Ольга Лукас
Бес Печник да Умельник
май 2001
Одна баба своего мужа скалкой колотила-колотила, потом одумалась, скалку за печь забросила, а мужа обняла и поцеловала. Ему, правда, это уже не помогло. А пока баба рыдала, за печкой, из убийственной скалки, образовалось некое существо. Нечисть. Образовалось и из избы - шасть! А чего мешать людям убивать друг друга?
В то же примерно время поспорили приезжий иноземец Бухарь да местный пьяница Кружалин, кто из них в питие более умудрен. Ну, пропились, конечно до порток, портки, правда, оставили, соромно без портков как-то, и от куражу кинулись мельницу воевать. Так, будто бы, в заморской книжке написано, которую Бухарь привез.
Мельница устояла. Но не устоял мельник. Вылез наружу, оттащил смутьянов от своей собственности и примерно наказал их дубинкой.
-У, мельник! У, вражий сын! - завыли побитые, и скорбно расползлись кто куда - Кружалин домой, обдумывать месть, а Бухарь - на постоялый двор, за пожитками и тикать. Дубину наказующую мельник бросил на траве валяться - дело свое сделала, отдыхай.
Но недолго дубинушке отдыхалось, недолго в траве-мураве лежалось. Налетели ветры буйны, вихри враждебны, да и прозрела дубина. Прозрела, да и измыслила себе: "А чем это я, дубина народного гнева, хуже Буратино?" Обзавелась тотчас же ножками, ручками, да и побрела восвояси. Да, головой, мозгами и прочими излишествами она тоже обзавелась, что, безусловно, радует любителей совершенных форм и материй.
Возле колодца, где плескалась известная Щука (но речь не о ней) бывшая скалка повстречалась с бывшей дубиной, и как было задумано по божественному сценарию, вступила с последней во взаимоотношения типа "диалог".
-Бес Печник, - недолго думая, представился бывшая скалка, - Ударение на "е", как в Вечнике! - уточнил он чуть помедлив.
-Умельник! - отрекомендовался дубинушка, - И тоже на "е" ударение!
Захотели было оныя богатыри даже выпить за встречу и за общее ударение, да Умельник вовремя вспомнил про давешних Кружалина с Бухарем, которым он, впрочем, был обязан счастьем созерцать белый свет. И белый свет ему нравился.
Бес Печник был настроен менее оптимистически - все-таки, орудие убийства, а не справедливого наказания, могло ли быть иначе?
-Долго размышляем, брат Умельник, - высказался он о наболевшем, - Пора, стало быть, нести людям вред, разорение. Мор, глад и сибирскую язву. Беси мы или не беси? Нечисть, панимаешь, или человеки позорные?
-Нечисть, нечисть, - кивнул Умельник, - Даже чересчур нечисть. Надо бы в баньку сходить, помыться!
-Помыться! - передразнил коллегу Бес Печник, - Помыться ему захотелось! А ананасов с рябчиками тебе не захотелось? А? Или, может быть, гаванскую сигару? Я вот за печью возрос в одночасье, грязь мне не страшна, а люба! Да и что ты Банному скажешь, дурья твоя башка? Банному что скажешь? "Здравствуй, дедушка Банный, мы новая Аркаимская нечисть, стало быть, будем твой хлеб кушать." Интересно, что он ответит? Сразу кипятком сварит или сперва поглумится?
Задумался Умельник крепко. С одной стороны, помыться бы не мешало - того требовала душа, того требовал обычай. С другой, Банный, конечно, не обрадуется неожиданным коллегам. Тем более, без дела шляющимся.
-Будем искать себе применение! - твердо сказал дубинушка, - Нельзя нам без дела шляться, осерчаем да и сопьемся. Или людям пакостить начнем.
-Начнем, начнем, - радостно подхватил Бес Печник. Все-таки он был бес. Это понимать надо. Но Умельник, воссоздавшийся силой неведомой, но кайфовой из большой и сильной дубины, быстренько объяснил щуплому да квелому коллеге, родившемуся из кухонной утвари, которую настоящий мужик и в руки-то не возьмет - побрезгует, что к чему. "Побрезгует, побрезгует, - передразнил силача Бес Печник, потирая ушибленный организм, - Мой вот тоже побрезговал, так супружница его по голове срамной скалкой отходила, небось, в себя еще не пришел, если совсем не окочурился!" Но дальнейшие споры были бессмысленны, кто сильнее - тот и вода, и посему договорились новоприбывшие нечестивцы встретиться этим же вечером, тут же, у колодца, похвастаться деяниями - хорошими и не очень, да и разбрелись в разные стороны - работу искать.
Уж вечер близится, а Умельника все нет. Сидит Бес Пчник, привалившись щуплой спинкой к колодезному срубу, былинку покусывает, напевает про себя что-то лирическое, да вспоминает о делах рук своих белых да ног резвых.
Перво-наперво, расставшись с занудным дубьем, побежал Бес Печник к озеру, за девками подглядывать. Девки все, как на грех, попались страхолюдные, целлюлитные, так что Бесу свет Печнику волей-неволей пришлось в воду плюнуть. С досады. Досадный плевочек оказал на безымянное озерцо поистине чудотворное влияние: берега его стали все сплошь кисельные, меж кисельными брегами заходили молочные волны, а главное-то, главное. Страхолюдные девахи, которых и в хоровод-то никто не брал, не то, что в кусты волок, словно бы переродиись. Стали все пригожие, стройные где надо, округлые где уместно, заглядение! Бес Печник загляделся, да и брякнулся сам в озерцо. Не пощадила и его, уродца сучковатого, чудотворная молочная похлебка - таким молодцом стал наш Бес Печник (не на лицо, правда), что все бывшие страшилки испытали это на себе самым наиприятнейшим образом, прямо в озере, а потом еще на берегу, а потом и в кустах, а потом бедняга еле вырвался из их цепких объятий - любовь-любовью, но так, поди, Умельник найдет себе работ
Девки, впрочем, не особенно жалели об утерянном недомерке. Поглядев внимательнейшим образом друг на друга, поняли они, что, как в сказке сказывается, "все еще только начинается".
А Бес Печник был уже далече. Вздумал он лишить добрых аркаимичей урожая - чтобы вымерли все от голода, или в Петербург на заработки убрели (тут бы и он вслед за ними увязался, город большой - вреди не хочу). Но наш недобрый молодец вредить хотел. А посему отправился он для разгона на огород ленивого да нелюбопытного Гуляна. Огород был окраинный, неприметный. Хозяин дрых в своей избе. Возрадовался Бес Печник и ну вредить! Повредил несколько видов растений. Скучно, нерадостно. Превратил тыкву в хрустальную туфельку. Нет, не то, не то опять! Думал-думал, и придумал. Ткнет перстом своим неумытым в морковку - а она в сорняк обратится! Ткнет в репу - а она тоже в сорняк! Вроде, и зелен огород, да скушать нечего.
Злое дело - это еще не дело, без созерцания мучений жертвы лучше и вовсе не вредить. Покукарекал Бес Печник по-петушачьи, помяукал по-кошачьи, потявкал по-собачьи, погрохотал громом, пошуршал дождем. Не сдержался, напустил на окаянного Гуляна щекотку непреодолимую. Выскочил Гулян из избы, хохоча и поддергивая порты. До грядок своих разоренных добежал, глянул - и пуще прежнего заливаться стал.
-Конопелька-конопелюшка! Сама! Сама взошла! Никто не сажал! Чудо, чудо! Теперь будет что заезжим купцам продавать, и сам я раскумарюсь!
Пожал плечами Бес Печник - с чего заезжим купцам трава какая-то сорная? Но тут Гулян его приметил, косячок из подручного свертел да угостил благодетеля. Благодетель чуть не умер от неожиданной радости. И побрел с Гулянова двора восвояси.
Заглянул в следующую избу - там баба с мужиком, запретным заняты.
-А вот возьми муж да зайди в этот момент! - пожелал злого Бес Печник.
И в тот же миг исполнилось по его: вошел в горницу витязь в порубленных кое-где латах, кудри светлые, усы русые, плечи широкие - и чего, спрашивается, такому изменять? Увидел жену свою с посторонним молодцем на лавке, и не осерчал, а ласково так сказал:
-Вернулся я к тебе, Любица!
Упомянутая с молодца соскочила, прикрылась чем ни попадя, молодец еще пару раз дернулся по инерции, а после и сам прикрылся, а потом и вовсе под лавку залез.
-Вернулся я к тебе живой, - басовито продолжал витязь, - Газеты наврали. Просто был я в коме. В большом снежном коме. И покуда меня из него доктора да спасатели выковыряли, десять лет без малого прошло.
Любовничек, сообразив, что если бить и будут, то вдругорядь, выскользнул из горницы и огородами кинулся к себе домой. В одном из особенно благоустроенных огородов изловили его девицы-красавицы, изведавшие воду чудесного молочного озера, и до сих пор алчущие любви, и понял парень, что потерянная навсегда Любица в принципе, не единственная девка на селе.
А Бес Печник, понятно, грыз от досады свой нос (не спрашивайте, как у него это получалось!)
Совсем уже обессилев, добрел он до колодца. Сел, пригорюнился. Тут по дорожке за водой потянулись девицы и девы, с ведрами да коромыслами. "А пущай-ка вот эта, самая маленькая, скандалить начнет! Покричит, стало быть, на своих подружек! То-то они ее за косы оттаскают, и ей полезно, и мне развлечение!" Задумано - исполнено. Швырнула малявка коромысло с ведрами оземь, да как заголосит! Да какими словесами! Деревья к земле пригнуло, травы какие полегли, а какие поумнее - под землю уползли, птицы смолкли от сраму, звери рыкающие рыкать перестали, картавить начали да заикаться.
-Во как! - сказала чуть погодя ветхенькая страушка, неизвестно как с молодухами в одной компании оказавшаяся, - Во как! Пятнадцать лет молчала сия дева! И заговорила! А что ругается - так это от сердца. Да и не стеснялись при ней в выражениях - глухонемая, чего с ней церемониться-то.
А юная дева голосить перестала, головой покрутила, ведра-коромысло подобрала и молвила:
-Извините. Переволновалась.
И дальше пошла, как ни в чем не бывало. Этого уже Бес Печник перенести не смог.
"Становлюсь простым коммерсантом, - решил он, - Соберу тех красоток, что в озере купались, травы накошу у Гуляна - потребую, стало быть, свою долю, и организую общество с небольшой, но неограниченной ответственностью. И подамся в таком приятном обществе в столицу."
Задремал Бес Печник у колодца, согретый приятными думами об ЭТОМ, да и не заметил, как подкрался к нему Умельник. Умельник сильно усох за этот день, согнулся, да и общий вид имел, прямо скажем, неважнецкий.
-Мне скучно, Бес! - посетовал он мультяшечным голосом.
-Бе-е-е! - состроил в ответ рожу Бес.
-Не получается у меня добро творить! - опять пожаловался Умельник.
-У меня зато получается, - хмуро отозвался коллега. Потом размягчилось его скалочное сердце, усадил он рядом с собою товарища по трудам да заботам и ласково приказал: - Выкладывай!
И выложил Умельник, и выложенное им было неприглядно.
Ну, первым делом, кинулся утром Умельник к озеру- очищать воду от загрязнений окружающей среды ну и, чего греха таить, подглядеть за девками. Девок в озере не оказалось. Зато сам водоем представлял из себя душераздирающее зрелище: кисельные, болотисто-вязкие берега в сочетании с белой, неспокойной водой наводили на мысли о радиации.
-Сгинь-пропади! - гаркнул Умельник со всей дури. И озерцо сгинуло. Вернее, пропало. Совсем. Вместе с кисельными берегами и чудотворными молочными водами.
-Перестарался! - сообразила дубовая нечисть, - Исправляюсь. Стань озеро, как все озера озеро!
Озеро стало. То есть, буквально стало. На дыбы встало и, как зеркало, отражает окружающую природу.
-Нехай будет водопад, - совсем растерялся Умельник. Водопад у него удался. Только купаться девкам той деревни ни в молочном, ни в простом озере уже не светило.
Следующим пунктом добровольной доброты Умельника была борьба с наркоманией. Превратив весь сельмагский "Беломор" в леденцы на палочке, он ринулся шарить по огородам. Вслед неслись неодобрительные возгласы мужиков, не желавших курить дамские сигареты взамен привычных папирос и в грубой форме требовавших хотя бы махорки. Но Умельник был уже далеко, на окраине. Тут и попался ему на глаза злополучный Гулянов огород. Гулян спал меж двух грядок, попеременно прижимаясь к ним щеками, будто невзначай во время танца к грудастой девке.
-Конопля! - обличительно высказался Умельник, - Искоренить!
И немедленно искоренил.
-Будут цветы! Для развития чувства прекрасного! Да! И яблоки! Яблоки, падающие и падающие на грешную эту голову и пробуждающие в ней сознание того, что может собственных Ньютонов российская земля рожать!
Сказано-сделано. И остался бедный Гулян без морковки с репой да без конопли - в окружении цветов и яблонь, непрестанно ронявших на него недозрелые дикие яблочки. И был сон Гуляна вечным, как вечными стали эти цветы и яблони. Короче, это уже эзотерика.
Потерев довольно ручки, отправился Умельник дальше. Заглянул в одно окно, в другое. Пригляделся. Прислушался. Стоит посреди горницы богатырь в изрубленных латах, а напротив его - бабенция разбитного вида, стоит, черти-чем прикрывается. И голый мужик сквозь двери утекает. Налицо измена благородному воителю!
-Вернулся я к тебе, Любица! - произносит воин и Умельник, возжелавший наказать неверную, вероломно подсказывает ему следующую фразу, - Вернулся, чтобы сказать: там, в краю далеком, есть у меня жена. Да. Там. В Коми.
Расплакалась неверная, а Умельник обратно повеселел. "И поделом неверной!"
Брел он со счастливой и спокойной улыбкой по чужим огородам, проминая в грядках аккуратные прямоугольные следы своими ногами-чурочками. Брел-брел, и приметил скверное. Прямо в траве, толпа девок тискает мужичка. А мужичку что, мужичку приятно.
"Ох и распоясались нынче нежные девы! Нет на них ремня хорошего! Да! Ремня! И наручников! Гм-м, о чем это я. Я же скромник. Пуританин. Так вот о девах. Распустились, родимые. Станьте девки обратно как прежде: скромные да тихие!" Подумал - случилось. Стали они как прежде. Валяются в траве любострастные страхолюдины, вмиг растерявшие и даровую красоту, и любовную пылкость. И мужичок от страха уже далеко удрать успел. Не повезло ему сегодня с личной жизнью. Оправится ли от таких потрясений?
Задумался Умельник впервые за всю свою короткую деревянную жизнь: а правильно ли он поступает? Да нет, наверное, правильно. Вот, идет по дороге очаровательная юная особа с коромыслом и орет срамные вещи. Не приказать ли ей заткнуться?
-Не приказать! - ответствует юная особа, - Я, заклятьем твоего дружка не только голос и слух обрела. Я еще и провижу кое-что. Позолоти ручку, соколик. Так вот. Да, вот так позолоти, хорошо, хорошо. Ты сегодня бродил по деревне, как перебравший с вечера тимуровец, добрые дела творил. И много натворил!
И перечислила дева нежная своим новообретенным, но зычным голосом все сегодняшние деяния Умельника, оказавшиеся как одно ужасно скверными. Перечислила, и прочь побрела. Умельник от расстройства даже забыл ее обратно в глухонемую превратить, как собирался сначала. И, скрючившись от стыда, отправился к колодцу, выслушивать издевательства да поношения собрата-скалки. Да только не над чем было оному собрату смеяться. Разве только над собой.
Вздохнул Бес Печник, а потом даже сплюнул от злости. Но на этот раз его плевок был обычным, не чудодейственным, и никаких приятных вещей не произошло. Неприятных, впрочем, тоже. Вообще ничего не произошло.
-Вот такие мы с тобой невезучие, - подытожил Бес Печник, - И мудрено ли! Я рожден из скалки, мирного орудия женского труда, рожден посредством убиения мужа, жившего не по средствам. Нонсенс! Ты - из дубины, орудия разбойников и прочего пролетариата, дубины, вразумившей двух неумеренно опьяненных и неблагородных Донов Кихотов, дубины, спасшей от разорения мельницу, а не служившей разорению одинокого путника! Эххх…
А все от несоответствия бытия сознанию!
Консилиум
ноябрь2001
Меня поставили на медицинскую тумбочку, а сами встали вокруг.
-Ну, спросите у него что-нибудь, коллега!
-А расскажите нам о своем детстве!
-Что, прямо так, да? Можно рассказывать? Мое детство началось на солнечной стройплощадке...
-Стоп! Коллега, обратите внимание на этот изгиб!
Я в ужасе затыкаю рот двумя кулаками. У меня большой рот, кулакам в нем тесно, но не обидно.
Специалисты гомонят, перекидываются терминами. Я предъявляю общественности один из кулаков. Меня вновь замечают.
-Продолжайте, продолжайте. А что вы скажете о школьных годах?
-Мы же договаривались о детстве. Да? Нет? Вы же о детстве просили...
(нахмуренные брови, зевающие ряхи, один щелкает пальцами, я понимаю, что будет про школу)
-В школе были парты. За ними нельзя было сидеть по-турецки, как я люблю. После второго урока...
-Прошу вас внимательно задуматься над услышанным! - говорит тот, который щелкал пальцами. Снова гомон, взлетают перчатки и самопроизвольно отвешивают пощечины самым незаинтересованным крикунам, после чего те окунаются в гущу событий и даже расстегивают верхние пуговицы сюртуков.
Мне это надоело, к тому же, тумбочка оказалась шаткой, хоть и медицинская. Наверное, сладострастная медсестра любила садиться на нее своим могучим тазом, тогда как ослабленный болезнью, но по-прежнему желаемый дамами светский лев...
-А теперь я расскажу вам о своем первом сексуальном опыте. - громко и звонко, как подрасстрельный пионер, выдаю я.
Специалисты замолкают на мгновение, потом начинают кричать громче, еще громче...
-Вашу мать, вы друг друга слушать будете или меня? Я люблю, когда меня слушают. Когда люди слушают меня, они расправляют свои уши, и уши становятся похожими на крылья бабочек. Бабочки стремятся к прекрасному, видят меня...
Массивный галстук-бабочка срывается с шеи главного крикуна, обворожительно машет непослушными крыльями, и, запутавшись в моих волосах, затихает...
-Со всей определенностью, коллеги, можно сказать...
По большому счету им, моим критикам и читателям, совершенно не интересно, что происходит потом с бабочками, которые раньше были их ушами.
Консилиум катается по полу, я спрыгиваю с тумбочки. Аккуратно перешагнув дерущихся и свежий труп владельца галстука-бабочки, я очень кстати вспоминаю об этой самой бабочке и захлопываю за собой дверь палаты.
Бабочка, нашими общими усилиями выпутанная из моей шевелюры, смотрит на меня благодарными глазами запонок.
Сажусь на подоконник. Окно открыто, больничный парк - зеленый, пыльный, ждущий дождя, обещает стать благодарным слушаетелем. Бабочка на моей ладони расправляет уши, превращается в слух.
-Мое детство началось на солнечной стройплощадке...
|
Ссылки: |