Валерий Бондаренко

СИЛА ТРАДИЦИИ

Трудно у меня сложились читательские отношения с прозой Виктора Улина. Год назад я прочитал рассказ его, и он мне показался слишком традиционным, — слишком там было все знакомо. Но вот прошел год, я прочитал другой его рассказ, и хотя там все было тоже весьма верным традиции, меня он пронял. То ли я меняюсь, то ли время меняется и меняет наше отношение к традиции? Короче, что-то теперь заставило вглядеться в эту прозу внимательней, — вдумчивей, что ли.

А рассказ, который повернул мое восприятие, называется «Пари».

«Пари»

http://www.proza.ru:8004/texts/2003/02/28-130.html

В случае со мной эксперимент вышел совершенно «чистым», как говорят ученые. Я почти не читал рассказов из морской жизни. Но и тут мне показалось, что фигура изрисованного русалками боцмана — дядьки всех матросов – не есть открытие автора, что это персонаж просто уже фольклорный. И, тем не менее, ловишь себя на мысли, что читать-то все равно очень занятно. Конечно, здесь то, что выдает профессионализм автора: точный и простой язык, выверенная композиция. Однако гораздо больше меня удивил добрый, душевно теплый тон рассказчика, его отношение к своему герою, — подумалось: как же далеко мы уже отошли от простого сочувствия и симпатии к своему герою, как же мы поднаторели в привычном уже вивисекторстве и глумливом его «опускании» (естественно, под соусом из Дерриды. Витгенштейна, Юнга, — под филолого-психолого-богословско-культурологическим каким-нибудь очередным новомодным соусом)!.. И второе, автору удалось точно и именно «достоверно» (так, что читатель верит) передать атмосферу времени, что на поверку оказывается здесь просто необходимым, принципиально важным. ТАК (с ТАКОЙ мерой гуманизма, совершенно в себе не сомневающегося) относиться друг к другу и к жизни вообще мы тоже ведь давно разучились! Мы уже забыли и думать в таком ключе!

Нужно сказать, традиция «гуманизма» здорово тормозила нашу словесность даже еще и на моей памяти. То, что когда-то было естественной нормой если не поведения, то отношения к другому, элементом интеллигентного (интеллигентского тоже) мировосприятия — ох уж эта прямая в нашей культуре линия: «и крестьянки любить умеют», «смотри: сестра твоя родная!», «мы наш, мы новый мир построим!» — в 70-е годы, искусственно педалируемое, казалось просто невыносимой ложью! И если бы Виктор Улин перенес действие своего рассказа в более поздние годы, то и теперь мы бы только плечами пожали: очнулся, мол; даже «Воениздат» теперь так нагло не привирает!

Показательно, что, находясь в эстетической системе классического реализма, автор очень тонко и точно вышел на то, что делает его рассказ правдивым по существу. Почти ностальгически правдивым — что тоже ему в кассу, ведь современный читатель рвется из пыточной камеры нынешней «лит-ры» на лужок да в лесок, да на море, если здоровье (тогда на флот) или средства (тогда на пляж) позволяют.

Вот так почитаешь Тургенева, послушаешь, блин, Шопена и подумаешь: «Господи, какие же люди были когда-то наивные, ПОЛНОЦЕННЫЕ!..»

«Платок»

http://www.proza.ru:8004/texts/2002/10/04-123.html

Я уж упомянул о Тургеневе, — с точки зрения школьной программы, безоблачном, безукоризненном «реалисте». И хотя, на мой взгляд, все с Тургеневым не так просто, однако мы сейчас о другом, — об истоках прозы Виктора Улина. Их я вижу, скорее, в произведениях Чехова. Прежде всего, это не герои и не темы, и не язык, а самое глубинное — ощущение жизни и судьбы.

В рассказе «Платок» это проявляется особенно полно. Доцент попадает в больницу (нужно сказать, в несколько нетипичные по нынешним временам, «дворянские», так сказать, условия). И здесь его взгляд цепляется за старушку татарку в платочке. Она, такая робкая, тихая, смиренная, выздоровевшая, становится для него вестницей возможной смерти. Финал рассказа открыт, все точки над i не расставлены. И это тоже принципиально важно: жизнь не есть цепь событий, «авантюра», но есть некое течение, некое движение во времени, иррациональное, существующее по своим, практически не доступным человеку (доступным лишь через факт детали) законам. Удивительно даже не это (ну, все мы знаем, что Чехов был врач и сам человек больной, и лечили в то время легочные заболевания анашой, и все это, такое приземленное, немало объясняет в загадках его поэтики). Удивительно, что в этом беспомощном состоянии и герои классической литературы, и герой Улина сохраняют чувство собственного достоинства, — некоего «предстояния» судьбе. Здесь НЕТ УМАЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА! (Что тоже по нынешним временам довольно свежая новость!)

Я бы назвал такое самоощущение (все равно — героя ли, автора ль) внеконфессиональной религиозностью. А это уже не обновление литературного гардероба, это наша с вами горячая современность.

«Рассказ без названия»

http://www.proza.ru:8004/texts/2002/10/17-131.html

Вот уж традиционейший по сюжету рассказ! Размышления женщины, у которой в жизни все вроде бы состоялось, однако сама она не очень уверена, было ли, состоялось ли главное. Все здесь на полутонах и все здесь — одна сплошная недоговорка судьбы. Вернее, умолчание — и даже не скажешь, многозначительное ли…

Сколько таких историй прошелестело перед нашим российским читателем за последние полторы сотни лет!.. Для меня этот рассказ еще раз проявляет женственную природу русской ментальности, ее пассивное «вдруг» и «авось», прелестная бальзаминовщина, которая сидит в любом из нас. То ли это наша азиатская мудрость, то ли дурость? Всего понемножку, скорей всего…

Правда, поздний Чехов считал, что все же дурость…

Неужели нам снова придется это в себе открыть?..

«Триста лет»

http://www.proza.ru:8004/texts/2002/11/15-131.html

Из прочитанного мной до сих пор у Виктора Улина это лучший рассказ, мне кажется. История попугая, перед которым проходит полвека нашей истории. При этом автор уходит от условности андерсоновской сказки, романтизма здесь нет и следа. И реализм Улина обретает новое качество. Он необычайно крепок и точен здесь, но ведь и птица видит мир точней и конкретней, чем женщина.

И еще этот рассказ — этот «текст» — показал мне ту очевидность, что обновить традицию — это не значит ее изодрать до неузнаваемости или в битый раз повторить до пятнышек на старых страницах. Это значит свободно и художественно убедительно использовать то, что составляет ее — каемся! – все же почему-то необоримое обаяние.

Высказаться?