Сергей Малицкий  

ИГРА В ФАНТЫ

1

  

  Дома стали ниже, а улицы короче. Половину старого кладбища соскоблили бульдозером и построили школу. Старую школу закрыли, разграбили и бросили. И теперь она смотрела недоуменными пустыми окнами на такую же закрытую и никому не нужную фабрику напротив.

  Он не был здесь двадцать пять лет. Нет. Он, конечно, появлялся, но изредка и ненадолго. Три или четыре раза за все это время. Но именно двадцать пять лет назад он еще мальчишкой был увезен отсюда навстречу лучшей жизни, которая так и не случилась. И вот теперь, стоя на берегу узкой реки, текущей из его детства, ловил в себе щемящее чувство отзвука невидимому камертону.

  -Ну? Что ты? - с нетерпением спросила привезенная им с собой его пятнадцатилетняя дочь, живущая с брошенной им тысячу лет назад, ныне совсем уже забытой женщиной, и выпрошенная в эту поездку для души и компании.

  Он встал на узкий металлический мост, оглянулся:

  -Раньше здесь лежали два бревна. Стянутые проволокой. Одно из них было надломлено посередине. Когда река разливалась, они скрывались под водой.

  -А вокруг была тундра, и мамонты переходили речку вброд.

  -Мамонтов не было. Коровы были. Я учился в школе и где-то в ноябре месяце, когда возвращался домой, свалился с этих бревен в воду.

  -Похоже на тебя!

  -И почему-то поплыл вверх по течению. Но меня хватило метра на два. Все-таки пальто и валенки с галошами. Да и течение. В общем, вылез на бревна и побежал домой, размазывая слезы по щекам.

  -Ты хочешь сказать, что моя жизнь могла оборваться, не начавшись, вот в этом самом месте?

  Она наклонилась над перилами и всмотрелась в воду. Река была мелкая. Она поблескивала на солнце, просвечивая насквозь, но казалась холодной даже с высоты трех метров. Странно. Ведь уже конец мая. Наверное, холодные ключи скрывались в ее берегах.

  -Я ничего не хочу сказать, - он помолчал, - просто рассказываю.

  -Еще одна жуткая история из твоего прошлого? Удивительно. Как ты выжил? У тебя была очень опасная жизнь! Слишком много случайностей!

  -"Была"?... Что же касается случайностей? Жизнь состоит из случайностей, как бусы из бусинок...

  -Нет. Жизнь состоит из самой себя.

  -Значит, по-твоему, жизнь - это просто жизнь и ничего больше?

  -О! Как же это все скучно!

  -Скучно жить?

  -Скучно рассуждать. Ну, ладно. Не обижайся. Тебе нужно сравнение? Пусть будет ... домино!

  -Черное и белое? Чет - нечет? Черное поле с белыми пятнами? Или огромная плоскость и ряды костяшек домино? Да? Наверное, именно так.

  Он сел на деревянное покрытие моста, опустил ноги, закурил, выдохнул дым, повторил:

  -Да. Наверное, именно так. И вот сорок с лишним лет назад кто-то тронул одну из них, и я родился. И с тех пор они падают каждую секунду, и будут падать, пока не кончатся. Действительно, никаких случайностей, кроме одной, самой первой.

  -Нет. Еще проще. Все проще. Просто игра. А "домино" более красивое слово, чем, например, карты.

  -Значит, игра? А ты говоришь, просто жизнь.... И ты тоже появилась на свет в результате игры?

  -Я как все.

  -Ты хотела чего-то особенного?

  -Да нет. Главное результат.

  -И как тебе результат?

  -Ты неисправимый хвастун.

  Он улыбнулся.

  -Я бессердечный реалист.

  -И бессовестный льстец. Что сделать этому фанту?

  Она стояла на середине моста и смотрела ему в глаза, сжимая что-то в маленьком кулаке, напряженная, как тростинка в ожидании порыва ветра.

  -Долгая и счастливая жизнь.

  -Ты не можешь повторяться, это уже было.

  -Разве не может быть еще одной долгой и счастливой жизни?

  -Может. Но ты не можешь повторяться.

  Он пожал плечами:

  -Тогда смерть.

  Ничто не изменилось в ее лице. Может быть, лишь слегка дрогнули ресницы. А может быть, показалось. Она размахнулась и бросила это, зажатое в кулаке, в воду.

  -Чей это был фант?

  -Не скажу.

  -Обиделась? Тебе не понравился мой выбор?

  -Ты скучен.

  -Не обижай меня. Для писателя скука - это смертельно. И все-таки, чей это был фант?

  -Ты забываешь правила. Зачем тебе имя? Тебе хочется, чтобы твоя совесть не давала тебе спать?

  -Кто на этом свете избежал больной совести?

  -Я, - она закружилась на узком мосту, запрокинув голову и легко касаясь поручней распростертыми руками.

  -Какая это будет смерть?

  -Обычная смерть.

  -Интересно. Когда бог создавал этот мир, он не чувствовал себя слепым слоном в посудной лавке?

  -Может быть, он тоже играл? А ты? Ты уже убивал когда-нибудь?

  -Думаю, да. Но не в этой жизни.

  

  2

  В этой жизни он один раз убивал слепых котят. Он топил их в ведре, прижимая веником ко дну, чтобы они не всплыли. Они невероятно долго шевелили слепыми головками, открывали маленькие пасти, а он смотрел на них и чувствовал, как что-то уходит из него. Как какая-то чистота, спасительная плавучесть убывает с каждой секундой агонии этих маленьких существ, как стремительно истончается его защитная оболочка. Или это ему только казалось? Ведь не люди же они, в конце концов? А имеет ли это значение? Не все ли равно кого убивать? И, может быть, это состояние внутреннего омерзения и есть осуждающее действие всевидящего ока? Значит, Бог внутри? А если нет этой зеркальной гадливости? У кого-то есть, у кого-то нет,... Что есть эти кирпичики, из непостижимого слияния которых кристаллизуется нечто, имеющее склонности, мнения, привычки? Кто готовит эту смесь? Природа? И что тогда есть "Природа"?

  Я мыслю, значит, я существую? Нет. Я мучаюсь, значит, я существую. Я проклинаю ноющие височные доли, я тру глаза, я мотаю головой и неизбежно возвращаюсь к мысли об отправной точке. Я пытаюсь взвешивать на "бесстрастных" весах анализа всякую словесную и мысленную шелуху и снова отгоняю от себя одну и ту же тягостную мысль о никчемности доказательств и бренности рассуждений на эту тему. Потому что это не размышления, это муки утраченной памяти. Это что-то, только что бывшее в руках, оставленное на видном месте и вследствие этого потерянное навсегда. Как имя. Знакомое, но забытое, вертящееся на самом кончике языка, вот-вот вспоминаемое и недоступное.

  И еще у него были сны. Кто знает, может быть, именно они сделали его таким, какой он есть? Он вытекал из этих снов. Из черных снов, как мутный ручей. Из светлых, как хрустальная лента. И когда он поднимался по своему прошлому в поисках собственного истока, то неизбежно оказывался в этих снах. Сейчас они уже стали бледнеть, но тогда... Тогда... Редкие счастливые сны застилались пеленой ужаса. В какие-то моменты своего детства он уже боялся засыпать, просто проваливался в пропасть, не сулившую ему ничего хорошего. И самое страшное в этих снах исходило от него самого. Во сне к нему приходила уверенность, осязаемая уверенность в совершенном им убийстве. Иногда, пытаясь скрыть это неведомое убийство, он совершал новое убийство, тщетно пытался скрыть следы преступления и, даже просыпаясь и распластавшись в постели в липком поту, долго не мог прийти в себя и отделить сон от яви. Да сон же это, сон! Отчего же тогда этот беспричинный ужас? Совесть, насаженная на острие неискупленных грехов, совершенных его предками или им самим в его мифических прошлых жизнях? Клочок чистилища в собственной душе? Наказание? Применение безумного права на пытки к потерявшему память? И даже не во имя отмщения, а для самоутоления внутренней мерзости? Вряд ли. Если только возмездное умаление светлого и опускание в кромешную тьму не является естественным законом психического мира, как боль от огня - законом физического. Да, полно! Терял ли он память? Может быть, задвинул ее за тонкую стену, что растает, как сахар, лишь только закипит эфир в голове его?

  

  3

  Она вышла из воды обнаженная и, пока прыгала на одной ноге, вытряхивая воду из уха, он не мог оторвать глаз от блестящих капелек, стекающих по смуглой, тронутой еще детским пушком коже, и думал о том, что однажды кому-то чужому будет дозволено окунуть губы в это чистое совершенное естество.

  -Ты не стесняешься меня?

  -Нет.

  -Это естественно?

  -Тебе не нравится? - она накинула его рубашку, едва доходящую до ее худеньких бедер, и стала медленно ее застегивать, насмешливо поглядывая на него.

  Все правильно. За все надо платить. Когда-то ты лишил себя возможности ухаживать за маленькой дочкой, делай вид, что пытаешься наверстать упущенное.

  -Мне бы хотелось, чтобы ты стеснялась меня, - солгал он.

  -А мне бы хотелось, чтобы мой папочка не был занудой.

  -А если твой папочка пытается философствовать?

  Она наклонилась за лежащим на салфетке яблоком. Вздохнула.

  -Почему-то слово "пытается" смешивается в моей маленькой голове со словом "пытать".

  Он отвел глаза от озерного тростника, взглянул ей в лицо. Она смотрела на него насмешливо, грызла яблоко, и яблочный сок, смешиваясь со слюной, тек по ее щеке.

  -Не волнуйся. Я все понял. Давай вместе пройдем весь этот путь. Не будем нарушать естественный порядок событий. Согласен считать тебя маленькой девочкой. Начнем с пеленок и памперсов. Пройдет время, ты вырастешь, повзрослеешь и однажды перестанешь пускать меня в ванну потереть спинку.

  -Не упускай свой шанс! Дети растут быстро. Ой!

  Она нагнулась и подняла с травы разбитую дешевую газовую зажигалку.

  -Обрезалась?

  -Ерунда, - она села в траву, подтянула маленькую ступню прямо к лицу, лизнула ее и приложила к ранке лист подорожника, - зато есть фант.

  -Неизвестно чей.

  -Чей-то.

  -Зачем тебе неопределенность?

  -А зачем мне определенность?

  -Хочешь разбавить мою скудную фантазию случайными людьми? Думаешь, я буду более ответственно относиться к нашей игре? К тому же, как я узнаю, когда сбудется мое последнее желание?

  

  4

  Иногда желание было одно. Уснуть и увидеть снова один из счастливых снов. Их было так мало... Наверное, не более десятка за все его детство. В череде его ночных видений были и интересные сны, и захватывающие, и даже успешные. Но более всего запомнились кошмары. Годам к десяти он в совершенстве овладел способами прерывания страшных снов. Он либо прыгал с высоты, либо улетал, банально махая руками, как крыльями. Он научился просыпаться по собственному желанию.

  О, спящее летающее человечество и бодрствующее ползающее! Случись материализоваться ночной виртуальности, и небо над головами заполнится летающими людьми. Как летучие мыши, повиснут бабушки над подъездами, "гаишники" будут парить над перекрестками, а дети - хулиганить и подсматривать в окна. Но мир сновидений чаще жесток, чем снисходителен. Взлетающему рано или поздно приходится упираться в жесткий небосвод, превращающийся в потолок. Окна перестают открываться, и горизонт сужается до размеров ошейника. Воздух становится тягучим, как клей, и заползает в глотку ужасающей опасности вместе с попавшим в нее спящим существом. Всегда остается, правда, еще один выход. Нужно отчаянно и смело идти навстречу опасности, и сон становится смешным... Тут бы и посмеяться, но стоит закрепиться в приятной роли если не негодяя, то стороннего наблюдателя, и вот ты уже в шкуре самого жалкого действующего лица. И, наконец, с облегчением просыпаешься в темной комнате, боясь и открыть глаза, и заснуть снова.

  Счастливых снов было мало! Теперь он уже не помнил, о чем они были, но тогда ощущение счастья, любви, тепла столь безраздельно и ошеломляюще пронизывало все его маленькое существо, что уже потом согревало его еще долгие ночи. Единственное, что он помнил и осознавал в этих снах, это было осязаемое присутствие. Это была, кажется, девушка, может быть, даже девочка. Конечно, старше его, маленького. Стройная. Одетая в какое-то неясное платье, иногда в платке.... Или и это ему казалось? Он совершенно не помнил или не видел ее лица. Она сидела на скамье, стоящей на зеленой луговине позади их дома. И больше ничего. Только любовь. Океан любви. Теплая волна, захлестывающая, согревающая, обнимающая, поднимающая в небо и бережно несущая маленького мальчика. Он впитывал эту любовь каждой клеточкой своего существа. Он дышал ею. Он плакал утром от пережитого счастья и горя, что этот сон, может быть, никогда не повторится.

  Она и сейчас звучит в нем ускользающей мелодией. И, сверяясь с этим застывшим звуком, он искал ее всю свою жизнь. Во всех женщинах, с которыми сталкивала его судьба. Найдет ли он когда-нибудь ее? Или не дай Бог ему ее найти? Что это было, и кто это был? Кто это был и куда он исчез? Господи! Как ему холодно и одиноко теперь!

  

  5

  -Ты веришь в ангелов?

  Они ехали в его очень приличном красном "мустанге", она утопала в мягком кожаном кресле, положив ноги на приборную панель, и платье шелестело у нее на талии.

  -Да.

  -А что такое ангелы?

  -Не знаю.

  -Разве можно верить, не зная?

  -Знать - это не значит верить. Я верю в то, во что мне хочется верить. Мне хочется, чтобы ангелы были. И я в них верю.

  -Интересно. Мало ли чего тебе хочется. Тебе хочется, чтобы твоя жена была тебе верна, и ты в это веришь, а она вытворяет в это время, Бог знает что!

  -Поэтому у меня нет жены.

  -То есть ты не знаешь, есть ли ангелы?

  -Я верю, что они есть.

  -Но не знаешь наверняка? Как же ты пишешь книги? Ведь писатель должен все знать!

  -Почему все?

  -Ну, вот в цирке клоун. Он всех смешит, повторяет трюки за гимнастами, падает, кувыркается. Но ведь чтобы делать это легко, он должен уметь делать все это лучше всяких гимнастов! Так и писатель! Ведь в своих книгах ты описываешь чужие жизни, значит, все должен уметь.

  -Сравнение с клоуном не вполне уместно. Клоун в центре арены, он сам главное действующее лицо, а писатель за кадром, извне.

  -Но ведь ты же сам говорил, что все должен пропустить через себя, значит, ты тоже в центре арены!

  -Должен.... А если мне нужно описать смерть своего героя, я должен сначала умереть сам? Или как ты себе представляешь это умение?

  -Ну, это, наверное, не требует специального умения, это умеют все.

  -Никто этого не умеет.

  -Тогда люди умирают неправильно.

  -Может быть. И уж точно не тогда, когда им этого хочется. Но ведь именно смерть определяет всю жизнь человека! Знание, что когда-нибудь придет конец жизни, является определяющим для самой жизни! Правда, не у всех ....

  -Ты считаешь себя в праве судить кого-то?

  -Нет.

  -Но ты же судишь! - она внимательно рассматривала его профиль, - Любой твой текст это взгляд сверху на живого человека. Понимаешь? Сверху!

  Он усмехнулся.

  -Ты хочешь, чтобы я писал на потолке?

  Она не улыбнулась, подняла плечи, закуталась в платок, сказала куда-то в сторону:

  -Жить правильно - безумно скучно.

  -Никогда не смогу этого оценить, так как никогда не жил правильно.

  Он вновь попытался рассмеяться. Она вновь не улыбнулась.

  -Иногда мне кажется, что твои книги интереснее, чем ты сам. Ты не обиделся?

  -Нет. Кто-то сказал, что самые грустные люди - это юмористы и актеры-комики, самые скучные - это писатели увлекательных книг, самые веселые - убийцы.

  -От чего же они веселятся?

  -Наверное, от страха. Только они этого пока не понимают.

  -Скажи! - она опять повернулась к нему, - Хотя бы только свое мнение. Если погибает человечек, у которого был ангел-хранитель, этого ангела наказывают?

  -Нет, он просто плачет.

  Она насупилась.

  -Ты говоришь это таким тоном, словно смеешься надо мной.

  -Нет, я говорю это таким тоном, словно пытаюсь разобраться в этом важном вопросе вместе с тобой.

  -А у тебя есть ангел-хранитель?

  -Да. Был.

  -Почему был?

  -Раньше, когда я был маленьким, я его чувствовал, а теперь нет.

  -Может быть, просто ты уже вырос, и тебе пришла пора самому быть ангелом-хранителем?

  -Хочешь, я буду твоим ангелом-хранителем?

  Она повернулась к нему, придержала задуваемые на лицо светлые пряди и несколько долгих мгновений грустно смотрела ему в глаза:

  -Не будешь.

  

  6

  Ты хочешь, чтобы все твои желания исполнялись? Это невозможно даже в твоем воображении. Не веришь? Почувствуй себя создателем. Представь зеленую равнину, покрытую легкой утренней дымкой. Удивленный и далекий крик неизвестной птицы. Косые лучи невидимого и негреющего солнца. Тяжесть мокрой травы. Шелест и дыхание лошади за спиной. Ветер. Верхушки бело-розово-голубых гор за пределами равнины. Запах близкой реки. Боль от недавней раны в левом плече. Слипающиеся от бессонных ночей веки. Шум отдаленной погони. Величайшую драгоценность целого мира, спрятанную в кожаный мешочек и висящую на груди. Холодную отчаянную решимость в каждом шаге обессиленного тела.

  Ты понял? Этот мир уже существует. И пусть в твоей воле даровать путнику хмурого лодочника на глинистом берегу или копье в спину от настигающего врага, но не в твоей воле отменить этот мир. Ты можешь уничтожить его своей фантазией, но отменить никогда.

  Ты понял? И все-таки невысказанное переполняет тебя? Тогда пойми и другое. Самое главное, это способность чувствовать. Потому что все созданное тобой может найти выход в этот мир только через твои чувства. Цвет, запах, звук, вкус, боль, счастье, ужас - все это неудержимым букетом до конца, до сердечных судорог, порой до прочей общей слепоты. Но, только владея этим букетом, научившись по неуловимым признакам отличать бумажную траву от живой, настоящий крик птицы от манка охотника, ты, может быть, когда-нибудь представишь настоящую зеленую равнину, покрытую утренней дымкой... Получилось? А жить на этой равнине?

  Ты хочешь, чтобы все твои желания исполнялись? Бойся своих желаний, и пусть вся твоя жизнь пройдет в борьбе с этим страхом. Представь себе героя, дай ему имя, историю, тайну. Сбрось его с борта корабля в бушующее море, донеси холодными волнами до пустынного берега. Дай ему возможность любить и ненавидеть. Покрой морщинами его лицо, а шрамами душу. Подари ему глоток счастья, пьянящего, как вино, и ты узнаешь, что самый сильный наркотик таится в листе бумаги, на который не насыпано никакого порошка. Убей своего героя, и ты поймешь, можно ли упрекать твоего создателя в жестокости этого мира.

  Но помни еще одно. Чтобы из ран твоих героев лилась кровь, ты должен поделиться с ними своей кровью. Чтобы сердца твоих героев наполнялись любовью, ты должен отдать им часть своей любви. Чтобы жизнь твоих героев не прекращалась навсегда после первого же упоминания о них, ты должен отдать им часть своей жизни и прочувствовать своей плотью всю боль, что назначаешь своим героям. Ты все еще хочешь быть создателем? Но даже если и хочешь...

  Если бы все было так просто. Кто знает, кому и что отмерено в этом мире? Может быть, превратности судьбы - это всего лишь триллионная часть незримого пасьянса? И гений, машущий кайлом, столь же естественен, как и бездарь в лавровом венце? В бесконечных метаморфозах рождение-смерть-рождение это всего лишь эпизод, служащий для испытания первого и искушения второго? И кто из них кто? Ничто никуда не девается и ниоткуда не берется. Глубина ощущений вряд ли зависит только от толщины черепной коробки и количества мозгового вещества. Бесконечное существование предполагает не почивание на лаврах избыточных возможностей, а жесткую нехватку времени как способа собственной реализации. Может быть, именно время - это величайшее из созданного? Может быть, только оно позволило нашей бессмертной душе превратиться из точки в неопределенном нечто в трепещущий курсор бесконечной линии?

  Что ж, ваяй себя. Выращивай свой талант терпеливо и бережно, как пожилой японец выращивает бонсай. Дай бог ему превратиться в огромное дерево вопреки стараниям садовника. Не уповай на создателя. Все в воле твоей. И если ты когда-нибудь все-таки представишь зеленую равнину, ты поймешь, что не все твои желания исполняются, и что твой герой не всегда подчиняется твоей воле. Ты вымотаешь его тело, ты нагрузишь его поклажей, ты пустишь погоню по его следу и приготовишь спасительного лодочника на берегу реки, а он развернется и помчится в глухую степь. Прислушайся. Он уже живет своей жизнью. Так же, как и ты. Выбирай. Погоня, лодочник, степь и тысячи других вариантов. Пробуй. Неудачные попытки засчитываются.

  Я ступаю на эту зеленую равнину, покрытую легкой утренней дымкой. Я слышу удивленный и далекий крик неизвестной птицы. Косые лучи невидимого и холодного солнца освещают верхушки бело-розово-голубых гор за горизонтом. Сапоги мокнут от росы и трут измученные ноги. Уставший конь тяжело дышит за спиной. Подожди, мой верный старый друг, еще одно небольшое усилие, и у нас будет время для короткого отдыха. Я тоже не все удары в недавней схватке отбил успешно. Я тоже не спал эти два бешеных дня. И пусть этот лай за спиной тебя не пугает. Наш приятель не повезет нас на тот берег, он просто отплывет и останется на виду. Погоня ринется к броду вверх по течению, а мы уйдем вниз по прибрежной отмели. А потом вернемся в степь. Дальний путь у нас впереди, и пусть мы сделали только первый шаг, ничто не заставит нас повернуть назад. И даже ангел смерти, который однажды распахнет свои пепельные крылья у нас за спиной, всего лишь уведет нас в иной мир, куда он один знает дорогу, и где все снова будет зависеть только от нас. И мы скажем ему спасибо, потому что героев он избавляет от чрезмерных мук, а от негодяев избавляет этот прекрасный мир.

  

  7

  Они сидели в машине на узкой асфальтовой дороге, стиснутой двумя озерами, заросшими тростником, и казавшийся почти красным на фоне заходящего солнца монастырь медленно колыхался в отразившей его серой воде.

  -Красная машина, красный закат, розовый от солнца монастырь.

  -Как Китеж-град...

  -Тогда мы должны были бы быть в кольчугах и на лошадях с красной сбруей!

  -Ты заметила одну непостижимую вещь? Человек строит дома, дороги, возделывает поля, украшает свое жилище, одевается простым или причудливым способом и обнаруживает, что искусство сочетания цветов настолько тонко, что одна неверно подобранная вещь, краска, цветовое пятно могут привести к полному диссонансу и отвращению взгляда! А природа, если только человек не приложил к ней руку тем или иным образом, всегда совершенна!

  -То есть красота этого вида не зависит от цвета нашей машины? Но ведь монастырь - тоже дело человеческих рук?

  -Да. Но мне почему-то кажется, что он вырос сам. Так же, как выросли эти громадные ветлы.

  -Так бывает?

  -Конечно, нет. Просто те, кто поднимал эти стены, кто устраивал эти озера, прислушивались к тому, что они делают. К тому, что молчаливо, но требовательно, стояло у них за спиной. Да и природа тоже не остается безучастной. Со временем она отвоюет утраченное. Она уже начинает делать это. Пятнами ржавчины, растениями, пылью, плесенью, мхом, снегом!

  -А иногда какие-нибудь древние развалины кажутся красивее новых домов!

  -Если только в этих развалинах не угадываешь траур по прекрасным утраченным зданиям. Я просто привык к этому монастырю. Я целый год ходил в школу по этой дороге. Школа была в монастыре, в бывшей трапезной. Зимой мы ходили по этому озеру напрямик по льду.

  -Вы не боялись провалиться?

  -Зимы тогда были холоднее, а лед толще. Или я был меньше? Я знал названия всех этих башен, даже той, что не сохранилась. Вон там стена делает резкий изгиб, должна быть башня, тебе не кажется?

  -Как она называлась?

  -Не помню. Может быть, Угловая или Наугольная? Не помню...

  -А я помню себя с двух с половиной лет!

  -Я тоже. Но как-то смутно. Будто я смотрел когда-то кино про собственное детство. Кстати, это был довольно неплохой фильм!

  -Наверное, это был сериал.

  -Наверное. И первые серии, как и всегда, были самыми лучшими.... Но постепенно актерам все надоедает.... Я был совсем маленьким, когда здесь, в этом монастыре, снимались некоторые кадры для фильма "Война и мир". Кажется, пожар Москвы. Кино тогда... Это было что-то особенное. Наверное, актеры и режиссеры, да и все, имеющие отношение к кино, чувствовали себя небожителями. Каждый день все село в полном составе устремлялось на съемки. Народ влезал через разломы на стены и шел, шел нескончаемой вереницей со стариками и детьми! И странно, но я совершенно не запомнил никакой съемочной группы, осветительных приборов, режиссера. Я запомнил странные бревенчатые дома, состоящие из одной передней стены, которые поджигали, и они горели. Это приводила в ужас. Для деревни пожар - это особенное событие! Жизнь и смерть, главный катаклизм! И еще я запомнил солдат. Красивых высоких солдат в странной форме с белыми штанами, в больших шляпах с пышными галунами или киверами, не знаю, как это называется. Эти солдаты по чьей-то безжалостной команде монотонно ложились и вставали с земли. У них были усталые лица с капельками пота на лбу и на щеках. Какая-то детская жалость зародилась во мне к этим молодым солдатикам из неведомой страны... Еще какие-то люди суетились в подвалах собора, шел дым, и непонятные вздутые образования, то ли туши невиданных зверей, то ли какие-то тюки висели в этом дыму. Многие жители села снимались в эпизодах, поэтому, когда фильм показывали по телевизору, и я смотрел его, узнавая знакомые башни, между которыми метался Пьер Безухов, моя бабушка всех, снявшихся в массовке, называла по именам.... А мне теперь кажется, что и это был сон....

  -Ты любил когда-нибудь?

  Он обернулся. Она сидела, развернувшись к нему, изогнувшись в немыслимой для взрослого человека позе, наклонившись в сторону и положив голову на предплечье.

  -Да. Маму. Тебя.

  -Я не об этой любви. Ты любил когда-нибудь ... женщину! Так, чтобы один раз и на всю жизнь! Чтобы умереть от любви!

  -Как видишь, я жив, так что, увы!

  -Я серьезно!

  -А что, бывает такая любовь?

  -Очень хочется, чтобы была.

  -Но ведь это страшно!

  -Разве любовь может быть страшной?

  -Да нет. Не это страшно. Страшно, что весь мир перестает существовать, кроме этой любви. А что есть любовь? Самоотречение во имя любимого человека? А нужна ли ему эта жертва? И что может быть хуже отвергнутой жертвы? А если отвергающий еще и нормальный человек? Если и ему эта невзаимность - мука безысходная?

  -Но ведь это прекрасно?!

  -Да. Но нет ничего вечного.

  -Ну! Я спрашиваю про ту любовь, которая на всю жизнь!

  Он вздохнул и повторил:

  -Нет ничего вечного.

  -Ты опять становишься занудой.

  -Нет ничего вечного.

  Она надула губы. Он протянул руку, коснулся пальцами светлого пуха на ее шее, провел рукой по волосам.

  -Прости. Я все-время забываю, что я не должен учить тебя. Никто за тебя не совершит твои ошибки. Ты не хочешь выслушивать поучения, и одновременно хочешь знать. Но что можно сказать о дороге тому, кто еще не сделал ни шага? Пройди хотя бы дневной отрезок, оглянись, и ты поймешь больше, чем я могу тебе сказать. Никто не опишет боль от раны тому, кто не поцарапал и палец. Никогда мужчина не поймет, что такое выносить и родить ребенка. Чем больший жар пылает в душе твоей, тем большая вероятность, что жар этот будет недолгим. Пустячное чувство может стать началом самой крепкой и прекрасной, хотя, быть может, и незаметной любви, а может так и остаться пустячным чувством. Ты спрашиваешь, любил ли я по-настоящему? Да. Но на всю жизнь? Счастье испытывает тот, над кем бог любви только взмахнет своим крылом. Несчастны познавшие миг счастья. Они никогда не забудут его вкус. И можно ли обладать всецело тем, что является пока еще недостижимой целью всей Вселенной? Любовь! Что мы знаем о любви? Мы не можем понять даже самих себя. Мы клянемся в вечной любви и всегда нарушаем эту клятву, даже понимая, что там все откроется.... А открывается почти всегда все уже здесь. А что если наша любовь - это только опавшие лепестки навсегда погибшего сада?

  -Папочка! Я отключилась уже на второй фразе. Я все-таки ребенок. Короче. Значит, любить нельзя?

  -Не любить нельзя.

  -Непонятно!

  -Любовь относится к тем явлениям природы, над которыми человек не властен. Это как ураган. Ты можешь забиться от него в бетонный бункер, но выключить его ты не можешь. Что ребенок еще хочет узнать?

  -Ребенок не хочет забиваться в бетонный бункер.

  -Понятно. Он хочет, чтобы чаша этой жизни была наполнена до краев и желание пить из нее, как и ее полнота, не проходили никогда!

  -А так бывает?

  -Бывает? Не знаю. Вдесятеро приходится испить страданий за каждый глоток счастья.

  -Но ведь страдание тоже может быть сладостным?

  -Да. Безусловно.

  -И что же мне тогда делать? Ну, если вдруг...

  -Страдать. И благодарить Бога за эту возможность. И не забывать о достоинстве.

  -О достоинстве? О морали? О нравственности? Это лекция?

  -Никогда не делай того, за что перестанешь уважать себя сама. На самом деле это простые и действенные слова. Это лучшая прививка от преступления, предательства, глупости и трусости! Не роняй своего достоинства перед тем, кто этого не заслуживает, и перед тем, кто будет общаться с тобой только как с достойным. А в эти две категории попадает все человечество.

  -А если я вдруг все-таки забуду о своем достоинстве?

  -Значит, ты влюбилась по-настоящему.

  -А тебе приходилось терять свое достоинство?

  Он не ответил.

  -И как ты это пережил?

  -Ты считаешь, что я это уже пережил?

  -Значит, тебе приходилось страдать? Как это?

  

  8

  Приходилось ли ему страдать? Да. И это страдание было сладостным. И пусть по прошествии некоторого времени вспоминать это было смешно и грустно, но в тот момент .... Да полно! А любил ли он вообще в этой жизни? Терял ли он разум или он играл даже с самим собой? Он уже не раз задавался этим вопросом и часто, закрыв глаза, как бы проигрывал одним пальцем основную тему партитуры своих воспоминаний....

  С чего началось это все? Сначала были сны. Потом пришли книги. В селе была довольно неплохая библиотека. Он приходил туда вместе с мамой еще малышом, проходил в читальный зал, садился за один из письменных столов и аккуратно листал подшивки журналов "Крокодил". В библиотеке стояла почтительная тишина, пахло бумагой и канцелярским клеем. На столах жили настольные лампы, вырезанные из белого матового камня в виде сидящих горных орлов. Он трогал их холодные крылья и чувствовал, что они зорко следят за каждым его шагом.

  Мама промучилась с ним несколько месяцев. В пять лет он начал сносно читать и за неимением лучшего времяпровождения, долгих зимних вечеров и отвратительно работающего примитивного телевизора, пристрастился к чтению. За год или за два он прочитал все сказки, несколько рыцарских романов, переключился на фантастику и приключения. Он проглатывал толстые альманахи "На суше и на море", книги из серии "Эврика", какие-то учебники и справочники, и, обнаружив интересную книгу, разыскивал все прочие произведения этого же автора. Конечно, не последним движущим чувством маленького человека было тщеславное желание блеснуть знаниями перед своими одноклассниками, но главным всегда оставалась неистребимая жажда узнавания нового! Книги сделали свое дело. Он навсегда стал человеком, сведущим понемногу, но почти обо всем. И еще. Он заболел той странной, но прекрасной болезнью, которую через много лет сам назовет страстью творения. Пусть он не сразу научился чувствовать. Пусть в начале своей жизни он стал максималистом и идеалистом. Кто этого избежал? Потом это пройдет. Пусть и через много лет. Естественно через некоторые страдания. Как говорят на востоке, человек - это стакан с водой, чтобы наполнить его новым содержанием, сначала нужно вылить то, что есть. Представьте, сколько времени и мучений требуется, чтобы заменить содержимое, не выливая, но разбавляя прежнее? И кто знает, до какой концентрации жизнь развела в нем его книжное содержание? А ведь в книгах писалось еще и о любви....

  В книгах писалось еще и о любви. И эти сладкие страницы вкупе с периодом мальчишеского созревания и естественного интереса к противоположному полу, видимо, и послужили началом той великой игры, выиграть в которую, ему было не суждено, как и каждому играющему с судьбой. Он начал придумывать себе жизнь. Вечерами, боясь заснуть, он, накрывшись с головой одеялом, придумывал, представлял себя в немыслимых ситуациях, удовлетворяя свои самые дикие мальчишеские похоти. Но, может быть, судьба берегла его? В то время, когда он рассматривал своих одноклассниц и всех остальных знакомых девочек, близких ему по возрасту, намереваясь влюбиться в самую достойную, любовь пришла к нему не спросясь.

  Эта любовь... Она была особенной. Она не повторилась никогда, да и не могла повториться, как не мог повториться он сам, маленький и наивный. Она была старше его года на четыре... Для детей это вечность. Сейчас, по прошествии четверти века, он смог вспомнить только несколько эпизодов из их общения, но лицо ее не сможет забыть никогда. Он был в третьем или втором классе, их привели на утренник из начальной в среднюю школу в тот самый монастырь. Намечалась какая-то программа, эта девочка была председателем Совета дружины пионеров, готовящих представление для самых маленьких, она выбежала в коридор, наткнулась на него, растерянного робкого несмышленыша, и попросила у него октябрятский значок, который ей был нужен на сцене. Бог его знает, о чем было это представление. Все это время он сидел, стесняясь своей голой школьной формы. Ему казалось, что все видят, что у него нет значка! Когда все закончилось, он долго стоял у дверей пионерской комнаты, не в силах зайти и попросить свой значок, она вышла оттуда через вечность, раскрасневшаяся, в красном галстуке, протянула его знак отличия и сказала: "спасибо". Это было в первый раз. Это было в первый раз и последний, когда он запомнил ее еще подростком. Открытый лоб. Чуть вздернутый носик. Нежные губы, которым, как он сейчас понимает, могла бы позавидовать иная кинозвезда, светлые кудряшки волос... После этого он изредка встречал ее, но, занятый своими ребячьими делами, просто пробегал мимо, вздрагивая от тепла, наполняющего грудь, не зная еще, что семечко в его душе уже набухло и скоро даст росток...

  Прошел еще год и еще один. Он уехал вместе с мамой из этого села, но в последний год вместе со своими сверстниками попал в летний поход, который организовал их учитель математики. Поход этот был бесцельным, как и большинство подобных походов. Через леса и речки в сторону старинной усадьбы, но не до конца, а насколько хватит сил. В этом походе была и она. Это был второй раз, когда он столкнулся с ней. Она уже была взрослой девушкой, кажется, даже училась в последнем классе. Он был подростком с разодранным носом, у которого от ее присутствия наступил стойкий столбняк в виде отсутствия способности к членораздельной речи и повышенной активности в добывании дров для костра, мытье посуды и прочих трудовых подвигах. Народу было много, учитель играл на гитаре, навсегда зародив в его сердце страсть к этому инструменту, а он смотрел на нее.

  Он никогда не забудет эту светлую прядь, выбившуюся из пучка волос, которая падала ей на губы и которую она мягко сдувала время от времени. Они сидели у костра, спорили, кто первым пойдет спать, отгоняли комаров, а он просто смотрел на нее и даже мечтать не мог о том счастье, которое должно было с ним произойти. В общей толпе шести или восьми человек они оказались в одной палатке. Может быть, даже его рука или нога касались ее руки или ноги! Заунывно гудели комары, еще не научившиеся храпеть, сопели деревенские мальчишки, а он лежал и плакал от охватившего его невыразимого счастья!

   Вскоре лето кончилось, и он уехал. Потом он снова приезжал на лето, но у нее была уже какая-то своя неведомая жизнь, и увидеть ее ему уже не удавалось. Он встретил ее случайно, она шла в компании молодых прекрасных девчонок и ребят, поймала его обожающий взгляд и почувствовала что-то, потому что широко улыбнулась, смывая его с дороги своей теплотой, и прошла дальше. Наверное, она догадалась. А он остался стоять, немного контуженный на всю свою последующую жизнь...

  Это был третий раз, последний... И сейчас, стоя у ее бывшего дома, на узкой асфальтовой полосе, напротив тонущего в озере монастыря, он понимал, что его лучшая игра уже сыграна, и четвертого раза, конечно же, не будет... Игра. Не по велению алчущей плоти, но по желанию души. Вот он, прекрасный взгляд зеленых глаз. Вот оно, легкое проявление симпатии, и пошло, понесло вплоть до глупостей, скандалов, обид, сердечной боли, а единственное лекарство - уехать, улететь, исчезнуть на год или на два из этого мира. И сдувается туман, уносит его ветерком времени... Но не всегда это лекарство имеется в аптечке. И вот уже игра заканчивается не самым лучшим образом. Или и это тоже любовь? Счастье, что ничто не вечно... Вечно только счастье, что появилось на свет это замечательное создание. И пусть он был неважным отцом, этот ребенок навсегда останется его единственным выигрышем. Ведь он всегда оставался игроком. Как прекрасный летун-стриж, который не может взлететь с плоской поверхности, он оставался в небе, не в силах коснуться земли, несмотря на тучи, молнии, град, усталость. Но тому, кто не может спуститься, приходится, в конце концов, падать. Но это после. А сейчас он имеет то, что имеет.

  Летописец утраченных возможностей и совершенных ошибок, любил ли он когда-нибудь? А может, и не было этой светловолосой девочки с озерными глазами? И все это только миф, сказка, придуманная им самим? Отчего же живет в сердце эта невыносимая боль?

  

  9

  Они сидели в небольшом уютном придорожном кафе. Играла тихая музыка. Мягкий свет слабо парил под потолком, не в силах достичь сумрачных столов и пола. Одинокий алкоголик в смокинге, положив цилиндр на стол, нервно курил, тяжело и шумно вздыхал и неторопливо поглощал одну за другой тридцатиграммовые рюмочки с водкой. Как корабль, плавал за ярко освещенным прилавком толстый обаятельный бармен в белой рубашке с бабочкой, которая с трудом сдерживала рвущееся из его груди здоровье. Он смотрел на ее светлые кудряшки, которые ореолом светились вокруг затененного лица на фоне сверкающего тысячами очаровательных бутылочек окна, и беспричинно улыбался.

  -Тебя обязательно накажут!

  -За что?

  -Во-первых, потому что поишь шампанским несовершеннолетнюю дочь. Во-вторых, при этом ты смеешься над ней. В- третьих...

  -В-третьих?

  -В-третьих, несмотря на то, что уже поздно и на улице темно, ты обязательно сделаешь еще какую-нибудь глупость!

  -Взрослые не делают глупости, они совершают ошибки. Кстати, большинство из этих ошибок умышленные. Может быть, я сделал уже все свои ошибки, теперь только пожинаю их плоды?

  -Значит, я плод твоей ошибки!?

  -Ты самый прекрасный плод моей самой удачной ошибки!

  -Значит, это сознательная ошибка? Выходит, что отличие взрослых от детей только в том, что они сознают, что делают?

  -Наверное, не только в этом.

  -Ну да! Конечно! Они значительно старше! Как это? ...Их биологический цикл подходит к концу. Еще немного и они почувствуют себя дряхлыми стариками. И тогда прозвенит уже самый последний звонок. Или старость и есть этот последний звонок? Что такое старость? Это просто увядание?

  -Я и это должен знать? Может быть, это мне пока еще рано пропускать через себя?

  -Писатель! - она негромко и прерывисто засмеялась. - Что такое старость?

  -Ты хочешь, чтобы я поведал прекрасному юному созданию, что такое человеческая осень? Напугал ее картинами бороздящих лицо морщин, раскрыл ей тайну согнутой спины и окаменевших сухожилий, объяснил секрет увядающего разума и способы глубокого маразма? Зачем? Вдруг по неразумению своему она все еще собирается жить вечно?

  -Да. Я собираюсь жить вечно.

  -Все мы живем вечно.

  -Я уже знаю, что ты мне скажешь. Ты скажешь , что это всего лишь жалкая оболочка и что есть вечная прекрасная душа. Но я люблю эту оболочку! - она подняла тонкую руку, взмахнула ей, вытянула ноги, повела шеей. - Я обожаю эту оболочку и не хочу с ней расставаться! Она мне нравится! Я не хочу оказаться кем-то еще, мужчиной, женщиной с другим лицом или телом, ангелом с белоснежными крыльями! Я хочу всегда быть сама собой!

  -Я тоже люблю эту твою оболочку. Так же, как любил бы и любую другую. А как же инвалиды? Слепые от рождения? Уроды? Карлики? Они обречены на вечные муки?

  -Обречены... Не знаю. Разве хочется думать об этом?

  -Моли бога, чтобы думать об этом действительно не пришлось. Но будь уверена, что рано или поздно придется. Некоторые считают, что ад на самом деле здесь, на Земле. Что в наказание за грехи нам назначено родиться здесь, познать счастье и, неминуемо расставшись с ним, умереть в старости и муках! Я кстати, думаю так же. Но я не боюсь этого. Это прекрасный ад!

  -Ад? Ты считаешь, что я в аду? За что? За что я должна умереть в старости и муках?

  -Гусеница с ужасом думает о том, что ей придется стать куколкой, и совершенно не верит в существование бабочек. Все внутри нас: и зло, и благодетель. Пожалуй, что и ад у каждого свой. А оболочка, даже самая прекрасная, всего лишь оболочка. Думаю, что собственное представление о себе будет со временем само отражаться в нашем облике. А старость? Душа не меняется. И в семьдесят лет внутри седого старика живет все та же душа конопатого мальчишки, который босым бегал по соседским садам. Просто тело его, как облепленный ракушками корпус старого судна, потеряло уже свой ход, заросли тиной иллюминаторы, и уже не слышно никому, о чем там кричит капитан в капитанской рубке, и сам он уже ничего не слышит, и не знает, что вот-вот лопнет от ветхости паровой котел.

  -Я бы в таком состоянии, как это ... выбросилась на рифы!

  -Многие собирались, но немногие выбрасывались. До самого последнего мгновения люди цепляются за жизнь. Какой бы ужасной она не казалась.

  -А мне кажется, что смерть - это так легко...

  -Это и страшно. Слишком легко и просто... Особенно, если смерть кажется избавлением от мук...

  -А разве смерть не может быть избавлением?

  -Может. Избавлением от всего. Но кто тебе сказал, что там ты получишь облегчение?

  -Зато я получу его здесь!

  -Здесь тебя уже не будет.

  -В таком случае, может быть, облегчение получит кто-то другой.

  -И после этого ты спрашиваешь, за что я наказана? Ты все еще думаешь, что смерть это легко?

  -Все! Все! Все! Не хочу!

  -Не волнуйся, это будет очень не скоро.

  -Постучи по дереву.

  -Да? - услышавший стук бармен выплыл из-за стойки, как корабль из-за пирса, и теперь линкором возвышался над их столом, белый, как айсберг, выше и черный, как ночь, ниже ватерлинии. - Гости желают чего-то еще?

  -Гости еще чего-нибудь желают? - спросил он ее.

  -Да! - она зажмурилась, улыбнулась. - Гости желают шампанского, одну бутылочку с собой. Колу. Шоколад. И пирожные. И апельсины. И... пока все?

  -Все? Ну и, конечно, счет. Вы примете наличными?

  -Как Вам будет удобно.

  -Тогда, пожалуйста, счет.

  -Секунду. Вам завернуть все это?

  -Да. Пожалуйста. Ну, ты как? Не слишком ли много шампанского?

  -Перестань. Завтра я опять буду приличной девочкой. Не пора ли нам оседлать нашего "мустанга"? Надеюсь, он выдержит двоих?

  -Он выдержит бесконечное путешествие.

  -Ты все еще веришь, что что-то бывает бесконечным?

  -Оно будет именно таким. И даже после того момента, когда ты встретишь того, при виде которого твое сердце застучит в два раза быстрее.

  -Или умолкнет навсегда?

  -На мгновение.

  -Я обещаю прислушиваться к своему сердцу. Только...

  -Ты боишься не услышать?

  -Я боюсь тишины, которая не здесь. Как же оно будет стучать, когда мы лишимся нашей оболочки? Когда мы окажемся там? Там, где заканчиваются все бесконечные путешествия?

  -Может быть, там оно будет петь?

  

  10

  В дверях грязной придорожной забегаловки стоял толстый бармен в засаленной клетчатой рубашке и в спортивных штанах с отвисшими коленками и вытирал руки серым полотенцем. Из глубины помещения показался пьяный мужчина средних лет, одетый еще более экстравагантно, прислонился к проему замызганной двери и принялся наблюдать за недавним клиентом. Клиент с бутылкой шампанского подошел к старой, видавшей виды "восьмерке", примявшей придорожные кусты. Потоптавшись, он зачем-то открыл правую дверь, сказал что-то, выждал несколько секунд, осторожно закрыл дверь, сел с другой стороны и начал мучить стартер, пытаясь завести машину.

  -Кто этот ...удак? - спросил пьяный.

  -Когда-то жил здесь. Давно. Приезжает иногда. Сумасшедший. Здесь у него пустой старый дом. По-моему, какой-то неудачливый бизнесмен, разорился или еще что. Не знаю. Наверное, спускает здесь последние "бабки".

  -Я прикалываюсь на его машину, похоже, он уже все спустил!

  -Ну, тормозов-то у него точно нет. Если бы не кусты... Когда он подъезжал, я думал что он въедет прямо в ларек.

  -Ну и начистил бы ему "репу"!

  -Да ладно. Это же выгодный клиент. Заказывает всегда все на две порции, но съедает только одну!

  -А! А я все никак не мог понять, чего он сам с собой разговаривает, и бубнит, и бубнит. Точно с "бзиком"! Вот! Бизнес! Коль! Бросал бы ты это дело!

  -А что ты тогда будешь пить?

  -Брошу! Закрывай, выпьем, что у тебя осталось, и брошу!

  -Я те брошу. Ты мне еще заплатишь за все!

  -Обязательно! О! Поехал! Завелась! Смотри-ка!

  -Поехал! Дурак. Куда, спрашивается, погнал? Далеко он по этой дороге не уедет.

  -А чего? Хорошая дорога.

  -Куда уж лучше. Поворот на повороте. В Петровке вообще мост ремонтируют, грейдер стоит, его и мотоцикл не объедет, а у этого и фары еще не горят. Да и тормоза, похоже, с пятого качка схватывают. Если они вообще есть.

  -Плюнь! Колян! Плюнь. Тебе это надо? Что с ним будет? Бог дураков любит!

  -Во, во! По тебе заметно!

  -А что я? Я что, долги не отдаю. Или я украл что? Нет, я не понял...

  

  11

  Машина мчалась бесшумно, взлетала на подъемы и снова опускалась вниз, поворачивала, следуя широкой ленте многополосного шоссе, и рассеченная кинжалами фонарей ночь смыкалась позади как черная вода. Она с восторгом смотрела на плывущую вправо стрелку спидометра:

  -Это замечательно, ездить ночью! Да еще на необъезженном мустанге!

  -Я тоже люблю. Но это опасно. На необъезженном. Лучше на этом.

  -Но ведь это не ты напился шампанского, а я, а за рулем ты!

  -Ну, это-то я заметил.

  -Ой. Что это!? Смотри! Как искры! Мертвая кошка на дороге, а глаза открыты и светятся.

  -Скоро они потухнут.

  -Но ты же говорил, что это только оболочка! Разве у кошек не бывает вечной жизни?

  -Я писатель, который пишет про людей. Я не натуралист!

  -Ой!

  -Не ойкай, этот "мустанг", кажется, уже смирился со своей участью.

  -Но мы чуть не врезались в этот грейдер!

  -Ты даже знаешь, как это называется? Не бойся. Я не хочу глупой смерти, тем более для тебя.

  -Никто не хочет глупой смерти. Не глупой тоже. Я не боюсь. Мне грустно.

  -Почему?

  -Из тебя получится прекрасный ангел-хранитель, но ты будешь часто плакать.

  -Я буду стараться плакать меньше. И лучше охранять своего подопечного.

  -Ты будешь плакать не оттого, что погибнет твой маленький охраняемый человечек. Ты будешь плакать вместе с ним. Чтобы ему было легче. Тебе его будет очень жалко! Хотя бы потому, что он появился на свет в аду.

  -Но ведь я буду и радоваться вместе с ним?

  -Ты все будешь делать вместе с ним. Хотя, какие радости в аду.... Кроме любви.... Если он будет делать гадости, ты будешь уменьшаться. И если он сделает гадостей слишком много, ты можешь исчезнуть совсем. Или бросить его так же, как ты бросил меня...

  -Лучше я исчезну.

  -Не исчезай.

  -Ты тоже.

  Она не ответила. Он на мгновение отвел глаза от дороги.

  -Что сделать этому фанту?

  Она отклонилась назад, высунула руку в окно, волосы ее, подхваченные ветром, забились над задним сиденьем, и на секунду ему показалось, что это огромные пепельные крылья не находят себе места в тесном салоне.

  -Этому фанту?

  -Да.

  -Любить.

  -Любить? Ты думаешь это в твоей власти?

  -Разве это не игра?

  Она не ответила. Улыбнулась одними глазами, разжала кулачок, и что-то невесомое, легкое, как вуаль, хлопнуло на ветру и растаяло в темноте. А машина помчалась дальше. Сигнальные огни дивной радугой скользнули вверх, в сторону, скрылись за поворотом, мелькнули еще раз и исчезли. Затих звук мотора. Исчезли все звуки. Ночь сомкнулась со всех сторон. А он? А как же он?!

  

  1999 апрель-май

 

    ..^..