Мария Клепнина
Рассказы
|
|
М., с любовью.
Отрывок из "Игра не по правилам"
А потом я начала заканчиваться.
Сначала стало трудно вверх по лестнице ходить. Одышка, и в глазах круги. Хорошо, когда перила есть. Можно успеть вовремя остановиться, и еще немного побыть. И если хорошо подышать (но только поверхностно, не глубоко, а то задохнуться запросто), то можно и до лифта добраться. И даже до постели доползти. А если удастся заснуть, и потом проснуться, то может сил даже на душ хватить.
С утра ничего. Просыпалась, открывала глаза. Дни уже длинные были - светло, когда просыпалась. Чириканье за окном. Кот за дверью вопит - есть и гулять. Известная программа. Только важно не бежать было. Медленно так идти. Чтобы не сбиться. Чтобы с ритма не сойти. Чтобы надольше хватило. Хотя бы кофе сделать и в кресло рухнуть. Обычно хорошо получалось. На это хватало. Даже если не есть, то есть желудок не забивать, то можно было и на работу дойти. А там хорошо - если за столом сидеть. Когда вызывали куда-то - тогда фигня. Говоришь, и себя слышишь, как дышишь. Меленько, и хрипло так. Как будто дырка в боку. И воздух туда-сюда, туда-сюда. Все слова смысл теряли. Как задний фон. Вроде что-то и есть, вроде и еще какой-то звук, но все только слышали "уишь-уишь". К словам и не прислушивались. И еще, как я носом иногда "хуть-хуть". И комок такой, пульсирующий, под глоткой. Но это только я ощущала. Ритм неровный, рваный. Как у Чика Кореи. В девяносто девятом живьем слышала. Это я потом поняла, что он тоже уже тогда заканчиваться начал. И Лена тогда с нами была, мы ее на концерт вытащили. Она музыку не любила. Скульптуру только еще туда-сюда, а все остальное профанацией считала. Но Чик Корея ей понравился. Надрывно,-сказала.
Я где-то через год после этого концерта на Лену внешне похожа стала. Я даже волосы подстригла. У нее короткий такой жидкий боб был. А у меня волос всегда больше было, чем у нее, пока к концу не подошло. Они всегда торчали. Яков, в парикмахерской из центра, их в три слоя разной длины стриг. Чтобы по голове, по форме, а то если ровно, в одну линию, то картонная коробка на голове. Сверху плоско, а вниз по прямой и даже в стороны. Трапеция. А у Лены они нежно свисали, без жестких седых, вьющихся. Я хоть и красилась, как Лена, но те, что без пигмента, их краска не брала. Они так мелко закручивались, и ореолом над трапецией подымались. Если бы лицо не отекало, то может тогда и забавно было бы, а так все к одному - перестала я смотреть в зеркало по утрам, в общем.
Я, весной тогда, по утрам, дойду до чайника, кофе налью, постою, себя послушаю. А потом тихо очень, медленно, до кресла в гостиной доползу и опущусь. Медленно, но с толком. Чтобы сразу удобно сесть, а то, если потом устраиваться, то можно и ритм сбить. Тогда кофе не в радость. Но обычно получалось. Хорошо было. Чашка большая. Дизайн - минималистский. Бежевый фарфор и черные квадратики по кругу. Я левую руку на колени клала. На запястьи часы, браслет титановый. А чашка в правой. Чашка большая, держать тяжело. Я ее на браслет опускала, чтобы на кресло не ставить: пятна оставались. А до столика дотянуться - наклоняться надо было. Потом трудно кофе пить: ритм сбивается, и глотать мешает. Никогда не знаешь, когда опять вдохнешь - так и захлебнуться можно. Лучше не рисковать. Не наклоняться, да и вообще, не дергаться.
Я кофе минут тридцать пила. Каждое утро. Привыкла так. Губы смочу, в рот наберу, по языку покатаю. И думаю. Много чего вспоминалось. И как Лена кончилась, тоже.
Энергии сколько было. Задор. Ее многие знали - ей все нужно было. Она полной жизню жила. Мы в девяносто восьмом у нее на балконе сидели. Балкон маленький. Как и квартирка. Но на балконе столик. Два стула. И восемь горшков с фуксиями. Лена шампанского нальет, сигарету закурит, сестре по радио телефону позвонит. Сигарета во рту, трубка в правой, а левой цветы увявшие с кустиков ощипывает - фуксии тогда новые бутоны дают. И цветут все лето. Когда не придешь - балкон розовый, шампанское в холодильнике и смех. Фраза - и смех. Предложение - и улыбка. Голос по всей квартире плывет. И даже намека нет, что это не вечно. Фуксии до сих пор цветут.
Я кофе потом по утрам пила, а сама за окно глядела. Почки уже заметные были. Даже крокусы кое-где расцвели. Кот через форточку выберется, по сторонам посмотрит. Присядет. Зубами застучит - птичка видно где-то. А потом вниз прыг - и тут же исчезнет. Зато когда мне на работу уходить, возвращался вовремя. Сначала только ему трудно было привыкнуть - ведь я раньше выходить стала, мне теперь на работу дольше идти было нужно. Ритм поменялся. Страниц столько же, да размер другой. И указания от автора - Largo вместо di molto e con brio, как до того. Да это и хорошо, воздухом дольше дышишь. Да и ощущения обостряются, если рисунок поменять. Впечатлений больше, если к концу sostenuto.
У Лены времени не было привыкнуть. Она потом долго заканчивалась, когда уже и не она стала. А так быстро все было - аккорд, и все. И совсем другая история. Внешне -вроде бы и то же. Пару фраз тему напоминают. Вариации. Ан нет. И размер поменялся. И тональность уже не та. И хроматизма очень много. Все такими маленькими шажками. По полутонам. Вверх и вниз. Но больше на одном месте. Вокруг тоники. Лена тогда на встречу пошла, говорить начала. Потом упала. А подняться уже месяца через три смогла. Голос вернулся и того позже. Только слова не все возвратились. Вернее, только штук десять и пришли. Да и то вроссыпь. Они как бы и звучат, а как бы и нет. Голос есть, но непонятно о чем. Улыбка тоже. Вроде бы и есть, но слева только. Справа больше никогда не получалась. Хорошо, Лена левой писать всегда могла. Только вот теперь все по очереди делать приходилось. А из-за этого в день всего раза в три меньше получалось. Правда, наверное, это тоже ничего было - ведь когда заканчиваешься, дела тоже иссякают. То ли тебе это не нужно так больше, то ли они тебя просто не хотят. Избегают, к другим уходят, а может быть, кому-то просто все дела до того закончить удается. Хуже всего было, что темп тот же остался. А средств автор меньше оставил. И когда какой-нибудь форшлаг не получался, она левые глаз и щеку морщила, левой рукой правую брала, и махала обеими руками так долго-долго. А потом и это прошло. Только я не любила последние такты вспоминать.
А весна продолжалась. Дни становились все дольше. Минут от темноты до темноты было все больше и больше. Дел получалось все меньше и меньше. А кофе пить вроде бы было и ни к чему. Врач на пасху зашел. Кончай кофе пить,- сказал. Но я сразу не послушалась. Неделю еще попила. А потом перестала.
1.
Выходное утро как обычно начинается со звонка маме. Телефон стоит на тумбочке возле кровати. Я потягиваюсь, и набираю мамин номер.
Много долгих лет самый страшный страх моей жизни был быть на нее похожей. Говорить, как она. Улыбаться, как она. Одеваться, как она. И еще очень длинный список. Мне нравится думать, что я и курить начала только потому, что она никогда даже и не пробовала.
Маме ничего не рассказывалось, "а то ничего не выйдет".
Годы и мили между, мужчины в моей/ее жизни или отсутствие оных, ее внуки, а скорей всего все-таки годы и мили между нами многое изменили.
В зеркало, если убрать волосы назад, на меня смотрит моя мама.
Теперь моя дочь боится быть похожей на меня. Она завела толстую тетрадь, где страницы поделены на три графы. Слева - как делаю я. Посредине - как это надо. А справа - что она делает, чтобы было "как надо", а не так, "как я".
Тетрадь еще почти новая, но скоро закончится.
И мы с мамой обсуждаем это по телефону.
Хотя я прочитала только полстраницы. Я не люблю рассматривать себя в телескоп.
А когда пол в спальне подростка становится не виден, я делаю то же, что делали со мной. Собираю все вещи, что не на месте, сваливаю все посредине и пытаюсь заставить дочь разложить все как надо. Это называется "разбирать кучу".
Надо спросить маму, как ей удавалось, что кучу я разбирала сама.
Я до сих пор помню, как я ненавидела это в детстве.
Я и сейчас не люблю. Особенно, когда не мои вещи.
Мамы дома нет. Это здесь Рождество и выходной. А у мамы - последняя, суматошная неделя перед Новым Годом. И еще надо закончить пару статей - она обещала сдать их в журнал до Нового Года. И брюки перешить. И к физиотерапевту. И еще всего очень много - гадать можно до бесконечности. Все равно она уже придумала себе новое занятие, и это для меня только начало утра. А у нее день в полном разгаре. Я оставляю сообщение: "Доброе утро. Жаль, что не застала. У нас отличная погода - плюс тринадцать обещают сегодня. Мы даже отопление второй день не включаем. От всех привет и поздравления - я тебе попозже или завтра перезвоню".
Если я не перезвоню, мама (если будет время), прокрутит это сообщение пару раз. И может, перечитает письма и глянет на пару фотографий.
Мне она не пишет. "Вот раскручусь немного, а пока - прости. Совершенно забегалась. Да, пусть твой ребенок мне хоть пару строчек чиркнет. Детям полезно писать письма, хотя бы раз в неделю".
Письма маме отправляются раз в две недели. Пока только моим почерком.
2.
Оставив сообщение, я набрасываю халат и бегу по коридору в ванную. Мой муж за десять дней до рождества начал ремонт в своем кабинете. Неделю весь коридор был заставлен шкафчиками. И у меня на бедре до сих пор фиолетовый развод. В том месте, где шкафчик заканчивается. Это мужу повезло, он работает из дома. А мне затемно вставать. На работе у нас не спрашивают каждый день, что ты сегодня полезного сделал. Зато каждый день отмечают, во сколько пришел/ушел, и насколько куда выходил. В декабре дни короткие. Светлеет поздно. Чтобы дойти до выключателя, надо было пройти пару шкафчиков. Я научилась не вскрикивать, чтобы никого не будить. Каникулы, все-таки. Пусть выспятся.
Просто, "здравствуй, шкафчик". Почти молча.
Сегодня Рождество. Шкафчики два дня назад убрали, часа за два до того, как гости приехали. Но я до сих пор радуюсь.
Еще один повод для радости - ванная свободна. У нас в гостях немецкие друзья мужа. Он с мальчиком учился вместе. А девочка у мальчика новая, полгода как. Немецкая чистюля. А ванная у нас дома одна. Совмещенная. Поэтому второй день я стараюсь пить поменьше.
Друг мужа, Макс, ходит в душ с радиоприемником. Он любит петь в душе, и включает приемник погромче, чтобы его не было слышно. Макс думает, что это работает. В соответствии с принципом производства тишины. В прошлом году Макс ездил в Нью-Йорк и купил себе за 11 долларов компакт диск Джеймса Уайтхеда (известного больше как Jliat, но я это произнести не могу) под названием "Натюрморт номер пять: шесть типов тишины". Оказывается, используя возможности компакт диска, 16 битов и сколько-то килогерц, можно создать более шестидесяти пяти тысяч типов тишины. Причем все дорожки на компакте будут заполнены данными. А ничего не слышно. Мне столько типов тишины не надо. Что я с ними буду делать. Я бы вполне сегодня обошлась одним, под названием "Макс в душе". Нет, можно еще один. Под названием "Максова подруга за завтраком".
При мысли о завтраке душ сокращается до пяти минут. Завтрак готовить мне. Из душа я выбегаю вовремя. Звонит телефон. Это мой племянник. Он учится в университете. Хотя я бы некоторых молодых людей в университет до двадцати семи не пускала, а то и дольше. Пусть вырастут сначала.
Племянник на удивление мил и любезен. Похоже, спать со вчера он еще не ложился. После поздравлений он интересуется, что я сейчас делаю. "Завтрак иду готовить", - сообщаю я. "Ой, только не омлет", - заливается смехом потенциальный инженер оптикоэлектронных и коммуникационных систем. "Если все-таки рискнешь, то пережевывай тщательнее". Я, наверное, еще сонная. Надо было сразу догадаться. Я же его восемнадцать лет знаю. Но нет. Бдительность и интуиция в полудреме, и поэтому на меня выливается рецепт омлета из Jackass'а. Описать эту программу я не могу. Это шоу на МТВ такое. В общем, если Вам в голову приходит нечто, отчего Ваша классная руководительница в школе могла бы слечь с инфарктом, и надолго, так там это наверняка есть. И хуже.
В общем, меню на ходу приходится менять. Омлет я уже проглотить не смогу. В течение месяца, как минимум. Спасибо, родственник. Иди катайся в своей тележке из супермаркета дальше. Тележка из той же коллекции рецептов. Я его маме об этом не рассказываю. Мне бы не очень понравилось, если бы моего ребенка с разгону с горки в этой тележке спускали. Даже если бы бетонной стенки в конце горки и не было.
3.
Завтрак проходит очень мирно. Наверное потому, что все едят в разное время. А я уже проснулась, и на провокации не поддаюсь. Хорошая мысль. Надо будет и дальше так попробовать. Тогда утро будет всегда начинаться по-хорошему. Только очень долго как-то оно начинается.
В полдвенадцатого, когда последний кварк с фруктами доеден, и последняя чашка кофе опрокинута на скатерть, на прогулку в парк с утками все уходят без меня. Я остаюсь в компании пятновыводителя и пылесоса.
Меня прошибает холодный пот. У Алисы сегодня день рождения. А я еще не позвонила. Звонить надо с половины девятого до девяти, чтобы быть в числе тех, кто сам вспомнил. Потому что если после девяти звонишь, то вполне вероятно, что тебе кто-то напомнил. Или напоминание на компьютере выскочило.
Алиса моя однокурсница. Она из хорошей семьи. Настоящий средний класс. Она умеет вести маленькие разговоры, и знает, о чем можно говорить за столом. У нее вся жизнь, лет так с одиннадцати проходит в полезных тусовках. Вот бы Максу у нее поучиться. Может не советовал бы мне тогда за обедом на липосакцию сходить. Ну хорошо, я взяла последний стейк с тарелки, а Макс на него уже нацелился. Но все равно не повод.
Алиса всегда носит одежду "от Х или У". Иксы и Игреки бывают разные. Но все равно до того, как их в Мари-Клер на последней странице пропечатают.
Еще Алиса говорит, что нельзя разговаривать слишком концентрировано. Невежливо по отношению к собеседнику. Слишком много пространства для недопониманий и мисинтерпретаций.
Я готовлю пространное поздравление с однозначными пожеланиями. Глубоко дышу - ровный длинный вдох, и ровный длинный выдох. Как на йоге учили. Вспоминаю, что Алиса на йогу уже не ходит. И на пилатес тоже. Она занималась по программе Нью-Йоркского балета. Но эту программу вчера показали по каналу "Здоровье". Так что уже не эксклюзивно. Да, кто-то сказал, что она уже как неделю записалась на фехтование. Будет вредничать, напомню, что занималась фехтованием в школе. Меня бабушка на уроки водила.
Делаю выпад, перехожу в среднюю стойку. Лучшее положение при атаке, а также при защите, если понадобится. "Guardia Mista" по Алфьери. С радостным воплем “Ага, еще помню!" набираю номер телефона.
"А с кем ты еще из наших сегодня разговаривала?" - спрашивает Алиса.
Ну вот, надо было до девяти звонить. Теперь до следующего Рождества в списке "тех-кто-настоящих-друзей-просто-так-забыть-может" прохожу.
Алиса переходит к атаке. Джиакомо ди Грасси называл это нежным словом Мулине. Шесть ударов: четыре по диагонали и два горизонтальных напоследок.
А как твои "Бали"? - спрашивает Алиса. - "Ты их уже отдала? А то у моей домработницы такой же размер.Я думаю, ей понравится. Она женщина непритязательная."
"Бали" - это мои новые полусапожки. Я их в аэропорту месяц назад купила, в дьюти-фри. У меня еще дороже обуви в жизни не было. Неделю назад Алиса по факсу сбросила мне страницу из Мари-Клер. "Рождество - только с круглыми носками". Крупными буквами вверху. А внизу картинки - "То, что нужно" и мои остроносые "Бали" в разделе "Ни в коем случае".
У Алисы в прошлом был муж. У него был галстук светлее рубашки. Это все, что я о нем помню. Наверное, этого было достаточно для присяжных. Кто бы ни подавал на развод, он или Алиса.
Я выпрямляю спину и дышу через ноздри. Йога в таких случаях полезнее. Я не умею палашом против алебарды.
4.
Я успеваю накрыть стол до того, как хлопает дверь, и опять падает вешалка в прихожей. Там только один крючок, четыре утепленных аляски должны вешаться в шкаф. Я вчера это громко объяснила, пока обратно шурупы вкручивала. Все сказали "да". Надо было, наверное, попросить каждого по отдельности повторить. А может всех хором. Совместная активность лучше способствует запоминанию.
Когда все наконец уселись, я приношу закуски. Последняя креветка мужа оказывается пересоленной. Закуски отсылаются обратно. Хотя на трех из пяти тарелок уже ничего нет, моя четвертая чистая, я еще не успела себе ничего положить, а Макс положил себе добавку, все почему-то ожидают новых закусок. Хорошо, я вчера в "Дели" зашла. У меня еще есть рулетики из фаршированного лосося. Я их, правда, на завтра планировала. Ну ничего, завтра уже пару магазинов в центре будут открыты - если сразу после завтрака на метро, то я успею к обеду.
Хорошо, что Анна звонит, когда я уже горячее подала. У Анны новый возлюбленный. Она сейчас на лыжах катается. А он к родителям в деревню поехал, поэтому к ней присоединиться не смог. Он вчера ей позвонил, оставил номер телефона родителей на автоответчике мобильного. Она как раз по третьему маршруту спускалась. Так что звонок слышала, а ответить не могла.
"Понимаешь, это на первом маршруте - трынди, сколько хочешь. А на третьем - все серьезно. Это как за рулем - отвлекся, и все, вспоминай номер страховки. Зато потом как замечательно - романтично просто. У меня ручки и бумаги с собой не было, так я на снегу лыжной палкой номер записала. Ты когда-нибудь набирала номер, записанный на снегу?"
Анна делает карьеру. У нее был раньше другой друг. Они работали вместе, в одной конторе. Только в разных филиалах. Она здесь, а он в Швейцарии. Он ее спросил, хотела ли бы она видеть его каждый день. Анне привиделись фата и подвенечное платье. Он искал замену на должность менеджера по логистике. Потом в течение еще нескольких месяцев он регулярно спрашивал о ее долгосрочных планах. До тех пор, пока не заполнилась вакансия.
Анна считает, что все так сложилось лишь потому, что она отекает после полетов на самолете. Он к ней не летал, бизнес в нашем городе никак не подворачивался. А Анне в какой-то момент надоело приводить себя в порядок в туалетах в аэропорту. Там было мало место для косметички, и трудно было укладывать волосы походным феном. Ну и лимит на кредитке не резиновый. Один раз увеличить удалось, а потом банковский менеджер отказался. Не насовсем конечно, только пока все предыдущие билеты, купленные на эту карточку , не будут оплачены. У филиалов ведь не было совместных проектов.
Мы успеваем закруглиться до того, как из столовой раздаются крики "А что у нас на десерт?"
Я не люблю начинать обед с мороженого, но от кролика уже ничего не осталось.
5.
После Рождественской речи королевы все отправляются наверх играть в снукер, а я остаюсь собирать стаканы и тарелки в столовой, чтобы спрятать их в посудомоечную машину.
"Единственное преимущество этого пожирателя электричества - все думают, что ты хорошая хозйка. Ведь грязной посуды не видно, если не забудешь дверцу закрыть", - говорит моя мама.
Когда я уже почти рассортировала вилки-ложки (муж научил, так все на место ставить быстрее), звонит Джереми. У него -очередная депрессия. Врач посадил его на анти-депресанты. С этим все должны считаться. Более того, от слушающих ожидается не сочувствие, а немедленные действия по улучшению Джереминой жизни.
Акции могли быть одноразовые. Бывшая любовница Джереми в позапрошлую депрессию расстрогалась на сорок тысяч и купила Джереми дом, робко попросив его написать завещание и отписать дом ее наследникам, так как деньги все-таки в конечном счете семейные.
Для нее эта покупка казалась акцией спасения. Двойной к тому же. Спасался не только стареющий Джереми, но и их затянувшийся адюльтер - Джереми было негде жить. Возвращая на истинный путь человечество в течение последних тридцати девяти лет из прожитых сорока восьми, он не удосужился завести сберегательный счет в банке. Человечество постоянно требовало для спасения наличных. К тому же ей надоело спать с ним на полу у знакомых. К себе она его по ряду причин (самой весомой из них был большой муж в тонких золотистых очках) привести не могла.
Джереми снисходительно принял подарок, предварительно достигнув соглашения, что дом покупается на его имя: выдвинутые им причины включали в себя и большого мужа, который несомненно расстроился бы, узнав, что Джереми купили дом на его деньги. А Джереми, как порядочному человеку, пришлось бы обязательно сообщить ему о завещании. "Ведь это же правильно, да?"
Мужа расстраивать никому не хотелось. Дом был оформлен на Джереми. Три или четыре раза после этого благодетельница смогла навестить Джереми у него дома. Спать во время редких визитов ей по-прежнему приходилось на полу - денег на кровать Джереми было жалко. На сумму, на которую можно было купить минимум две кровати с ортопедическими матрассами, Джереми заказал одноразовые наборы "органических" обедов, и отправил их в компанию "Монсанта". Идея была проста - попробовав настоящей еды, сотрудники компании откажутся работать в области генной инженерии, и колорадский жук больше не будет умирать от голода на картофельных полях. Счет за обеды Джереми отправил покупательнице дома.
Адюльтер спасти не удалось. Ближе к Рождеству Джереми полностью отказался писать завещание. Его расстраивала сама мысль о том, что завещание это всего лишь очередное напоминание о его, Джереми, бренности, и о глобальной невозможности устроить все надлежащим образом.
Потом, - жаловался он на позапрошлое рождество моему мужу. Благодетельствующая любовница тогда еще числилась в настоящих. - Когда я найду женщину, которую смогу полюбить, как я смогу привести ее в дом, который я не смогу оставить ей, если со мной что-нибудь случится? У меня от одних мыслей об этом начинается новый приступ депрессии.
Адюльтер был мирно похоронен через пару месяцев. Джереми остался дом. К этому времени его стоимость выросла процентов на 60%. Его бывшая пассия купила себе томик Данте и научилась заумно говорить о благих намерениях.
Крупные одноразовые акции по спасению Джереми были приостановлены, по-крайней мере временно. После многочисленных консультаций по телефону круг имеющих честь быть занесенными в адресную книгу новоиспеченного домовладельца признал недейственность крупных пожертвований.
Долговременные акции по спасению Джереми были менее обременительны для кармана - в основном приходилось платить за телефонные счета. Мама Джереми в его бытность студентом научила его звонить с оплатой абонентом. О том, что можно звонить по другому, Джереми предпочитал не догадываться.
Джереми отвлеченно, с должной скупостью в эмоциях и хорошо подчеркнутой выдержкой ("конечно, другой бы на моем месте...") описывает свои страдания. Я послушно вздыхаю и робко поддакиваю, надеясь, что в нужном, терапевтически правильном месте.
6.
Рецепт, выбранный мужем для Рождественского вечера оказался с подвохом. Мелким шрифтом внизу было написано "для получения оптимального результата соус к индейке взбивать только вручную, минимум минут тридцать пять".
Муж сказал, что он сделает салат. Я как раз вчера купила в "Дели" пакетик, "помытый и готовый к употреблению". Соус к салату прилагался, тоже готовый, в пакетике.
Но в мире есть справедливость. Позвонила моя свекровь. И муж сам снял трубку.
Я не буду ничего рассказывать об этом разговоре. Муж обещал прочитать мои рассказы.
И потом, мне еще много надо успеть сделать, чтобы завтра все проснулись в ухоженном доме.
7.
Вечер закончился каким-то фильмом. Дочь что-то быстро строчила на последних страницах своей толстой тетради. Я надеюсь, что сидя я не храплю. Только бы завтра Максу не пришло в голову обсудить сюжет. Я не хочу начинать мое последнее выходное утро чтением телеобзора на сегодня. Но мама говорит, что это вульгарно отделываться поверхностными общими фразами, когда с тобою разговаривают. С утра ей перезвоню, мы ведь так сегодня и не поговорили...
Неучтенная жена профессора Марича
Хорошо, когда можно радоваться не по должностной инструкции, а по собственному желанию. Этот посетитель вызывает у меня вполне искреннюю и приветливую улыбку: такие не закатывают скандалы. Это вам не дамочки с бриллиантовыми "булыжниками" и траурной полоской под ногтями. Высокий худой старик, с гордой посадкой головы (военная выправка?). Неторопливо, с чувством собственного достоинства, он подходит к прилавку, опираясь на тросточку. Длинный светлый макинтош. Волосы гладко зачесаны назад.
-- Чем могу помочь? Сделать копии этой статьи? С удовольствием!
Мне нравится общаться с пожилыми людьми. У каждого за плечами - прожитая жизнь с удивительными поворотами судьбы. Я - хорошая слушательница, а старикам всегда не хватает собеседников.
Старик читает мое имя на значке, и конечно же спрашивает, откуда я. О, братья славяне! Он - серб! Профессор Марич, преподает политологию. Как интересно, а я тоже слушала курс политологии в университете! Профессор дает мне визитку - вдруг пригодится?
Профессор поздравляет меня с обретением независимости (от кого? От России, конечно! Так хорошо, что теперь я здесь, и делаю копии для таких старичков...). Издержки профессии - такие поздравления мне приходится выслушивать ежедневно. Я пытаюсь напомнить, что и до независимости у моей страны был свой парламент и представительство в ООН, но каждый слышит только то, что хочет услышать...
Старик рассказывает, как он вынужден был отходить вместе с немцами из Югославии... Вместе с немцами? Ну-ну, свои эмоции я держу при себе. Мне за это зарплату платят. Но улыбка теряет свою непринужденность.
Можно ли будет набрать текст на компьютере? Конечно, мы выполняем такие заказы. А что за текст? Резюме его сына. Сделаем! А чем занимается Ваш сын? Ничем. Он никто и занимается ничем! В каждой семье свои размолвки... Приносите текст, и мы наберем его - вот наши расценки...
-- Это моя жена разбаловала сына. Она всегда ему во всем потакала!
-- И сейчас потакает?
-- Она умерла недавно...
-- О, простите, я сожалею...
-- Нет, ничего. Она сама виновата...
Сама виновата? Самоубийство в семье профессора?
-- Она поехала в Югославию... Я говорил ей - не надо ехать.. А она - я должна поехать, это похороны моей мамы!.. Вот и поехала.. .
Мое воображение рисует маленькую фигурку старушки в темном платье с белым воротничком (или женщина среднего возраста? Молодая жена профессора? Лет на тридцать его моложе?). Женщина тихая и покладистая, обычно ни в чем не перечит своему супругу, наливает кофе, чашка на кружевной салфетке...а тут настояла на своем и поехала на похороны мамы...
-- Поехала... и попала под обстрел... Союзники бомбили...
-- То есть, она погибла от бомбы союзников?! Ну, так в этом же она не виновата!..
-- Виновата! Они должны были бомбить! А она не должна была ехать! Я же говорил ей! И без нее похоронили бы!
Еще одна неучтенная жертва войны...
У профессора в глазах стоят слезы.
Нет, просто глаза слезятся от старости.