Гурам Сванидзе
РАССКАЗЫ
|
|
Этот парень и моя сестра были одноклассниками недолго -первые шесть лет. Потом сестра переехала из нашего города в Тбилиси, к бабушке. Школу он окончил на 5 лет раньше меня и уехал в Россию. Прошло ровно 17 лет, как я тоже окончил школу, и 22, как видел его последний раз. Помнить этого парня не было особой причины, разве что однажды в школьном дворе он подозвал меня и спросил о Дине (имя моей сестры)...
И вот холодным утром, отстаивая уже четвёртый час в тбилисской очереди за хлебом начала девяностых годов, я исступленно вспоминал его фамилию. В очереди меня сменила тёща. Я шёл домой, потом - на работу и продолжал до боли напрягать память. Когда из-за сбоя электричества в тоннеле метро остановился поезд, в темноте и ропоте пассажиров меня осенило: “Его зовут Вася Дудник!”
Через 5 дней мне позвонили. Говорила американка. Коллега-социолог приглашала принять участие в проекте по проблемам бедности. “Дайан Дудник”, - представилась она.
Я стал менеджером проекта. Было чем гордиться и чему радоваться - Дайан выбрала меня из многих претендентов, а гонорар (страшно сказать во сколько раз) превосходил мою зарплату, которая в тот момент составляла 2 доллара США в пересчёте на купоны.
В машине, когда мы ехали в Кахети, где должны были проводить часть исследования, я, уже менеджер, рассказывал американке о случае с Васей Дудником, её однофамильце из грузинской глубинки. Родственная связь исключалась. Дайан была американкой в четвёртом поколении. Её прадед, местечковый еврей с Украины, прибыл в Америку в начале ХХ века. Почти мистическая история ей понравилась, или, может быть, мой английский был на уровне. “Клёво! ” - отрезала американка “очень” по-русски и покраснела. Её манера краснеть меня подкупила. И не только меня, но и всех 45 участников проекта, которым посчастливилось к нему причаститься.
Вообще, Дайан предпочитала говорить о предмете исследования - о бедности. В приятный майский день наш “Форд” беззвучно нёс нас мимо виноградников. Она расспрашивала водителя Серго о том, что он ел сегодня на завтрак. Он, врач-терапевт, подрабатывал шофёром в проекте. Это обстоятельство особенно раззадорило американку, на неё нашёл исследовательский зуд. “Не обижайся, изучать бедность в Грузии она начала с меня”, - сказал я ему по-грузински. Серго не возражал и отвечал на вопросы подробно, кстати, на английском. Она записывала. Оказалось, что респондент вчера пообедал плотно: он был у друзей, где его угостили толмой - вареным мясным фаршем, завёрнутым в молодой лист винограда. Серго кивнул в сторону виноградников. На виноградниках работали крестьяне целыми семьями. Было время прореживания кустов. Оборванные листья складывали в мешки. Дайан была озадачена. Факт с толмой не укладывался в её схему бедности.
Мы въехали в городок где-то к часу дня. Он выглядел пустынным. Только коровы и свиньи, обязательный атрибут провинциальных городков, лениво блуждали по безлюдным улицам. “Винк-винк”, - простодушно смеясь, проговорила Дайан и показала пальцем на замешкавшуюся свинью, которая трусцой перебежала дорогу прямо перед “Фордом”. Так на английском звучит “хрю-хрю”.
Солнце начало припекать. Машину мы остановили в тени огромных старых лип, у сквера. Видимо, на века построенная каменная оградка с лепными украшениями в виде гроздьев винограда облупилась, местами обвалилась. Через площадь, напротив сквера, находилось здание местной администрации. Оно выглядело неказистым по сравнению с огромными домами частного сектора по обе его стороны. Их крытые цинком крыши слепили округу отражением от сияния солнца. В конторе никого не застали.
Мы вернулись к скверу. Там сидели мужчины, человек 5, играли в нарды. Когда мы приблизились, они оживились. Послышались комментарии: что за интуристы-очкарики (это я и Дайан), небось, нащёлкают кадры, а фото кому достанутся? Я поздоровался с ними. Они ещё более оживились. Из их слов следовало, что население городка теперь на виноградниках. “Сейчас в городе только немощные старики, инвалиды и лодыри”, - заметил один пузатый мужчина, самый упитанный из всех присутствующих и наименее бритый. К кому он себя причислял? Его потные толстенные волосатые пальцы каждый раз, когда наступала очередь бросать игральные кости, с трудом подбирали их. Заговорить о проблемах бедности прямо в сквере Дайан не решилась. Она только предложила сфотографироваться с играющими в нарды. Даже через глазок фотообъектива можно было видеть, что она недовольна. Кахетинцы наперебой стали приглашать зайти к ним погостить. Тот, самый толстый, показывал на дворец с сияющей крышей через площадь, называл его своим и приглашал наиболее рьяно. Американка отказалась.
Дайан пожелала сесть рядом с водителем. Я открыл переднюю дверь автомобиля, и американка протиснулась в салон. Забарахлил мотор. Серго плюнул от досады: “Говорили мне, не заливай бензин на той бензоколонке! Сейчас клапаны придётся чистить!” Он вышел из машины, поднял капот и начал копошиться в моторе. Дайан покраснела и насупилась, но ничего не сказала. Я вышел из салона и подошёл к шофёру.
- Excusez-moi, vous ne seriez pas francais? * - проговорил кто-то за моей спиной.
Я оглянулся на спрашивающего. Говорил высокий тёмноволосый молодой человек, лет тридцати. Он слегка запыхался. Наверное, спешил и, должно быть, к нам. Его телосложение выдавало в нём фтизика - впалая грудь, сутулость, сильная худоба. Костюм, который, видимо, тщательно, но неумело выгладили недавно, висел мешком. Воротник чистой сорочки не мог облечь его тощую шею. Поношенный галстук казался съехавшим набок. Красивое лицо могло показаться одухотворённым, если бы не выражение больших тёмных глаз (вернее, отсутствие его). Они меня заставили вздрогнуть, ибо не блестели, обращённые во внутрь, завораживали своей мертвенностью.
Не дожидаясь ответа, он довольно бегло продолжил по-французски:
- Я слышал по парижскому радио, что в Грузию должна приехать экспедиция, которая последует по маршруту Александра Дюма на Кавказе.
Из глубины сквера послышались голоса наших знакомых, предостерегающих молодого человека не беспокоить гостей “глупостями”. Он не обращал на них внимания. Французский я знал не ахти как, но понял, о чём шла речь, и ответил по-грузински.
Мой ответ, очевидно, разочаровал незнакомца.
К разговору подключилась Дайан. Ей показалось, что уж сейчас поговорит о предмете исследования. Не выходя из салона, открыв дверцу авто настежь, она на русском обратилась к неожиданному собеседнику. Из беседы мы узнали, что его зовут Ладо, он не женат, работает библиотекарем, у него больная мать. Ладо был вежлив с американкой, но проявлял нетерпение и постоянно посматривал вдаль, в конец улицы, откуда, как ему казалось, вот-вот появится экспедиция. Потом, не ответив на очередной вопрос о его доходах, он вовсе в сердцах воскликнул:
- Уже несколько дней я торчу здесь на площади в ожидании! Даже не пошёл работать в поле!
- Вы уверены, что экспедиция должна приехать спросил я.
- По французскому радио передали... Дюма был здесь.
Я попытался уточнить, передавали ли эту информацию по Грузинскому радио или телевидению.
- Не знаю, - последовал ответ.
Серго продолжал ковыряться в моторе, но было заметно, что к происходящему прислушивался. Дайан поняла, что интервью не получается, совсем разобиделась и замолчала.
- Вам кто-нибудь поручил встретить французов? - спросил я.
Он окинул меня взглядом, который дал ясно понять мне всю неуместность такого вопроса. Было видно, что по мере того, как продлевалась беседа, глаза Ладо оборачивались к миру и становились живее.
- Где вы изучили французский?
- В Тбилиси, в сельхозинституте, - сказал он и лукаво улыбнулся, - я учился на винодела и увлёкся литературой о французских винах. Мне повезло, у нас был прекрасный учитель по языку - Елена Арнольдовна. Она ещё девочкой приехала в Грузию из Швейцарии. Умерла бедненькая. Совсем старенькая была.
Ладо вдруг умиленно заулыбался.
- Иногда она вспоминала день отъезда из Швейцарии. Была гроза, гром. Она боялась грома. Старший кузен говорил ей, что по небу катится большая бочка и упадёт ей на голову.
Последнюю фразу он повторил на французском.
- Почему ты работаешь не по специальности?
Ладо ухмыльнулся.
- Я работал на местном винзаводе технологом, пока тот не закрылся. Так и с другими заводами. Полное запустение. Вон та братия (показал глазами в сторону играющих в нарды) тоже безработная.
Тут Ладо ещё более побледнел и как будто сник.
- Извините, я присяду. В глазах потемнело. С утра ничего не ел. Болезнь проклятая одолевает.
Он присел на каменную плиту - обломок от ограды сквера. Это привлекло внимание американки, она встрепенулась.
- Как ваша фамилия? - спросил он меня.
Я назвал.
- Совсем как у героя Марселя Пруста в романе “Du cote de chez Swann”**, - сказал он задумчиво и снова посмотрел вдаль, в конец улицы.
Неожиданно громыхнул капот. “Готово, можно ехать! ” - произнёс торжественно Серго. Мне показалось, что Ладо встревожился. Дайан спросила меня на английском, удобно ли подарить молодому человеку с десяток долларов. Проект предусматривал подарочный фонд для респондентов. Ладо мягко снисходительно отказался от подарка.
- Было бы неплохо, если бы вы прислали мне из Тбилиси батарейки для радио транзистора. Мои совсем уже сели, - обратился он ко мне.
Наш “Форд” развернулся. Через поднятую им пыль была видна худая фигура молодого человека. Он стоял, упираясь левой рукой на ограду.
- Уж лучше бы он слушал грузинское радио и работал на винограднике, - заметил Серго.
Дайан сидела раскрасневшаяся, явно ничего не понимала.
- В кой веки раз сюда заедет француз, - подумал я.
------------
*Извините, вы, случайно, не француз? (франц).
**“В сторону Свана” (франц).
Городок был вроде полустанка. Задние окна райкома смотрели на огороды. Дальше за ними - река, через которую был протянут верёвочный мостик. Мальчишки раскачивали его, как качели, и прыгали в воду. На том берегу были только сёла. А ещё дальше - горы. Типичный имеретинский пейзаж.
Напротив райкома находились здание вокзала, железная дорога. Вдоль неё тянулись шоссе и городок.
Территория маленького вокзала прорастала вездесущим сорняком, известным здесь под названием “уджангари”. В пору цветения его грязно-фиолетовые колючие цветы издавали ядовито-сладкий запах, а мохнатые чёрно-зелёные ветки опутывались жёлтыми нитями. Однажды у вокзала притормозил литерный поезд “Москва-Тбилиси”, который обычно во весь опор проносился мимо. С возгласами: “Какая прелесть!” высыпали на перрон русские пассажиры и в мгновение ока оборвали кусты этого отнюдь не декоративного растения. Начальник станции был доволен. Ему вменялась обязанность выпалывать сорняк. А тут такой сюрприз - остановился “московский” поезд - и “уджангари” как будто не бывало!
Так вот, в этом городке было популярно фехтование на шпагах.
Подобное стало возможным после того, как сюда в начале 50-х годов приехал С. Он прибыл из Парижа, транзитом через Гулаговский лагерь. Вернулся в края, где до революции его семейство владело имением. Поселился у сестры, белой, как лунь, незамужней женщины. На чудом оставшимся нереквизированным участке имения они обитали в старом барском доме, окружённом фруктовым садом. Жили на пенсию сестры - бывшей учительницы.
С. был настоящим князем, существом по тем временам музейным. Статный мужчина лет пятидесяти, с нафабренными усами, в щегольском кителе, в синих галифе, заправленных в яловые сапоги, разгуливал по улочкам городка. Этот реликт смущал население своей респектабельностью. Он был ещё и любезен, а не просто вежлив, что пуще настораживало затюканных войной и режимом горожан. Дети шарахались, когда на улице С. протягивал им какое-нибудь лакомство. Как будто не было доверия пожилому мужчине с ясными голубыми глазами. Такие они у сумасшедших, маньяков или святых.
Однако хорошие манеры не располагают к тому, чтобы третировать его обладателя. К князю привыкли, более того - в несметном количестве объявились родственники. Сказалась давняя страсть имеретинцев к реликвийным фамилиям. В тени векового орехового дерева, во дворе С. и его сестры по поводу нескончаемых визитов накрывались столы. Брату и сестре помогал один зажиточный крестьянин, который жил в окрестной деревне. Он присылал провиант, а его дочка крутилась на кухне. Делал это “по старой памяти” - некогда предок князя облагодетельствовал его родителей.
Не обходилось без скандалов - до обвинений в самозванстве. Со двора, обнесённого обветшалым забором, доносились реплики типа: “Как же, как же! Уж мне ли не помнить, что вы из крестьян и ходили в холопах у моего отца-барина!” Меньше всего сословную спесь выказывал сам хозяин.
Специально привезли из дальней деревни очень пожилую даму, которая приходилась тётушкой князю и его сестре. В наряде княгини старая женщина приехала на арбе, запряжённой волами. Княгиня всплакнула, увидев князя, вспомнила его, совсем юного... Эта дама рассудила всех. Но количество родственников и соответственно гостей не перестало увеличиваться.
О прошлом князя знали мало. То, что С. - бывший кавалерист царской армии, вычислил Г. Он - тоже кавалерист, ветеран двух мировых и гражданской войн, скукоженный от многочисленных ран, угрюмый мужчина. У него был холодный жёсткий взгляд. Говорили, что на фронте Г. “порубал” немало народу. Князь поприветствовал его, и не без торжественности. В ответ Г. только пробурчал про себя: “Знавал я таких артистов”. В гости к С. он не набивался.
Говорили ещё, что в молодости С. служил в Петербурге, что вдов и бездетен. О лагере он не рассказывал, так как имел обыкновение говорить только приятное. Но и о парижской жизни тоже не распространялся. Однажды во время застолья С. вспомнил было, что водил дружбу с художниками с Монмартра, но понимания не встретил. В ответ с двусмысленным хихиканьем один из “родственников” спросил, правда, что француженки красивые и доступные. Другой осведомился про Эйфелеву башню, мол, очень высокая? На этом парижская тема себя исчерпала.
Однако моментами, особенно после некоторого количества бокалов, хозяин вдруг переходил на “высокий штиль”, говорил слегка “в нос” - с французским акцентом. Появление подобных “дефектов” в речи тревожили его сестру, и она тут же одёргивала брата, тянула его за полу кителя. Она знала - почему.
Но хозяин всё-таки “выговорился”. Случилось такое, когда бдительная сестра удалилась на кухню, и будто бы симптоматичных изменений в речи не наблюдалось. Шёл разговор провинциалов о политике. Несколько раз прозвучал непонятный для князя термин “фриц, фрицы”. Он осведомился, что это такое, и узнав о ком был разговор, пожал плечами и спокойно, как бы для себя, сказал:
- В Париже я дружил с немецким офицером. Он хорошо играл на рояле, писал стихи, и звали его Фриц.
... Как по команде под разными предлогами один за другим торопливо стали удаляться гости. Когда из кухни вернулась сестра, то застала у стола пребывающего в одиночестве брата. Он сидел сконфуженный. Она ничего не сказала, только посмотрела на “легкомысленного” князя сурово, осуждающе, в духе тех нелёгких времён. Потом спросила: “Надеюсь, ты не рассказал свою байку о том, как оказался в Париже?”
“Опала” продолжалась недолго. В одном из местных начальнических кабинетов “прогремела” фраза: “Оставьте в покое блаженного!” Исходила она от высокого начальника, который, что не могло быть секретом в городке, тоже подвизался в родственники князю.
Но нет худа без добра. С. обособился у себя во дворе. Он вдруг начал “проявлять интерес” к кустам кизила - обрезал их, тщательно проверял, насколько упруги и идеально прямы ветки. Для этого он приставлял ветку к правому глазу, а левый прищуривал. Потом следовал взмах: “вжик-вжик”... Иногда С. зычно произносил непонятные слова: “репост”, “контр-репост”, “пассе”, “туше”, принимал чудаковатые позы и с кизиловой палкой на перевес делал выпады.
Однажды взобравшись на яблоню княжеского сада всё это наблюдал мальчик по имени Юза. Озадаченный происходящим, он невольно выдал своё присутствие. С. посмотрел на него снизу вверх. В руках он держал палку. Мальчик, известный в округе шалун, облазивший не один чужой сад, по своему опыту понял, что взбучки не будет. Но в какой-то момент, спускаясь вниз, замешкался, чуть было не передумал “сдаваться”, ибо последовал неожиданный вопрос:
- Молодой человек, вы читали “Трёх мушкетёров”?
Юза вообще не читал и не потому, что был неграмотным. Возникло подозрение, что именно за это его намеревались поколотить кизиловой палкой. Но куда было деваться. Неожиданно необычный хозяин протянул ему вторую палку и крикнул: “Защищайтесь, Рошфор!”. Лёгким прикосновением своей “шпаги” он выбил из руки Юзы его оружие. Мальчик разинул рот от удивления. Князь показал ему глазами на кизиловую палку, мол, подними. Лёгкое прикосновение - и опять “шпага” выбита из рук. Юза был петушиного нрава. Снова и снова хватался он “за оружие”, весь раскраснелся. Потом князь позвал сестру, чтобы та угостила “молодого человека” фруктами.
Через некоторое время среди молодёжи городка появились парни по-особенному осанистые и “культурные”, как выражались взрослые. В местной библиотечке вырос спрос на тома Александра Дюма. Выяснилось, что будучи в Париже, князь работал тренером по фехтованию в частной школе. А фехтование освоил в Петербурге, когда учился в военном училище. В определённое время молодые люди собирались у ворот Юзы и степенно шествовали к дому С. тренироваться. Для этого хозяин расчистил площадку под айвовыми деревьями в глубине сада. С. выходил к питомцам всегда тщательно выбритый, в шальварах, которые привёз из Парижа.
Приобщая молодёжь к искусству фехтования (на кизиловых палках), С. вёл с ней “мужские разговоры”, поднимал боевой дух местных мушкетёров. Из Тбилиси князь выписал атлас с изображением амуниции фехтовальщиков. Парни приуныли после его просмотра. Зато в беседах возобладала тема: “Жизнь - это борьба!” Говорил подобные фразы С. так, как они произносились в романах Дюма, а не в городке, где-то в Имеретии. В таком стиле велись все разговоры. Мальчишки не всё понимали. Одному из них, замеченному в некоем поступке, князь с мягкой укоризной заметил: “Ты ведёшь себя как Саванаролла!” Паренёк раскраснелся, теряясь в догадках, похвалили его или наоборот. “Надо готовить себя к триумфу, в жизни он всегда один! ” - говаривал князь. После этого взор его голубых глаз останавливался, становился отрешённым. Он начинал напоминать человека, уже пережившего свой звёздный час. Потом он вздрагивал, ему казалось, что кто-то дёргает его за рукав.
С. решительно взялся за дело, за “хождение по инстанциям”. Они умещались в единственном административном здании городка, и повсюду он обнаруживал родственников. Видимо, поэтому фехтование на шпагах “безболезненно” было признано официально культивируемым видом спорта в городке. Из Тбилиси приехала “комиссия” - чиновник из спортивного ведомства. Его позабавили кизиловые палки, но удивили выправка и подготовка местных фехтовальщиков. “Парижская школа!” - заметил С.
Гость из столицы посмеялся шутке и с готовностью принял приглашение отобедать у князя. Во время этого визита с лица С. не сходило сосредоточенно-лукавое выражение, с каким, как ему казалось, “устраиваются дела”. Через некоторое время из Тбилиси прислали два костюма и пару спортивных настоящих шпаг. Чести, первым облачиться в наряд фехтовальщика, был удостоен Юза - лучший ученик князя.
Скоро команду вызвали на соревнования в Тбилиси.
В тот знойный июльский день в кабинете секретаря райкома телефонный звонок междугородной связи прозвучал по-особенному громко. Он вызвал из полудремотного состояния первое лицо района. “Полная и убедительная победа! - докладывал через трубку С. - Мы произвели сенсацию! Кубок - наш!” Секретарь поздравил команду и лично С. “Мы встретим вас достойно, как победителей!” - заключил он, уже совершенно бодрый. Затем вызвал сонную секретаршу и распорядился “насчёт мероприятия”.
К вечеру весь городок высыпал на перрон. Из служебного помещения вокзала позаимствовали стол, накрытый красной скатертью, на который поставили громкоговоритель. Нетерпение росло. Оно достигло апогея, когда по вокзалу сообщили, что состав вышел с соседней станции. Это - пять минут ходу. Вот появился и паровоз. Подкатил состав. Вдруг выяснилось, что никто не знает, в каком вагоне находятся “герои”. Наиболее рьяные горожане бросились в конец поезда. Потом раздались голоса, что ребята - в первых вагонах. Толпа энтузиастов повернула и ринулась в противоположном направлении. Непосвящённые пассажиры насмешливо и опасливо наблюдали из окон вагонов хаотические перемещения возбуждённой толпы на обычно малолюдной платформе. Посвящённые же (из вагона, которым прибыла команда) предвкушали экзотическое зрелище. По настоянию С. вся команда нарядилась в подаренные федерацией фехтования костюмы. В левой руке у каждого маска, а в правой - шпага. Впереди должен был идти С. с трофеем - посеребренным кубком. Народ в вагоне был простой, и такие действа для него были в диковинку. Пассажиры потирали руки, ухмылялись, но вслух не высказывались. Ведь “ряженые” были “вооружены”...
Но парадного шествия не получилось. Появление на перроне людей в белых обтягивающих костюмах с “боевой” амуницией, идущих строем (один за другим), обескуражило граждан. После заминки на победителей обрушились со всей мощью почитания. Спортсменов зацеловывали, а князя подняли на руки и понесли. Он сиял от восторга и смущённо приговаривал: “Право, не стоит!” Когда подошли к “президиуму”, к столу, накрытому красной скатертью, была попытка “покачать” князя. Но её не поддержали. В городке если и знали о существовании такого ритуала, но к нему не прибегали. Не было поводов. Князь передал кубок секретарю. Тот поднял его над головой и после оглушительного ажиотажного гула и аплодисментов поставил его на стол рядом с громкоговорителем.
Не дожидаясь отхода состава, начали митинг. Поезд не трогался с места, видимо, из-за любопытства машиниста, которое разделяли и пассажиры, глазеющие на происходящее из окон вагонов.
Секретарь заговорил о достижениях виноградарей района, о героях войны, о новых героях и т.д.
Пришла очередь говорить князю. Он взял в руки громкоговоритель, сделал паузу, обвёл глазами толпу и начал:
- Нет человека, не испробовавшего триумфа. Он бывает большой и малый, замеченный, оценённый обществом или незамеченный. Но он всегда в единственном числе! После победы наших мушкетёров я начинаю думать, что мой звёздный час, может быть, ещё впереди...
Первым оценил юмор секретарь, потом уже остальные. Князь продолжил:
- Помню такой же знойный день под Красным селом, 10 июля, 1914 года. Проходил смотр ...
Сестра князя, которая всё это время находилась поодаль от “президиума”, вдруг пришла в движение, начала энергично проталкиваться к столу. В это время как раз начал спускать пары паровоз отходящего поезда. Сквозь грохот и дым не было слышно, что говорил князь. Глаза его блестели, и он как будто спешил высказать что-то сокровенное. Сестра подоспела и стала рядом. Тут С. сник, замолчал, как если бы пережидал отход состава. Затем что-то промямлил и уступил громкоговоритель другому оратору...
Я был совсем маленьким, когда произошло это событие - сидел на шее своего отца и смотрел на происходящее. К концу 60-х городок вырос до средней величины промышленного центра, с монструозным заводом, который, казалось, пытался затмить своим коричнево-красным дымом небо, а река, протекавшая через город, была иссиня-чёрная из-за его выбросов. Через неё был перекинут бетонный мост. На другом берегу теснились “хрущобы”. Для промышленных целей вырубили сад семейства С., разрушили дом, взамен им выделили квартиру в новостройках на первом этаже.
Ко времени моего повзросления С. давно вышел на пенсию. В городе футбол быстро вытеснил по популярности фехтование. Я сам занимался борьбой. Об успехах местных фехтовальщиков только вспоминали.
С. было уже чуть за 80. У него появились проблемы с ногами, и он перестал появляться на улице. Помню, как, проходя мимо его балкона, я старался не смотреть в ту сторону. Там неизменно находился старик. По-прежнему чистый взор его голубых глаз настораживал прохожих, как и пыл, с каким он зазывал людей в гости. Иногда из комнаты появлялась сестра и заводила С. в комнату. Мой приятель, приходящийся внуком тому самому облагодетельствованному крестьянину, помогал старикам с их нехитрым хозяйством. Он рассказывал, что “старичина” совсем плох, бредит, рассказывает всем подряд что-то о царе, даже президента Франции приплетает, а потом переходит на французский.
Князь умер, его хоронили так, как причитается персональному пенсионеру, заслуженному работнику физической культуры и спорта, видному горожанину, родственнику, соседу... Одна, умеющая голосить родственница, ненавязчиво вплела в плач факт благородного происхождения С.
Народу пришло много. Впереди процессии с портретом усопшего шёл Юза. Он заметно обрюзг, ссутулился...
Лето 1914 года, как обычно, 1-я гвардейская кирасирская дивизия проводила на лагерных сборах под Красным Селом. 10 июля состоялся смотр русской гвардии, на котором присутствовали император Николай II и президент Французской Республики Р. Пуанкаре. Гвардейцы произвели прекрасное впечатление отличной выучкой, слаженностью всех частей и подобранностью состава. Тогда по традиции в кавалергарды зачисляли высоких сероглазых и голубоглазых блондинов.
Молодой офицер князь С. был при полном параде. Его золоченые кираса и каска, серебряные фигурка орла и Андреевская звезда на каске сверкали на июльском солнце. В войсках ощущалось воодушевление.
Далее - или быль или небылица - проезжая вдоль строя кавалергардов, французский гость остановил свой взгляд на юном блистательном красавце в первых рядах. Он что-то шепнул царю. Царь переспросил у сопровождающего их генерала. Тот доложил: “Князь С., Ваше Императорское Высочество”. Некоторое время спустя князя определили в охрану российского посольства в Париже.
В городе Г., ещё до моего рождения, военным комиссаром работал мой отец. Здесь родилась сестра. Как рассказывает мать, первые слова она произнесла на мегрельском.
Приехал я сюда поздно ночью, пьяненький, из Махарадзе, Гурии, где провёл ревизию и сполна вкусил тамошнего гостеприимства. Я запамятовал, как прибыл в Г., помню только, что на машине. Пришёл в себя, когда меня небрежно расспрашивал администратор гостиницы, пожилой мужчина с несколько насмешливой физиономией. Он заполнил бланки и выдал ключи от номера. Я медленно, волоча портфель, поднимался по лестнице и, не утерпев, спросил администратора, знал ли он Александра С. Тот ухмыльнулся и ответил, что знал, ещё добавил что-то насчёт перевода отца в другой район. Вид у него в этот момент был нагловатый. Я не стал развивать тему, не сказал, что отец умер десять лет назад.
Я нашёл нужную мне дверь. Электричества в комнате не было. В темноте я нащупал кровать и лёг, не раздеваясь. Заснул сразу, но чувствовал сквозь сон, как меня донимает запах сырости. Под утро, когда стало светать, я на некоторое время проснулся и увидел, что нахожусь в чулане, в техническом помещении для уборщиц. Вспомнил администратора (“Вот дерьмо!”), но встать и пойти устроить разнос поленился.
Меня окончательно разбудили звуки мегафона, шум, доносившиеся с улицы. Явно готовилось какое-то мероприятие. Голова трещала от похмелья, подташнивало. Совсем тошно стало от сознания, что выходные придётся провести в Г.
В “номере” удобств не оказалось. От туалета в коридоре дико разило. Взбешенный, я спустился вниз. Того администратора не застал - успел смениться. За стойкой сидела полная женщина-мегрелка. Я назвал солидный орган, который представлял, и высказал всё, что думал о гостинице. Узнав, в какую комнату меня определил её сменщик, женщина всплеснула руками. Через некоторое время она проводила меня в люкс.
Пока я переселялся, шум и возня на улице шли по нарастающей. Какой-то не в меру активный мужик явно злоупотреблял мегафоном. Так бывает с детьми, попади им в руки какая-нибудь пищалка. Его команды вперемежку на русском, грузинском и мегрельском языках доносились то издали, то совсем рядом, то впереди, то сзади гостиницы. Моментами казалось, что он вещает откуда-то сверху, наверное, с крыши.
- Кто это? - спросил я.
- Витя-тренер проводит свои соревнования, - ответила администратор. “Витя” она произнесла как “Вития”, на грузинский манер.
Я привёл себя в порядок и спустился вниз.
С окрестных холмов, покрытых мягкими линиями чайных плантаций, веяло прохладой. Вероятно, город изменился за те 30 лет, как отсюда уехали мои родители. Они вспоминали о нём как о деревне. Здание администрации, двухэтажный универмаг-аквариум, еще несколько магазинов со стеклянными витринами и типовое здание кинотеатра располагались по периметру центральной площади. Посередине её стояли две фигуры-изваяния чаеводов. От площади расходились обыкновенные деревенские улицы с богатыми домами, от цинковых крыш которых отражалось утреннее солнце.
На площади, пытаясь изобразить стройные ряды и одновременно как бы робко прячась друг за другом, стояли девушки и парни в спортивных рейтузах и майках. Спортсмены.
- Левый фланг, левый фланг, прекратить болтать! - раздался надо мной мегафонный голос. Я поднял голову и увидел взобравшегося на пожарную лестницу гостиницы молодого человека, тоже в рейтузах. Его голубая спортивная майка с изображением стремительной птицы и надписью “Буревестник” уже успела взмокнуть от пота, на шее висел свисток. “Вития” левой рукой держался за лестницу, а в правой у него был мегафон. Он находился на уровне второго этажа.
Собрались зрители. Они глазели на спортсменов. Находились такие, что показывали на парней и девушек в рейтузах пальцем и, видимо, острили, так как слышался смех. Это обстоятельство сильно раздражало человека с мегафоном. Он вдруг насупился, быстро-быстро спустился по лестнице, выскочил на площадь и, набычившись, обвёл глазами зрителей. Когда Витя пронёсся мимо меня, я заметил, что это был невысокого роста крепыш. Люди замолкли, посерьёзнели. Только один парень, увлёкшись, продолжал прохаживаться в адрес спортсменов. Он не заметил, как к нему приблизился Витя. Началась потасовка. Подскочил милиционер и оттащил человека с мегафоном, а тот рвался расправиться с “хулиганом” (так он на всю площадь называл шутника).
“На помощь” подоспели женщина в белом халате (фельдшерица) и молодой человек с красной повязкой (дружинник). Своими увещаниями они пытались унять праведный гнев Вити. За происходящим наблюдал очень толстый мужчина. Я заметил в его глазах ревность. Мне показалось, что это был местный спортивный босс. Он вроде руководил и не руководил подготовкой меропиятия. Во всяком случае, когда Витя отправился на велосипеде проверить, как дела на дистанции, “босс” ничего не предпринял, видя, как колонна участников начала рассыпаться. Спортсмены смешались с толпой и уже сами посмеивались над “бесноватым “Витией”, кое-кто покручивал пальцем у виска. Но послышалось: “Едет, едет!!”, и колонна торопливо стала собираться.
Ждали районное начальство. Рядом с фигурами чаеводов поставили стол, накрытый красной материей. Принесли подарки и разные кубки. Витя постоянно поглядывал на часы и не находил себе места. Появились долгожданные гости. Они подъехали на газике - секретарь райкома, председатель райисполкома и несколько человек из их аппарата. Это были полные мужчины, которые неловко и долго вылезали из кабины авто. Им навстречу вышли Витя и спортивный босс.
Секретарь благодушно оглядел спортсменов и сказал речь. Говорил он без бумажки о том, что славные чаеводы района исправно выполняют государственные планы в рабочее время, а на досуге занимаются спортом. Были отмечены заслуги Виктора Нечипуренко, который приехал в город по распределению института два года назад и, не жалея сил, трудится на спортивной ниве, в местной спортколе. Здесь Витя зарделся от удовольствия. Потом дали слово и ему. Он отчитывался по бумажке, называл цифры рекордов по легкоатлетическим видам, которые были побиты в районе за последние два года. После каждой цифры раздавались аплодисменты. Речь произносилась на русском, комментарии - на грузинском и мегрельском.
- Однако, - Витя состроил грозную физиономию, - нет оснований для самодовольства! - и стал перечислять цифры, указывавшие на разницу между районными и республиканскими рекордами.
- И это на том фоне, что Грузия занимает девятое место по развитию лёгкой атлетики во всём СССР! - патетически заключил тренер. Затем последовал предлинный перечень недостатков, мешающих развитию лёгкой атлетики в регионе.
Секретарю надоело слушать Витю. Он положил свою руку на плечо распалившемуся оратору, таким образом остановив речь, и мягко заметил, что не пора ли начать.
Бегунам предстояло пробежать круг в полтора километра по улицам города и финишировать на площади. Вначале должны были бежать девушки. Они сгрудились на линии старта. “На старт! Внимание! Марш!” - спокойно проговорил в мегафон секретарь. Спортсменки начали бег нерасчётливо резво и уже метров через сто заметно сбавили в темпе. Появилось опасение, что они вот-вот сойдут с дистанции. В этот момент их догнал на велосипеде Витя. Криками и энергичной жестикуляцией он подбадривал девушек. Потом они исчезли из виду, а минут через семь появились снова. Бедняги еле дотянули до финиша. Под звуки аплодисментов и подбадривающие крики зрителей они чуть ли не волоком пересекли линию. Воздев руки вверх и крутя педали, последним на велосипеде завершил дистанцию Витя.
Настала очередь для юношей. Тут Витя разыграл одну сцену. Он, должно быть, ещё как судья соревнования торжественно пригласил бегунов на старт. А потом вдруг картинно снял со своей шеи свисток и передал его секретарю, чтоб присоединиться к спортсменам. Дескать, теперь вы - судья. Секретарь поспешно положил заслюнявленный свисток себе в карман. Сцена имела успех, и Вите поаплодировали. Но этого неуёмному малому показалось недостаточно. Он вдруг стянул с себя рейтузы и остался в спортивных трусах, на что местная общественность отреагировала сдержанным гулом. Должно быть, такая форма одежды почиталась здесь ещё некоторым вызовом.
Но вот снова дали старт. Витя рванул с места, оставив далеко позади остальных участников. Финишировал он в одиночестве. Ему пришлось даже подождать остальных участников: он стоял за финишной линией и при этом смотрел на секундомер, который позаимствовал у спортивного босса-толстяка.
Вроде, все остались довольны. Секретарь поздравил победителей и поцеловал каждого из них. Витя же обцеловал всех - и победителей и не победителей. Раздали подарки, и народ стал расходиться. В обнимку со спортсменами удалился и Витя. Начальство немного замешкалось у “трибуны”, а потом направилось к газику, который стоял у здания райкома. Я подошёл к секретарю, представился. Он был вежлив и предупредителен, пригласил к себе домой провести выходные и сел в автомобиль.
Я оглянулся на площадь. Унесли стол и велосипед Вити. Стало пустынно, и, как это бывает в провинциальных городках, на центральную площадь забрели корова и пара свиней...
Вечером меня угощали в ресторане. Мы сидели в отдельном кабинете. Компания состояла из молодых исполкомовских работников. Они не могли знать о моём отце, но с готовностью пообещали расспросить о нём у своих родителей, а также заверили меня, что вправят мозги администратору гостиницы. В какой-то момент мне понадобилось выйти. В общем зале за столом сидело трое мужчин. Среди них был Витя, вдребезги пьяный. Один из собутыльников наливал ему вино и приговаривал с ухмылкой: “Пей, Вития, пей!”
Можно было пронестись по трассе и не заметить, что проезжаешь город. Вдоль шоссе - сплошь деревенские подворья, огороженные железными заборами, огороды, сады, лениво слоняющиеся домашние животные. О том, что это всё-таки город, а не село, свидетельствовало типовое здание бывшего райкома - атрибут всех районных центров Грузии. Сейчас здесь управа. В ней работает каким-то начальником мой университетский однокашник Серго. И проживает он поблизости от этого здания - сверни только с шоссе, метров пятьдесят по грунтовой дороге, и ты - у ворот, украшенных в стиле барокко.
Там, где жил Серго, всегда пахло прокисшими виноградными ягодами. Запах исходил от единственного здесь промышленного предприятия - винного завода. Хотя, по рассказам Серго, был на окраине городка ещё и маленький механический завод. Ныне он в развалинах. Воспользовавшись перестройкой, заводик разграбило местное население...
Мой друг справлял свадьбу дочери. Я подоспел к самому началу. Хозяин был поглощён приготовлениями и едва поздоровался со мной. Меня отдали на попечение одному мальцу. Он помог пристроить мою “Волгу” в соседском дворе. Мы возвращались пыльной улицей, вдоль заборов, над которыми свешивались ещё неспелые яблоки. Я видел - то там, то сям меж веток яблонь роились пчёлы. Но их не было слышно, потому что над городком надолго зависла высочайшая истерическая нота - где-то резали большую свинью. Когда мне стало казаться, что бедное животное мучают, истошный вопль вдруг оборвался. Совсем равнодушные к этому воплю, нежились в канавах по обочинам дороги в чёрной вонючей грязи другие свиньи.
Серго встретил меня у ворот, с укоризной глянув, что, мол, так долго, и повёл к столу, где сидели жених и невеста. “Помнишь батони Нодари? Он тебе постоянно “Барби” привозил, - сказал Серго дочке. Заметно было, что она не помнила, хотя вежливо улыбнулась. Девушка и её жених мне понравились. Потом Серго усадил меня за один из столов и с некоторой строгостью в голосе попросил сидящих там мужчин присмотреть за гостем. “Будь спокоен, Геронтич!” - ответили ему, и тот поспешно удалился.
Столы в три ряда были накрыты на лужайке перед опоясанным верандой домом под вековым ореховым деревом. Ряды были такие длинные, что невозможно было даже докричаться с одного конца до другого. Тем более, что стоял обычный для таких торжеств гомон. Но вот вперёд выступил Геронтич и натруженным голосом, срывающимся на фальцет, предложил избрать тамадой - Хвичу Г.
Свадьба началась.
Я давно подметил, что в подобного рода церемониях не обходится без доли цинизма. И чем дальше от эпицентра, тем он явственнее. Однажды, во время поминок моей бабушки, я случайно подслушал некоторые подробности из её почти столетней биографии. Мне не хотелось устраивать скандала, но я понял, что если и бывают драки на празднествах или поминках, то нередко из-за подслушанного грязного разговора или двусмысленного тоста. Здесь, на свадьбе, мы составляли периферию, и народ, кроме того, что неумеренно много ел и пил, ещё и сплетничал напропалую. Так я узнал, что Хвича Г. - бывший вор в законе.
- Настоящий воровской авторитет не для Геронтича. Этого Хвичу развенчали ещё лет двадцать назад в тюрьме. Пуп ему вырезали, теперь он - просто-напросто барыга, - сказал, хихикая, толстяк, сидевший напротив. Он был бы не прочь пройтись ещё по адресу Серго, но покосился на меня и замолк. Тут встал его сосед Ростом и, слащаво улыбаясь, присоединился к здравицам в честь избранного тамады и одновременно, как актёр в театре, говорящий в сторону ремарку, чехвостил тамаду на потеху сидящим рядом. Ничего не ведающий Хвича Г. энергично раскланивался, посылал во все стороны воздушные поцелуи, что создавало “комический” эффект.
Свадьба шла своим чередом, когда наступила небольшая пауза, даже прекратили музыку. Заглянул важный гость - огромный тучный мужчина, с холёным лицом и усами. Серго подбежал к припозднившейся персоне и подвёл к столу, где находились жених и невеста. Гость одарил молодых, потом повернулся к “общественности” и спросил во всеуслышание, как ей нравится вино. “Батоно Вано! Батоно Вано! Спасибо, спасибо! - послышались подобострастные возгласы. Довольный “батоно Вано” попрощался и, несмотря на протесты хозяина и гостей, торжественно удалился. “Главный отравитель! - послышался мне игривый шепот сбоку, - сколько народу своим суррогатом извёл!” Насколько я понял, батоно Вано был директором винзавода.
Признаться, у меня не было аппетита. Слегка ныл желудок. К тому же, было обидно за Серго. Невысокого роста, он хлопотал, суетился, а один раз даже чуть не споткнулся, что вызвало недоброжелательное оживление моих соседей за столом. Захотелось прогуляться. Закуривая, я направился по дорожке, мощённой осколками мрамора, к воротам. Меня опередила быстроногая девчушка. Она несла накрытый бумагой таз, явно с пищей, и сумку с бутылками.
Улица, залитая солнцем, была пустынной. Собственно, смотреть было не на что - те же заборы, сады... Быстроногая девочка куда-то спешила. Из любопытства я последовал за ней. Она несколько раз свернула и потом упёрлась в полуразрушенную каменную ограду. Видимо, здесь находился упомянутый механический завод. Сквозь зияющие проломы в ограде виднелись опрокинутые вагонетки, раскуроченное оборудование, покоящееся в разросшемся бурьяне, в глубине двора корпус с пустыми глазницами. Место казалось тихим и прохладным. “Вася, Коля! - позвала девочка. Из зарослей бурьяна появились два существа - в оборванной одежде, обросшие, грязные. Типичные бомжи. Один из них раболепно протянул руки через пролом в ограде. “Это вам угощение от Серго Геронтича”, - на ломаном русском объяснила она. Те в знак благодарности закивали головами и затем скрылись с харчем в кустах. Девочка, увидев меня, наблюдающего за всем этим на расстоянии, улыбнулась и сказала: “Они - бывшие рабочие завода. Есть ещё третий. Он - инженер. Бедняга спился окончательно и заболел, лежит где-нибудь под кустом”. Некоторое время мы шли рядом, потом девочка поспешила обратно на свадьбу (“Много дел! Мать заругает!”), я же замедлил шаг. Возвращаться не хотелось. Уже на некотором удалении от ворот Серго я вовсе остановился - два перепивших-переевших гостя окропляли, а третий облевывал забор хозяина свадьбы. Я стоял и не знал, в каком направлении идти. Вдруг почувствовал, что это сцену наблюдает ещё кто-то. Когда обернулся, увидел пожилую женщину с зонтиком. Помню, у него был заострённый конец. Она смотрела с нескрываемым презрением. Её внешность была необычной для этих мест - пожилая женщина напоминала заблудившегося интуриста. Вдруг последовало:
- Schande! Sie schamen sich sogar vor einem alten Menschen nicht! *
Меня передёрнуло, фраза на немецком была выговорена чеканно и так, как говорят в Северной Германии. Я мог поручиться за это как специалист немецкого.
- Ты посмотри на Веру, опять на немецком базарит! - воскликнул один из писающих.
- Кто знает, на каком языке она базарит, может быть, на тарабарском. Старческий маразм у неё! - ответил другой, уже заправлявший брюки. Обоих сильно развезло.
- Achten Sie nicht darauf, Frau **, - сказал я ей. Она резко повернулась и пошла прочь. Я некоторое время смотрел ей в спину. Её походка выдавала возраст (она даже опиралась на зонтик), но в ней чувствовалась энергия гнева.
Сославшись на дела, я попрощался с Серго и уехал. Он был недоволен.
Через шесть месяцев Серго приехал ко мне в Тбилиси. Дела его по службе в том городке не складывались, но его больше заботило здоровье дочери. Я сделал несколько звонков и устроил её на приём к профессору из института Чачава. Потом мы посидели с Геронтичем за кружкой пива. Он продолжал обижаться за то, что я рано уехал со свадьбы.
- А как поживает фрау Вера? - неожиданно ввернул я. Геронтич несколько опешил, но потом слегка осклабился и рассказал историю.
Тетя Вера прибыла в город вместе с заводом в 50-е годы. Работала библиотекарем, пока библиотеку не разворовали, как и завод. Кому нужны были старые книги, к тому же на русском языке? Она всегда отличалась строгим нравом и позволяла себе публичные нравоучения. Незамужняя, под старости лет тетя Вера вообще стала несносной. От репутации местной сумасшедшей её спасало то, что люди знали, что она была справедлива в своём обличительном пафосе, который проявляла, невзирая на лица. У неё была мания - увидит на улице брошенную бумагу, подденет её наконечником зонта и ищет кругом урну. Она впадала в бешенство, если сама урна была опрокинута. В последнее время объектом своих филиппик она выбрала брошенный на одной из улиц “Форд”. Он принадлежал местному руководителю “Мхедриони”, которого застрелили в этом автомобиле, о чём свидетельствовали дырки от пуль автоматов в его корпусе. Для старой женщины этот “Форд” явился олицетворением беспредела, жертвой которого стали заводик и её библиотека. Она ходила по инстанциям с требованием убрать “памятник безобразию”. Над её энтузиазмом только посмеивались.
- Откуда её немецкий? - спросил я.
- Ты знаешь, Нодар, всё время мы думали, что она русская. Но, когда стала стареть, неожиданно перешла вроде бы как на немецкий. Так бывает у людей в старости, когда они вдруг начинают говорить на своём первом языке, - здесь Серго подлил мне и себе пива и продолжил, - кстати, бедняжка, недавно умерла. В один прекрасный день она совсем была вне себя от возмущения и пыталась сдвинуть с места “Форд”. Сердце не выдержало.
- Так бывает, - заметил я. Потом мы перешли на воспоминания об университетском прошлом.
------------
*Срам! Вы не стесняетесь даже старого человека! (нем.)
**Не обращайте внимание, фрау! (нем.)