---

Об авторе.

Елена СТЯЖКИНА
Донецк


Елена Стяжкина живёт в Донецке, преподаёт в университете, кандидат исторических наук, журналист. Под псевдонимом Елена Юрская пишет детективы; некоторые из них выходили отдельными книгами. В 2000 году повесть "Купите бублики", будучи переведённой на украинский язык, стала номинантом на всеукраинском конкурсе "Коронация слова".

Лена Стяжкина из Донецка. Повесть "Купите бублики". Эту вещь мы хотели поставить еще в 2000 году. Что тогда помешало? Не было уверенности в завтрашнем дне, то есть не знали, будет ли следующий номер. К тому же мой бывший соредактор авторитетно заявил, что нужно ставить сильные произведения, а эту повесть необходимо поправить. Я перечить тогда не посмел, что называется подчинился авторитету… А "Купите бублики" кто-то взял да и перевел на украинский язык. И без ведома автора выставил на всеукраинский конкурс. А там "…бублики" заметили, отметили и, кажется, дипломировали. Но как бы то ни было, сегодня продолжения этой почти детективной повести уже ждут. И оно будет. В следующем номере.

Владимир Пимонов, главный редактор журнала "Родомысл"

---

Елена СТЯЖКИНА

КУПИТЕ БУБЛИКИ

Я хотела мужа-врача. Когда ещё не знала, что так всё получится. Успокаивает, что не военного. Сейчас бы я обкусала себе все ногти. Нет, ногти я обкусала ещё в каком-нибудь военном городке, а сейчас бы доедала локти. У меня средний интеллект, длинные ноги и искусственный темперамент. В смысле — самодельный. Это меня украшает. И отличает от всех. Из-за среднего интеллекта я не сориентировалась в обстановке. Поставила не на ту лошадку. Можно подумать, что предложений у меня было хоть отбавляй. В этой компании я самая молодая. Кроме Игоря Львовича. Мы празднуем его шестидесятилетие. в загородном доме, который раньше называли дачей. Все купаются в арабском бассейне. Его надули и заполнили водой, получилось три метра в диаметре и полтора в глубину. Я делаю вид, что у меня месячные. Я думаю об Игоре Львовиче. Он — дед Юшковой, жены Марка, на деньги которого всё собственно и происходит. Или всё сложнее? Дед из бывших — то ли блатных, то ли деловаров. И, кстати, не женат. И в бассейне не купается. Он себя блюдёт и уважает. Я ему улыбаюсь. Только зря время трачу. Бригада помешанных. Дед Игорь Львович любит Юшкову. Странною любовью. В смысле инцеста. Но он ей не родной как бы дед. Всё слишком сложно.

Мой муж — человек с большой придурью. Он работает за три копейки в месяц, рассуждает о великой родине, в отпуске сидит в пещерах без вкуса, без цвета и запаха, гордится моими ногами, и любит Като. Марк, кстати, тоже любит Като. Они все вместе вышли из народа. Начинали вместе, продолжают порознь. Что начинали-то? Я всё время хочу у них спросить. Но ответ ясен — половую жизнь, конечно. Като тоже не купается. Она в прострации. По поводу потерянного контракта. Или ушедшего мужа. У неё только две причины для прострации. Но мужа я сегодня видела, значит... Ничего не значит. Это всё так быстро происходит. Вот оно есть и вот его нет. А если деньги, ты, Като, не переживай — “подкато” под Марка. Марк под Юшкову, Юшкова под деда и ты снова на коне. А моральную поддержку тебе окажет мой дурачок. Сказка про репку в исполнении новых русских.

А мне лень. Я сижу в кресле времён королевы Елизаветы, которое провонялось нафталином, и смотрю на зелёную траву. А забором почему-то огороды. Нехозяйственный человек этот Игорь Львович. Была бы тут картошка — совместил бы приятное с полезным. А так... Или дом надо было строить в приличном месте. Высовываться не хотят. Глупости. Их и так все знают. Сейчас бы сюда двести человек с автоматами. Зачем двести? Это я перепила. Като бы вышла из прострации и как завизжала. А её — бах-бах из пистолета и меня заодно. Так и умру я с мужем врачом. Жаль.

А вообще я завидую Като. И Юшкова тоже завидует. Като — дама с шиком. Где набралась-то? Она любит сказать: “Я от сохи”. Только это раньше было принято. А сейчас выглядит стильно. Фигура у неё ничего — если на Эйфелеву башню посмотреть наоборот — типичная Като. Ширина плеч как три ширины попы. Спортом она не занималась. А где так раскачалась — неведомо. Детей у них нет. И у нас нет. И у Юшковой. Больше всех пора Като. Ей тридцать два. Но, похоже, что её муж об этом не знает.

Меня посадят за стол или нет? Муж-врач мне как-то научно объяснил, почему алкоголь вызывает повышенный аппетит. Только отчего тогда все валялки-бомжихи такие худые? Жаль, что не спросила...

Я давно наметила осуществить плавный переход из одной постели в другую. Гарантированно конечно попасть на соседнюю подушку со Львовичем. Но сложно. Муж Като — слишком легко, но бесперспективно. Марк — идеальный вариант. Но неохота. Тогда — муж-врач и история о том, как семидесятилетняя бабка пришла с жалобами на почесунчики лобка, а там оказались вошки, а она говорит: “Что ты, сыночек, это у молодых мандавошки, а у меня — шкрибунцы”. Бред, слёзы и профессиональная тайна. Моего мужа зовут Андрей. В смысле — держи хвост бодрей. Я работала у него медсестрой. Под халатом пусто, в глазах — страсть, нас таких было много. Но у меня были самые длинные ноги и самое горячее желание иметь врача (меньше надо было в больнички в детстве играть). И я его получила. В момент оргазма он особенно нежно называет меня Катюхой. Только я — не та Катя. А так — пустяки. Нормалёк. Я его даже люблю.

Когда стемнело, мы сели за стол. Игорь Львович и Марк были в смокингах. Понятно, почему ждали ночи — не хотели контрастировать с огородом. У Юшковой оголилась спина, грудь и ноги. На материал Версачи не растратился. А я в шортах — как дурак, муж мой тоже ничего — в одежде отставного омоновца. Зато на работе он — Бог. Ничего не поделаешь. Марк боится огнестрельных ранений, а Андрюшка в них царь по совместительству. Като опаздывала. Но без неё не начнут. А она там уясняет отношения с мужем. Улучшает их вместо пропавшего контракта. Теперь она сядет рядом со мной и будет облизываться как кошка и томно вздыхать. Андрей с Марком возбудятся и нас с Юшковой ждёт необычайная ночь. Только Юшкову зовут Настя. Смотри, Марк, не перепутай.

— Сегодня мы собрались, чтобы отметить огромный праздник. Нам повезло, что мы попали в этот тесный круг..., — бедный Марк, ну как ему сказать, что меня в шортах за пять долларов в “Савойе” просто не поймут.

— Спасибо, Марк, я тронут, — Игорь Львович обходится без реверансов. Марк, кажется, подарил ему новую машину. Красивую.

Юшкова поцеловала именинника, а он задержал её в своих мощных для шестидесяти лет объятиях. Кино. Из собрания “Госфильмофонда”. Кроме мужа-врача, я, кстати, хотела быть актрисой.

— Катя, что вы такая грустная? — это Игорь мне, со всеми остальными он на “ты”. Я — чужая, хотя чужие здесь не ходят. Но меня, наверное, пробили по всем каналам и уже не боятся.

Юшкова положила голову на плечо Марка. Она его любит. Она хочет от него ребёнка. Она с успехом прошла марковую квалификацию — отпустила волосы на два метра пятнадцать сантиметров на голове и удалила их же на ногах. Навсегда, причём. Но она не стала лучше Като. Ничего не поделаешь. А Марк не страдает. Он громко трахает всё, что шевелится. Может надо пошевелиться?

Като быстро опьянела. У неё нет опыта, как у меня. Она всё время на работе. Ей нельзя. У неё должен быть вид и величие. А мне можно. Я сижу дома. На три копейки плюс питание.

— Андрюха, — протянула она, — расскажи что-нибудь, тоскливо как-то на душе.

Игорь Львович бросил на неё полный гневного недоумения взгляд (цитата из Виктории Холт). Бросил, и всё. Сражаться не полез. Они с Като в разных весовых категориях. На ней всё держится.

Андрюха как обычно покрылся красными пятнами и начал мямлить. Ему надо взять разбег для разговора. А потом — не остановишь. Это будет выглядеть так: “Еду я как-то на вызов...” или “Привозят нам больного...”. Като будет ржать, как лошадь. Потом Андрей пересядет к ней поближе, возьмёт за ногу, прямо за ступню (интересно, Като моет ноги?) и будет оглаживать. Параллельно по плечам Като будет оглаживать муж. Марк будет балагурить. А я буду сидеть и молчать.

— Настя, давай потанцуем, — Игорь Львович легко спрыгнул со стула и обнял Юшкову.

Игорь Львович пытается быть современным. Он любит Гари Мура. “Ничего не будет также без тебя”. Это мой вольный перевод. Я сижу одна. Мне бы сродниться с мужем Като, только я не знаю, как его зовут. И он не знает, как меня. Сидим. Я привыкла сидеть одна. У меня длинные домашние дни. Я сильно устаю к вечеру. Долго не могу уснуть. И всё мечтаю поменять шило на мыло. Я не романтичный человек и не загадочный. Или это просто не пришло. Если меня долго бить головой об стену, из меня, конечно, можно вытряхнуть слёзы, а так, попусту — да никогда.

Настя танцует. Она — глупая, но добрая. По полдня я болтаю с ней по телефону. Мы висим в разных концах города, объединённые вниманием к Марку. Настя не убирает, не стирает. Она только готовит. Марк мечтает о второй домработнице и порядке. А Юшкова запихивает его моллюсками в телячьих жопках. Жаль, что Марк не может унизить друга. Я бы пошла к ним этой второй. За деньги, а не за кусок хлеба. Если быть совсем честной, мне нравится Марк. Его бы чуток перемешать с Андреем, Львовичем, добавить никаковости мужа Като — и можно бросаться на шею. Но можно и так.

— Катя, что же всё время молчите? — я слышу настойчивый голос именинника. Я ему не нравлюсь. Потому что я — сидячий протест.

— Игорь Львович, а вы на мне женитесь. Разведите меня с Андреем и женитесь, — предлагаю я.

— Зачем? — он не удивляется. Ещё бы — человеческая глупость — это его специальность.

— Как “зачем”? Вот вы же умный человек. Это ведь разрешит множество проблем. Я — хорошая замена. Я умею. Я заменю вам Юшкову. Андрей утешится рядом с Като. Он ей подходит. Не отсвечивает. Марк признает поражение и укрепит свои семейные позиции. И перестанет гулять. Настя родит правнука. А жертва — всего лишь женится на мне.

Глаза Игоря Львовича сужаются до невозможности. Сейчас на меня опустится дубинка охранника, сидящего за забором. А завтра меня собьёт машина. Но не на смерть. А Андрей меня починит. И все останутся при своих. А я даже стану его Галатеей. Андрея в смысле.

Сейчас Игорю Львовичу пошло бы рычание. Но он забыл его механизм. Он хватает меня за подбородок и пытается оторвать мне голову. Юшкова всплёскивает руками и ненавидит меня за унижение при всех. У меня из глаз катятся слёзы. Но я сама виновата. Зацепила авторитет. Хотя раньше этот авторитет был подпольщиком. Цеховиком и по совместительству начальником овощной базы. Ещё немножко — и у меня вылетят мозги. Юшкова злорадствует. Но Игорь вдруг успокаивается и целует меня в покрытые соплями губы. Не целует, я ошиблась, а больно кусает.

— Я подумаю над твоим предложением. Только мне нужно тебя попробовать. Приходи ко мне спать, — говорит он зло.

— Только спать? — возникаю я. И откуда эта наглость во мне берётся?

Юшкова выворачивает губу и собирается плакать. Тема истерики — “ты зачем испортила деду юбилей”. На самом деле этот юбилей был неделю назад. Кому, как не Насте об этом знать.

Игорь не обращает на неё внимания. Я его, видать, сильно приложила. Тайное стало явным. Обхаркала великое чувство. Казнить нельзя помиловать. Запятые расставит ученица какого-то “Б” класса Настя Юшкова.

Като сидит на насесте из Андрея с Марком и отдалённым мужем, которому она уже успела дать. Какая бомба заложена в их детстве? Каким на фиг клеем их там взяло? Они не слышали нашей ссоры, и Игорь Львович уже смеётся рядом с ними. Тактичная Като заявляет:

— Ах, кажется, в Древнем Риме был такой обычай. Мужчина доживал до 60 лет. Собирались гости, лучшие женщины были с ним. А в полночь он выпивал яд и уходил из живых. Но до полуночи ему было можно абсолютно всё.

Андрей и Марк решили немедленно отметить шестидесятилетие. Они, идиоты, забыли, что их ненаглядной тоже будет 60. Вот и повеселятся, соколики. Игорь не разделяет общего восторга. Като — дура и хамка. В этом я с ним согласна. Но взгляд масленеет, значит, из всего многообразия он услышал историю о женщине, которая не откажет. Вперёд, к Юшковой.

Раньше я считала их всех невероятно сложными и непонятными. Потом устала от своей глупости. Сейчас — мне смешно. Мыльный пузырь лопнул. А никто не признаётся в его сдутии. Трудно зарабатывать деньги и поддерживать душу в чистоте. Душу ладно. А уровень интеллектуальный? Он падает в серебре и золоте. падает, потому что на сытый желудок мечтать можно только о мягкой постели. А на три копейки в месяц можно мечтать только о тёмной-тёмной совершенно бесплатной пещере. Общий вывод — никчёмы они все. Ну, кроме разве что Като. Беда, что я не лесбиянка. Я составила бы пацанам компанию.

У меня болят щёки, а Юшкова намеревается провести со мной воспитательную работу. Я не буду реагировать. Пусть обращается к столбу. Что она и делает:

— Как ты могла так о Марке, обо мне?

— Да, — говорю я.

— Что “да”. Он же мой муж. Как повернулся твой грязный язык? Ты никогда не была такой жестокой, — заявляет она.

Жаль, что Настя не умеет читать. Её словарный запас обогатился за счёт мексиканских сериалов. Только возвышенные слова плохо звучат на вонючих огородах. Интересно, Игорь приглашал её в “Савой”?

— Катя, Катюша, ну, пожалуйста, объясни мне, что ты имела в виду? Неужели это правда. Ну, ответь? — Вот. Мы уже плачем. Воспитание стойких оловянных солдатиков в условиях счастливого детства — грязный и неправильный эксперимент. Над Настей его не проводили. Мне её жалко. Она...

— Настя, у меня месячные пошли во время олимпиады в Лос-Анджелесе. А у тебя?

Я сбила её с толку. Она судорожно вздыхает и подёргивает головой. Хороший запах дорогих духов лезет мне в нос. Остановись, мгновенье, ты прекрасно, а я напилась. Я хочу просить прощения. Я даже чуть позже сделаю это.

— У меня начались на Московской, — смеётся она.

Мне тоже смешно. Я хватаю её за плечи и прижимаю к себе. Мы хохочем как сумасшедшие и скатываемся с елизаветинского кресла. Мы проелозили её “Версачи” и мои пятидолларовики по траве. Мы объединились и поцеловались. У Юшковой губы были мягкие, а у меня укушенные.

— Прости меня, я пьяная, — сказала я, отстранившись.

— Да, — ответила она и со значением посмотрела на меня.

— Ну, соврала я, Настя. Не хочу об этом говорить.

— А под какой вид спорта у тебя это... Ну...

— Под горные лыжи, — мне снова стало смешно.

— Врушка ты. Бесстыжая к тому же.

Мы лежали с ней на траве и обменивались вялыми вздохами. Над головой было, естественно, небо. Там жили люди, которые ушли. Если поставить на звезду зеркало, а на землю телескоп, то, глядя в него, можно увидеть, что было на земле давным-давно. А если поставить зеркало на Луну, то можно увидеть себя шесть минут назад. Ушедшие живут между Луной и той звездой. Где-то совсем недалеко. Их, наверное, можно даже сфотографировать. Я редко бываю хорошей и умной. Чаще пьяной. Но Юшкову мне жалко всегда.

Все снова за стол. Игорь Львович разошёлся не на шутку. Вот что значит вовремя сделать непристойное предложение. Старые мужики как женщины — любят ушами. Или больше нечем, или, наконец, научились.

Като — блестящая баба. Я не хочу её слушать. Мне её не жалко. Но я всё-всё за ней признаю. А она за мной? Когда она увидела меня в первый раз, то сказала:

— Привет, я — Като, а ты — как хочешь. Это — первое. А второе, я — запретная тема. Мы всё равно помиримся, а ты будешь виновата.

Для моего санитарочьего ума это была слишком длинная фраза. Я не поняла. Просто выучила наизусть.

Като кувыркалась в тостах об имениннике. Сейчас была тема о великом уме. Ей точно нужны были деньги. Только Юшкова сказала, что он подвязал. Легализовался. Деньги в Штатах. Родственники там же. Живёт и крутится на проценты. Устал.

— Я вижу дом, где Гоша рос и тот похвальный лист, что из гимназии принёс наш Львович — гимназист, — заливается смехом Като.

— Эй, не позорься... — Марк хлопает её по попе. Она его. Он снова её. В шутку. Ещё пару раз. Игра затянулась. Пятиклассник Марик и девочка Катя. У Юшковой — повылазило. Андрей в нервах. Драка перешла вглубь сада и теперь перемежается короткими гортанными смешками. Ещё пять минут, и кто хочет услышать, тот услышит шорох одежды.

— Андрюша, береги нервы, — нежно говорю я, нарушая заповеди Като.

Игорь Львович властно кричит:

— Марк!

Марк тоже живёт на проценты? Или ему кинули пару мотков нерушимых, омытых кровью связей в преступном мире и органах безопасности?

— Марк, — Юшкова бежит в кусты, расплёскивая гордость. Чмок-чмок-чмок и хохот победительницы святой Анастасии. Като-то, оказывается, прошла в дом, в туалет просто. Молодец. Никто не спорит.

— Счастье моё..., — хорошим чистым голосом запевает Катоин муж.

— Хорошо в этом мире с тобой, — подхватывает Игорь.

Игра в третьего лишнего продолжается. Это, интересно, по статистике на трёх женщин двух любят, а одну нет? Хотя меня тоже любит Гена. Барабанщик парада уродов. И меня мог бы любить охранник с дубинкой. Надо пойти его спросить об этом. Только мне-то что? В неизбывной борьбе за Като лично я болею за своего мужа. Пусть она достанется ему. А я буду тихо радоваться. И кто скажет, что я не способна к самопожертвованию?

Ночь обозначилась давно. Но только сейчас она далась мне в ощущение. Вино подпирает подбородок. Кто-то громко и мелодично трещит в кустах и под крыльцом. Почему-то молчат соловьи. Кафе “Ветерок”, кажется, закончило свою работу. Игорь Львович смотрит на меня с интересом. Мне самой интересно, приду ли я к нему ночью. Юшкова сладко прижимается к Марку. Андрей медитирует. Като засыпает на плече у мужа. И только мы с Игорем Львовичем ведём незримый бой, как назначено судьбой. Спасти, что ли, Юшкову от инцеста? Не знаю. Не знаю. Боюсь, что вся свежевыстеленная ночь уйдёт на борьбу с унитазом. Может, даже придётся стоять в очереди. Или их тут два?

— Андрей, — шепчу я, — пошли спать.

— Катенька, — он словно только что узнал меня здесь среди чужих и подневольных, — Катюша, — он гладил меня по щеке, нежно касался вмятин, оставленных дракой с именинником. Он заглядывает мне в глаза и щурится. Ну, что я говорила?

— Юшкова, Юшкова, проснись, выдели нам комнату, — я хочу добавить что-то про объедки, которыми мы обожрёмся сегодня ночью. Но слова застряют и обещают выйти только с непереваренной пищей.

— Юшкова, — застонала я, — во имя минут, проведённых нами на траве, дай мне постель.

Андрей покорно поднимается и идёт вслед за мной. Он облегчённо вздыхает — “Что же, все на местах”. Как в “Бесприданнице” — не доставайся же ты никому. Постель пахнет арбузом. Я хочу арбуз. Под руку попадается Андрей. Я вижу, как горят в темноте его глаза. Сейчас мы исполним сценку: “Кто-то входит и выходит, продвигается вперёд. Пионеру Николаю ехать очень хорошо”. Почему я помню глупости из детского сада? В роли пионера Николая — чур я. Андрей размазывает нежность по плечам и настороженно переходит к груди. Или он до сих пор не верит, что я — его жена. Или не может уразуметь, что его жена — я. Меня совсем не тошнит. Сейчас мы подпишем накладную “сдал-принял”, чуток попрыгаем и попыхтим, в минуту особой гремучести он смешно запищит, а я скажу: “Тьфу ты, чёрт”. Хорошо, когда муж — врач. Мне нет необходимости его обманывать, через несколько минут он снова начнёт жидкий процесс подлизывания меня за ухом и так, виноватый моей неудовлетворённостью, высунув язык, начнёт мерно дышать. Да, всё так. А постель нахально пахнет арбузом.

У Андрея сильные руки, большие ладони и длинные пальцы, коротко остриженные ногти. В глазах линзы. А на операции он одевает очки. Если кровь брызнет в линзу — человек может умереть. От задержки процесса. В графе “причина смерти” напишут — умер от линзы врача. Глупости. Андрей не делает их. На работе. Я глажу его по волосам. Одно название. Ёжик на голове без ножек. Ему нельзя иметь волосы в пещере. Он хочет там один. А вши, клещи и прочие твари — это уже компания. Он красивый состоявшийся мужчина без денег тридцати двух лет. Признание всё-таки придёт к нему. Позже. А пока он будет работать за полбутылки водки. Потому что он — идиот. Фанат. Да, я ошиблась в выборе. Мне ведь без разницы, кого не любить. Нужно было лучше думать. Учитывать тенденции и прогнозы.

Только очень обидно, что ему тоже всё равно, кого не любить.

Пойду-ка я к Игорю и попрошу его стукнуть меня головой об стену. И тогда. И тогда. Тогда — как же я поплачу. Ох.

Загородный дом перестраивался много раз. Он в этом похож на Отечество, которое лично я не выбирала. Сначала это был курятник. Дом дядюшки Груши из четырёх дорогих кирпичей. Потом ему, дому, одели шапку. Получился второй этаж из сказки про бабу-ягу. Видимо, этот образ был дорог Игорю Львовичу. Он оставил центральную постройку и по бокам прилепил два огромных крыла. Так выглядят воробьи с лебедиными крыльями. Если их кто-то, конечно, видел. Игорь Львович спал в центральной голубятне. Справа от него — Като с мужем. Слева — мы с Андреем и Юшкова с Марком. Вот как она мне доверяет. Правда, они спали на первом этаже, а мы на втором. Был ещё чердак с камином и пожарной неустойчивостью. А также проходом в центральную часть. Вообще — в этом доме все дороги вели туда. В Рим. Здесь очень удобно было принимать проституток вперемешку с порядочными женщинами. Хватило бы сил.

Я поднимаюсь на чердак. И вписываюсь взглядом в мужской силуэт у окна. Очень романтично. Мужской силуэт на фоне Луны. Луна бывает только в России. На Украине чаще попадается Месяц. Это наше не общее мусульманское прошлое. Луна всегда выглядит как дура. В смысле, красный крест и красный полумесяц — скромная эмблема доброты гораздо романтичнее. Я не пылинка и не привидение. Но на мои физиологические шумы он не оборачивается. Он ждёт. А я этого не люблю. Я подхожу и уже знаю, что это Марк. А раз знаю, то обнимаю его сзади и прицельно целую в шею. Марк разочарованно вздыхает. “А ты опять сегодня не пришла”.

— Это всего лишь я, нетакатя.

— Я понял, — он улыбается и берёт меня за руки.

Я начинаю шевелиться. У Марка срабатывают рефлексы. Он так истошно начинает меня целовать, как будто кричит. Мои шорты с треском летят на пол. Его страсть огибает меня стороной. Я просто ищу приключение. И нахожу его. Мы опускаемся на пол. Я дрожу. Марк — мощный. Марк — жуткий. Марк...

— Марк, — кричу я, — Марк, а не “тьфу ты, чёрт”.

Мощные потоки мужской дружбы сливаются во мне в одну реку. Жаль ли мне Юшкову?

— Марк, тебе не стыдно? — спрашиваю я, лёжа у него на плече.

— Тебе плохо со мной? — вздрагивает он и начинает ковыряться в носу.

— Разве в этом дело?

— Мы всё это проходили пятьдесят шесть миллионов, — он укоризненно улыбается.

— И пятьдесят шесть миллионов один.

— Дроби не в счёт, — он гладит меня под коленкой и начинает неровно дышать.

Я расцениваю его ласку как попытку к изнасилованию. Я повизгиваю и уворачиваюсь. В борьбе никак не обретается счастье.

— Я не хочу, я больше не буду, — решительно вскакиваю и иду к Луне. Марку, наверное, нравится мой силуэт, он хохочет:

— Иди сюда, ты замёрзнешь. Честное слово, я буду вести себя по-братски. Ты будешь Суок, а я Тутти — наследник. Вот гадость-то, не успели люди полюбить друг друга, сразу выясняется, что они брат и сестра.

Я возвращаюсь и сажусь на шорты. Он берёт мою руку и бредит о Сороке-воровке. Почему ему не стыдно? А мне почему? Он подтягивает меня ближе, утыкается носом в волосы и начинает мелко-мелко и часто-часто дышать.

— Нетакатя, — глухо произносит он, — а давай убежим?

— Куда? — спрашиваю я.

— В пустыню к эмирам. Я продам тебя в публичный дом и буду жить на процент от твоих доходов.

— Опять сутенёром?

Я получаю резкую увесистую пощёчину, теряю равновесие и падаю на пол. Падаю и лежу себе грустно и пьяно. Марк тяжело вздыхает и не уходит. Он гордо всхлипывает и говорит равнодушно:

— Я очень устал.

А его подоспевшая ко времени слеза капает мне на нос. Мне честно всё равно — устал он или нет. Я не хочу в публичный дом. Его слёзы меня не трогают. Андрюшка тоже часто плакал. Но плачущий Марк выглядел увесистее и был похож на содранный в кровь кулак.

— К маме хочешь? — поинтересовалась я его сценарием.

Он покачал головой и блеснул лунными дорожками на лице:

— Давай, правда, дружить, Катя.

— В смысле, твой следующий половой контакт будет с Андреем.

Марк меня не ударил. Он проворно забрался сверху и возлёг. Я раздумываю, потому что очень-очень хочу его, но принципы, кажется, дороже.

— Марк, а за какую команду будет играть Христо Стоечков?

— Я забыл, — говорит он и собирает с меня свои манатки. Руки, ноги и прочее.

— Так ты поедешь?

— Куда?

— В Эмираты. Думай хорошее, — просит он.

Я не дошла до Игоря Львовича, меня недолюбил Андрей. Все лошади ипподрома закрыты в стойлах. Можно ли устранить недоделки на Востоке? Я беру слишком большой разбег для того, чтобы становиться сукой. Это просто на Луне висит табличка — “сход с ума”.

— Я поеду. А виза? А когда?

— А послезавтра. Доживёшь?

— Самолётом? — кричу я громко и счастливо.

Я никогда не летала самолётом. Я не помню, как выглядит море. Я не знаю, на каких деревьях растут марковы деньги. И мне всё равно.

— Мы будем продолжать играть в наследника Тутти? — вкрадчиво спрашивает Марк.

— Сейчас — нет, а так — да.

Сейчас растягивается до рассвета. Марк не называет меня по имени. У него опыт. Нельзя попадаться. Хотя я могу откликнуться на любое. Я забыла, как меня зовут.

Рассвет обозначается косым лучом солнца из-за тёмной серой тучи. Это испарились наши грехи. Я доползаю до кровати и проваливаюсь в тяжёлый короткий сон. В котором снова прелюбодействую с Геной. Он — единственный мужчина, который меня любит. У него фикса, которую не промоешь никаким кофе, стеклянный взгляд, узкий лоб. Он типичный. Для времени и для меня. С ним я — умная. Он любит меня у забора медучилища. Такого никогда не было и не будет. Я всегда соблюдала себя для рывка.

— Пойдём завтракать, — Андрей радостно целует меня в щёку. Я рассеянно собираюсь и выхожу. Игорь Львович продолжает меня ненавидеть. К этому чувству примешивается мой обман. Я улыбаюсь запутанно и сложно. Марк пускает мыльные пузыри через трубочку для коктейля. Интересно, есть ли у неё более короткое название? Юшкова и Като спускаются вместе. У Марка и Андрея по привычке загораются глаза. Като жмурится и настороженно и виновато смотрит на Игоря Львовича. Я готова подтвердить, что она не ходила вчера на свидание. Меня никто не слушает.

Игорь Львович сухо прощается со всеми и, ссылаясь на дела, нервно садится в машину. Марк зайцем прыгает следом. Они уезжают, и я растерянно смотрю на арабский след.

Крепкий кофе оказывается лишним, и я бегу-бегу в поисках унитаза. Юшкова тащит мне полотенце и успокаивающе гладит меня по спине. Но мне не жалко, мне не стыдно, мне до чёртиков обидно.

— Настя, — кричит мой Андрей, — помощь не нужна?

— Нет, — отвечает Юшкова, — отдыхайте, я сейчас.

Она усаживает меня в моё любимое кресло и подходит к столу. Андрей внимательно всматривается в её глаза. Она улыбается и предлагает ему отсутствующие блины.

— Я мигом, — уговаривает она.

Като непонимающим взглядом обводит присутствующих. Андрей расслабленно и умиротворённо смотрит вслед Юшковой. Я могла вчера многое пропустить. Като не перехватывает Андрюшкиного внимания и царственным жестом поправляет волосы. Она молчит. Андрей не поворачивает головы. Я болею похмельем. Запах пожара из кухни никого не удивляет. Юшкова — мастер-технолог.

— Като, попробуй у Андрея пульс, — я пытаюсь надругаться над великим.

Они переглядываются и понимающе улыбаются друг другу. Като — счастливица, ей с Андреем не освоить науку ревности. Вот поссорилась правая рука с левой. Глупо. Она отказывается от блинов и дальнейшего пребывания на даче. Она прощается со всеми. Мне персонально:

— Держись, Катюха.

И отбывает. Юшкова проведёт неделю на даче. За нами вскоре пришлют машину. Юбилейные торжества закрыты. Ждём вас через пять лет на том же месте. Это если не наступит признание врачебного таланта моего мужа. Моё мерзкое поведение не будет оплачено. Оно выдано в кредит.

Следующим утром квартирный телефон доносит мне голос Игоря Львовича:

— Я сейчас приеду.

Он не проходит в квартиру и в дверях даёт мне конверт.

— Ты не умеешь держать слово, — говорит он равнодушно.

— Нет, но почему. Я исправлюсь.

— А вот и шанс. Пообещай, что позвонишь.

— Кому? Когда? — я тупая.

— Мне. Только мне, — он резко захлопывает дверь.

Андрей сонно спрашивает: “Кто приходил?” Потом вскакивает и уматывает на работу. А через час за мной заезжает Марк и восторженно хватает меня за ноги. Он приподнимает и носит меня по квартире. Мне не стыдно за бедность. Я никак не могу проснуться.

— Суок, мы улетаем. Вещи можешь не брать. Где мужнин завтрак? Я доем, — он возится на кухне. Я думаю, что бы такое написать в записке Андрею.

В белом от страха “Боинге” я вспоминаю, что обещала позвонить Игорю. Я боюсь высоты. Не хочу, чтобы со мной разбились люди. Если мы нормально сядем, я позвоню. Позвоню обязательно. Я вступаю в детскую сделку с Богом и авиакомпанией “ЭР ФРАНС”.

__________________________________

Игорь Львович в аэропорт не поехал. Он не любил провожать самолёты, поезда и корабли. Игорь Львович поехал в офис, который упорно называл конторой. Его новые партнёры всегда нервно передёргивались, наиболее наглые просили подбирать выражения. Игорь Львович с удовлетворением замечал, что время “крышечного” бизнеса проходит. Все снова боятся милиции-конторы. Он усмехался. Но тяжело и натужно. Игорь Львович был лишён чувства юмора. Начисто. То есть он отмечал, что логическое построение истории, именуемой анекдотом, приводит к нелепому финалу. Но ему не было смешно. Пятачок приходит к Винни Пуху: “Завтра меня будут показывать в программе “Смак”. Увидишь шашлык из свинины — это я”. Ну и что хорошего, что наивные и доверчивые существа в этом мире годятся только на шашлык? Но Игорь Львович был умён и знал, что отсутствие чувства юмора — это недостаток. В компаниях он безошибочно определял самого тонкого ценителя глупых историй и внимательно следил за его выражением лица. Игорю Львовичу удавалось всегда рассмеяться на сотую долю секунды раньше. Он слыл светским человеком.

— Согласись, Софа, смех — это физиологическое действо, свойственное человеку как биологическому виду. А юмор — это ссылка на обстоятельства? — Игорь Львович мысленно беседовал со своей покойной женой. А раньше обращался за советом только к маме. Обычная еврейская трагедия — она любит его, он любит свою маму. А мама всегда не любила Софу, потому что она была гойкой. А чаще — хазарючкой. А Софа всё ждала, когда же наконец она станет для Игоря самым важным человеком. А мама обещала, что его дети сделают что-нибудь похуже.

— Чем кто? — раздражённо спрашивал Игорь.

— Чем ты. А думал что? — отвечала мама, поджимая усы.

У мамы всегда, сколько Игорь помнил, были усы. Она их совершенно не стеснялась. Она всегда жила так, как ей удобно. И поэтому всегда была права. Игорь это ценил. И Софа ценила. Со временем она смирилась с неравными условиями борьбы и тихо заболела. Софа заболела не из-за мамы, а потому, что у неё не было совести.

— Она забыла свой долг перед семьёй, — заявила свекровь.

Игорь молча согласился и отправил Софу в Нью-Йорк. И сыновей, и внуков, и маму. Для Софы это уже не имело значения. Она просто умерла в хороших комфортабельных условиях. А мама осталась. Чтоб она ещё сто лет прожила. Пусть дети там будут присмотрены. И внуки. Только кому теперь сказать “прости”? Софа добилась своего. Она стала главным человеком в его жизни.

— Я же смеюсь от щекотки? От радости? Когда сделка хорошая и сам у себя украду? Софа, ты помнишь? — Софа, конечно, помнила, её жизнь прошла под Игорем. По-хорошему. На похороны он не поехал. Дела.

— Ей уже всё равно. Ко мне тоже можешь не приезжать, я таки, оказывается, выродила вонючку, да? — кричала мать по телефону.

— Мама, ты успела её полюбить? — устало поинтересовался Игорь.

— А когда я кого-нибудь не любила? — живо возмутилась мать.

— Да, мама, я понимаю.

Когда Софа уезжала, она сказала:

— Поживи для себя немножко.

Это было три года назад. Три года назад Игорь Львович понял, что солнце уже норовит присесть за горизонт И ещё он понял, что не любит петрушку. Только не активно — до ненависти, а просто не любит, и всё. Он готовил себе салат и, нарезая зелень, вдруг подумал, что без неё ему будет вкуснее. Хотя до того — и так было хорошо.

Но Софу не вернёшь, небосводу не заплатишь, зато расставание с петрушкой не принесло сожалений. “Наверное, это и значит пожить для себя”.

Секретарша вскочила со стула, едва не сломав ногу:

— Игорь Львович, вам звонили из Нью-Йорка. И вот — вам подписали документы на линию полиэтиленовой упаковки. И ещё...

— Да, — сказал Игорь Львович и запер кабинет. Каждый его день начинался со звонка матери. Ей не спалось. Правнуки выходили из-под контроля. Чужие дети — чужие проблемы.

Он отзвонил по делам и стал думать о Марке. Игорь Львович любил думать. Он наслаждался, когда одна мысль плавно перетекала в другую и неожиданно прерывалась накопленными за жизнь образами. Игорь мог бы составить из них “сонник”. Сонник для грезящих наяву. Но он не занимался бесплатными проектами и поклонами в пользу нищих. Игорь Львович полагал, что если каждый мужчина будет зарабатывать деньги и кормить только своих, то в мире наступит долгожданное благоденствие. А эфемерным сонником можно пользоваться, только плотно прикрыв двери кабинета.

Мысли о Марке текли по двум противоположным направлениям. Марк ему нравился. Он умел удивлять. Удивлять ежедневно и неорганизованно. Марк, казалось, не впадал в депрессии, не рефлексировал. Он пёрся по жизни. И пёрся как танк. С другой стороны — Марк, конечно, был подлецом. Наглым, но очень талантливым. Он не мог не знать, что Игорь будет осведомлён о поездке в тот день, когда Марк только соберётся отвезти документы. Но страна пребывания вызывала восхищение. Марк мог поехать куда угодно. Деньги были — Марк рискнул и крутанул убийственный (потому что за это часто стреляли) контракт металлом. Но куда угодно упёрлось в простое название — Объединённые Арабские Эмираты. “А в Дубаи, а в Дубаи сидит под пальмами Махмуд-Али”. Логика у паршивца блестящая — там, где под пальмами сидят “али”, нет места обрезанным по правилам сионистского искусства. Поэтому Игорь Львович не поедет на лихом жеребце через семь морей водворять блудного сына на нужное место. В паспорте на выезд, конечно, не указывается национальность. Но Игорь Львович вполне привык к золотому правилу о том, что бьют не по паспорту, а по морде. А от этого арабами брезговал. Пусть не связывается лучше. Ай да Марк. Только вот зачем так активно плевать против ветра. Если на одежде не хватает жидкости, то можно стать под душ и всё будет красиво.

В этот раз Марк перегнул палку. Нет, сломал. Перегнул он её ещё при первом знакомстве. Но сейчас в Игоре Львовиче взыграла кровь обиженных предков. Марк неожиданно для самого Игоря Львовича наступил оказывается на очень большой мозоль. даже на инфицированную растёртость.

— Галочка, — встрепенулся вдруг Игорь Львович, — Марк вернул нам кредит?

— Да, — нежно ответила телефонная трубка.

— Давно?

— Ещё на той неделе.

Игорь Львович рассерженно огляделся. Он сам отслеживал поступление денег. Он помнил об этом кредите так долго, что вдруг забыл. Марка не упрекнёшь в финансовой нечистоплотности. И бойцов посылать не из-за чего. Мысли Игоря Львовича неожиданно пронеслись над картинами жестокой расправы и пышных похорон Марка.

— Жаль-жаль, — Игорь Львович вздохнул. Марк не тянул на заказное убийство. Он наплевал в душу — но если бы за это убивали, планета вымерла бы ещё при неандертальцах. Интересно, у них была душа? Если нет — значит, вымерли бы позже. Но это лирика. А Настя на даче? Вот тогда начнётся бытовая трагедия и стоны по разбитой любви. Настя... Игоря Львовича начало знобить. Он был очень уязвимым, когда речь шла о семье вообще и о Насте в частности. Настя была красивой доброй девочкой. Бесхитростной. Значит глупой. Игорь Львович просмотрел. Или Софа? Но Настя была и этого достаточно, чтобы у Игоря сладко сжималось сердце. Он увидел её впервые, когда ей только исполнилось десять лет. Мама была права — его старший сын сделал “что-нибудь” хуже. Он привёл в дом разведённую женщину с ребенком. Не считая того, что женщина была старше сына на шесть лет. А наглядное пособие Настя не могла родиться у двадцатидвухлетнего папы.

— Это что? — строго спросил Игорь Львович, глядя на парочку новых родственников. Мама сидела в кресле и удовлетворенно улыбалась.

— Я повторяю — это что? — закричал Игорь.

— Это когда у нашего папы болит голова, он начинает заговариваться. Сейчас дадим таблетку, и всё пройдет. Серёжа, ты рассказал бы о нашем папе своей девочке.

Софа нежно вывела Игоря в коридор, втолкнула в ванную и закрыла за ним дверь на крючок.

— Когда нужно будет полотенце — позовёшь, — сладко пропела она и пошла успокаивать будущую невестку.

Настя на носочках вышла из гостиной, где все уже целовались, и присела у двери в ванную.

— Тебя выпустить? Или ты ещё глупый? — спросила она.

— Почему глупый? Это как проверить? — Игорь уже успокоился и не хотел выходить. Ему было стыдно быть так похожим на свою маму.

— Вот ты мне скажи — то, что у свиней спереди, едят?

— Голову? — удивился он, — не совсем едят, холодец варят точно.

— Нет, не голову, а как у меня и у мамы, только перец — едят? — Настя из-за двери не так стеснялась, просто хотела узнать.

— Я не знаю. Нет, наверное.

— Значит ты — глупый. А — кричишь. Хочешь, я тебя заговорю?

— Как?

— Заговором, как же ещё, — Настя уже не сомневалась, что этот новый дедушка давненько не гулял во дворе с девочками.

— Ты точно не знаешь? Уверен? Не кивай, вслух говори.

— Точно.

Настя затянула замогильным голосом:

— Как только ты узнаешь эту тайну — ты сразу умрёшь. Никогда и ни у кого не спрашивай об этом, не смотри телевизор и не читай книги, не слушай разговоров на эту тему, не заказывай это в столовой и ты проживёшь долго-долго!

Игорь расстроился — в дом привели больную девочку. Теперь она стала нашей и её надо повести к врачу. Боже, а что сказать-то ему: она меня заговорила свинячьим писюном. Мама родная.

— А ты всех так заговариваешь? — спросил Игорь Львович.

— Нет, только тебя. По блату. Так ты сразу кричишь, а так — начнёшь прислушиваться — вдруг кто-то о заговоренном шептать начнёт. Понял теперь? Меня Настя зовут.

— Тогда выпускай, Настя.

Она победила его сразу. Из-за неё он сразу был посажен в тюрьму. Мимоходом она подарила ему фактически вечную жизнь. Ну какой нормальный человек будет интересоваться подобными глупостями? Игорю было сорок два года. Маленькие дети его уже не интересовали. Но Настины косы, похожие на два белых шнурка, тронули его сердце. Очень хотелось девочку.

Через три года Настя стала неуправляемой. мерзкой. Игорь Львович вёз сына, Лиду, его жену, и Настю в Крым. Настя курила в окно. Серёжа расстроенно держал Лиду за руку, она же — себя за живот. Готовились поиметь сына.

— Настя, прекрати курить, — строго сказал Игорь, желая как минимум разорвать ей рот.

— Сейчас, ещё пару тяг, — томно ответила внучка.

— Настя, я остановлю машину, пойдём пешком.

— Не старайся, старый, я и так выпрыгну.

Нервы Игоря Львовича с треском лопнули.

— Лида, вы растите урода, — крикнул он невестке и вышел из машины. Настя в слезах кинулась вслед за ним:

— Зато вы все такие хорошие, честные и прекрасные. И с вами всего лишь надо прожить целую жизнь.

Лида неуклюже вылезла с заднего сидения, взяла Настю за руку и отправилась вдоль по дороге. Тогда, ещё в Советском Союзе, автобусы ходили только назло. Лида тормознула один такой неведомо откуда взявшийся и уехала в направлении назад. Серёжа, не говоря ни слова, ринулся вслед.

Игорь остался стоять неправым и оплёванным, но уверенным, что они вырастят урода. А выросла Настя, от которой то гулко стучало, то замирало сердце.

Софа привела его мириться к Лиде только через три года. На Настино шестнадцатилетие. Как там говорится в анекдоте о несчастных, перепивших по неопытности людях? Лучше бы я умер вчера. Игорь Львович вдруг сильно, как ничего и никогда раньше, захотел, чтобы у неё, у Насти, всё было хорошо. Всегда. Потом он считал, что Бог наказал его за это. Такое сильное желание нужно было приберечь для Софы. И тогда она была бы здорова. Так отчаянно желать другому счастья можно только раз в жизни. Игорь Львович свой шанс просрал. Простите за грубость.

Настя получила паспорт на мамину фамилию. На Юшкову. Игорь только покачал головой и решил, что его сын не был ей хорошим отцом. Под девизом “возместить убытки воспитания”, он взялся учить Настю водить машину. Теперь её тонкие светлые волосы были уложены в безупречное каре. Она сильно закусывала нижнюю губу, вцеплялась в руль и начинала отчаянно потеть. Игорь сходил с ума от настиного запаха и вяло возвращался к Софе и маме, потому что ему больше некуда было возвращаться.

— Может, ты пристроишь девочку к делу? — нежно настаивала Софа.

К “делу” уже были пристроены сыновья, а пятиступенчатые племянники за определённую плату вывозили деньги за рубеж. Игорь был начальником ОРСа. Тихое золотое дно. Но разве можно учить ребёнка врать? И не папе с мамой, а государству. От этого, Софочка, страдает не попка, а голова. И если кто-то должен быть бессовестным человеком, то пусть буду я. Тем более, что привык.

Если бы у Игоря спросили: “Что происходит?”, он бы задумался. Уж не это ли любовь? А так — он как бы беспричинно тяготел. Или тянулся? Вписывался в Настину юность привычным шиком и деньгами. Софа вздыхала, мать недоумевала, но Игорь Львович только чуть поступился принципами — Настя заняла третье почётное место после матери и жены. Команда сыновей и внуков осталась без наград.

Настя к “делу” не пристроилась. Она благополучно училась на экономическом, спокойно заваливала сессии, спокойно расплачивалась с преподавателями игоревыми деньгами, чирикала по-английски и по-французски, превышала скорость, кокетничала с ГАИшниками. Она казалась не созданной для жизни, а когда мир перевернулся, и спрос на женщин для украшения салонов стал набирать силу, Настя вошла в цену. А Игорь поблагодарил судьбу за счастье для девочки.

Глядя на Настю в перевёрнутом мире, Игорь понял, что должна обязательно скопиться критическая масса неподходящих людей. Они потом невзначай раскачают лодку. Ничего, что под обломками задохнутся многие цельные. Никто до сих пор и не хочет умирать. Настя не была бронетранспортёром, но если сопровождающие кричат в рупор: “Уступите дорогу движущемуся транспорту”, то себе дороже будет не поехать в кусты.

Настя не виновата. А себя Игорь Львович к числу раскачивающих лодку не причислял никогда. И гордился ею, и радовался, и болел. Всё чаще отцовские чувства брали верх. Никто не помнит об огне едва вспыхнувшей спички. Иногда ему было больно, но только от того, что жизнь проходит, а суета остаётся. Иногда — в позорных снах — сладко. Он не изменял Софе, но задыхался от возбуждения, когда ему являлась Настя. К счастью, время поллюций для Игоря Львовича давно миновало. Настя миновала Игоря тоже. К ней пришла любовь к Марку. Который на тот момент супружески проживал с Като. Раньше это называлось “гражданский брак”. Теперь же Настю это ничуть не смущало. Игорь Львович пассивно подозревал Марка в склонности к разврату и старался подслушать настины разговоры с бабушкой Софой. Однажды он застал за этим же занятием свою маму и совсем не удивился. Некоторое время они дежурили вдвоём, как бы не замечая друг друга. Потом — по очереди. Игорь Львович купил маме диктофон, но она обиделась. С диктофоном её жизнь стала бы механическим приложением, а очень хотелось участвовать. Быть в курсе.

— Бабушка Софа, как ты думаешь, он на мне женится? — встревоженно вопрошала Настя.

— Или на ней, — спокойно заявляла Софа.

— Почему это? Почему? Он же у меня был первым мужчиной, — потупившись, сообщила Настя.

— Уже? Поздравляю.

— Ты меня осуждаешь? Но ты пойми — я не представляю себе жизни без него. Никто другой не может быть моим мужем. Что же мне делать?

— Ждать, — Софа вздыхала. Мама Игоря злорадствовала за стеной: “вот до чего докатились”. Но чувство семейной солидарности всегда брало верх. Хочешь не хочешь, Настя была членом семьи. И если ей так уже нужен этот гой, то она должна его получить. Мама Игоря тоже вздыхала. Софа таки всегда была плохим советчиком. Чего ж молчать? Мальчик колеблется, наша семья может ему помочь, надо привести его сюда. Надо познакомиться и он сам сделает правильный выбор. Ждать!..

Мама подробно докладывала Игорю свои взгляды на проблему. А он соглашался с Софой. Ему так было лучше. Софа совпадала. Она часто совпадала. В истории с Марком хотелось ставить на Като. Это было справедливо.

А когда Софа уехала, Игорь сделал всё, чтобы Настя вышла замуж за Марка. Говорят, что коней на переправе не меняют, особенно если это переправа на тот свет. Маяк по имени Настя. Хотя дрожь в руках вроде унялась, а потом прошла совсем.

Три года назад Настя влетела к нему домой с криками, состоящими из неопознанных междометий. Игорь испугался, что худшее из Софиной зарубежной поездки уже случилось. Он ждал этого со дня на день и не мог понять, почему сначала сообщили девочке.

— Что случилось? — прошептал он.

Шёпот произвёл на Настю гипнотическое воздействие.

— Марка посадят в тюрьму. Или убьют, — прошептала она.

“Слава Богу”, — Игорь облегчённо вздохнул, — “ещё не Софа”.

— Он не виноват, Игорь, правда, не виноват. Помоги... — слёзы прервали настину речь.

— Ты вразумительно можешь сказать?

Она помотала головой:

— Като может, она завтра к тебе придёт. Но он ни в чём не виноват, верь мне.

— Ты уже успела подружиться с Като? Мерзавка.

Настя его не услышала. Она спасала Марка, и глупости моральных норм ей в этом всё равно не помогли бы. На кой только этот Марк нужен был Игорю?

— А как делить-то будете? — поинтересовался он.

— Потом, дед, всё потом. Като сказала, что сначала надо помочь, а потом она сама разберётся.

— То есть выбросит его, а ты руки и подставишь? — Игорь ещё никогда так сильно не злился на Настю и даже крымский инцидент был, по сути, пустяком по сравнению с его новой старческой злостью на приблудившуюся внучку.

— Он не виноват, дед... — в который раз всхлипнула Настя. Со слов Насти выяснилось: Марк был не виноват в том, что однажды в пятницу поехал с другом и двумя юными девами в лесок. Он не был виноват, когда, поселившись в кемпинге, напился до состояния, которое на игоревом языке означает “фартык” — готовый. Не его вина, что он возжелал девицу, а потом вместе с ней — быструю езду. И какой русский папа назвал его этим библейским именем? Ключи достали у пьяного товарища. Такие вещи вообще нужно держать в сейфе. Ишь ты, разбрасывается машинами. Лес оказался не подготовленным для гонок типа “формулы один”. И если бы Марк был Шумахер... О, если бы Марк был во всех отношениях Шумахер... Машина врезалась в дерево на скорости 90 километров в час. Девица превратилась в фарш. Марк аккуратно собрал его и перенёс на сидение водителя. Он тоже пострадал. Раздробил все кости в правой ноге. И он ни в чём не виноват. Кто мог подумать, что уголовный кодекс предполагает по этому поводу массу незатейливых наказаний? И кто бы знал, что проституток не выращивают в инкубаторах? У них тоже есть родители, родственники, братья. Что особенно опасно. Братья...

Игорь Львович узнал, что история о пьяной угонщице будет стоить десять тысяч долларов плюс проблемы с её родственниками. Тогда это было не так, чтобы дёшево. Но для Игоря в первый раз. В первый раз, когда лодка сама стукнула его по носу. Его жизнь вряд ли оценили бы дороже. Потому что его мама была в Нью-Йорке...

— Что ты будешь продавать? — спросил Игорь Львович у Като.

— Марка. Я буду продавать Марка. Насте, — спокойно ответила она.

— У тебя есть коммерческая жилка — продавать за дорого то, чем уже не будешь пользоваться. — Игорь улыбнулся. Разговаривать о Марке как о вещи было несравненно легче.

— Я не сказала, что не буду пользоваться. Я не знаю.

Игорь считал, что по-хорошему Като надо бы поплакать. Попросить. Дожать Настю. Но Като как бы замерла и настаивала. Игорь даже мог бы её уважать.

— А ты останешься ни с чем. Ты подумала?

— Вы похожи на ведьму из русалочки. Вам нужны мои зелёные волосы? — Като улыбнулась. — Я останусь всего лишь без Марка. Потому что вы обязательно поможете Насте.

Марк лежал в больнице. У Андрея. Там собирали кость по кусочку. Марк хотел выжить. Настя стремилась за него замуж. Игорь Львович поставил в палату охрану. Дважды были остановлены разъярённые родственники. Десять тысяч долларов осели во внутренних карманах следственных органов. Дело за гибелью главной нарушительницы спокойствия не возбуждалось.

Когда Настя впервые привела Марка к Игорю Львовичу, Софа уже умерла. Игорь хотел одного — чтобы они побыстрее освободили квартиру. Которую он любил и в которой Софа клеила обои... Ничто не напоминает о тебе, а ты — нигде. Глупости. Так не бывает. Игорь заметил, что стыки обоев уже разошлись. Но это была его квартира и он хотел, чтобы все наконец ушли.

Марк, уверенный в себе, сказал внятно и от этого очень противно:

— Вы здесь единственный настин родственник. Я прошу у Вас её руки.

“Сделка состоялась, — подумал Игорь Львович, — продано”.

— Да, — отрешённо сказал он.

— Вы, я вижу, не довольны выбором внучки? — нахально заявил Марк, — ничего, с кем не бывает. Зато потом не пожалеете.

Игорь удивился. А где же покаяние? А “спасибо”? За что, за сокрытие убийства? Хорошо, что дружба с уголовным кодексом закончилась у Игоря Львовича много лет назад. Но он-то хотя бы чтил...

— Софа, — громко сказал он, когда молодые ушли, — ты меня любишь? В молодости это было неважно. Кто мог подумать, что потом так трудно вписаться в тишину.

— Софа? — снова сказал Игорь Львович для порядка. А вдруг?...

Со свадьбой Насти Игорь Львович приобрёл новую компанию. Андрея с женой. И Като с мужем. Като притащила Настя в знак признательности за честно разделённое имущество. Игоря забавляло, как они возились, стремились, как жили забавно. Эпоха целомудрия миновала. Игорь Львович выяснял теперь, до какой же степени. Марк уже не раздражал его. Не возмущал. Игорю было интересно, чем он живёт. Не Юшковой же. Игорь всё чаще называл Настю по фамилии, которую она не сменила. Марк, наверное, тоже был плохим мужем. Но никто из них не бросался исправлять настину супружескую жизнь. С ними было не скучно. Игорь сожалел, что не дождётся и умрёт, не увидев, как они все станут взрослыми. Хотелось увидеть, как из них вытечет любовь. Они устанут. От всего. Ныряльщики в пустоту. И никто тогда не объяснит, что это нормально. Уставшим легче умирать.

Но так ли сильно утомилась Софа?

Впустить ли в душу Настю?

Может, жениться на придурочной? Позвонит ли она оттуда? Позвонит. Обязательно позвонит.

Даже сквозь закрытую дверь кабинета до Игоря Львовича долетали возмущённые вопли Галочки. Она, видимо, разговаривала по телефону с подружкой:

— Чи не чи, деятель! — и так каждые десять секунд. Подруга Галочки излагала информацию быстро.

“Чи не чи”. Галочка была законспирированной провинциалкой. С украинским выговором и деятельной светскостью. В минуты особого возмущения она переходила на язык детства. Колоритную южнорусскую смесь.

“Чи не чи” — это “или не или”, — Игорь Львович судорожно находил перевод или хотя бы аналогию этому выражению. “Или не или” — не годится, лучше “действительно ли?”. Но это не отражает настроения, надо другое... Ах, какие славянские глупости при вашей еврейской наружности”, — Игорь Львович улыбнулся и позвонил маме:

— Ты знаешь что такое “чи не чи”?

— Чтоб ты так жил! Ты меня разбудил. Как дела? Твои внуки не уважают старших! Сколько ты ещё будешь там сидеть? Я читала, что у вас нет воды? А Жириновский начнёт еврейские погромы. Что ты там сидишь? Жить надоело? А вот тот Миша, которого убили на Софы Ковалевской, это не сын Марии Абрамовны? Ну что ты молчишь? Опять не слышно? Не слышно. Я уже сплю. До завтра.

Игорь Львович улыбнулся. Мысли потихоньку выстроились против Марка. Он надоел в любом случае. Игорь больше не хотел его видеть. Никогда. Прости, Настя. Мы купим тебе другое великое счастье.

Игорь Львович позвонил в больницу.

— Андрей Владимирович оперирует. Перезвоните позже.

“Ах ты, господи. Да ты хоть знаешь, кто я такой. Позже”.

— Галочка, позвоните в больницу Андрею и скажите, чтобы он был у меня сегодня к семи вечера.

— Да, Игорь Львович.

— И ещё, пошлите человека на дачу. Пусть заберут Настю и привезут ко мне домой. К семи.

Игорь Львович был удовлетворён. Галочка умеет сказать: “Вас беспокоят из фирмы такой-то...” Санитарка проявит уважение перед деньгами и побежит, ой как побежит звать Андрюшу. Или делать уколы. В зависимости от того, насколько занимаемая ею должность соответствует призванию. Хорошенькое призвание — выносить судно. Вот поэтому Катюша обязательно позвонит мне сама. А за Като нужно будет съездить. Оценить размер её проблем. Рабочий день не должен пропасть даром. Личные дела нужно улаживать быстро. Игорь Львович нашел Като дома.

— Вы за ядом? — спросила она.

— Почему?

— Ну я же рассказала, как поступают достойные люди шестидесяти лет. — Като улыбалась. Шутила. Игорь Львович “особенно” это любил.

— Нет. Я оценить твои дела.

— Сто тысяч — и всё в порядке, — Като усмехнулась, — у меня на удивление легко всё получается. Попасть в историю на таможне, заплатить выбраковку, у меня всегда ломается транспорт. И всё это вместе взятое даёт основание предположить, что из меня будет толк.

— А если не заплатишь?

— Нет, перекручусь точно. Или вы приехали меня сглазить?

— Ты — как моя мама, — сказал Игорь Львович.

— Это комплимент?

— К семи подъезжай ко мне. Дело есть. Тысяч на сто-двести? Договорились.

— Приеду, чего уж. Хочу продолжения банкета.

Хорошо, что он так легко и правильно определился в цене. Тысяч сто-двести. Много. Но не проблема. Для Насти это вообще не деньги. “На пару дней” — она всегда так говорит. “На них даже нельзя жить с процента — хорошая квартира, дом, может, машина. И всё. Разве это деньги”. Настя выросла богатой и независтливой. Это его, Игоря Львовича заслуга. И глупой. Это — тоже. Игорь мягко улыбался. Опять Настя... Для Андрея — это состояние, которое он потратит на медицинскую машину, с которой когда ещё поимеет. Но, в общем — тоже не деньги. Врачебные боги не продаются. С Като проще. Ей надо. Принципы — в кармане. Она самая уставшая. Ей почти всё равно откуда.

Ну и Катюша, конечно. Только Катюша. Которая не любит делать уколы. И питаться на три копейки в день. Она сумеет вложить. В себя. А за это вложить кого-нибудь другого.

— Софа, я знаю, что делаю. Ты же сказала мне пожить для себя.

Когда бригада Настиной молодости собралась у Игоря Львовича, он был очень спокойным и уставшим.

— Друзья мои, — так всегда начинала неприятные речи его мама, — друзья мои, я собрал вас здесь для того, чтобы сообщить: ваш товарищ Марк продаётся.

— Ты что? — вскрикнула Настя.

— Решение принято в любом случае. Марк продаётся за очень хорошие деньги. Сто-двести тысяч долларов.

— Почему такой разбег? — спокойно поинтересовался Андрей.

— Это зависит от того, насколько точно будут выполнены условия. Я не хочу его видеть. Никогда и ни при каких обстоятельствах.

— Я прошу прощения, — Като затянулась глубоко и поэтично, — я прошу прощения, Марк уехал? Или вернее — куда уехал Марк?

— Да, ты правильно меня поняла. Я очень люблю путешествовать, — Крым был самым далёким местом, которое проведал Игорь Львович, — я намерен путешествовать по всему миру. И там тоже не хотелось бы встречаться.

— Значит, по всему миру, — Като была совершенно невозмутима, — а Арабия?

— Если вам так будет лучше и спокойнее, то пусть он навсегда останется в Арабии. Но только там.

— Игорь Львович, он же террористом станет. — Андрей улыбался и раздумывал, не вызвать ли ему по знакомству психбригаду.

— Тогда остальную сотню я переведу в фонд борьбы с арабскими террористами.

— Дед, ты что. Ты за кого нас принимаешь? — Настя не плакала. И хорошо. Выросла девочка.

— Я принимаю вас за людей, которые, найдя бумажник со ста тысячами долларов, не несут его в милицию, потому что такие деньги честным путём всё равно не заработаешь. Но если вы отказываетесь, то, — Игорь Львович посмотрел на Като.

— Да, я помню. У пострадавшей были братья. Но они — нищие. Не тот уровень.

— Сейчас нищие, — спокойно согласился Игорь. — Я говорю в последний раз — Марк продаётся.

Игорь Львович устало посмотрел на часы. Может быть, позвонить маме?

__________________________________

— Поедешь с нами, — Андрей приобнял Като за плечи и по старой дружеской привычке заглянул в глаза.

— С вами? — устало удивилась Като, — опять блинчики?

— Ладно, я посажу тебя на машину. Или за тобой заедут?

— Посади. Я завтра приеду. Слышишь, Настя. Хочешь со мной увидеться — я завтра у Андрея...

Като гулко захлопнула дверцу такси. Андрей махнул рукой, а Юшкова медленно задышала навстречу Андрею. Или вслед Като.

Таксист был явно бережливым человеком. А скорее сентиментальным. Магнитофон в машине сообщил Като, что “комната с балконом и окном светла сейчас, светла как день, который вместе видел нас в последний раз”. Като не удивилась, но стена воспоминаний дрогнула и выпустила улыбку.

— Вам сколько лет? — поинтересовалась Като.

— Ты про кассету? Да, моя. Жалко было выбрасывать. А сейчас — напоминает. Значит, и бережливый, и сентиментальный. И умный. И со всеми на “ты”. Может, взять его в мужья? Когда её родители разошлись, Като было пять лет. Она предложила маме искать нового папу. Пойти по квартирам и спросить, кто женат, а кто нет. И неженатых — брать. Мама почему-то отвергла этот вариант, тогда Като и начала присматриваться к таксистам. Она строила им глазки, очаровывала интеллектом и на прощанье обязательно говорила: “Спасибо, что подвезли. Теперь вы будете знать, где мы живём”. И ещё Като обязательно подмигивала.

— Нет, — вдруг громко сказала Като.

— Денег, что ли, нет? — удивился таксист, — так твой друг расплатился.

“Ещё и честный”, — подумала Като, — “ну точно, подходит”.

— Нет — это не вам. Это о Марке, — живо откликнулась она.

— И марки я не собираю. И вообще ты какая-то ненормальная, — заключил таксист и обиженно замолчал.

Като ехала домой. Только душа её почему-то не была полна. Сердце билось глухо, вот именно — глухо. Глухо и давно. Знакомые улицы лениво мелькали вместе с людьми. Като жалела, что она — не Юлий Цезарь. Так что в оценке её психологического здоровья таксист оказался прав. Если бы Като была Юлием Цезарем, она бы внесла поправку в календарь: молодым измерять годы веснами, пожилым — осенями, старым — зимами. Лето Като не любила. То есть раньше — любила, потому что не замечала, а потом увидела и поняла — не то. Жарко, потно и толстые руки из летнего платья. Хотя само по себе лето и было достойно того, чтобы его просто пережить.

Дома было чисто. Тихо и пусто. Вторник — присутственный день. Вернее — отсутственный. Мужа не было по графику. Во вторник и четверг. Иногда в субботу. В субботу — редко. Это семейные дни. Они всегда проводили их вместе. Муж — он был хороший муж. У него было имя — Митя. Не имя, а сопля. Но ласково. Като называла его просто муж. Без изысков. Как англичане — догов. Тем более, что это был статус. Должность. И квартира. Где-то нужно жить с удобствами. Като теоретически допускала возможность рая с милым и в шалаше. С немилым предпочитала комфорт. Муж Митя был гомосексуалист. Среднего уровня. Он гордился Борей Моисеевым и хотел просто познакомиться с ним. Тихая, пристойная мечта. Като обещала ему разбогатеть и устроить встречу. Митя доверчиво улыбался и, наверное, ждал. Он был очень хорошим, милым и воспитанным. Совсем не развратным и не агрессивным. Он приносил домой всю зарплату и, стесняясь, утаивал деньги на раритетное издание Байрона для своего друга. С другом Като знакомиться не хотела. Митя не обижался.

Муж Митя был хозяином квартиры, которую Марк и Като снимали. Когда Марк женился на Насте, Митя скромно предложил Като остаться. И пожениться. В свадебное путешествие они поехали в деревню Голубцы к Митиной маме. Козочки, уточки, гуси, корова и бычок Славик. По идее, с Митей не могло случиться то, что случилось. Может, притянуло название родины? Город Митю не испортил. Като это знала точно. Митиной маме Като не понравилась. Она целовала её с плотно сжатыми губами. Но вздыхала облегчённо: “Ну, дай Бог, дай вам Бог”. Ей хотелось внучку. “Хватит пацанов, напасть с ними одна”. Муж Митя к ребёнку тоже был готов. А Като боялась. Митиного тихого обаяния. Он легко мог научить дитятку плохому. Зачем?

Като со временем начала нуждаться в муже. Он был лучше домашнего кота, но хуже американского миллионера. В этой золотой середине Като забывалась. Она знала, где искать Митю вечером во вторник. Ей нужно было, чтобы муж мягко сказал: “Катенька, ну что за глупости покупать живого человека?” Мысль о продаже оказалась неотвязной. Деньги? Марк? Подумать о перспективе? Поворошить прошлое? Наваждение. Это просто наваждение.

Като сняла трубку и долго, потому что медленно, набирала телефон:

— Игорь Львович, — сказала она, — вы не правильно сформулировали свою мысль.

— Да, — сухо отозвался собеседник, — почему?

— Ну, ведь это не вы продаёте Марка? Так?

— Так!

— Значит, вы его покупаете?

— Детка, — Игорь Львович откашлялся, — ты плохо училась в школе, — продаётся — это возвратный глагол. То есть — он сам себя продаёт. А мы — все мы — покупаем.

— А как вы догадаетесь, кому платить? — живо поинтересовалась Като.

— А вы люди честные — сами решите, сами признаетесь.

— На суде? — почему-то испугалась Като.

— Като, я считаю тему исчерпанной. Всё, пока. Можешь позвонить, если надумаешь дело, — голос Игоря Львовича был тёплым, но противным, как парное молоко.

— Подождите. Если честно — вы ставите на меня?

— Ты же продала его один раз.

— Спасибо за доверие, — Като бросила трубку и закрыла лицо руками. Деньги портят человека. Раньше Игорь был лучше. Когда Като пришла к нему за помощью, то в качестве доплаты предложила себя. С сексуальным аппетитом у Игоря были нелады. Он возмущённо округлил глаза и прокричал:

— Да как ты смеешь. Ты во внучки мне годишься.

— В дочки, — уточнила Като.

— У меня нет дочерей, к счастью. Нет, ну надо было пустить в дом какую-то проститутку.

Като залепила ему одну пощёчину и намеревалась воплотить вторую, но Игорь проворно схватил её руку и завёл за спину.

— Можешь поцеловать меня в шею, — ехидно прошептала Като.

Игорь послушно наклонился и пробежал по дистанции ухо — ключица. Като ойкнула и поёжилась. Игорь отпустил руку и повернул её к себе:

— Мне сверху ничего не надо.

— Я тоже не люблю, — попробовала отшутиться Като, — ладно, извините, Игорь Львович.

— Ну хоть поцелуй старика на прощанье, — улыбнулся он.

Като коснулась губами его щеки, потом, нечаянно, губ. Поцелуй перестал быть родственным. Он был похож на кофе-гляссе — ни холодно, ни жарко.

— И ты прости меня, Като, — сказал Игорь Львович на прощанье.

“Прости”. Простила. Теперь он уверен в ней. Чудный дедушка у Насти. “Ты плохо училась в школе”. Правильно, садись, Катя Румянцева, два. Кто-то же должен получать двойки и носить первые “взрослые” колготки. “Отличная учёба не помешает тебе быть модной”, — говорила мама. У мамы тоже был искажённый мир. Интересно, Ив Сен Лоран говорил детям такие глупости?

Кате Румянцевой было не до глаголов. С самого первого класса у неё появились женихи. На первых школьных каникулах она впервые влюбилась по-настоящему. Кате было семь, Роме — одиннадцать.

— Какое у тебя образование? — спросила Катя. Мама всегда считала это самым важным.

— Пять классов, — бодро ответил избранник.

— Ты — моя первая настоящая привязанность, — заявила Катя.

— Я тоже тобой увлёкся, — ответил Рома.

Целых десять дней они были счастливы. Без ничего. Без ручек, поцелуев, зажиманий и прочих глупостей. Самое главное — чтобы было интересно. Катя тогда просто восприняла опыт. А выводы сделала, уже живя с Митей. Все мы родом из детства — кто сказал, что это неправда?

Во втором “А” классе изменения, произошедшие с Катей, заметили три человека: Андрей, Марк и учительница. Но учительница была не в счёт. Марк бросился ухаживать за Катей красиво. Андрей интеллектуально. Марк дарил Кате заколки, ручки, жвачки, объявленные учительницей идеологической диверсией Запада. Андрей решал задачи и таскал книги. Като благодарно жевала и перелистывала страницы. Образ Екатерины Второй убил ученицу второго “А” класса сразу и наповал.

— Ты будешь моим фаворитом? — спросила она у Андрея.

— А Марк? — ревниво вскинулся тот.

— И Марк, — твёрдо сказала Катя.

Посвящение в царицы прошло обыденно. Они поехали в церковь и подробно выслушали обряд крещения. Не доверяя одноклассникам, Катя нарекала себя сама, расположившись в парке за церковной оградой.

— Нарекаю тебя Като отныне и во веки веков. Аминь. Отныне ты будешь царицей класса, а по достижении совершеннолетия — королевой школы. Да исполнится воля Божия. Андрей, я ничего не перепутала?

— Кажется, нет, — он не был уверен.

— Хорошо, нарекаю вас, верные мои вассалы.

— Это уже из “Айвенго” — так не честно, — возмутился Марк, читавший за ними вдогонку.

— Все равно — нарекаю вас фаворитами. Отныне и во веки веков. Аминь.

— Фавориты — это не имя, — убеждённо сказал Андрей.

— А что же это по твоему? — от возмущения глаза Като превратились в щёлочки.

— Это — лошади.

— Значит, Потёмкин — это лошадь, — Като залилась смехом, — дурак же ты, Андрей.

Андрей по-бандитски плюнул себе под ноги и ушёл.

— Ладно, меня одного нарекай, — Марк был весьма доволен и готов к тому, чтобы считаться лошадью.

— Тебя одного скучно. Потом, в другой раз. Потому что вы оба должны поцеловать мне руку.

— А я могу и сейчас, и тогда, — Марк просительно заглядывал Кате в глаза.

— Давай лучше просто поцелуемся, — Катя была очень-очень рассержена на Андрея.

— Да, — сказал Марк.

— Закрывай крепко рот. Вот так, — Катя сжала губы в ниточку, — молодец, теперь — глаза, приближайся ко мне, только не зацепляй носом.

Они соприкоснулись щеками, кажется, и Катя сказала:

— Теперь нужно громко выдохнуть “уффф”.

— Мне не понравилось, — честно сказал Марк.

— Мне тоже. Больше не будем.

— Пока не будем, — согласился предусмотрительный Марк.

Что же ещё? Почему не училась? Потому что жила. Жизнь — это когда строишь воздушные замки и плачешь, если они рушатся. Всё остальное — это течка и текучка. Без слёз и сантиментов. Инстинкты, доведённые до автоматизмов. Или автоматизмы — до инстинктов. Всему своё время. Но не в смысле точки отсчёта, а в смысле продолжительности. Это Като усвоила точно. Если бы в первый раз она влюбилась как все, в 17, то ещё и куролесила бы до тридцати семи. Двадцать лет — оптимальный срок цветения чувства. А так? Семь плюс двадцать — двадцать семь. И нечего на зеркало пенять. Время вышло.

Теперь мама волновалась, что у Като непорядок с гормонами. Като проверилась: цвиркают как часы, новообразований нет, к беременности готова. Хорошо!

Когда Като, Марк и Андрей первый раз поехали в пионерский лагерь, то возбуждённая воздухом свободы Като призналась им в любви. И убеждённая в том, что от любви обязательно появятся дети, Като таскала Марка с Андреем по очереди в самоволки. На капустные грядки. А вдруг? Через год, просвещённые дворовыми товарищами, они брезгливо вспоминали свои походы. Но Като и сейчас казалось, что они просто плохо искали.

Последний всплеск чувственности у Като пришёлся на Марка. Первый тоже. Андрей не попал даже в промежуточный.

Лагерь труда и отдыха. ЛТО. Эпоха сокращений и доверия в кредит. “Товарищ начальник лагеря, задание партии и правительства по сбору клубники выполнено. Каждый, кто не мог больше есть, собрал по три лукошка. Страна не останется без героев”. Като была бригадиром. На правах начальства она всю смену валялась с Марком в лесочке. Андрей мужественно свистел, если что. Сейчас у него на свист аллергия. Като разрывалась между девственностью и любовью. Марк научился разговаривать вкрадчивым голосом, а его крупный припухлый рот уже прошёлся по одноклассницам. Туда и назад. Верность — это маскировка для слабых. Андрей был слабым. Царицы любят нахалов. Давно известный исторический факт превратился бы в лесное соитие, но Като укусил жук за очень голую попу. Любовь пришлось перенести. Марк открывал другие неизведанные дали. Самым верным органом Марка было сердце. Пороки развития. В сердце восседала Като. Только одно другому не мешает. В семнадцать лет это понятно не всем. Но разум Като брал верх. Она позволяла Андрею прикасаться к себе сухими тонкими губами и дрожащими руками с длинными аристократическими пальцами. Като любила утыкаться носом в заушье Андрею и вдыхать его очень медицинский запах. Марк ревновал. И они втроём ездили на охоту. Ловили бабочек.

Като была готова разделить любовь на троих. Андрей ей не мешал и тоже был нужен. Иногда даже больше, чем Марк. Они не хотели. Это было не по правилам. В армию Като писала им письма. Ответы Марка были пламенно написаны под диктовку политрука. “Здесь, дорогая подруга, решаются судьбы Родины”. Андрей служил фельдшером, его взяли из института. Его накрыло достоевщиной, в письмах к Като он не понимал, почему родина не отвечает за судьбу своих сыновей. Политрук у Андрея, наверное, был алкоголиком.

Сначала Като дождалась Марка. Они решили, что нечего дать красе засохнуть, и полюбили друг друга. Для Като наступила одна сплошная романтическая ночь. Ночь-ночь и деньги из воздуха. Марк умел и любить, и рисковать. Иногда он ходил делать “ночь” с другими женщинами. К этому Като привыкла ещё в школе.

— Давай поженимся, — как-то по делу сказала она.

— Штамп в паспорте ещё никого не удержал, — Марк был спокоен.

— А ребёнку отец?

— Ещё рано. Ты сама потом пожалеешь.

— Аборт? — обыденно спросила Като. Она сама решила это. За “ночью” и деньгами никак не наступал день. А Катин ребёнок на меньшее не был согласен. К Марку с вопросом она обратилась скорее для проформы.

Но после аборта Като начала отмирать. И отмерла, когда появилась Настя. Когда Марк сел пьяным за руль, Като просто передала его в хорошие руки. В настины.

А вспоминалось только смешное и хорошее. У них всё время воровали мусорное ведро. Митина квартира находилась в десятиэтажном доме, но по решению трудового коллектива во избежание тараканов и крыс мусоропровод был запаян. Баки стояли почти на проезжей части. Между домом и бывшим гастрономом, ставшим супером. Марк честно доносил ведро до мусорника, оставлял его вонять и шёл в магазин. По возвращении ведро отсутствовало. Марк купил радиотелефон с километровым радиусом. Он взял телефон, мусор и пошёл, строго наказав Като:

— Следи из окна. Если что, нажимай кнопку “пэйдж”.

Когда к ведру подобрался обрадованный бомж, Като передала сигнал бедствия. Разъярённый Марк пулей вылетел из магазина и бросился догонять преступника. В честной драке Марку досталась ручка. Но в ручку нельзя складывать мусор. Они долго смеялись и навезли из Польши десять километров одноразовых пакетов.

В больницу к Марку Като не ходила. Но предложение Насти в дальнейшем дружить семьями приняла.

Като стала стильной и спокойной. Сначала ждала момента, когда сможет полюбить процесс засолки помидоров и станет счастливой как мама. “Что ещё нужно — поле да сад, умного мужа ласковый взгляд”. Взгляд мужа у Като уже был. Но восторг по поводу “мне дали чудный рецепт дивного постного пирожка” всё не приходил. По-настоящему Като теперь удивляли только деньги и люди, способные прожить на двадцать долларов в месяц. Порог её нищеты начинался, когда на трюмо случайно не стояло пять флаконов духов. Естественно, от Кашарель или Ги Лароша.

Като вышла замуж за Митю, а на следующий день позвонил взволнованный Марк:

— Эй, мы теперь квиты. Может, встретимся?

— Мы ещё не квиты, — выдавила Като.

— Да-да, согласен. Буду возмещать, — затарахтел Марк, — теперь по делу: нужно составить график...

— Дурак.

— График работы твоего мужа. С местом встреч вопрос решённый. Мы не студенты. Но ключи Андрюшка даст. Хорошо я придумал?

— Зачем, Марк. Правда...

Они встретились в тот же день. Душа окаменела, голова молчала. Не мешала. Потому что тело помнило.

— Я люблю только тебя, — прошептал Марк.

— Слишком много лишних слов, — откликнулась она.

— Так чего же ты хочешь? — Марк спросил так, как будто это Като затащила его в постель. И не просто так, а гнусным шантажом.

— Помоги мне с работой. Регистрация, офис, кредит. Больше ничего не надо.

— Правильно. Это мелочи. А можно я буду давать тебе деньги так, а?

— Так тебе иногда буду давать я, — не согласилась Като.

Марк, конечно, не был всесильным. В отличие от Игоря Львовича. Интересно, Като входила в условия настиной сделки? А работать было весело. У налоговой инспектриссы оказался врождённый порок сердца и девичьи мозги. В тридцать семь лет ей всё ещё хотелось летать. Като устроила её в авиаклуб и ежедневно выслушивала отчёты о новых лётных достижениях налоговой службы. Хорош был и санитарный надзор в лице крысолова Степана. Он дал Като мудрый совет — подружиться с главной крысой, чтобы она выгнала всех остальных. Две недели Като присматривалась и прикармливала двух симпатичных, но в соседнем подвальном помещении к советам Степана не прислушивались. Крыс потравили, и прикормленные пришли умирать прямо к Кате на стол. Провернув удачный контракт с греческими соками, Като взяла напарника Рустама. Рустам хотел быть эллином, а был татарином. Но скрывался. Новым партнёрам он хвастливо заявлял: “Я настоящий понтиец”. Като улыбалась, потому что греческий язык всё же был не так богат, а Рустам действительно был понтиец. Не в суффиксах же, в конце концов, дело...

Муж Митя ночевать не пришёл. В среду утром он позвонил и разбудил Като:

— Тебе на работу? — спросил он.

— Да, спасибо.

— Я — вечером, — Митя всегда был лаконичным и неуверенным. Потому что счастливым. Боялся расплескать.

Офис разражался криками Рустама:

— Калимера, калиспера, яссас, эвхаристо, — что в русском недословном переводе обозначало “доброе утро, спокойной ночи, здравствуйте, спасибо”. Греческо-русский разговорник лежал закрытым у него на коленях.

— Ну что? Очень плохо? — обречённо спросила Като.

— Выкручиваемся, я земляка на таможне встретил, — внешний вид Рустама говорил сам за себя, — да, — гордо сказал он, — посидели. Ну и порешали.

— Ну и? — Като не очень-то верила в случайные знакомства.

— Нас отпускают, греки им перешлют подтверждение. Всё чинно.

— Ты что ли с начальником таможни пил?

— И где что-то решают начальники? Ну влетим, конечно, в две-три штуки. Ай-ай, какой молодец Рустам. Какой молодец.

Като улыбалась и смотрела на противопожарный плакат, настойчиво повешенный энергонадзором: “Выходя, гасите свет”. Ниже рукой Марка было написано “Это лучше, чем нажраться”.

“Ну вот, Игорь Львович, денежной причины для охоты за Марком у меня нет. Или вы всё равно ставите на меня?” — подумала Като. “Или теперь, исходя из долгов ушедшей любви, мне нужно его спасать? Но это лучше всех сделает Юшкова. Территория помечена”. Като засмеялась и представила, как Юшкова по-собачьи поднимает ногу и помечает деревья вокруг Марка. Что-то явно творилось с головой.

— Слушай, Рустам, а лето ведь.

— Удивила, — Рустам набирал домашний номер, чтобы обозначить своё присутствие на работе.

— Может, мне в отпуск махнуть?

— В Грецию?! — Рустам даже подскочил от удовольствия.

Последнее время Като окружали люди с мечтами. Муж — о Боре Моисееве. Рустам — о Греции, Игорь Львович — о шкуре Марка. Все что ли мечтают или это экология?

— Почему в Грецию? В Эмираты.

— Подожди, Като, — сказал Рустам сосредоточенно, — я сейчас жене позвоню. Заодно, она у меня психиатр. Если тебе здесь так напекло, что ж с тобой, деточка, будет там. Сейчас — лето. И у них, и у нас. Чувствуешь разницу?

Раньше Като лучше всего чувствовала именно разницу. Она умела прислушиваться к своим ощущениям. Ощущения постепенно сошли на нет. И нет. Сложилась ситуация “много хороших людей и один завистник”. Который завис и зависел. Время от времени к Марку, конечно, тянуло. Даже летом в Эмираты.

— А один справишься? — Като считала Рустама надёжным. У них не было таких денег, из-за которых уже можно было друг друга подставлять.

— Я с тобой всегда один, — обиженно ответил Рустам. Половой контакт, входивший в планы Рустама как само собой разумеющийся акт знакомства с Като, не состоялся. Рустам не расстроился, но Марка, пару раз навестившего Като на работе, невзлюбил. А при новых ценах на Марка Рустама даже можно было взять в долю. Уничтожение врагов отечества он грязной работой не считал.

— Я может уеду на недельку. А может и нет. А потом ты..., — Като виновато заглянула Рустаму в глаза.

— Да, только я поеду на историческую родину, — от этого сочетания традиционно попахивало Израилем. Рустам и Като переглянулись и прыснули, — договоришься тут с тобой до ручки тюремной.

Рустам уехал опохмелять таможенника. Като решилась поиграть в графа Монте-Кристо на втором этапе его многотрудной жизни и позвонила Игорю Львовичу на работу:

— Через какое агентство уехал Марк?

— Марк с Катей ты хотела сказать? — Игорь Львович ожидал получить удовольствие от её тяжелого молчания.

— Ну я же не захотела с ним поехать. Не пропадать же деньгам. Вот хочу исправиться.

— Через “Интертур”, — недовольно буркнул собеседник.

— Весьма провинциальный выбор, — констатировала Като.

— Кого на что учили, — ответил Игорь и положил трубку.

Като не поехала с ним из-за проблем на работе. И последний год они уже не так встречались. У Като отпала необходимость. Но место, куда последняя была прикреплена ранее, врачи не обнаружили. Буйнов в телевизоре попал в настроение. И хотя Като не была ни московским, ни пустым, ни бамбуком, Буйнов спел как бы и для неё.

Стало вдруг понятным, зачем народы годами борются за независимость. В ней как в невесомости можно летать. Да здравствует пустота!

Вечерело. Като любила такие слова. Опостылело. Убило. Они снимали ответственность. Ушло. Пришло. Возвратные глаголы, как справедливо заметил Игорь Львович, как-то прошли мимо. Потому что усиливали. Ответственность усиливали. Сам себя. Извиняюсь. Так и ходи.

— Митя, — сказала Като в трубку, — я к Андрею. Ужинай сам.

В семье соблюдались приличия. Поддерживался даже сексуальный имидж. Всё это было легко. А главное — интересно.

— Мне приехать? — участливо спросил муж.

— Нет. Но если что, я позвоню. Целуемся, — Като улыбнулась.

— Пока да, — сказал Митя.

Андрей выглядел уставшим и озабоченным. Юшкова томила мясо на кухне. Успела освоиться и приглядеться. Стол в гостиной был накрыт Катиной запиской. Вместо коктейлей и закуски. “Андрей, я уезжаю отдыхать с Марком. Буду через неделю. Если можешь, не звони Юшковой. Целую, твоя Катя”. Простенько и со вкусом.

— Тебя же просили не звонить, — сказала Като медленно.

— Обстоятельства, — Андрей развёл руками.

— Давно? — спросила Като наугад.

— С год уже, — виновато, но спокойно ответил Андрей.

— Все подружки по парам, — сказала Като, потому что кричать “а как же я?” уже не имело смысла.

— Воевать против Марка пойдёшь? — спросила Като.

— Теперь-то зачем?

— Теперь-то наконец не бесплатно, — Като разозлилась на себя. Всё ведь правильно. Если зашвырнуть великую любовь в кусты, то нечего ждать нового урожая.

Андрей смотрел на неё, и взгляд был твёрдым. Как всегда. Спросить у него, помнит ли? Что помнит? Обидную ночь после свадьбы Марка, когда Като наконец впустила его. В полном смысле слова. Просто впустила. Как постороннего человека, у которого просто был навсегдашний проездной. Покатался — выходи. В транспорте не живут. Утром Андрей противным дрожащим голосом спросил:

— Что-то было не так?

— Просто не так, — ответила Като, а должна была промолчать.

— Больше не приходить?

Она покачала головой: “Нет”.

— Вот так всегда, — попытался пошутить он, и Като благодарно прижалась к его груди. Андрей был выше и мощнее Марка. С ним очень ладно было стоять. Тепло и по-настоящему. Через год Андрей привёз фотографии любимой пещеры. Это было самое дорогое в его жизни.

— Подпиши, — равнодушно попросила она.

— Все?

— Хоть одну подпиши.

Они тогда сидели у Юшковых на даче. Дружили тремя семьями. Андрей долго искал ручку. Митя тихо выручил его. Андрей написал, зачеркнул и ещё раз написал.

— На, вслух не читай.

На фотографии был обозначен полуголый Андрей возле дырки в горе. Зелень и лысые камни смотрелись весьма эстетично. На обороте Като прочла: “Самая большая мужская доблесть — это верность. Ну и — я буду стараться. Я люблю тебя”. Като улыбнулась и увидела руку нетойкати, елозившую по андреевым штанам.

— Очень много ошибок? — поинтересовался он мягко.

— Нет, почти нет, — Като пожала плечами. Нетакатя была не в счёт. Ничего сташного. Жизнь — это одно, любовь — совершенно другое. Не быть же ему монахом. Всё правильно. Только отрыжка с едкой горечью сильно и ни с того, ни с сего испортила настроение. Ещё год Като, борясь за выживание, постоянно повторяла “самая большая мужская доблесть”. Сердце виновато сжималось. Потом она просто гордилась и сама себе завидовала...

— А ты пойдёшь воевать? — нервно спросил Андрей.

— Ещё не знаю.

— Может быть ему нужно помочь? Предупредить? Настя, — крикнул он, — ты как думаешь?

— Ты уже помог, — процедила сквозь зубы Като, — или ты считаешь “ты мне — я тебе” недописанным комсомольским принципом?

— Я за молоком, пока не закрыли, — крикнула из-за двери не в меру хозяйственная и умная Юшкова.

Дверь хлопнула. Андрей сел на продавленный диван и тихо и драгоценно обнял Като.

— Не надо, я прошу тебя, не надо, — он погладил её по щеке.

Состояние особой грусти чередовалось у Като с комментариями: “как в бразильском сериале”.

— Ты уедешь, да, Андрей? — вдруг дошло до неё, — уедешь. Слово оказалось страшным на вкус и на ощупь.

— Я её жалею. Знаешь, как в деревнях. Жалею.

— Это больше, — вздохнула Като.

— Это всё, что я могу, — Андрей прижимал её всё крепче. Хотел запомнить.

— А к самой большой мужской доблести это отношения не имеет?

— Никакого. Просто я такой. Ты такая. Так получилось.

— Но тебе же там понадобятся деньги? — Като говорила вяло, чтобы просто сказать.

— Подожди, — попросил он, — обними меня.

— Давай встанем, — Като улыбнулась. Так говорил её Рустам, когда предлагал отказаться от сделки.

До заушья Като не дотягивалась. Но острый медицинский запах не давал очнуться. Мимо плыли грязно-жёлтые шторы, потёртые ковры и записка на столе. Так нельзя было жить. И нельзя было умирать. Это был блиндаж во время артиллерийской атаки. Блиндаж — это временно. Как транспорт. Жаль, что она раньше не заказала себе пропуск. За окном грохотал троллейбус и мёрзла Юшкова. Это не имело никакого значения. Это точно была не любовь. Может быть потом, в следующей жизни? Трудно прислоняться через океан, но хочется. Потому что это доблесть и это лучше оргазма.

... Мясо, приготовленное Юшковой, было отличным.

— Так вы точно уезжаете? — жуя, спросила Като.

— Андрей ещё не решил, — Настя светилась от счастья. Като уже видела её такой. Правда, рядом с Марком. Кто сказал, что она глупая?

— Не знаю, Като, не знаю. Может быть. С патриотизмом в лоскутном одеяле трудно.

— Может быть, позвоним Марку? — предложила Настя.

— тебе сто тысяч, стало быть, лишние? — Като посмотрела на неё в упор.

— Но он там не останется никогда, — Настя жалобно пропищала и пошла за чаем.

— А ты, Андрей?

— Не знаю.

— Жертва вылетела через “Интертур”. И подумай, что будет с твоей женой, — Като решительно проглотила рюмку водки.

— Предлагаю назвать операцию “дичь”. Во всех смыслах.

Чаю Като не попила. Решительно откланявшись, она шла домой и думала, что вскоре перестанет нуждаться в Андрее. Митю тоже можно научить стоять мёртво и тихо гладить её по волосам. Эффект один.

— Митя, — крикнула она с порога, — Марк продаётся, Андрей уезжает навсегда, что делать-то? Что делать, Митя?

(окончание следует)

    ..^..