неприступным. А от внешней красоты и удобств только мутило. Наверное, он ее околдовал, приходило ей иногда в голову. Довольно тошно и нет сил, но стоит только лечь рядом с ним, обняться, сразу как оживаешь. В нем билась теплота жизни и было жаль потерять это вместе со всем остальным. Она просто зачахнет без него. Она должна его вытащить. Конечно, будь у них много денег, она бы... А, впрочем, что она бы? В любом новом месте он начинает тосковать на третий день пребывания. Правильно, они были бы там только два дня. Маленький ноут-бук, куда он заносил бы свои заметки и впечатления. Она передавала бы их по редакциям, чтобы о нем не забывали. Или нет, хватит прожектов. Он сидит в углу, говоря, что будет плясать от печки, но все печкой и ограничивается. Красные от чтения глаза, всклокоченная борода, порванная на локтях военная рубаха, доставшаяся от папы, и все более нечастая улыбка, открывающая остатки зубов, когда она возвращается вечером домой из консерватории или фонда культуры. Нужно уезжать, но куда? Что-то придумать, но что именно? Он уходил все дальше вглубь, и уходить вместе с ним значило исчезнуть обоим, потому что он отшвырнет ее там от себя. Хорошо, вот выход. Она поведет его путем книжного червя. Путем всея земли, как оказывается. Как свеж и упоителен человеческий мозг!..

269.

Это в юности он хотел быть европейцем. Сдержанным, четким в решениях, в поступках. Твердо идущим к поставленной цели. К одноклассникам относился терпимо. Когда отцу, работавшему в Женеве, дали квартиру, и он перешел в эту школу, его в первый же день избили, повредив нос. В кабинете директора, допрашивающего, кто это сделал, он сказал, что даже не понимает, о чем речь. Это касается его одного. Как если бы по неосторожности упал с лестницы. Виноват он один. Главарь даже извинился перед ним. Парень был не без артистизма. Сын адвоката, станет потом знаменитым детским практологом, и он привезет к нему дочь, у которой были врожденные сложности. До этого не общались лет десять и после никогда. Это к слову о многообразии мира. Почему-то именно на наших просторах он так тесен, что обязательно во что-нибудь влезешь. Короче, в классе его если и не уважали, то хотя бы отстали раз и навсегда. Это была одна из первых его проб. Что отличает европейца как такового? Форма. Легко прочитываемая внутренняя форма человека, дополненная формальными отношениями с окружающими. То, что здесь ненавидимо больше всего. Для него образцом был отец, неплохой инженер и математик, всю жизнь проработавший за границей на разведку. С отцом можно было говорить. Насчет собственной комнаты и письменного стола. Насчет книг и учителей английского. Сам став отцом взрослой дочери, он понял, какое счастье, что в молодости смог понять своего отца и опереться на него как на образец. Ты всегда должен помнить, что ты - человек, то есть тот, кто соблюдает некие условности в окружающем тебя нечеловеческом мире. Он запомнил отцовские эти слова в один из его нечастых приездов на родину. Потом-то оказалось, что у отца возникла там другая семья, и даже не в самой Швейцарии, а буквально на границе с ней, но уже в Италии, что можно было считать дополнительной страховкой опытного конспиратора, каким он, конечно же, был. Потом он понял, что отец все делал правильно. Даже в семейной этой ситуации тот учил его отстраняться от личных привязанностей, оценивая жизнь логически, как часть более общих процессов. Каким образом он мог бы жить там один, оставаясь нормальным мужчиной, заряженным на действие и успех? Это же не кино про шпионов. Отец все продумал, и даже неожиданный отзыв в Москву, висевший над всеми его коллегами как дамоклов меч, не стал бы катастрофой. Он вернулся бы в Россию, получил новое назначение в центральной конторе ГРУ за их домом, а дальше привел бы в действие сложную комбинацию с готовыми визами и паспортами на чужое имя. Короче, к новой семье он бы прорвался обязательно, хотя и сына любил и к жене относился хорошо. Но обошлось, не отозвали, и с наступлением свободы он тихо осел, где был, читая лекции в ближайших университетах, и даже его пристроил читать в Женеве курс по менталитету интеллигенции. Трудно поверить, он ходил к отцу в Италию на обед. Мимо пограничного шлагбаума, не предъявляя документов по тропинке через поле. Говорили как два наполовину чужих и тем более интересных друг для друга умных человека. 

270.

К примеру: у тебя две тысячи долларов. Что лучше, прозябать на них еще несколько месяцев, когда тебя и так с утра тошнит от безнадеги, или съездить на них, допустим, в Париж, отведать гусиной печенки, сходить в Лувр, посидеть в Люксембургском саду, пройтись по Сан-Мишель, обо всем забыть, на все наплевать, поставить жизнь так, как она того и заслуживает - раком и на попа? Можно не отвечать. Если кто не знает, кровь она не сама по себе в человеке течет. Ее надо подгонять приятным обществом. Особенно нам, меланхолическим вегетатикам, подверженным низкому кровяному давлению. Ну чего нос повесил, чего пишешь крупной его соплей? Не журись, скоро посадят в лепрозорий для избранных, там и наглядишься на тихую переделкинскую природу. Глаз хочет новостей. С какого-то времени он читал одни путеводители. Готовясь пройти контроль в Шереметьево-2, смотрел на расписание отбывающих самолетов, наугад выбирая, каким полетит в следующий раз. Чем случайней, тем вернее, как заметил поэт, и наверняка не навзрыд. В Милане мотоциклист срезал у него на ходу сумочку с плеча, в котором он держал сто лир и план города, как раз на подобный случай. В Лондоне привязался таможенник, но он отказался показывать сумку, вызвали переводчика, разгорелся скандал, и ему обещали, что внесут в черные списки и не дадут больше визу. Это ему-то, которому Лондон щепетильный скоро будет навеки обязан своим русским трехтомным (если не трехэтажным! ) имиджем. На Рива дельи Скьявони в Венеции разговорился с юной художницей из Полиграфа, которая так долго отстаивала перед ним плюсы полунищего путешествия, что он не мог не пригласить ее в свои дежурные четыре звездочки, заказать на ломаном английском обед с вином в номер, в чем, конечно, потом и раскаялся, но, вылечившись, и это отнес себе в актив, как любое иное развлечение. Жизнь есть перемена слагаемых, а сумму все равно знает один Господь. И еще. Даже и заграница сейчас слишком однообразна, чтобы не придать ей вкуса пищевыми добавками. Он называл себя - пряный посол лжи и мира. Впрочем, ингредиенты по ощущению. В Турции он не поскупился на эротический массаж, которым пользовались только англичане, а немцы и русские экономили. Местная девушка, делавшая его, была прекрасна и печальна. Каждый вечер она сидела за круглым столиком, продавая билеты на утро, но желающих практически не было. Он понял, что умрет от тоски, и предложил ей и ее другу зафрахтовать яхту на целый день и сплавать только им вместе да, может, еще с какой-нибудь ее подругой на остров св. Николая и прочую здешнюю туристскую лабуду. Нельзя ведь так, живя раз, подохнуть от нищеты и жадности, которые, на самом деле, одно и то же. День оказался незабываемым. На следующий день он уезжал, обзаведясь друзьями. Через пару лет они приедут в Москву, позвонят ему, но он скажет, что, как всегда, в разъездах и через десять минут выезжает в Севилью в гости к герцогине Альба, оказавшейся очень милой женщиной. С ней его познакомил художник Михаил Ромадин. Пишущий человек должен быть мифом, хотя бы и придуманным.

271.

Одно из двух - или интересно жить, или интересно придумывать. Второе даже желательней. Придуманное остается навсегда, а от прожитого остается чаще всего лишь изжога. Он отлично придумал сегодня про дружбу с герцогиней Альба, неприметной женщиной в скромном платье, которой уже не на что содержать свои дворцы с роскошнейшей живописью, которую она ему показала, а он обещал познакомить ее с новыми русскими миллионерами, которые ей прилично заплатят за возможность прокатить часть ее коллекции по России. Расстались довольные друг другом, обещав подумать и, в любом случае, дружить. Воображение еще било в нем и, проходя из ванной, он думал зайти к ней поговорить, а там чем бес не шутит. . . Если и у нее настроение хорошее. Однако, собравшись уже открыть дверь в ее спальню, услышал как она пукнула. Пришлось замереть, чтобы не выдать свое присутствие, не смутить - в этот момент она пукнула еще раз, сильнее прежнего. Тихо, на цыпочках удалился и лег спать один. Вспоминая, как, познакомившись с ней, был так влюблен, что хотел ее всю, целиком, с физиологическими отправлениями. Они тоже были частью ее тела, души, ее облика, вошедшего в него вдруг и навсегда. Она, правда, стеснялась. Только пару раз разрешила посмотреть как писает в туалете. А по-большому - ни-ни. И сейчас тоже решил не смущать. Забавная зверушка со своими особенностями. Рассказывала ему, как, сидя в театре или в метро, вдруг ощущает щелку между ног. И хочет. Кого угодно. И, как верная супруга, думает об одном - как бы перетерпеть, донести до дома, открыться и взять только его. Рассказ о ее публичности возбуждал донельзя их обоих. Пару раз он воспользовался этим, чтобы оприходовать не только, куда надо, но и с помощью анального крема в малую розочку. И, пусть без особой радости, но пришлось компенсировать чувство боли свободной фантазией о том, что это групповое изнасилование ее тремя интеллигентными людьми в купе, в котором она едет, чтобы встретиться с ним в Ленинграде. Такое вот милое дорожное приключение и в рот, и в сладкую попку. Тайна любящих супругов. Знакомые говорили об идеальном энергетическом кольце, благодаря которому они напитывали друг друга. В тот период все постанывали от кастанедства. Лишь они сами знали о ее сложностях в поисках оргазма. Гораздо слаще и приятнее было чувство абсолютного доверия друг другу. Приходилось вдвоем стоять против слишком многого. Внешние незадачи вытекали из отказа метать бисер перед свиньями. Было бы странно им работать в здоровом советском коллективе. Ну попали в мир недоделанных, ну чего теперь, плакать что ли? Уцепились друг за друга, чтобы выстоять. Всё не в одиночку. Вдвоем они могли бы и по Мировую Душу пойти как по грибы. Он разделся в своей комнате и лег в темноте. Хорошо-то как, Господи. . . - вытянулся на диване. Жаль только, что за письменным столом научился хоть немного быть умней себя, а в жизни - нет. Тошноватенко. . . Вот, кстати, фамилия для героя. Не поленился, встал, включил настольную лампу, записал в блокнот. Небось, кто-то из этой самой Мировой Души.

272.

Поразительно, что им друг с другом было сладко не только спать, но и читать книги. Одно дело интимней другого, почему бы и нет. Есть же соавторы, пишущие вдвоем. Они вдвоем читали. Понятно, "Войну и мир" или "Преступление и наказание", обращая внимание друг друга на прежде незамеченное. Сложнее с Шелером или Платоном, когда и у одного-то внимание рассеивается. Тут приходилось фантазировать. Она любила придумывать всякие сюжеты, вроде совместной жизни "одного" и "иного" на шумной 30-градусной афинской агоре. Знаете, помогало. Сразу ведь находишь всякие подробности в жилу. Хотя все равно непонятно, - как читать, зачитавшись? Разве что, соединив две головы при одном сердце? Зато потом наступает период совместного претворения слов в дела. Самое важное, что может сделать человек, делается вдвоем и на двоих. Как, например, тантрическая поза "вороны", известная у нас как 69. Соединялись, затыкая и наслаждаясь друг другом и без всяких тантр, но только сейчас начали медитировать при этом на трансцендентную адвайту, недвойственность. Она не только возбуждалась без меры, когда он входил в нее языком, но и уже плыла бесстрашно в волнах мудрости, которые через ее рот и его ствол переходили от нее в него, и, качаясь на волне, они становились одним, а потом легко научились и выходить вдвоем из этого одного - уже по ту сторону. Так пробудив друг в друге обещанные паранормальные способности. Главное, не останавливаться. Великая Матерь, Деметра, София. Рассудок и сон в одном флаконе. Было интересно, это главное. Немного похоже на особый душевный спорт вдвоем, который, они надеялись, сменит нынешний, пришедший в ХIХ веке от англичан. Они заметно похудели и окрепли, даже тренажер купили. Она коротко постриглась, побрила лобок. Ему очень нравилось смотреть как она сидит, нагая, в позе лотоса, в падмасане. Она и была женщина-лотос: полные груди, мелодичный тихий голос, любит любиться средь бела дня, низ ее пахнет словно лилия, а сок из низа - как цветы лотоса. Сам он, как и прежде, не очень любил медитировать. Разве что соединит ладони перед лицом, закрыв глаза и приветствуя так Шиву в себе, а потом ладонями же скользнет вниз по щекам, как бы протерев легко и сухо, словно мусульманин перед Аллахом, потому что очень уж радовалась душа этому движению. Он ведь так до сих пор ей и не признался, что к Богу, относится скептически. Надо еще подойти к Нему ближе и рассмотреть подробней, что это такое. Оперативные данные были очень противоречивы. Виртуозная игра на женском организме не так привлекала его как эта сверх-задача. Так же, как и чисто научный эксперимент по расщеплению психотехникой своего телесного ядра. Интересно, конечно, но он все-таки накрылся бы с головой одеялом и заснул, а не дергался. Она была целиком им даже и в неудачных совокуплениях, когда у них все получалось лишь отчасти. Это тоже, странным образом, делало их только ближе друг другу. Они просто переходили к другим книгам или гуляли в саду, как называли рощицу недалеко от дома за огромным магазином "Перекресток", работающим круглосуточно.

273.

Его древо жизни целиком пошло на производство бумаги. Так сказал Доктор: пока у него есть на чем писать, будет жить. И хоть к врачам - как сын, внук, правнук и внучатый племянник дюжины профессоров - относился с подозрением, эти слова принял к сведению крепко. Что еще. Да, привязан к позвоночному столбу гражданской казни. Это уже она сказала, женитьба на которой оказалась для него на удивление важным и долгим делом. Все-таки три года изо дня в день - это немало. Хотя бы для его возмужания, когда ему пришло время стать учителем жизни для слишком многих. Ужас от исчезновения жены на несколько дней, от последующего ее появления с обидой на него: что это, мол, у него с лицом... или он не рад приходу ее?.. так она может опять уйти... - это все закалило его навеки. Так настоящей учительницей философии была у Сократа жена Ксантиппа, а не Диотима, как с обычной своей иронией обманывал он нас столько времени.

При этом другая его жизнь наливалась соком. Каким-то неясным ему образом она и к этому была причастна. Дом их стал полной чашей. У него были высокопоставленные знакомства, и сам он котировался среди них как полностью свой человек. У него появился кабинет, строгое время для занятий, диетический обед, обширная почта. Он попал в струю, любая его статья вызывала резонанс и перепечатки, каждый день посыльный приносил с ближайшего отделения связи пачки книг. Как ни крути, это тоже она все сделала, хотя отношения между ними и становились все формальней - он целиком ушел в свои штудии, становясь не просто лучшим историком России, но самим ее гласом, резкой и сжатой истиной в последней инстанции, логически страшным судом. В нем все сошлось. Точность суждений и тон - как у власть имущего. И впервые в истории страны, которой он так владел, видя насквозь, люди решили, что именно ему придется сделать здесь все наилучшим образом.

Этому предшествовало явление, о котором он, конечно, не мог прочитать ни в каких книгах. Его словно в вату обернули. Жена подтвердила это ощущение, хотя в последнее время в нее словно бес вселился, противоречила во всем. Сквозь эту вату не доносилось никаких звуков, кроме скрежета наступающей смерти. Именно туда он должен был войти, чтобы его понесло дальше. Вот как, оказывается, все бывает. Он не собирался ничему противостоять. Запретил себе материться, откуда в последнее время только и черпал силы. Собрался. В Кремль переезжать отказался наотрез. Аналитики сразу же стали комментировать его решение. Нашел в Сокольниках дом на одной из дальних линий, где поселился с женой и годовалым сыном. Ничего, в один день провели всю нужную связь. Через секретаря служба безопасности сообщила о подозрительных движениях вокруг дома. Тогда он оставил там только свою семью, а сам переехал в другое место, хотя большинство людей было уверено, что он живет там же, благо оттуда охрану не убрали. Суть человека заразность, гласил один из его афоризмов. Он положил своей целью облагородить население. Что на самом деле несложно.

Высказаться?

© Игорь Шевелев
HTML-верстка - программой Text2HTML

)