* * * 

Поэты напишут, давай не горюй, 
они накропают – тебе и не снилось. 
А ты и очнёшься – так лишь к ноябрю, 
завидя, как синь за окном задымилась. 

А летом ты будешь как зомби бродить, 
вращать головой среди жара и пыли, 
да в заводь небес невода заводить, 
молясь, чтобы снять позабыли. 

Подчас набежит-налетит-просвистит 
шальною и пыльной волной электрички, - 
не то, что случилось, не то, что в пути, 
а что не поставишь в кавычки. 

Но где же она – озирай, не зевай! 
на стук-перестук, да по рельсам, по пульсам, 
откликнется лишь старомодный трамвай, – 
что сквер обойдя, развернулся. 

И вновь - в оседающей душной пыли, 
где режет глаза от жары и соринки, 
с бутылкой в руке, на чешуйке земли, 
замрёшь – 
как горнист у вокзала, в глубинке. 

    ..^..




Воспоминание морозной зимы в Москве 

(из цикла "Полёты...") 

Твержу: “Зима, зима, зима...”, 
и вижу стёкла в мёрзлых рамах, 
и в стужу вбитые дома, 
и ветер в изголовье храма. 

И неестественный зенит, 
где в красках замирает жизнь, 
а хлад касается зениц, - 
в шарфу душа дыши-держись! 

Весь день – как утром – солнце ниц 
гнездом кренится разорённым, 
чтоб призрак розовый возник 
в лоскутьях окон озарённых. 

Мороз туманит горизонт - 
как контур глаз от Ренуара. 
Я видел: улетел шар-зонд 
в края, где Сена и Луара, 

где запах сена и цветов 
вечерним воздухом помешан, - 
где в арки древние мостов 
полёт стрижей едва подвешен, 

и синих нитей полотно 
струится через стыки кладок, 
заплатами полутонов 
плутая по извивам складок… 

Как трудно выпростать глаза, 
смахнуть ресницами виденья, 
твердя: “зима - измен - вокзал” 
и помня: завтра – понедельник. 

    ..^..




чередование букв 

Ты скажешь, что я маниак 
(я мыслю немного инако). 
Так может расти маниок 
в садах Тринидада с Тобаго, 

так может цвести и цветок, - 
и мне отчего-то цветётся. 
Так яблоневый лепесток 
лепечет во мне и смеётся: 

я перебираю во рту 
твоё незнакомое имя, 
в нём буквы поштучно краду, 
и снова сливаю с другими. 

Играя в твои имена, 
я пойман одним вариантом – 
в котором ты обнажена 
как ева – жена – амаранта. 

Я вздрогнул, что сон по звонку, 
и тлел, обескровленный дрожью, 
и ныл позвонок позвонку, 
и хмарь пробегала по коже. 

Что в имени мне?.. – Что ещё? 
Я в имени чистом сгораю. 
На этом спирту горячо, 
и большего я не желаю. 


    ..^..




* * * 

Из какой ещё тьмы отковать заповедные строки? 

Усмехнёшься, мой друг, но закралась меж век тишина - 
даже в мыслях не порскают пёстрые птицы – 
сороки, 
а любого другого движенья - попытка смешна. 

Нарисую пейзаж за стеклом – хоть и близкий, да необъяснимый: 
там летающий воздух деревья за косы схватил 
и застыл словно айсберг, чужой красотою ранимый, 
заглядевшись на этот стремящийся к небу распыл. 

Нарисую молчанье твоё: словно влажною ночью - 
из дверей пустоты - выпасть космосу чёрному в пасть 
и услышать, как тоненько - тонко так, звонко и точно 
капли с крыш окунаются в бочки, чтоб там запропасть. 

Или даже, сменив телескоп на обычную лупу, 
тишину разгляжу в шевелении микроресниц 
инфузорий каких-то, что в плазму таращатся тупо, 
а ты выслушай их, да не выплесни, не расплесни... 

Что меж нами? Какая-то чушь километров. 
Не поверю в них, не говори про билет. 

Ты же знаешь, как это бывает - как льётся по ветру 
одинокая нота о том, чего не было, нет 


    ..^..




инь-ян 

Инь и ян, - говорю, – инь и ян. 
И не ты, - говорю, - и не я. 
А двойная звезда бытия: 
И двух лоз, и двух зол забытья. 

То Мицар заблестит, то Алькор. 
(Близорукий, смешной разговор.) 
Все слова - это лишнее, вздор, 
Ты же помнишь - такой коленкор. 

Строчек не наберёшь на сонет. 
Нас и не было вовсе, и нет. 
Вон - горит и мерцает ответ: 
Мицалькор, перстенёк, самоцвет. 

    ..^..