авторы
Ратьер
Елена Элтанг *** головастиком тритоном ухожу поглубже в ил в галицийские затоны в темень тисы монотонной в гул волынки телефонной под крулевскую попону где бы ты меня любил закарпатское мальфарство еж ворующий луну вшистко едно фарс и барство ах омела не лекарство сладко львовское коварство ухожу в такое царство где бы ты меня одну ввечеру не выпьем кавы из аптечных пузырьков то есть панские забавы мне попутчик мой картавый поднесет другой отравы тут и выйдет пот кровавый а виновник был таков *** как птицы что поверив апеллесу клевали нарисованные сливы (эфесское развоплощенье корма) я за пустым стволом не вижу леса и прикорнула у корней покорно жуя трамвайный выигрыш счастливый в аркане смерть не смысля ни бельмеса как рыбы что антония услышав (из падуи) прервали рыбьи речи и онемели на тысячелетье я не перечу вам а выше выше рука дриады сохнет ханской плетью где в прежней кроне хор и ор скворечий а также сыч что на подушке вышит *** подбираешь слова как мальчишек для школьного хора а они не поют и уйти норовят и ушли ловишь паузу ловишь как руку в пылу разговора воровскую в кармане - скользит ускользает – ужли остаются одни только знаки негодным дрекольем ты мне шепчешь курсивом и плачешь петитом и врешь нонпарель за бесстыжий миньон выдавая – доколе цицеро будет нами владеть? а когда ты умрешь я приду поглядеть на твои многоточья и пару пятачков положу чтоб закрыть предложенье а вдруг калиюгу закончив ты белым конем аватарой на меня наезжая споткнешься рунический лук выпуская из рук? нет уж лучше оставить монетки на глазах и одну за щекой и одну на трамвай мы недаром враги и при жизни ты целился метко отдавай мое сердце давай отдавай отдавай ..^..
Сергей Городенский горький блюз я, никем не гоним, и никем не любим, я смотрю на тебя из февральских глубин, одинокий их бин. и свое одиночье мотая на ус, доверяю тебе драгоценнейший груз, самый грустный свой блюз. твои губы так любят березовый сок, грусть. твои пальцы с горчинкой, и голос высок, грусть. твое тело песок, твое тело горячий и зыбкий песок, грусть. ты пройдешь сквозь меня, ну а я, загрустив, промолчу тебе в ухо тот самый мотив, горький аперитив. ты заблудишься в дебрях весенних поэм, я останусь никем, я останусь ни с кем, одинокий ай эм. твои губы так любят березовый сок, грусть. твои пальцы с горчинкой, и голос высок, грусть. твое тело песок, твое тело горячий и зыбкий песок, грусть. ..^..
Александр Кабанов * * * * Если не падают с неба вода, звезда - значит, не время подбеливать потолки. Трудно пророком в отечестве быть, когда все коренные жители в нем - мудаки. Вечность играют в ящик и пьют портвейн, чтобы согреться - школьные книги жгут. Кто на обложках? - Кушнер, Довлатов, Рейн… Видимо, чурки. Славно горят. Зер гут. Мы не смогли от себя убежать, спастись - вновь на трибунах орем о святой борьбе. Хам миллионов: новейшая летопись (не маскируется только любовь к тебе). Мне бы зеленые, волчьи твои зрачки, не разведенный спирт, воровской анис… Чу! В оркестровой яме дрожат смычки: как же им вырасти, если - то вверх, то вниз? 12.8.03 ..^..
Геннадий Каневский *** Пока нас не заметили - начнем. Пока от слез подушка не намокла - В тиши, в уединении ночном - Пойми, мы просто собираем стекла, И, как во тьме затеплили свечу, Дрожа и заслонив рукой от ветра, Так подмигнет открытому зрачку Калейдоскоп - игрушка интроверта. Крути в руке. Дыханье береди Словами, суетою, вздором милым... Чем вызван этот холодок в груди? Простою пленкой меж тобой и миром? Непрочный голос. Кружевная тень. То теплота внутри. То лед во взгляде. Свидания. Размолвки. Дребедень. Забвение. Единой буквы ради. Я помню, как рассказывала мать: Убогою игрушкою военной - Девчонками - осколки собирать На корточках, за театральной сценой, В глуши, в эвакуации, где бог, Гордящийся игрой стекла цветного, Опустит сверху кованый сапог - И мы осколки собираем снова... Мелькай, мелькай, разбитое стекло, Окрашенное яркими слезами. Я буду там, где мне не повезло. Ты будешь там, где свыше указали. Единого узора не сложить. Единый взгляд - мгновение осудит. Из нас еще составят витражи В той вечности, в которой нас не будет. *** "Позырь, - говорит, - чувак! Позырь, - говорит, - прикольно!" Хватает за воротник И тащит меня с собой На верхние этажи, На стройную колокольню. Цитатой из Книги Царств И возгласом "Мутабор" Колеблет. Ведет меня Ущельями и горами, Сплавляет меня рекой И - тычет во тьму, туда: "Еще, - говорит, - фигня: Гляди - не Москва ль за нами? А вот за нами - Нью-Йорк, А вот - и Караганда..." И я, заслонясь рукой, Сквозь щелку покорно зырю Всю славу его высот, Всю мрачную тьму глубин, И все выбираю цель, Как робкий ребенок - в тире, И все хочу описАть, Да вот - не выходит, блин... *** Этот лист, желтеющий за окном Меж зеленых листьев - как тайный дом Древоточца и громовержца. Подступившей гибели первый звук. Оскудевший воздух. Приют разлук. Тьма в глазах. Остановка сердца. Так и вижу трещины... Их тоска - От него пойдет, как от кипятка - Разбежалась по дну стакана. И уже не знаю, куда бежать. Зашептать, закликать бы, удержать... Боже, боже, печаль какая. "Осторожно, хрупкое". На песке Возведенный город. На волоске День подвешен над речкой Стиксом. Как - со слова "ладно..." - начать развод, Как - от боли крошечной - смерть придет: Губки - бантиком, ножки - иксом. И уже - над домом лечу совой, Пробегаю белкой полуживой, Тощим волком мечусь в ограде, И в кармане - стонут, звенят ключи: "Говори, любимая, не молчи, Говори со мной, Христа ради!" *** пепел не стучится ни в чье сердце это глупости - чет нечет черно-белый зрачок мира пепел - это родственник глин радость дымоходов и клич пыли а добавь глицерин - мыло пепел - часть всемирного сна холод посылание на лезет так настырно в глаза в уши ночью пролетая сквозь тьму судна покрывая корму пепел никого ничему не учит ..^..
Квадратов *** на три недели в чеганду, на три недели твоя собака волкодлак - почти медведик глядела в небо – лишь она могла заметить что с неба спутники – не ангелы летели беда - дожди и жолуди – такое лето и нам собаку не понять - мы были дети и ты болела, пела и плела браслетик из волчьей ягоды и бересклета *** Тише, тише - дышит глина, Манит дудочка-свисток По полянам, по долинам Вверх на северо-восток. Стретто форте, стретто форте - Крепнет тонкий голосок; На последнем повороте - Влево вниз наискосок. ..^..
Ася Анистратенко *** ничего-то ее не лечит, не учит. прожила полжизни, надеясь на случай, случай нарисовался, завел и бросил. завела привычку искать вопросы, задала себе ритм проработки кармы, научилась косить под лежачий камень, научилась играть с собой в чет и нечет, проиграла себе - отдавать нечем. прожила лето, надеясь на чудо. смотрела в глаза Иисусу, Будде, но не слышала голоса ниоткуда, поняла: не будет. бросала монетку: выпала решка. ничего не решила, разбила кружку, за такие дела никто не согреет, время крутит веревочку все быстрее, прожила неделю за мелким делом, окликают девочкой: помолодела, окликают тетенькой: постарела, позабыла возраст. поговорила с кем-то близким. немного, но полегчало, разлюбили не все. начинай сначала, верь в надежду, надейся на ту же веру, понимай сыщика, понимай вора, проживи два часа, потом еще восемь, занимается август, на подходе осень. а в глубокой ночи отыскать заначку - пачку плохих сигарет - счастье. *** пить курить болеть в инфинитиве на ветру не целоваться но прощаться летом осенью зимой по-испански разбивая стаю комаров полами юбки на софе читать курить молчать жалеть я к тебе тебя в тебе но черт тебя дери ты все не рядом все не близко все кружишь по кольцевой на одном меридиане выйти в параллель но удержаться далеко насколько сил насколько нет ты сечешь свои пространства я смотрю кино глотая слезы сантиментов сон выпрашивая у жизнь моя и смерть моя и кровь моя в тебе в твоей ладони будто бражник залетевший на огонь ты брезглив ко всем кто дышит именем твоим а я иначе не умею так давно уже давно удержаться не сравниться не войти во вкус настолько слышишь далеко насколько шарик голубой ..^..
…………………………...А память, что внутри меня молчит, - …………………………...Она, как мумия, мироточит. ………………………………………………...С.Я. Видишь ли, тишина не хранится долго (мне бы, конечно, следовало говорить тебе "Вы", но интимность тона утонет в формуле, слово погаснет…). В медленной какофонии вечера плавает хруст невесомой дольки - ломтика - яблока, аплодисменты зрителей там, за стеной; крики птиц, хохоток подонка тут, за спиной; и не то чтобы очень мнителен каждый из нас - но, как только провиснет пауза (то есть, ввиду нехранимости тишины), взгляд, оторвавшись от пола, скользнет и вселится в лик лицедея, смотрящий из-за спины каждого - собеседника ли, собеседницы; дрожь шутовства, бормотание во спасение - круг гончара под ненужный кувшин заверчен, лепится - не получается человечек, глина твердеет, крошится и осыпается: видишь ли, тишина не хранится вовсе, если надтреснут сосуд разговора - либо если сосуд сообщается с родником в грязном пруду, на поверку - с началом лимба; ты говоришь: далеко до воды, - но вот же, тело мое кричит в тесной люльке под потолком; смеешь ли говорить, что душа моя молчалива? Повремени - и услышь, оставаясь возле: слово твое - волосинка моя седая - нет, не могу, сбиваюсь, перехожу на "Вы" - детство мое, что Вами выставлено на вид, - мироточивой тишью в памяти оседает. *** (колыбельная маме) ррраз-два-три ррраз-два-три тянется канитель то ли года то ли вновь города не те то ли полна под завязку следами тел пристань моя постель ты не смотри и не плачь в уголке листа мама какой я сонный устал устал теплое слово дышит в твоих устах сынку считай до ста баюшки баюшки вряд ли во сне растут не одолеть расставаний преград простуд шарик упал с потолка на диван и сдут разница амплитуд: детские простыни скомканный грязный лист ты мне стелила а я никакой стилист на плащанице отметины сотен лиц нечем перестелить ..^..
А что, смерть довольно часто бывает телеграфной по своей природе... (Вместо эпиграфа) Отдаться на волю, на волю событий, Быть в самой в их гуще и не уповать На этот кусок деревяшки разбитой, В котором река понесла меня вспять. Внезапная заводь милее стремнины. Упрямая ряска мягка и легка. Плыть вспять – это видеть себя, а не спины Безумцев регаты, и чувствовать как Вода оживает в движенье неспешном, В цветении ряски, круженье пыльцы, Которой ты дышишь… Есть вещи и вещи. Отдаться на волю. Забыть этот цирк С немеркнущим блеском античных навмахий, Галерным весельем, пальбой шутовской… Я бомж этой заводи, спящий на мягких Чернеющих досках с извечной тоской О чем-то, еще неподвластном искусству Забывчивой кисти, слепого смычка… Душа, погруженная в сон свой прокрустов Всё чутче, всё чутче, всё чу ... тчк ..^..
Алексей Рафиев *** Отекаю каплями воска между тысяч мсье и мадам. Где-то там уже труповозка семенит по моим следам. Еще очень – я знаю – долго – будет длиться короткий век. Посрели людского потока заблудившийся человек. В середине огромного люда – между галстуков, брюк и блуз – тихо вздернулся мой Иуда на веревке фонарных бус. Умираю – опять – в который далеко не последний раз – книгой мертвых и мертвой торой человеческих теплотрасс опоясан, облит бензином, обречен на безвольный век – Божьим Промыслом, Божьим Сыном – Человек, Человек, Человек. *** Чтобы все было так, а не как-нибудь сикось и накось, чтобы звери – хоть звери – пытались ходить по воде – и не думалось, будто какая-то дикая наглость, и не помнилось смутно, как будто бы в животе у мамаши лет тридцать, а может быть даже сто тридцать, или – хуже того – пару тысяч отравленных лет – одиночеством, обмороком, нежеланием бриться перед тем, как вернуться и выбросить партбилет на ухоженный стол, под гримасы большого начальства, под портретом братка, под убийственным взглядом извне – вот такое со мной происходит – не то, чтобы часто, и не так, чтоб уж очень в глубоком, разорванном сне – на перине пуховой, в обнимку с поверхностным жестом, окрестившим меня человеком лет тридцать назад. …я пошел по рукам, по влагалищам, по невестам – как примятый со временем в толщу дороги фасад непонятного здания с признаком архитектуры, неприятного привкуса, если глушить самогон в первородной глуши, между ног у стареющей дуры. …или камнем лететь из высоких парадных окон. Так рождается тема – одна, потому что негоже эту морось плодить на потеху себе мудаку, эту сраную мудрость, как татуировку на коже. …я уже не могу, я совсем ничего не могу. *** здравствуй, моя война, мой человеческий фактор, меры моей длина, воли моей экватор, памяти коридор, скованный каждым вздохом мальчика, о котор- ом – если рядом с Богом молнии и грозы – типа Ильи Пророка. …станет сильней в разы каждая Божья кроха, выковавшая сталь. …мир до нитки промок. …если б я только стал, если б я только мог. ..^..
Давид Паташинский *** Струна рвалась. До крови. До кости. Ты удивленно плакала: "Прости." А я молчал, и черная звезда летела вниз, лучи свои ломая. Судьба моя, постылая, хромая. На небе распахнулась борозда. Ты удивленно плакала, смеясь что слезы, словно бабочки, роятся, садятся на деревья на кусты. Когда бы чистое рождало только грязь, я сам бы не замедлил рассмеяться. А так, что поле - видятся кресты. На небе распахнулась борозда. Летели вдаль тугие поезда, ломая слух клыками перестука. Судьба опять кольцо свое свела до точки. До дрожания стекла. Как черная медлительная сука, следя в окно скользящие леса, она ловила наши голоса. *** Вас-то мне не хватало, синема зрачков опрокинутых, рта пустых выдохов и полупустых выходов. Травы духовных мехов. Такими мы путь устилали, что обещал нам выгоду. Вырви меня из пропасти глотки, вполнеба воющей. Черные, точно крапины, звезды, пожалуй, высохли. Краденое, высокое мне отвечало: "Вот еще, кто ты такой - случается мне и таких не вызволить." - Позелени медовое, вдоволь возьми воды моей,- что возражать еще ему, черному, острожалому? Шел я дорогой трудною, рядом клубилось дымное, да и не знал, не чувствовал, чем еще помешал ему. Кто мы с тобой - случайности, вывих судьбы и времени? Древние полушария шарят в поисках повести. Что нас вести по свету, если так постарели мы. Звуки давно вымерли. Рельсы лежат без поезда. Вбей меня в перья ангела, чтобы взрывались светлыми каплями цвета пламени. Чтобы ложились на воду рваными, словно вымпелы, варварскими ответами, как колея вечности вытянулась канавами. Вам они скажут большее, званые на ристалище, бочками полнозевыми полдня выносят выпивку. Пол земляной трамбуете, ветер не перестал еще, как не лови постылого - тяжко настигнуть выродка. *** я медленно поднимаю руку в знак утра смуглая моя кожа следствие аспирина я продолжаю выдыхать утлый заполняя котел воздуха подари на подари настежь открытые озноба вздрогнув приходящего в платья надувшуюся кассету сама приди в состояние тет-а-тета дорог ни дорог никогда без стилета внутри корсета обо мне -I- Что я, сам не могу вспомнить изгородь, полинявшую панаму на одном из столбов, унылую девочку в твердом пальто, что разгуливала босыми ногами, деревья, название которых забыл, дом, одна стена которого отсырела, все другое, что не могу вспомнить, только кожей, завершающей пальцы. Там не было ни ручья, ни стекла, что часто оказывается остановившейся водой. Пчелы, впрочем, пытались жужжать, когда я ловил их за неподвижные крылья. Крылья у пчел почти прозрачны, если смотреть сквозь них на солнце, взгляд неизбежно перемещается в сторону жала, а она, пчела, изгибает пушистый живот. -II- Двойные строки. Вторая себя истреплет. Если идет поезд, я слышу трепет воздуха. Шею холодную изогнув, я вылезаю. Месяц опять украден черным облаком. В мелькании перекладин кажется вижу. Видимо, замечаю. Ну в полете столбов за поворот состава, встречным потоком рот разинутый опростав от лишнего слова. Чувствуя смех лица. В нем расплывалась кукольная безумца. Домики шустрые под горизонт несутся. Яйца укутывает угольная пыльца. -III- Пепла окурки боятся. Они бегут в угол кормилицы круглой. Как барабана не рассчитать отрывистую дугу. банки топчу ногами. Они внизу. Кожа надбровная мягче, чем ствол эбена. Вижу себя, маленького, в глазу. Ты повторяй за мной: "А-ла-ла, ла-ла." Умные звуки найдены в древней книге, что закрывается быстро, как зеркала. Лак моего угла осторожно гложет тонкая лошадь, что, забывая ложек, съела до дерева. Пью шелестящий шип. Гляну вокруг. Кажется, ни души. Только подумай, как непомерно вежлив выход наружу. Только подумай: ежли в сердце мое вставить твои часы, как я затикаю. Бегать начну, как карлик. Что там диезы, бемоли. Не взять бекар ли к парню в подмогу, чтоб закрепил усы. -IV- Это поезд увозит меня домой. Дома у меня за декабрем следует май. Дом мой состоит из твердого лежака и ползущего рядом, улыбающегося жука. Мне нравятся насекомые. Как славно они поют, когда возвращаются утром в свою семью. У них зеленые бока, шелковистая голова, и они не умеют читать слова. Люблю заглядывать в их наивные лица, обрамленные в невероятные кружева. Печально бывает, когда их съедает птица. Тем более приятно, когда она становится нежива. -V- Там, откуда я родом, до сих пор растут. Они давно стали выше всего остального. Солнце они перестали замечать. Ночь для них моментальна. Был день, когда их спросили обо мне. *** когда сова кричала на заре свое огромное как эхо кукованье застыла ты как муха в янтаре последнее не выполнив желанье сова кричала шевеля рукой и каблуком направила чечетку все было как во сне ужасно четко когда она летела над рекой она летела странная сова по воздуху бежала на колесах синела как пшеница на покосах ее квадратная седая голова забыл добавить если б в январе мы говорили были бы мы квиты поскольку дважды не войти нам в эту виту когда сова кричала на заре *** гуляли люди птицы корабли земли касаясь плакали травины но не хватало малого любви когда луны не стало половины она ушла в глаза не посмотря у неба развязалась пуповина дождем лиловым головы пестря и все летела луковым лекалом луна недвижная и все глаза искал он но было поздно у его костра сидела ночь как мертвая сестра ..^..
Арине Родионовой Полетишь, даже вспомнив запрет: "Не летай!" Вспомнив множество слов позабытых, детство, тихо поющее, чешский трамвай с тонким голосом стекол разбитых. Эта тонкая нить всех куда-то ведет, как любовь, без которой все мимо... Пустота режет сердце и кровь подает в самом хрупком бокале любимом. Бессловесно веселье, но каплями слез музыкально озвучит картину: "Вот стоит некто, чуть опираясь на воз, внемлет женщине, дочке и сыну." Он стоит как гадает: идти ли, стоять. Ищет тонкую нить под запретом. И любви не хватает ему, чтоб летать, не заботясь о смысле при этом. И, как ветер в листве, сквозняком в волосах, возбуждая не душу, так тело той, которая пухом лежит на весах, чтобы время от нас отлетело. *** Теплые воды меня омывают забытого океана. Гладят на пару с ветром по золотым лопаткам. Я ухожу в песок, исчезаю, как старая рана. Волны кричат, разбиваясь, – "спасите!". Потом – для порядка. Кто тут услышит, как воды меня смывают?! Чувства всплывают, пленки слезающей кожи. Стало телесным, что никогда не бывает: Ожило, полетало, село на воду: в партер и в ложи. Смотрит насквозь, вокруг, на облаков палатку, на пик, где белый флажок щеками трясет от смеха, где солнце стрелу пускает под золотую лопатку, на волны, что самой глубокой смерти разносят эхо. ..^..
Серхио Бойченко * * * после августа к нам приходит осень седина в ребро и в виски просинь мы молчим ирландцы и есть не просим. мулиганы за джойсом мы хулиганы можно рюмку взять мы берем стаканы можно рюмку взять мы берем улисса из ирландцев рыжих седого крыса. к нам приходит осень когда не просят когда вишни черешневые висят когда рыжий викинг бьет поросят а они визжат и пощады просят. 03 авг 03 серебро feat. sergio то бронхитом больна то инеем от карельских чумных болот дали серые а не синие все на балтике наоборот. там не рыба - худая корюшка и над лункою спит мужик ой ты русское поле-полюшко ой ты невский княжить ярлык. вместо солнца лоток с хурмою вместо двери к немцам окно рядом с павла-петра тюрьмою херра пита сырое дно. петербурга июньский снег от суоми светлые ночи от чухны под аргентум очи от голландца и немца смех. 17 авг 03 КОНЬКАМИ окрашенное яркими слезами не море не янтарь затертыми скользя сказали пропели встарь. а эти буквы, мой володя при ночью полной при луне как so will go no more a-rowin' бродя поляжем на войне. не ссы в компот мой друг и спи спокойно отыщут нас и под себя возьмут непойманые нами суки-войны с названием смешным таким рекрут. ..^..
Александр Ефимов РЕКВИЕМ. ТРИПТИХ. 1. Эта сучья любовь издыхает на чистой простынке, не припомнит уже ни себя, ни свои половинки, как ей хочется жить, обезвоженный воздух глотает, жутко смотрит в упор, не испить, не сглотнуть, понимает. Понимаешь, она, как зверье, получив ножевое, ну, как ты или я, как величье, пока что живое, если ты или я, если мы допускаем, родные, если мы извелись на нее, не помогут чужие. Ни чужих, ни себя, ни родных, ни кровинки от бога, никаких там итогов, молчи, ей осталось немного, ты не любишь ее, да и я, всё тяну и долдоню, как ей хочется жить, как ей плохо, смелее, ладонью. 2. Умерла так умерла, не любовь, читай, была. Втисну руку между нами, не зачну кудряшку-дочку, кисло-блядскими губами к твоему прильну цветочку. Приглашу тебя на ужин в ресторан японский Суши, подарю тебе корзину фиолетовых гвоздик, разведу твои колени, напряжен и безъязык. Не зверюги, не японцы, но любавим, где придется, где руками, где губами. На просвет сухой пергамент светлоликой нелюбви баит розу на крови. 3. Я тебе говорю, это наша любовь, это наше, ни родных, ни детей, ни чужих, ни знакомцев – когда же? Если вымрет родня, человеку роднее живое, если дети уйдут, остаются те самые двое. Как щекой притереться к щеке, как случайно коснуться, как рука возлежит на руке, как в обнимку проснуться, как латать и кроить, подбирать лоскутки, как придется, как четыре почти миллиарда двуногих под Солнцем. Не четыре ноги, не четыре руки, но четыре преломляющих солнце, двуцветных, не стакнутых в мире, хоть напротив они, ничего не узрят они, кроме неприкаянных глаз, не смотри, их закрой мне, закрой мне. 07.08.2003 *** Не ухожу, остаюсь, это лучший из выходов, мост над рекой, как любовник, иссякнув и выдохнув, черные сваи своё, как сердца, отработали, с них не убудет – гранит ли, высокие воды ли. С нас не убудет от меркнущих грёз недовыбранных, от потемненья небес, и сражений, проигранных демонам сердца, читай, моего, незабвенная, и твоего, но отдельно. Такая мгновенная тяга к земле, к обустройству не сердца, но города, частного дома, квартиры, к защите от холода, жаркое лето, не суть, еще будет холодное, плотные шторы куплю, одеяло добротное. Не ухожу, остаюсь, это новая заповедь, только себе одному, ты читаешь и рада ведь, можно не брать на себя, не жалеть и не каяться, с нерукотворным своим в одиночку расслабиться. Не ухожу, так правдивей и требует мужества, заново жизнь не второе, родная, замужество, заново счастье – не мост перейти, не срезаются черные сваи веками. За так не встречаются ни на мостах, ни в большом переполненном городе. Новая заповедь об одеяле, о холоде, частных домах, одиночеством честных, о выгодах черных сердец, их безмолвных космических выходах. 31.07.2003 *** Попытка в двадцать крепких строк. На всю оставшуюся срок. Себе. Тому Поэту. Впрок. Четыре столбиком на пять. Хоть руки чем-нибудь занять, хоть зырки смертные поднять. Вселенский мрак, стоит барак, в нем поэтический бардак и Аполлон, зачинщик драк. Барак надежно освещен, миропорядок упрощен, зачинщик драк не мной прощен. Всегда один – вовне, внутри. На выход, вход – один тариф. Еще, еще, коль пять на три. С пустячным именем в миру, с единым правом на муру, единым курсом на дыру. На свой подсвеченный мирок. На свой бардак. На имя Бог. На большее, чем двадцать строк. 04.08.2003 ..^..
*** За собою прикрою дверь, тишины не тревожа ватной… А дороги всего лишь две. И вторая ведет обратно. И приводит в знакомый дом, где ступеней истертый камень, к нажитому горбом, трудом и вот этими вот руками. Каждый год оставлял тут след: телек, велики, кошка Фрося… Тихо спит, завернувшись в плед, та, с которой почти что сросся. Так, что даже скандал любой – развлечение лишь, ей-богу… А любовь… Ну, а что – любовь? Ведь она – на другой дороге. ..^.. *** А когда туман понабьется в голову, и твоя тюрьма- ремешком по голому духу, только в бессильи кол ему хоть тесать , лишь наружа и засинеет Поминаешь четьи себе минеи Утешаешься- видно, вверхах виднее Манит пропастью рядом скамейка с площадью, Довзыскуешься Града живи попроще-де! Человеки мы нам бы немного лошадью... Чтоб телегой сзади без дум поскрипывать а вскипит слеза так ее поскипывать а в дому коза утешенье липово на хребет суму да надежду глупую поживу в дыму погорю золу пою потрохами мучиться не залупою поживу поверую на арапа я что-то вытечет выльтся где царапает и тоска непугана лезет лапою... ..^..Константин Лебедев *** тебя послали озером - а ты лесом говоришь, бывшая стюардеса на лету - испытания. испитая видела данию, над ней пролетая по краям здания, а внутри - лужи отдавшись гаданию, пришла в ужас и самолет, лязгая, взлетел выше а ты плакала, стала грязная, а потом вышла. *** листья пальмовые лезут под пуанты мимо тактов веселятся музыканты в ватном воздухе серебряно и вязко ноги тянутся в болото тину ряску сакс меняется на колокол но что нам самый толстый музыкант за микрофоном голубые саламандры прячут тушки снова холодно и квакают лягушки. *** они кричат - кишка тонка, богатыри, кричат, не вы же, а я - лечу за облака и вновь тебя не ненавижу в хрустальном замке никого одни шуты и мажордомы. а я - болею от того, что мы с тобой не незнакомы ..^..
Мурена *** Любовь паслась на пастбищах морковных, Поила нас дымящим молоком Сначала умерщвляла непокорных, А мудрых оставляла на потом. Она всегда куда-то уходила, И бросив обездоленными нас, Она других из дома уводила, Дорог не оставляя про запас. Те, кто сильней – глотали желчь и землю, Кто послабее – коноплю и мак, Нет на земле сиротливее племя Влюбленных человеческих макак. Она с сердец щемящих драла кожу, Незрячих доводила до могил, И на кресте всего один лишь ожил, Наверно потому, что не любил. 80-е в забытых богом закоулках заплесневелых тупиков все тлеет памяти окурок на рассеченье двух веков, когда еще носили джинсы не просто так, а с верой в то, что завещал Великий Череп в кургузой кепке и пальто, за комсомольским горизонтом всех поджидал не бум, а БАМ, хвала рабочим и студентам, врачам, дояркам, поварам их в красно-джинсовой тусовке спасали юность и задор, любовь к отчизне и кроссовки, что сохранились до сих пор ..^..
Владимир Пимонов * * * Гудели шмелики. И мы гудели Непревзойденным и чистым гулом. Метели, роторы и пустомели Собрались вместе одним аулом. И возлежали на скромной травке, И пили пиво, редиску ели. Гудели шмелики, ползли козявки, Лягушки квакали и птички пели. А может, не было козявок с птичками? И квак в воде ручья терялся? Но был костер, зажженный спичками. И тот костер дымил, старался. И вдруг дыму почти отчетливо - Секвойи, Африка, пигмейцы малые. Так хмель, покрывший нас заботливо, Рождал прострации и мысли шалые. Гудели шмелики, метели ухали, По рюмке ползала коровка божия. А мы лежали все кверху брюхами И загорали своею кожею. ..^..
Иван Роботов *** Не изводи меня увёртками судьбы. Не из воды холодной вылез я во льды. Во все лады горланят демоны в Аду, Я всё-равно к тебе сегодня не приду. Не приползу я, пресмыкаясь как змея, Мне ни к чему пустая женственность твоя. Несправедлив к тебе мой разум холостой, Хотя и сам я изумительно пустой. Я первобытен и застенчиво дремуч. Стою, смотрю как дождик падает из туч. Я стою много если с музой, мало без И потому к тебе утратил интерес. ПОСВЯЩЕНИЕ СЕКТАНТАМ Нам, погрязшим в мирской печали, В силу Господа верить надо. Взяв грехи у разумных тварей, Он вставал и мгновенно падал. Вечной мудростью суть святою Из бездонных небес лучистых Был Он послан нам дом построить, Без старух и без крыс нечистых. Жду твоих откровений свыше, Сохрани мою, Боже, душу. Я молюсь… Он меня услышит Чебурашка Большие Уши. ..^..
August Borzhomskis *** Гульфрид Бютке, мыловар и философ, как-то вечером зашел к проститутке развеселой молодухе курносой, не похожей на его фрау Бютке сильно Гульфрида она миловала, даже лишний заработала крейцер, а жена не дождалась мыловара и решила: виноваты корейцы мол, пора стрелять корейцев из пушки - убивалась, истерила, кричала - мол, сожрали ее бедного мужа, после пива он совсем чау-чау тут погромы начались и пожары, только Гульфрид воротился некстати, ибо так свою жену напужал он, что хватил ее немецкий кондратий а корейцы на кобыле-попутке увезли в Пхеньян морковь и капусту, да посланник их на Гульфрида Бютке накатал большую ноту курфюрсту назван был первоисточник конфликта - проститутка - как толпа ее била... я читал об этом факте у Фихте и чуть-чуть у Канта Иммануил
..^..