Эсфирь Коблер

Культура слова, или Слово как факт культуры. Опыт прочтения прозы Марины Вишневецкой

«Человек обязан быть дерзновенным, дерзновением воли стяжает он благодатные дары Духа. Когда он будет не один, когда Дух будет жить в нем, тогда отпадет человечески самолюбивый и суетный вопрос о размерах дарований» – так писал Николай Бердяев в начале ХХ столетия. Передо мной лежит небольшая книга Марины Вишневецкой «Опыты», достойная называться дерзновенной. Об этой книге уже много написано, но написано все больше так неумело или с таким непониманием сути, что остается только руками развести. Книга получила, вернее отдельные рассказы, получили самые серьезные премии за 2002 год , ведь недаром же! Поэтому мне, простому читателю, захотелось сесть и написать о том, что я увидела в этой замечательной прозе.
Книга состоит из шести рассказов и повести («О природе вещей» я не касаюсь). Все произведения озаглавлены инициалами героев и каждый имеет свой подзаголовок «опыта». В каждом произведении речь ведется от первого лица, то есть перед нами исповеди людей. Кстати, так же построены и «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Умный читатель помнит: «повесть сию слышал я от...» и дальше идут инициалы. Только у Вишневецкой завораживающая красота Пушкинского слова заменена словом исповедальным, столь необходимым нашему времени. Страна прошла через страшные переломы, но не прошла через покаяние, которое нам так необходимо. Посмотрите, что делается в церквях, мечетях, синагогах, в философских кружках и разных сектах – люди ищут Дух, который войдет в их сердце, и каждый выбирает свой путь. Но прийти к верному решению можно только через покаяние, а значит, через исповедь. Книга выстроена так, что читаем мы сначала исповедь духовной нищеты, а потом, постепенно, переходим к вершинам человеческого духа. Поэтому чтение этих исповедей хочется начать с конца, с последней повести «А.К.С. (опыт любви)».
Начинается повесть так: «Я, Алла Сыромятникова... русская, родилась в пятьдесят седьмом году в городе Копи, образование высшее, сейчас мне сорок четыре полных года...Меня покрестили в восемь месяцев, а о Боге я вспомнила, когда начала умирать». И дальше идет исповедальный рассказ, рассказ о том, как человек среднего рода превращается в женщину, как человек, воспитанный в «стране атеистов» приходит к Богу. Недаром даны точные даты, ведь за ними судьба нескольких поколений - в стране, где не было мужчин и женщин, а были только строители коммунизма, где не было Бога, а были решения партии. Эти позабытые уже понятия сыграли роковую роль в психике постсоветского поколения - ведь недаром современные мужчины столь женственны, а женщины зачастую мужеподобны. История о том, как из куколки гусеницы человек превращается в Женщину, – эта история не может не быть драматичной. Пастернак, человек прошлой культуры, сказал: «Быть женщиной – большая честь», но мы-то этого не знали, мы только у него это прочли... Героиня Вишневецкой пытается женское свое начало осознать как свое место в мире. «Под первым номером у меня стоит «что такое женщина и в чем смысл ее жизни, как я теперь это понимаю». А правильнее было бы сказать: как я этого никогда не понимала и почти целую жизнь провела, считая, что я прежде всего человек, на втором месте у меня стояло – профессионал, а что я женщина...». И пусть новое поколение не ухмыляется с издевкой – они тоже все перепутали. Путана у них олицетворяет женственность, а мужественность олицетворяет бандит. Им тоже придется пройти через драму покаяния. Но вернемся к повести. Ведь написана она, говоря словами героини: «чтобы вы тоже это почувствовали: в каком страшном заблуждении мы проводим свою жизнь, день за днем, минута за минутой».
Кажется, повествование идет о жизни благополучной. Вырвавшись из маленького городка с его загустевшей жизнью, героиня повести приезжает в Москву, поступает в институт, удачно выходит замуж за москвича, «поддавшись инстинкту жизнеустройства». Рожает дочь, состоялась на работе, во времена перелома не растерялась, вписалась в новую жизнь и даже почувствовала себя женщиной деловой, современной и симпатичной. Только вот звоночки были в этой благополучной жизни. Сначала первая любовь, в которой жила вся как «червяк в яблоке», телефонные звонки больной матери из больницы, на которые сердцем не могла ответить, муж, который ее любя, «гасил» все женское в ней так, что о женской сути своей забывала, вдруг полный крах: большая, огромная, все заполняющая любовь и неумение лгать даже ради сохранения семьи, даже ради ребенка. Что же это - любовь или прелюбодеяние? Уже придя к своему смертельному, наказанию вспоминает Евангелие: «Но Он верил, что человек способен сделать над собой усилие, стоит ему только задуматься и осознать простые слова: кто смотрит на женщину с вожделением, тот уже прелюбодействовал с ней в сердце своем». На мужчине лежит грех за прелюбодеяние, на женщине – за ее слабость. Причем от века – мужчина не несет наказания, женщину же побивают камнями. Пройдя через испытания любовью, героиня повести не только наказывается смертью, но и в великой Высшей любви обретает вторую жизнь. Причиной смертельной болезни стала нелюбовь. Человек, живший большой любовью, вне ее жить не может. Понять возлюбленного Аллы можно: в этой женщине, действительно, много инфантильного. Только совсем чистые глаза могут увидеть вокруг холодного и прагматичного Немцова какое-то сияние, только наивный человек может ждать от уставшего и много пережившего москвича какое-то особое участие в судьбе принцессы Дианы. Какое мне дело, мне, прошедшему муки нужды и переломов жизни, до этой, пусть и возвышенной судьбы. Понять его можно, простить... простить может только любовь. Недаром в конце повести цитируются знаменитые слова апостола Павла: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует. Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».
И самой героине была дана новая любовь, но любовь высшая. Бог, в милосердии своем, дарует ей вторую жизнь тогда, когда уже, казалось, должна она умереть, дарует ей дни для того, чтобы могла она прозреть и прийти к Нему. «Ведь спасение бывает нам дано не только по нашим заслугам, а еще и по благодати», - прозревает героиня. Исповедь ее – это покаяние, это вопрос, заданный Львом Толстым, когда Иван Ильич понимает, жизнь прожил не так, «а как надо?». Здесь тоже перед смертью найден ответ. «А для меня такой камертон – «Лествица» Иоанна Лествичника. И вся моя жизнь сейчас – в устремлении взять эту недостижимую ноту. Пусть для начала хотя бы на миг.
«Боязнь смерти есть свойство человеческого естества, происшедшее от преслушания; а трепет от памяти смертной есть признак нераскаянных согрешений. Боится Христос смерти, но не трепещет, чтобы ясно показать свойства двух естеств».
В нашей литературе еще не было, пожалуй, столь христианской повести о любви и смерти. Здесь все подчинено Духу, ибо только две вещи воспитывают душу человека – любовь и смерть.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.....
Следующий по нашему разбору рассказ «И.А.Л. (опыт принадлежания).» О нем даже говорить трудно, настолько он щемящий и острый. Во-первых, принадлежания кому, чему? Национальной идентификации. Принадлежности к еврейству. Через что? Через гонения и смерть, через мужество жить и выжить? А больше зацепиться не за что. «Какая же ты еврейка? – спрашивает подруга героиню. – Языка не знаешь, в синагогу не ходишь». Более того, по кругу чтения мы определяем тяготение героини к христианству. Только вот здесь в этом круге чтения, от Розанова до архимандрита Иустина (Поповича), пишущего в наши дни, сквозит таким антисемитизмом, который фактически оправдывает все то, что произошло во время войны. Это поголовное убийство стариков и детей, происходившее при полном одобрении населения, и только немногие «праведники мира» спасали по мере сил тех, кого могли спасти. Это опыт мужества, передающийся из поколения в поколение: от бабушки к матери, от матери к внуку. Простить, забыть и жить. Не просыпаться по ночам от веселого крика трехлетнего ребенка: «Рихтер идет!». Детская игра, упоминание имени начальника гетто, стоившее жизни большей части семьи. Впрочем, доморощенные фашисты отрицают и гетто, и газовые камеры, и поголовное уничтожение евреев. Но об этом следует помнить нам, забывшим язык, синагогу, принявшим христианство, мы вдвойне ответственны за все. Впрочем, к чему подробный анализ маленького, но столь значимого рассказа? История российского еврейства закончена. Ее итог подвел Солженицын в книге «200 лет вместе», в книге во многом несправедливой по отношению к евреям, но собравшей и увековечившей многие факты совместного сосуществования. Так вот, я обращаюсь к Александру Исаевичу с предложением, жаль он не услышит меня, как давно не слышит никого в этой стране, чтобы уравновесить тон книги, напечатайте при переиздании в конце второго тома этот маленький рассказ Марины Вишневецкой абсолютно конгениальный всей книге. История должна быть полной. Прочитав этот рассказ, хочется вспомнить:
...Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро...
Рассказ О.Ф.Н. (опыт истолкования) - наивная попытка истолкования наивного творчества. Когда читаешь его, так и видишь перед собой Пиросмани или Руссо-таможенника. «Я бы хотел к каждой из своих картин написать отдельное, на правдивых фактах основанное пояснение. Правда жизни сегодня стала товаром повышенного спроса, и с этим нам ни в коем случае нельзя не считаться».
Подробное и яркое описание картин, говорит о незаурядном художественном видении Вишневецкой. Если эти картины не существуют, то их следует написать. Самораскрепощение героя-художника – тоже исповедь . Исповедь в картинах, исповедь в жизни. А жизнь эта странная и нелегкая, но такая, какую может рассказать каждый третий на территории бывшего СССР. Попытка, по словам героя, «рассказать незнакомым людям о самом себе, рассказать решительно, просто и смело и с чувством самоуважения...» . Личная жизнь и жизнь картин переплетаются в этой исповеди. Так и хочется вспомнить слова Пушкина о Байроне, о том, что толпа желает видеть в гении такого человека как они, что он так же ест, пьет, полон слабостей и пороков. «Врете !- восклицает Пушкин. – Так же да не так». Грустно другое: с одной стороны – исповедь, с другой – всё на продажу. Времена. Но оправданием может быть только та наивность, которая есть в творчестве и в душе художника.
Блаженны нищие духом ибо их есть Царствие Божье...
Ну вот теперь мы подошли , может быть, к самому главному в книге – рассказу «М.М.Ч.(опыт возвращения)». Исповедь человека, прожившего большую и хорошую жизнь. Была семья, хорошая работа, высокие должности, любимое дело, любимая женщина. А теперь... «Я потерял любимую жену, с которой прожил без малого тридцать шесть лет, похоронил родителей, мой старший сын с семьей живет в другой стране». И что же остается с человеком, когда он возвращается как в младенчестве – только к самому себе?
Остается только то, что ты есть или то, что есть в тебе. Талантливый человек ищет исток своего таланта.
«Я помню себя приблизительно с двух с половиной лет.
Когда мне было четыре года, уж это я помню точно, я мог подпрыгнуть, расставить руки и зависнуть сантиметров в двадцати над землей. Ненадолго, секунд на пять-семь.» И еще: «Я стою, задрав голову, босой, в одних трусах, вскоре меня пробирает озноб. Звезды подрагивают со мной вместе, но упрямо не падают. Я верчусь, судорожно шарю по небу глазами и вдруг – я хорошо помню это потрясшее меня вдруг – вижу луну. Она висит в абсолютной пустоте и светится не целиком, а только тремя четвертями. Левый бок ее таится в тени, но тоже, он тоже немного виден! И тогда я внятно осознаю: солнце, которого нет, сейчас есть: там внизу, справа, много ниже меня... Отчего я немедленно повисаю в черной пустоте. Пустота начинает раскачиваться, она уходит у меня из-под ног... Солнце, луна и я – в тот миг нас было три равновеликих тела.
Это ли я хотел пережить еще раз, когда дал согласие Кларе на участие в одитинге?»
У человека талантливого всегда необычайно точное видение. Он смотрит на то же, что и мы все, но видит по другому. А когда он это расскажет, напишет, выведет формулу – мы удивляемся: «Так просто?». И нам начинает казаться что мы все это давным -давно знаем. К сожалению, с возрастом мы только теряем свой талант, поросшая житейскими подробностями душа многое утрачивает. Вернуться к первоначальной своей талантливости – вот чего хочет герой рассказа и пытается сделать это с помощью женщины по имени Клара. «...о том, что она является горячим адептом гонимой, по крайней мере, не одобряемой у нас дианетики, я узнал спустя примерно полгода. Одитингом последователи Хаббарда называют путешествие в прошлое. При этом на себя они храбро возлагают роль Мефистофеля – и ...». Да, раскручивается все то, что застряло у человека в подсознании: жизнь и смерть, вина и ненависть, любовь и страх. Только раскрывается это не на исповеди перед Богом, не перед самим собой , а перед людьми, самыми обыкновенными, зачастую духовно нечистоплотными, корыстными. А потому – не с Богом, а с Мефистофелем. И как у гетевского Фауста душа умирает неосуществленной, так и душа героя этого небольшого рассказа не находит утешения в своих, вынутых из-под спуда воспоминаниях...
«Жизнь нельзя объяснить. Ее можно только прожить. Один-единственный раз. Прожить взахлеб, на разрыв, не упуская ни одного из ее щедрых даров, ее ослепительных мигов... а потом, оглянувшись, вдруг ужаснуться. Или не ужаснуться. Кому как повезет.». Герой рассказа оказался умнее, талантливее чище своего Мефистофеля – Клары, да только разрыв души вряд ли теперь залечить.
...Есть время жить и время умирать...
Если в конце книги стоит поразительная повесть о любви, то в начале – рассказ о нелюбви, о пустоте душевной, о неумении и нежелании любить. «В.Д.А. (опыт неучастия). Неучастия в жизни, нежелания переживать. «Наблюдая за собой, я невольно наблюдал за ними. Наблюдая за ними я, конечно, наблюдал за собой. Но что удивительно: сам никогда не становился объектом их наблюдений – только переживаний». Для этого человека нет другого человека, субъекта переживаний, а есть только объект наблюдений. Чужие (да и свои) тревоги, чувства, мысли, жизнь и смерть – все нипочем. Главное – разлагающий, в полном смысле слова, анализ, возможность наблюдать и ни в чем не участвовать. Такое ощущение, что имеешь дело с живым мертвецом, хочется пожать плечами и пройти мимо. Да невозможно пройти. Это типаж. Это целое поколение, некий «свой круг», где мертвые души узнают друг друга. Наконец герой встречает достойного противника, - в этом мире нет друзей, есть только противники, - он это понимает, прочитав отправленное ему японское пятистишие. «Увидев у друзей целый сборник классических пятистиший, я с любопытством его открыл. Среди авторов оказались и женщины, способные наблюдать. Наблюдать, и только. Это в японской поэзии меня поразило сильнее всего».Впервые герой сам стал объектом наблюдения со стороны женщины и почувствовал себя мотыльком на булавке.
И вот, наконец, первый рассказ книги «Р.И.Б. (опыт демонстрации траура)». Именно демонстрации, а не траура. Показухи, а не жизни. Иметь , а не быть – вот чего добивается героиня . «Когда скончался мой второй муж, в морге я была в черной прямой юбке до середины икры, в черном приталенном жакете и его любимой из искусственного шелка блузе, тоже черной, но спереди в белый горох, потому что мы уже несколько лет как состояли с ним в разводе». И весь рассказ о различных похоронах и умении одеваться соответственно моменту. Так и кажется, что читаешь Зощенко, только жутковатая тема глухого равнодушия к жизни и смерти вызывает не смех, а ужас. «Но полностью соответствовать моменту конкретных похорон – только это выдает человека с головой, потому что на это способны только культурно тонкие натуры». А дальше целая цепь похорон: матери, первого мужа, соседки-старушки, маленькой девочки, парня, погибшего в армии и т.д., но для этой женщины «еще не старой», как она о себе говорит, все ничто, кроме одного – как одеться на очередные похороны. «Если этого человек не понимает, ему все равно не объяснишь, но лично я очень чувствую такие нюансы. И, несмотря на печаль происходящего, всегда, по-своему, от них получаю удовольствие. И оно постепенно уравновешивает печаль». Внимание к траурной одежде таково, что, когда в цеху погибли люди и похороны шли три дня подряд, не люди ее интересовали, а «опыт траура» . «И на всех четырех похоронах я была соответственно каждому случаю в разном». Это оголтелое «иметь» становится философией мещанства, его точкой опоры: «Я это все вспомнила еще для того, чтобы в наше смутное время, когда взбесившиеся от денег люди одно перепутали с другим и взяли теперь моду на кладбище хоронить своих издохших собак и котов, рассказать, какая культура была в человеке раньше и как бы мне хотелось ее передать двум моим детям, пятерым внукам и правнукам и не только».
Зощенковский герой, доживший до наших дней, не видит своих приемников во «взбесившихся от денег» людях. Одним своим долгожитием и неистребимостью он ощущает свою правоту и торжество в жизни. Но мы, читатели, дождавшиеся книги Марины Вишневецкой, можем все же вздохнуть свободнее, - может быть, кончилось их время? - потому что перед нами книга, где Слову возвращена его первоначальная значимость, где автор не провозглашает себя гением, изготовив графоманское "голубое сало", где каждая фраза говорит именно о глубинных литературных традициях и свободой владения языком.
Перед нами книга, где Слово вновь стало фактом культуры, а значит мы, читатели, можем надеяться на духовное возрождение.
Остальные тексты вы можете найти по адресу www.kobler.ru

Высказаться?

)